Текст книги "Ароматы кофе"

Автор книги: Энтони Капелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

Глава семидесятая

Один и тот же сорт кофе, подающийся одновременно разным людям, может отозваться в каждом человеке разными характеристиками аромата. Подобным же образом один и тот же сорт кофе, поданный одному и тому же человеку в разное время, будет оцениваться им несколько по-разному.

Тед Лингл. «Справочник дегустатора кофе»

И вот, как предсказывал мне Хант, статьям и приглашениям наступил конец. Но оставался еще салон в Пимлико «Домашний уют», куда я и направился, скорее с желанием наполнить желудок канапе и вином, чем вновь рассказывать истории про Теруду.

И там оказалась она.

Она стояла ко мне спиной, но я сразу ее узнал. Она слегка отвернулась от своего собеседника, и, увидев ее в профиль, я понял, что она изменилась. В лице появилась некоторая озабоченность, и волосы, хоть были острижены по новой моде, уже совсем не так блестели.

Она не была в числе тех, кто с интересом слушал меня, но одним из слушателей оказался ее супруг; этот идиот и подозвал ее.

– Позвольте представить вам мою жену. Мистер Уоллис, Эмили, большой знаток Африки.

Ее рукопожатие было кратким, лицо не поменяло выражения.

– Ну, как же, – сказал я, – мисс Линкер и я старые знакомые. Мы оба служили под началом ее отца.

Супруг вспыхнул:

– Теперь она уже не мисс Линкер!

– Разумеется. Примите мои извинения, миссис?..

– Брюэр, – сказала она. – Миссис Артур Брюэр.

– Я бы хотел внести ясность: у отца она не служила никогда, – нервно заметил Брюэр, оглядываясь, не слышит ли кто. – До замужества она обычно помогала ему разбирать бумаги, но, став моей женой, приобрела теперь массу иных занятий.

– Право, – сказал я, – не вижу ничего дурного в том, что человек служит.

Брови ее слегка, еле заметно приподнялись:

– А вы, мистер Уоллис, служите ли?

– Не так активно, как хотелось бы.

– Значит, вы по-прежнему boulevardier? [63]63
  Зд.: «в легком жанре» (фр.).


[Закрыть]– заметила она с намеком на былую дерзость.

– Я хотел сказать, по времени недостаточно. Ваш отец сохранил меня при себе, но мне у него мало что приходится делать.

– Да, но ведь вы же литератор, – заметил Брюэр. – Я читал несколько ваших заметок об Африке. Они весьма живо написаны, можно даже ощутить запах африканской пыли… – Его понесло, он продолжал стрекотать, тогда как мой взгляд был прикован к его жене.

Да, она изменилась. Бледней румянец на щеках, черты лица обострились. И под глазами темноватые круги, как будто от бессонницы. Во взгляде одновременно появилась воинственность, которой прежде не было.

Брюэр по-прежнему что-то вещал. Он явно не имел ни малейшего представления о том, что мы с Эмили были прежде помолвлены. Как интересно. Почему же она ему не сказала? Впрочем, подумал я, вероятно, любая сохранила бы в тайне то, как бестактно я повел себя в отношении ее.

Положение сложилось безнадежное. Здесь я не имел возможности вступить с ней в разговор. Да и публика начала уже на нас поглядывать – ее муж, быть может, и не знал о наших с ней прежних отношениях, но в зале находились и те, кто знал, и боковым зрением я заметил, как пара женщин уже перешептывается о чем-то друг с дружкой, прикрывая рот рукой. Я повернулся к Брюэру.

– Сэр, я совершенно согласен со всем, что вы только что сказали, и поскольку этот факт вселяет в меня веру, что я наверняка соглашусь со всем, что вам еще предстоит сказать, то, вероятно, продолжать нашу беседу уже не имеет смысла. – Я отвесил поклон его жене. – Миссис Брюэр. Рад был снова встретиться.

Я направился в другую часть зала. Позади меня Брюэр обиженно выдохнул:

– Ну, знаете ли!

Мне было наплевать, что он явно задет: меня заботило лишь одно – последует ли за мной его жена.

Она не пошла, да и не могла пойти, вокруг было столько глаз. К этому я был готов. Я стал обходить зал по кругу, мельком заговаривая с одним, с другим… выискивая глазами, как бы невзначай, какой-нибудь тихий, неприметный уголок.

Она по-прежнему не подходила. Но вот, как раз когда зал стал понемногу редеть, я обернулся и увидел, что она сзади меня, тянется поставить пустой бокал на поднос.

– Скажи мне только одно, – тихо сказал я. – Ты счастлива в браке?

Она напряглась:

– Что за прямолинейность!

– У меня нет времени на дипломатию. Ты счастлива с этим человеком?

Она взглянула в ту сторону, где вдалеке разглагольствовал о чем-то Артур.

– Разве цель брака счастье?

– Воспринимаю это как твое «нет». Могу я увидеть тебя?

После некоторого молчания, она отозвалась:

– Где же?

– Сама назначь.

– Приходи завтра к четырем на Кастл-стрит. – Она поставила бокал на поднос. И добавила, отходя: – Знаешь, Роберт, ты стал очень агрессивен.

На следующий день я пришел туда к четырем, но ее не было. Кафе оказалось на замке, окна прикрыты ставнями, и, судя по атмосфере запустения, это продолжалось уже давно. Я отметил, что хоть Линкер и сменил прежнюю вывеску – «Безалкогольное заведение Пинкера», – суть своей филантропической идеи полностью искоренить он был не в силах. Прямо под окнами сохранилась надпись на черном дереве: «Ибо тот возвеличится в глазах Господа, кто да не пригубит вина или крепкого зелья».Неудивительно, что заведение зачахло.

Я ходил взад-вперед, ждал. Только после пяти она наконец появилась, деловой походкой шагая навстречу мне.

– Сюда, – сказала она, вынимая ключ.

Я последовал за ней внутрь помещения. Мраморные столы были покрыты запыленными скатертями, но кофеварка за стойкой бара была вычищена до блеска. Эмили подошла к буфету, вынула банку с кофейными зернами.

– Они свежие.

– Откуда ты знаешь?

– Сама принесла сюда на прошлой неделе.

Я непонимающе уставился на нее:

– Зачем?

– Захожу сюда иногда одна, выпить хорошего кофе. Дома у нас отвратительный. И к тому же мне необходимо спокойное место, где бы я могла встречаться… кое с кем. Чтобы мой муж об этом не знал.

– Ясно.

Она резко повернулась ко мне:

– Что тебе ясно?

– Я не могу осуждать тебя, Эмили, что ты принимаешь любовников. Бог свидетель, не мне тебя судить.

Она смолола кофе, и его аромат заполнил помещение.

– Есть ли кто у тебя в данный момент? – спросил я.

Она улыбнулась:

– Любовник?

– Что тут смешного?

– Что-то скверно ты стал соображать теперь. Нет, в данный момент любовника у меня нет. У меня просто нет на это времени.

Некоторое время я следил, как она возится с кофе.

– Что это за кофе?

– Я-то думала, сам догадаешься, не придется подсказывать.

Я подошел, вдохнул запах зерен, которые она молола. Он был ароматен, но не отдавал цветочной нотой, как те сорта, которые попадались мне в Африке: этот запах был яркий, с лимонной остротой…

– Ямайский, – сказал я.

– Вообще-то это кенийский кофе – с крупными зернами. Он совсем недавно стал поступать на рынок. Я беру его у одного толкового закупщика в «Спитлфилдс». [64]64
  Лондонский оптовый рынок фруктов, овощей и цветов.


[Закрыть]

– Ну вот, я уже и со второй свой догадкой промахнулся.

Когда кофе был готов, она принесла и поставила его на один из столиков. Я взялся за чашку: помимо лимонного аромата я ощутил в глубине сочный призвук черной смородины.

– Как давно уже не пил я такого замечательного кофе, – произнес я, насладившись. – По правде сказать, удивительно, что у вас еще сохранились такие кафе.

– Они и не сохранились. Не приносили дохода, пришлось закрыть. Но когда я узнала, что новые хозяева собираются опять превратить их в питейные заведения, я настояла, чтоб сохранилось хотя бы это одно. Не думаю, что Артур подозревает о его существовании – его интересуют только акции и ценные бумаги; то, что приносит деньги. – Она вздохнула. – Закон джунглей, так это называется? Выживает сильнейший, все прочие разоряются.

– Проведя некоторое время в джунглях, – заметил я, – могу заверить тебя, что законы там куда сложнее, чем можно себе представить.

Она поставила свою чашку.

– Роберт?

– Да?

– Пожалуйста, расскажи мне, как погиб Гектор!

И я рассказал ей все, как было, не утаивая ничего, кроме некоторых подробностей насчет его глаз и тестикул. Я рассказывал, а она плакала, немые слезы текли у нее по щекам. Он не делала попытки смахнуть их, и хотя мне страстно хотелось сцеловывать их с ее бледных щек, все же я не сдвинулся с места.

– Спасибо тебе, – сказала она, когда я закончил свой рассказ. – Спасибо за то, что рассказал, и за то, что ты сделал. Я знаю, ты не слишком любил Гектора, но я рада, что ты был с ним до конца. Должно быть, это было ему утешением.

– Ты любила его.

– Я была молода.

– Но ты любила его… – Теперь вдруг и я запнулся. – Ты любила его по-настоящему. Не так, как меня.

Она отвернулась:

– Что ты имеешь в виду?

– То, что ты сказала своему отцу в то утро в его кабинете: мы с тобой просто друзья. Не любовники.

Наступила долгая тишина. Откуда-то снаружи внезапно раздался грохот: группка детей пронеслась по улице, колотя палками по чугунной изгороди. Крики, возбужденный вопль, и все стихло.

– Отцу своему я сказала, – проговорила она, – что хочу выйти за тебя замуж. Неужели этого недостаточно?

– Но ты ведь любила Гектора!

– Это все уже давно прошло. И это, полагаю, ты должен быть понять, раз прочел эти письма. Гектор предпочел свободную холостяцкую жизнь. Ты же, – наконец она повернулась ко мне, и взгляд ее был полон укора, – ты довольно скоро влюбился в кого-то там.

– Да. Мне очень жаль.

– Кто она?

– Ее звали Фикре.

– И ты ее… – она выжала из себя ироническую улыбку, – любил по-настоящему?

– Думаю, да.

– Понятно.

– Эмили… В последние годы я многое передумал. Я просил, чтобы ты встретилась со мной, потому что хотел перед тобой извиниться.

– Извиниться?

– Да. За мое письмо. Это было… некрасиво.

– Некрасиво?!

– У меня камень упал бы с сердца, если б ты только смогла простить меня.

– Позволь мне, Роберт, внести ясность, – сказала она, резко ставя чашку на блюдце. – Ты просишь, чтобы я простила тебя за то, какими словами ты разорвал нашу помолвку и только?

– Я убежден, что, наверное, было и еще кое-что…

– Так вот, давай подумаем, что это было за «кое-что», – сказала она. – Ты просил у моего отца моей руки, чтобы жениться на мне, при этом самой мне ни разу не упомянув о своих намерениях на этот счет. После наших с тобой дневных встреч ты каждый вечер проводил в борделях Ковент-Гарден – думал, я не знаю? Дженкс видел тебя там не раз, и, поверь, он не преминул с большим удовольствием сообщить об этом мне. Ты отправился в Африку в состоянии жуткой хандры, и ты писал мне чудовищные письма, в которых давал понять, что тебя заманили в ловушку, и это все еще до того, как ты в кого-то влюбился…

Я тупо смотрел в свою чашку.

– Поверь, я готов сделать все… все возможное… чтобы искупить свою вину.

Она презрительно фыркнула.

– Неужели слишком поздно?

– Слишком поздно – для чего?

– Чтобы нам обоим забыть про все это. Начать снова…

– Ты хочешь сказать… – с насмешкой проговорила она, – чтобы я стала тем… кем та женщина была тебе?

Я взглянул на нее. Ее щеки пошли красными пятнами.

– Пока это между нами не произойдет, – медленно произнес я, – пока наши тела не сольются… это все равно, как, ощущая аромат, не чувствовать вкуса. Как будто просто говорим по телефону. Я хочу обнять тебя, войти в тебя, хочу, чтобы мы оба ощутили… нет, это не передать словами, но, может быть, ты уже поняла… Единственное, что могу сказать: учиться познавать наслаждение, наслаждение любви, это то же, что учиться распознавать вкус и аромат, – возможности ощущений меняются, совсем как если учишься дегустировать кофе.

Наступила долгая тишина.

– Так ты этому научился за время своих странствий, да? – зло сказала она. – Как оскорблять женщину?

– Мне казалось, что если я к тебе после стольких лет испытываю те же чувства, это похвала тебе… – пробормотал я.

– В любом случае такое невозможно.

– Из-за Артура?

– Не в том смысле, как ты это видишь.

– Может, со временем…

– Нет. Ты не понимаешь. Во-первых, я женщина иного сорта. Не возражай, Роберт! И с этим ничего нельзя поделать. Во-вторых, я не могу позволить, чтобы разразился скандал.

– Но как же те, другие? Мужчины, с которыми ты здесь встречаешься?

– Те, с кем я встречаюсь, женщины.

– Ах, вот как… – произнес я озадаченно. – Зачем?

Она посмотрела мне прямо в глаза.

– Нам нужно тайное место сбора, чтобы спланировать действия против закона.

Я по-прежнему ничего не понимал.

– Я – так называемая суфражистка, – сказала она. – Хотя само название ужасно нам всем претит. Газеты пытаются представить нас неумными и необразованными женщинами.

– Ну да. – Я задумался, припоминая. – Какие-то противозаконные выступления уже происходили, ведь так? На стенах писали лозунги, женщины пытались устроить демонстрацию в Палате общин…

– Это были мы. По крайней мере, одни из нас.

– Ну, а если вас схватят?

– Посадят за решетку. Без всяких «если». Это лишь вопрос времени.

– Может, до этого не дойдет?

Она покачала головой:

– Наступит момент, когда движению потребуются узницы – мученицы, если угодно. Ты вдумайся, Роберт: эти «дурочки», эти «суфражистки» готовы на самом деле за свои идеи отправиться за решетку. Тогда никто не сможет сказать, что мы «слабый пол».

– А как же твой муж?

– Он не знает. Хотя рано или поздно ему все станет известно. Но я к этому готова.

– Он захочет развестись с тобой.

– Развестись? Нет, это уронит его в общественном мнении.

– Но… почему все это так важно для тебя? Я имею в виду… этот шанс избрать своего члена Парламента… направить напыщенную ослицу, наподобие Артура, в Палату общин… разве ради этого стоит идти в тюрьму?

Она бросила на меня взгляд, полный твердой решимости:

– Иного пути у нас нет. Они столько раз обещали нам, и каждый раз лгали. Что значит один член Парламента? Может, и ничего. Но если этого нас лишают, если отказываются признать, что мы как человеческие особи имеем столько же прав, сколько мужчины, тогда это важно. Когда армия идет в бой, Роберт, не она выбирает место сражения, а те, кто ей противостоит. Право голоса, представительство в Парламенте – тот плацдарм, который захватили наши противники. Палата представителей – их цитадель. И мы должны штурмовать ее или согласиться раз и навсегда, что в правах мы с ними не равны.

– Я понял.

– Ты поможешь нам?

– Я? – изумленно воскликнул я. – Каким образом?

– Это кафе… я все раздумываю, если наша группа будет разрастаться, нам потребуется помещение вроде этого. Чтобы можно оставлять всякие сообщения, созывать собрания, куда будет приходить интересующаяся публика, желая больше о нас узнать. Я все подыскивала кого-нибудь, кто мог бы стать управляющим этим кафе. Вчера, когда ты сказал, что не слишком загружен, мне в голову пришла мысль, что лучше тебя мне никого не найти. Могу попросить отца, чтобы освободил тебя от работы, по крайней мере, в дневное время. Я уверена, он согласится. А жить ты сможешь над кафе – наверху еще два этажа, они полностью пустуют: тебе это сэкономит средства на проживание.

Я отрицательно покачал головой:

– Польщен, Эмили, но, подумай сама, это просто невозможно. Я начал публиковать свои статьи, в моей жизни стало что-то происходить. С личной свободой расстаться я просто никак не могу.

– Да, да. Все ясно, – сказала она с внезапной злостью. – Надо понимать, когда ты только что произнес, что готов сделать что угодно, только бы заслужить мое прощение, это была очередная поза? Когда ты просил меня спать с тобой, это были только красивые слова? Ты с жадной готовностью рассуждаешь о сексуальном наслаждении – потому что это удовольствие не сопряжено для тебя с ответственностью, просто очередное из твоих «острых ощущений». Помнишь эти слова, Роберт? Так ты описал однажды адресованный мне поцелуй. Слишком поздно я поняла, насколько это чудовищно, – ведь этими словами ты выразил свое отношение ко мне. – Она метнула на меня взгляд: – Пожалуй, тебе стоит уйти.

Мы оба долго молчали.

– Ну, что ж, пусть так, – сказал я.

– Чего ты ждешь? Иди.

Она отвернулась, не желая больше на меня смотреть.

– Нет… я хотел сказать, пусть будет так, я приму на себя твое треклятое кафе.

– Правда? – изумленно воскликнула она.

– Раз сказал – значит, правда. И не спрашивай почему. Похоже, я обладаю дурацким свойством не отказывать никому в вашей семейке.

– Это дело отнюдь не из легких. Если станет известно, что мы тут собираемся… Словом: пока лучше клинок из ножен не вынимать.

– Я уверен, мы справимся.

Ее глаза сузились:

– До тебя дошло, что спать с тобой я не буду никогда?

– Да, Эмили. Я это осознал.

– И жалованье твое будет весьма скудным. Ты уже не сможешь себе позволить обычных многочисленных куртизанок и шлюх. Чему ты улыбаешься?

– Просто вспомнились недавние переговоры с неким Линкером насчет условий моего найма. Я уверен, сколько бы мне ни платили, для моих скромных нужд этого будет достаточно.

– Скромность не то свойство, которое я бы охотно тебе приписала.

– Тогда, возможно, я тебя удивлю. Впрочем, и у меня есть некоторые условия.

– Какие же?

– Настоятельно прошу избавить меня от этих дурацких призывных надписей. Приходящих к нам будет нелегко переубедить, что я вовсе не собираюсь читать им лекции во славу алкогольного воздержания.

– Хорошо. Что еще?

– Никаких кофейных смесей. Какого черта собирать кофе по всему свету, чтобы смешать все сорта в невообразимое пойло.

– Ты всерьез считаешь, что таким образом не прогоришь?

– Понятия не имею. Тебе-то что до этого? По-моему, есть надежда, что в убытке не останусь.

Она протянула мне руку:

– В таком случае, Роберт, мы договорились.

Глава семьдесят первая

Для разработки подробного лексикона вкусовых ощущений и постижения неисчислимого количества нюансов, прячущихся в тени основного запаха, а также особых вкусовых ощущений, ассоциируемых с понятием кофе, необходим опыт. Обретение такого вида опыта требует времени. В обретении его нет коротких путей.

Тед Лингл. «Справочник дегустатора кофе»

Эмили ошиблась: наше с ней предложение не вызвало у Линкера особого энтузиазма. Я предположил, что его беспокоила двусмысленность ситуации: замужняя дочь нанимает человека, с которым некогда состояла в близких отношениях. Я подчеркнул, что моя роль будет сведена только к помощи в приведении в порядок помещения: и в конце концов он сдался.

– Хотя, Роберт, запомните вот что. Стрелки часов вспять не повернуть. Наши неудачи лучше позабыть. В будущее с собой мы берем только наши успехи.

Тогда я не был вполне уверен, имеет ли он в виду мои неудачи в Африке или же неудачу в связи с женитьбой на Эмили. То, что был и еще один вариант, мне не приходило в голову еще много лет: возможно, его слова относились вовсе не ко мне, а к нему самому и его собственным отношениям с Эмили.

Последующие недели я весь пребывал в трудах. Надо было надзирать за рабочими, набирать служащих, спорить с адвокатами – возникла краткая юридическая полемика, когда выяснилось, что заведение больше не может называться «Кофе „Кастл“»: в конце концов мы его переименовали в «Кофейню на Кастл-стрит», и это всех устроило. Я познакомился с Фредериком Фербэнком, тем самым закупщиком, который снабжал Эмили кенийским кофе. К моему изумлению, он был наслышан обо мне; более того, был явно польщен знакомством.

– Роберт Уоллис? – вскричал он, пожимая мне руку. – Тот самый, создатель «Определителя Уоллис-Пинкера»? Должен признаться, сэр, что слегка измененная версия вашей системы используется теперь всеми мелкими торговцами кофе. Представляю физиономии моих коллег, когда я им сообщу, что закупаю кофе для Уоллиса!

Мне было странно слышать, что я создал нечто, обретшее свою собственную жизнь. Но особой гордости за авторство я не ощущал: по суш, главным вдохновителем был Линкер, вовсе не я.

Мы с Фербэнком вместе апробировали несколько видов кофе и произвели предварительный отбор. Я был удивлен, как скоро африканцы превзошли Южную Америку в отношении качества и насколько быстрыми темпами процесс влажной обработки зерен опережает сухую обработку. Мы проговорили несколько часов на языке, понятном торговцам кофе, и в результате я заключил, что поставщик Эмили вполне порядочный человек.

Едва кафе открылось, меня тотчас поглотили другие дела: надзор за официантами, уход за аппаратом Тозелли, даже порой при необходимости мытье чашек и прочей посуды. И почти сразу же к нам потоком грянули женщины, жадные до информации. Таких всегда можно было определить по внешнему виду – они проскальзывали внутрь с выражением боязливой решительности, как будто подстегивая себя неотвратимостью такого шага.

Воинствующее суфражистское движение – «Дело», как они сами это называли, – теперь быстро разрасталось, подогреваемое сообщениями газет о событиях в Манчестере и Ливерпуле. Но в своей новой роли кофевара и подручного работника я мог заключить, что не слишком очевидно, чтобы и Лондон последовал в том же направлении. Эмили со своими подругами-конспираторшами долгие часы заседали в дальней комнате, обсуждая разные вопросы: свою конституцию, свою этику, что такое легитимное действие и что нелегитимное, как утвердить свою правоту. Для движения, чьим главным девизом стал призыв: «Не слово, а дело!», пожалуй, слов оказывалось во много раз больше. Они обсуждали, как охватить весь Лондон, но у них, по-моему, для посланий вечно не хватало почтовых марок.

Временами, признаюсь, мне все это представлялось не более чем увлечением – незрелым дамским авантюризмом. Но вот, закончив свои нескончаемые собрания, они надевали шляпки, зашнуровывали ботинки и, вместо того чтобы идти к омнибусу и ехать домой, направлялись в одиночку или парами с ведрами краски малевать лозунги на стенах правительственных зданий или лепить на стены свои манифесты. Молли, Мэри, Эмили, Эдвина, Джеральдина и им подобные становились уже не «ангелами домашнего уюта», но ангелами возмездия. Признаюсь, эти их ночные вылазки вселяли в меня дурные предчувствия. С детских лет мне внушали, что женщина – воплощение слабости, и я понял, что это представление изжить мне нелегко.

– Нечего стоять передо мной с кислой физиономией, – сказала как-то вечером Эмили перед тем, как отправиться расклеивать воззвания на Челси-бридж. – Если боишься за меня, идем с нами.

– Почему ты решила, что я боюсь?

– По тому, с каким усердием ты трешь эту чашку полотенцем, чуть дырку не протер. Право же, я прекрасно справлюсь, но если хочешь, пойдем, во всяком случае, твое присутствие окажется не без пользы, можешь подержать ведро, пока я буду мазать клеем.

– Хорошо. Если я тебе нужен, я пойду.

– Я не сказала, Роберт, что ты нужен, я сказала, что ты можешь быть полезен.

– Есть разница?

– Как сказал бы отец, различие.

Выйдя на улицу, мы – пятеро дам с рулонами прокламаций под мышкой, с небольшими ведерками клея для обоев, с кистями, а также я, – кликнули кэб. Если правительство когда-либо решится подавить этот мятеж, поймал я себя на мысли, ему не потребуется для этого особых усилий.

Мы с Эмили сошли у набережной Виктории. Она принялась расклеивать плакаты – но, несмотря на туман, задувал ветер, и обмазать их клейстером оказалось непросто.

– Одна бы ты ни за что не справилась, – заметил я, когда свернутая рулоном прокламация в четвертый раз покатилась по мосту.

Я бросился ее вызволять.

– Ну, по крайней мере, довольствуйся сознанием того, что пригодился, – сердито бросила она, хватаясь за шляпу.

– Что ты злишься!

– Еще бы не злиться! Никак не лепятся чертовы листки к кирпичной кладке. – Она ткнула мне пачку воззваний. – Если ты такой ловкий, сам лепи!

– С удовольствием!

Я клеил листы, а она стояла на страже.

– «Ка Вэ», – неожиданно произнесла она.

– Что?

– «Ка Вэ». Так говорят, когда является полиция, разве не знаешь?

– A-а… то есть, cave… латынь… – Я бросил взгляд на мост. Как раз в этот момент двое полицейских быстро направлялись от Ламбет-стрит прямо к нам. – Вообще-то, в таких случаях говорят: «Смывайся!»

Прозвучал свисток, топот бегущих ног эхом раскатился по мосту.

– Быстрей! – крикнул я Эмили, подхватив ее под руку.

Мы продвигались к Парламент-Сквер, обклеивая листовками каждое встречаемое на пути общественное здание. Как вдруг у Вестминстерского моста заметили автомобиль, припаркованный у обочины; шофер очевидно отлучился куда-то перекусить. На капоте был прикреплен правительственный флажок.

– Это машина министра внутренних дел Великобритании, – сказала Эмили.

– Ты уверена?

– Абсолютно. Артур с ним знаком. Пойдем, наклеим листовку.

– Что-о?

– Потрясающая возможность, – порывисто выдохнула она. – Он скорее прочтет листовку на собственном автомобиле, чем на мосту. Для верно-ста мы еще и внутрь вклеим.

– Но Эмили… это невозможно.

– Это почему же? – Она уже разворачивала несколько плакатиков.

– Потому что… ведь это же машина. Это великолепный автомобиль! Произведение искусства.

– В таком случае, – сказала она саркастически, – давай побродим по округе, поищем какую-нибудь мерзость и на нее налепим листовку, ты это хотел сказать? Послушай, Роберт, что поделать, если министр внутренних дел предпочитает разъезжать повсюду именно в этой шикарной машине. Мне важней, чтоб он вот это прочел.

– Но подумай о бедняге-шофере… сколько бед ты ему принесешь!

– Неприятно, но что поделать, – сказала Эмили, намазывая клейстер на оборотную сторону чуть ли не пяти листовок. – А ты следи, ладно?

– Но это нечестная игра, – запротестовал я, хотя при этом все же последовал ее указанию.

– Учти, Роберт, – сказала Эмили, прикладывая измазанную сторону листовки к девственному металлу, – что женщина и джентльменство понятия несовместимые. Мы в эти игры не играем, мы ведем борьбу.

– Эй! – раздался окрик.

Я обернулся. Наши старые знакомые полисмены нас вновь засекли.

Мы петляли множеством боковых улочек, пока наконец я не подтащил Эмили в подъезду какого-то громадного дома, под портиком которого было спокойно и темновато. Мы ждали, прислушиваясь. На улицах было тихо.

– По-моему, мы оторвались, – сказал я. – Подождем еще минут пять для верности.

– Правда, здорово? – сказала она.

– Здорово? – с сомнением переспросил я.

– Ты же всегда хотел быть бунтарем. Вот ты им и стал.

– А ты – моя сподвижница.

– Как раз все наоборот. Ты мой сподвижник. И это замечательно.

И удержаться я не смог – эти сияющие глаза, эти подвижные губы, прерывистое дыхание ее вздымавшейся груди… все это так ярко воплощало ожидание поцелуя. И я поцеловал ее.

Она ответила – я уверен, ответила: долгим, непрерывным поцелуем с восторженным придыханием. Но как только я потянулся к ней снова, она остановила меня рукой.

– Мы должны подыскать тебе жену, Роберт, – ровным тоном сказала она.

– Жену, зачем?

– Мы с тобой… мы с тобой ведь друзья, правда? Мы отбросили тривиальность романтических отношений во имя более прочных уз товарищества.

– Не издевайся надо мной, Эмили!

– Не сердись, – она вздохнула. – Я просто хотела… ну, слегка сбавить накал что ли… Ведь я уже определила наши отношения. Мы с тобой партнеры. Если тебе нужно что-то большее, ищи в другом месте.

– Никто мне кроме тебя не нужен, – сказал я, снимая руки с ее плеч.