Текст книги "Ароматы кофе"

Автор книги: Энтони Капелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

Глава семьдесят девятая

Я шел обратно к станции по длинной живописной аллее. Мимо пасущихся овец, садовников и егерей – этого идиллического пейзажа, оплаченного потом сотен тысяч поденщиков. У Пинкера остался мой обратный билет. Обратно в Лондон я ехал третьим классом, среди мужчин, куривших дешевые сигареты; сидел на скамье, оставившей на моем дорогом костюме следы угольной пыли.

План, реализуемый Пинкером, был прост. На языке Биржи – он занимал короткую позицию. Он продавал не только то кофе, которое имел, но и то, которого у него не было, – создавая контракты на будущие поставки, ожидая, что к тому времени цены упадут, и он сможет скупить его по ценам ниже тех, по которым ему пришлось его продавать.

Но короткая продажа это не просто ставка, которая поведет за собой рынок. При достаточно крупных объемах короткая продажа сама создает переизбыток, который, в свою очередь, все сильнее давит на цену. Понятно, этот переизбыток не существует в реальности – скорее, это ожиданиепереизбытка: нигде кофе уже нет, но внезапно оказывается больше продавцов, чем покупателей. И торговцы, которые, в конечном счете, сами имеют денежные долги, возьмут все, что смогут достать, чтобы прикрыть свои позиции, – иными словами, закрыть свои бухгалтерские книги.

Если к этому давлению добавится и еще кое-что – например, паника на рынке, когда обычные вкладчики кидаются продавать, – тогда даже правительство не сможет купить достаточно продукта для поддержания цены. Пинкер обанкротит экономику Бразилии, а заодно и любой другой страны, по глупости ставшей на защиту Бразилии. И мировая цена – та, за которую продается кофе, от Австралии до Амстердама, – упадет.

Я не сомневался, что этим все не кончится. Спекулянты валютой и прочие господа из Сити непременно тоже последуют его примеру. Несомненно, были производные методы и соглашения об обмене обязательствами, займы и свои рычаги, к этому малому полю битвы катило все современное тяжелое финансовое вооружение. Но, по сути, все делалось совершенно в открытую, как в игре в покер. Пинкер со своими союзниками будут продавать кофе, которого у них нет: правительство Бразилии будет покупать кофе, которое ему не нужно. И победителем станет тот, у кого окажутся крепче нервы.

Вернувшись на Кастл-стрит, я обнаружил там Эмили, которая сворачивала очередной транспарант.

– Твой отец собирается обрушить рынок, – коротко бросил я. – Он в сговоре с сэром Уильямом Хоуэллом. Как и твой супруг. Они замышляют устроить панику на Бирже.

– Зачем это им? – спокойно сказала она, продолжая сворачивать транспарант.

– Они все наживут на этом состояние. Но, признаться, я думаю, что причина не только в этом. У твоего отца навязчивая идея оставить в истории свой след. Лишь бы только удалось, последствия его совершенно не волнуют. Эта мысль действует на него как наркотик. Ему неважно – разрушать или создавать, творить зло или добро, наживать деньги или терять, – не думаю, что его волнует что-либо, кроме одного: это сделал Пинкер.

Эмили вспыхнула:

– Какая жестокая несправедливость!

– Несправедливость? Когда мы с ним познакомились, он отстаивал трезвый образ жизни – может этому способствовать крушение цен? Потом он стал толковать об Африке, о том, как кофе будет содействовать обращению дикарей в христианство, – когда ты в последний раз слышала от него подобное? Это были пустые, взятые с воздуха идеи, из которых был до предела выжат весь сколько-нибудь имевшийся в них потенциал. По-настоящему он никогда не верил ни во что, кроме самого себя.

– Не смей так нагло чернить его, Роберт! – гневно сказала Эмили.

– Эмили, – со вздохом сказал я, – я знаю, лично я не слишком много принес пользы человечеству. Но я и не нанес ему большого вреда. То, что они делают сейчас, – это ужасно, это обречет на нищету множество людей.

– Рынки должны быть свободны, – упрямо отрезала она. – Если не отец, то этого добьется кто-нибудь другой.

– Скажи, неужели губить людям жизнь – свобода, а не надругательство над ней?

– Как ты смеешь, Роберт! – оборвала меня Эмили. – Оттого что сам в жизни ничего не достиг, ты хочешь умалить его достоинства! Я вижу, куда ты клонишь, ты хочешь унизить его в моих глазах!

– Господи, что ты говоришь!

– Ты всегда с завистью относился к тому, как я им восхищаюсь…

Мы опять разругались – не поспорили, разругались: каждый норовил побольней уязвить другого. Я, кажется, сказал ей, что она занимается своей политической деятельностью исключительно на деньги, нажитые на страданиях других людей; она сказала, что я не достоин даже чистить ее отцу ботинки; по-моему, я даже позаимствовал из Фрейда ряд оскорбительных выпадов. Но, видимо, сильней всего ее уязвило мое обвинение ее отца в том, что он попирает элементарные моральные принципы.

– Не желаю больше ничего слушать! Ты понял? Мой отец потрясающий, умнейший человек…

– Я не отрицаю его блестящих талантов, но…

– Он совестлив. Я уверена, он совестлив. Потому что, если нет…

И она вылетела вон, хлопнув дверью так, что петли заходили ходуном.

Я подумал: она вернется, и довольно скоро.

Не учел, до какой степени она упряма.

Пинкер, как потом рассказал мне Дженкс, после моего демарша вернулся назад на Нэрроу-стрит как ни в чем ни бывало. Передал Дженксу данные Хоуэлла и наказал ему вместо меня связаться с газетчиками. Журналисты были рады случаю угодить Линкеру; многие из них и сами, по моему совету, заняли короткую позицию и с готовностью взялись распространять слухи, которые могли бы обрушить рынок. Правильны ли были цифры Хоуэлла? Чем больше я над этим раздумывал, тем более сомневался, – хотя, он и сам заметил, что их необходимо подвергнуть более тщательной проверке.

Дженкс рассказал также, что Пинкер, отдав распоряжения, отправился на свой склад. К тому времени склад был пуст – каждый принадлежавший ему мешок до последнего зернышка был отправлен вон во имя битвы. Пинкер прошелся по громадному, отзывавшемуся эхом помещению и крикнул:

– Дженкс!

– Я тут, сэр.

– Продай это, ладно? Все продай.

– Что продать, сэр?

– Все это, дружище. – Пинкер, воздев руки кверху, круговыми движениями обвел все пустые углы хранилища.

– Но здесь ничего нет, сэр…

– Ты что, ослеп? А невидимое? Гипотетическое! Каждый альянс, каждую перспективную сделку, каждый цент, что сможем занять, каждый наш удачный контракт. Все продай!

В день, когда была назначена демонстрация, полил дождь – не легкий весенний дождик, а ливень, какие редко случаются в Англии, да такой сильный, что, казалось, боги сыплют пригоршнями камешки вниз на лондонские улицы. Вестминстерская площадь превратилась в сплошную трясину зловонной грязи. Невзирая на это, бесконечными рядами, заляпанные грязью, опустив под дождем головы, женщины двинулись в путь. В таких условиях подруги теряли друг дружку, и невозможно было даже ни до кого докричаться сквозь шум дождя, дождь слепил демонстранток, они не видели ничего, кроме вязкого месива под ногами…

В два тридцать в Палате общин Артур Брюэр поднялся, чтобы огласить свой вопрос. В руке он сжимал бумаги с данными сэра Уильяма об урожае кофе. Из-за шума дождя даже в Палате общин приходилось кричать, чтобы быть услышанным. Едва парламентские журналисты осознали суть выступления Артура – что слухи подтвердились, – они бросились к телефонам, а потом поспешили на улицу… Даже уважаемые члены Парламента, вложившие средства в кофе, кинулись разыскивать своих брокеров; не обнаружив, они также влились во всеобщий исход. Пинкер ожидал, что начнется паника, но даже он не смог предсказать, с какой скоростью она распространится.

Эмили не нужно было ходить. Это задним числом поняли все. Когда она рухнула в грязь, сначала даже никто и не заметил. Падали все женщины, скользя в своих сапожках и путаясь в длинных юбках; по улицам уже невозможно было пройти из-за возникшего столпотворения.

Может быть, ей следовало несколько поостеречься, тогда бы она не лишилась ребенка. Но кто это может сказать.

На Кастл-стрит я смотрел, как на моих глазах погода с ясной преображается в ненастье: черные, как подгоревшее мясо, облака собирались над городом. В этом виделось даже что-то живописное, но когда грянул ливень, мне показалось, что не дождь, а поток кофейных зерен грянул с небес на наши головы.

У меня не было желания наблюдать победу Линкера на Бирже, но закупщик Фербэнк туда отправился. Позже он рассказывал, что, когда все свершилось, когда правительство Бразилии все-таки признало свое поражение, и цифры пустились в свободное падение, – он наблюдал за выражением лица Линкера. Фэрбенк ожидал увидеть ликование. Но, как сказал он, физиономия Линкера не выражала ровно ничего: на ней лишь застыл вежливый интерес, когда Линкер, будто в трансе, следил за падением цифр.

По галерее для посетителей прокатилась волна аплодисментов. Те, кто не потерял, а нажил состояние, – предвидя, куда все пойдет, – рукоплескали стоя фантастическому успеху Линкера. Но даже и в этот момент он как бы этого не слышал. Взгляд его был сфокусирован на единственном мерцающем цифрами предмете – на черной доске внизу.

Глава восьмидесятая

«Дегтярный» – погрешность во вкусе, придающая кофе неприятный горелый запах.

Тед Лингл. «Справочник дегустатора кофе»

Дождь прекратился. Когда мы с Фербэнком переходили реку по Тауэрскому мосту, у причала Хэйс разгружались суда. Но вместо того, чтобы нести мешки с кофе в хранилище, грузчики сваливали их в громадную кучу на открытой площадке перед складами.

– Что это они делают? – озадаченно спросил Фербэнк.

– Непонятно.

Пока мы наблюдали за происходящим, с дальнего конца кучи показался легкий дымок.

– Они подожгли его, смотрите!

Должно быть, на сваленные мешки плеснули бензин: в мгновение ока пламя охватило всю кучу, как будто вспыхнул гигантский рождественский пудинг.

– Зачем же они его сжигают?

У меня перехватило в горле: я понял, что произошло.

– Новая цена. Теперь нет смысла его больше хранить. Дешевле сжечь, чтобы освободить суда для других грузов.

Я посмотрел вниз, на реку. Со стороны других пристаней вдоль берега – от причала Батлерс Уорф, дока Святой Катерины, Брамас и даже Канари Уорф – тянулись такие же облачка дыма. В воздухе запахло кофе: горьким, маняще сладким ароматом, который всегда ассоциировался у меня с запахом жаровен на складе у Пинкера. Теперь он неплотным пахучим туманом тянулся над Лондоном.

Потрясенный, я произнес:

– Они сожгут его весь…

Это происходило не только в Лондоне. Подобные костры горели по всей Европе – и даже в Южной Америке, потому что правительства покорились неизбежности и санкционировали массовое сжигание плантаций, у которых теперь не оставалось ни малейшего шанса приносить прибыль. Пеоны, беспомощно застыв, наблюдали за тем, как сгорает кофе.

В Бразилии некий журналист чувствовал запах горелых зерен, летя в самолете на высоте в полумиле от земли. Дым костров сбивался в большие тучи, плывшие к вершинам гор, и когда наконец грянули дожди, падавшая с небес влага пахла кофе.

Никогда не забуду этот запах и те дни.

Часами я бродил по улицам Восточного Лондона, не в силах оторвать глаз от происходящего. Это было похоже на какой-то кошмар. Воздух был наполнен сочными ароматами фруктов и цитрусов, паленого дерева и кожи. Мои легкие были настолько переполнены ими, что через какое-то время я уже не мог это больше воспринимать. Как вдруг, дразня, налетал ветер, порывом выдувало запах, прочищая глотку, и снова наполняя вернувшееся обоняние ароматом горящего кофе.

А вслед за этим ароматом надвигалось нечто темное: усиливалась горечь, по мере того, как зерна превращались в угли, и угли сгорали – потрескивая, тая, ссыпаясь в кучи горячей золы.

Я чувствовал, как бразильский, венесуэльский, кенийский, ямайкский кофе, даже «мокка» – все сгорает в этих кострах. Миллион чашек кофе, сожженных, будто бы ради подношения какому-то жуткому новому божеству.

В мою бытность в Эфиопии, когда я стал понемногу учить язык галла, деревенские дети поведали мне сказки, которые им рассказывали бабушки. Одна была про то, откуда взялся кофе, – не похожая на привычный арабский миф о пастухе, который заметил, что козы его сделались резвей обычного, а очень-очень древний.

Много столетий тому назад жила-была великая волшебница, которая умела разговаривать с зар,духами, которые правили нашим миром – вернее, вносили в него беспорядок. Когда эта волшебница умерла, небесный бог опечалился, потому что теперь не было никого, столь могущественного, чтобы держать этих духов в узде. Горькие божьи слезы окропили могилу волшебницы, и в том месте, куда падала слезинка, поднимался из земли кофейный куст.

Порой, когда жители деревни поили друг друга кофе, они как тост оглашали эту легенду.

Вода в реке подо мной, казалось, вот-вот закипит. Вкусим же и мы от горьких божьих слез.

Глава восемьдесят первая

К Пинкеру я больше не вернулся. Но недели через две, когда я уже запирал дверь кафе, в дверь кто-то постучал.

– У нас закрыто!

– Это я, – услышал я слабый голос.

Я открыл дверь. Она была в пальто, на тротуаре стоял ее саквояж.

– Я приехала на кэбе, – сказала она, – и уже отослала его. Можно мне войти?

– Конечно! – Я бросил взгляд на ее сумку. – Куда это ты собралась?

– Сюда, – сказала она. – Конечно, если ты меня примешь.

Я готовил кофе, а она рассказывала, что произошло.

– Мы с Артуром поскандалили. Каждый друг другу наговорил столько всего… Ну, ты сам знаешь, как я могу разойтись. Я сказала ему, что его целиком и полностью сделал мой отец, и впервые Артур вышел из себя.

– Он ударил тебя?

Она кивнула:

– Хоть и не так больно, но больше жить с ним я не хочу.

Я подумал: как это странно – после всего того, что случилось, после избиения женщин полицейскими, высокомерных речей, грубости парламентских распорядителей, после брачного насилия, – потребовалась всего лишь легкая, в сердцах нанесенная пощечина, чтобы наконец подвести черту.

Как будто читая мои мысли, она сказала:

– Понимаешь, он нарушил свой кодекс чести. Или я вынудила его нарушить.

– И как же ты теперь?

– Останусь здесь – если не возражаешь.

– Я? Разумеется, нет. Я даже очень этому рад.

– При этом, Роберт, надеюсь, ты понимаешь, отношения между нами должны быть строго корректными. Со стороны пусть болтают все что угодно, но мы по отношению друг к другу должны вести себя безупречно.

– Ладно, – вздохнул я.

– И не смотри на меня так! Кажется, в этой ситуации с Артуром, ребенком и доктором Мейхьюзом я наверное вообще ни на что не гожусь.

– Тебе надо отдохнуть. И тогда, после…

– Нет, Роберт. Не буду зря тебя обнадеживать. Если сочтешь, что тебе трудно быть мне просто другом, просто скажи, и я отправлюсь жить куда-нибудь в другое место.

– При чем тут доктор Мейхьюз? – позже спросил я ее.

– В каком смысле?

– Ты сказала, что в ситуации с Артуром и ребенком и доктором Мейхьюзом ты лишилась интереса к интимным отношениям. Первые два компонента я могу понять. Просто интересно, при чем здесь третий?

– А… – Она опустила глаза, но голос ее при этом не дрогнул. – Разве тебе не сказали, мне вынесли диагноз – истерия?

– Да, слыхал. Но это, разумеется, полный вздор. Более уравновешенной истерички я в жизни не встречал.

– Нет, Роберт. Ничего не поделаешь, они оказались правы. Я даже лечилась у одного специалиста.

– Лечилась? Каким образом?

Она не сразу ответила. Через некоторое время сказала:

– У них такая электромашина… основанная на принципе вибрации. Она освобождает от истерии. У пациента возникают такие… конвульсии. У врачей это называется пароксизм. Я чувствовала себя совершенно разбитой. По этому признаку они определяют, есть истерия или нет. Этот пароксизм – доказательство.

Я стал подробней расспрашивать ее, и мало-помалу начал понимать, что именно они с ней проделывали.

– Но Эмили, – сказал я, когда она закончила свой рассказ, – это вовсе не истерия. Это просто то, что должна ощущать женщина в постели с любовником.

– Не может быть.

– Ах, Эмили. Послушай…

– Нет, Роберт, честное слово, я больше не хочу говорить на эту тему.

Несмотря на ее запреты, несмотря на переполнявшее меня негодование к ее докторам за то, что они с ней проделывали, ее рассказ неожиданно вселил в меня некоторую надежду. Мне подумалось, что когда она оставит прошлое позади, то в один прекрасный день, возможно, вспомнив свои ощущения, она воспримет и меня уже несколько в ином свете.

Я проснулся среди ночи, меня разбудили рыдания.

Она сидела, свернувшись комочком в белой ночной сорочке, на ступеньках, ведущих вниз в кафе.

Я с удивлением отметил, что никогда еще не видел ее с распущенными волосами. Я подсел рядом с ней, обнял ее за плечи. Она была такая тоненькая, почти прозрачная.

– Я неудачница, – выговаривала она сквозь слезы. – Неудачница во всем. Я оказалась плохой женой, мне не удалось стать матерью, суфражистки из меня не получилось.

– Ш-ш-ш, – успокаивал я ее, – все будет хорошо.

И держал ее, застыв, не шевелясь, обхватив руками, а она до самого утра выплакивала мне свою несчастную душу.

Глава восемьдесят вторая

«Тяжелый» – особенно относится к бразильским сортам.

Дж. Арон и Со. «Руководство по торговле кофе»

Через месяц Линкер созывает экстренное общее собрание своего правления. Поскольку правление состоит из него самого, Эмили, Ады и Филомены, то собрание имеет вид званого обеда – призванного отметить, как считают дочери, выдающийся успех отца на Бирже.

Сестры уже давно не виделись, накопилось немало семейных новостей дня обсуждения. Лишь Эмили несколько тише обычного; но все члены семейства тактично делают вид, будто этого не замечают.

И только за кофе – который, понятно, не кофе «Кастл», а изысканный кенийский, с удлиненными зернами, который подается в излюбленном Линкером фарфоре «Веджвуд», – Линкер наконец переходит к теме дня, постучав ложечкой по стоявшей перед ним чашке, призывая этим к общему вниманию.

– Дорогие мои, – говорит он, окидывая взглядом сидящих за столом. – Сегодня у нас семейный праздник, но это также и заседание правления, на котором мы должны с вами обсудить несколько проблем. Я попросил Дженкса вести по такому случаю протокол. Пустая формальность, но мы должны ее соблюсти. Это не займет у вас много времени.

Входит секретарь и, приветственно улыбнувшись сестрам, подсаживается к столу. Пристраивает на коленях папку и вынимает перо.

– Это наш семейный бизнес, – начинает Линкер. – Поэтому мы можем устраивать собрания вот в таком виде. Теперь, боюсь, подобное считается весьма старомодным ведением дел. Открытые акционерные компании, зарегистрированные на Бирже, без утайки предоставляют свои фонды на благо огромных возможностей рынка, и именно потенциальные ресурсы и гибкость политики этих компаний позволит им в будущем распространиться по всему миру.

– Ты имеешь в виду, отец, что намерен пустить фирму в плавание по Бирже? – спрашивает Ада.

Теперь она – уверенная в себе молодая дама; брак с мужчиной, которого она обожает, сгладил в ней острые углы и озарил блеском ее глаза.

– Имей терпение, Ада, – снисходительно говорит Пинкер. – Эти компании, как ты, должно быть, заметила, могут также покупать и продавать друг друга. В Америке мы уже можем наблюдать возникновение того, что там именуется конгломератом, – компаний, владеющих более чем одним дочерним предприятием. И у нас тоже прежние недруги вынуждены создавать новые союзы. К примеру, Лайл и Тейт – два давних соперника теперь образуют отдельное объединение.

Пинкер помолчал.

– Я имел несколько бесед с одним из наших конкурентов, – продолжил он после паузы. – Богатейшим владельцем плантаций. Объединение интересов устраивает обе наши стороны. Наш «Кастл» представляет собой более устойчивый сорт и лучшее положение на рынке, а другая сторона компетентна по части производства самого сырья и знаний, которых с кончиной бедного Гектора мы оказались лишены. Этот человек располагает богатыми фондами, мы располагаем богатой наличностью. Я считаю, что вместе мы сможем создать компанию, способную приобрести мировое значение.

– Кто этот человек, отец? – спросила Ада.

– Это Хоуэлл, – сказал Пинкер. – Сэр Уильям Хоуэлл.

Следует гробовое молчание.

Первой паузу прерывает Филомена:

– Как ты можешь с ним сотрудничать? Вы же ненавидите друг дружку!

Пинкер хранит полную невозмутимость; более того, он даже улыбается, глядя на дочерей.

– Может быть, это вас удивит, но мы обнаружили, что по большинству проблем разногласий у нас нет. Сомневаюсь, что мы когда-либо станем близкими друзьями, но делать дело вместе мы, безусловно, сможем.

– Он обведет тебя вокруг пальца, – говорит Эмили.

Пинкер качает головой;

– Мы ему нужны даже больше, чем он нам. И не забудь, будущая компания будет зарегистрирована на Бирже. Будут и еще акционеры, чтоб поддерживать равновесие полномочий.

На этот раз тишина длится дольше.

– Завтра утром, как только откроется Биржа, мы объявим о своем решении. Вы должны понимать, что это будет означать конец семейной фирме «Пинкер». Новая компания будет управляться иным образом – это неизбежно, этого требует Биржа. Например, все акционеры получат право посещать общие собрания. – Пинкер обводит глазами комнату. – Сомнительно, чтобы все они разместились в нашей маленькой столовой.

Улыбок не последовало.

– Будем ли мы акционерами? – спрашивает Ада.

– Да, вы получите кое-какую долю. Но права голоса она вам не даст.

– Словом – фактически – нам предлагается продать акции? – Это реплика Филомены.

– Да, вы получите наличные деньги, очень много денег, от продажи своих акций новой компании.

– Не понимаю… – произносит Эмили.

– Я долго и тщательно все обдумывал, – твердо говорит Пинкер. – Если мы не хотим, чтобы нас проглотила какая-нибудь крупная американская фирма, мы сами должны стать крупной фирмой. – Он делает паузу. – Есть и еще один момент, который повлиял на это мое решение. У сэра Уильяма есть сын.

Дочери смотрят на отца во все глаза.

– Джок Хоуэлл посвящен во все тонкости дела своего отца. После того, как мы сформируем свою компанию, он непременно явится и примет на некоторое время часть обязанностей, разумеется под моим руководством, пока он полностью не освоит дело. Затем в свое время, когда мы с сэром Уильямом уйдем на покой, он уже вполне созреет, чтобы взять на себя и руководство всем объединенным предприятием.

– Ты собираешься отдать свое дело сыну Хоуэлла? – изумленно спрашивает Эмили.

– Разве у меня есть иной выбор? – спокойно отвечает Пинкер. – У него есть сын. У меня сына нет.

Дочери вдумываются в смысл сказанного, Пинкер поднимает свою чашку.

– Я, например, хочу еще кофе. Есть, чем наполнить?

– Значит, если у тебя были бы не дочери, а сын… – внезапно гневно произносит Эмили.

– Нет, нет и нет! – примиряющее произносит Пинкер. – Совсем не в этом суть. Ты же, например, замужем за членом Парламента, Ада и Ричард в Оксфорде, Фил больше всего интересуют балы и званые вечера. Разумеется, ни одна из вас не сможет возглавить фирму.

– Тебе стоило хотя бы спросить у меня, я бы согласилась, – говорит Эмили. – Я бы тогда от брака отказалась, если бы у меня был выбор…

– Все, хватит, – резко обрывает ее отец. – Не желаю слышать от тебя критических высказываний о твоем супруге. Хватит с нас и одного скандала.

– Как видно, ты мало что вообще намерен слушать, – с горечью говорит Эмили.

– Эмили, я не желаю, чтобы со мной говорили в подобном тоне.

Она закусила губу.

– Я выпью наконец кофе! – говорит Пинкер, указывая на чашку. – Спасибо, Дженкс, вы можете идти.

Дженкс закрывает папку и встает из-за стола.

– Погодите! – говорит Эмили.

– Эмили, что за причуды? Разумеется, он может идти.

– Мы должны проголосовать, – говорит она. И оглядывается на сестер. – Если у всех нас есть акции, мы должны проголосовать.

– Ну, не глупи! – говорит ее отец.

– Ведь так по-настоящему делаются дела, верно? – Она поворачивается к Дженксу. – Верно?

Дженкс неохотно кивает:

– Кажется, по процедуре так положено.

– И если мы проголосуем против, – говорит Эмили, обращаясь к сестрам, – никакого слияния не произойдет. А мы здесь представляем большинство.

– Да какой бес в тебя вселился? – гремит голос ее отца. – Прости, уважаемая, это тебе не какое-нибудь суфражистское сборище. Это моя компания…

– Это нашакомпания…

– Моя! – настаивает отец.

– Тебе не позволят твои акционеры так разговаривать с ними, если твою компанию зарегистрируют на Бирже, – замечает дочь. – Возможно, даже не и поддержат кандидатуру твоего Джока Хоуэлла. Или, возможно, он проголосует против тебя– ты об этом подумал?

В ярости отец молча смотрит на дочь.

– Кто против выдвинутого предложения? – говорит Эмили, поднимая руку.

– Хватит! – обрывает ее отец, приходя в себя. – Дженкс, можете идти. Запишите: предложение принято единогласно.

– Слушаюсь, сэр, – отвечает Дженкс.

И выходит из комнаты. Наступает долгая, мучительная пауза; и вдруг Эмили с рыданием выбегает вслед за Дженксом.