Текст книги "Ароматы кофе"

Автор книги: Энтони Капелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

Глава семьдесят шестая

Газетчик оказался прав. Не на новостных полосах, а в обзорах недельных событий, в парламентских заметках, в рисунках стал мало-помалу появляться карикатурный образ некоего члена Парламента, противника суфражизма, жена которого активная сторонница движения. «Панч», недавно столь резко высмеивавший суфражисток, теперь с аналогичным ликованием издевался над властью. Помню одну смешную карикатуру с изображением семейной пары за завтраком:

Почтенный член Парламента:– Будь добра, дорогая, передай мне соль!

Жена Почтенного члена Парламента:– Будь добр, передай мне Закон о равном избирательном праве!

Что ж, наверно в то время это казалось смешным.

Что касается Эмили, то ей, разумеется, было не до смеха. Я вспоминал, как несколько лет тому назад она говорила мне, что брак – это разновидность узаконенного насилия. Во всех ее нынешних тяготах все-таки, думал я, было нечто светлое: я не мог допустить, чтобы Артур менее переживал происходящее. Я был уверен, что он просто полагает, что исполняет свой долг, не унижает ее ради своего удовольствия.

Со мной обсуждать она ничего не хотела. Пару раз я порывался тактично осведомиться, появились ли какие-либо признаки беременности – и каждый раз не без риска, что буря обрушится на мою голову.

Наиболее цензурной реакцией с ее стороны было:

– Как вонючая старая бабка, так и норовишь сунуть свой нос в грязное белье!

Глава семьдесят седьмая

На подвижках в ценах кофе после обнародования истории с «Настором» Пинкер заработал больше, чем его «Кастл» принес ему за полгода. Нэрроу-стрит переживала тайный триумф, хотя и одновременно некоторое потрясение: думаю, мы все были поражены, насколько легким оказался этот новый способ наращивания капитала. Не понадобилось ни новых складов, ни новой техники, ни носильщиков, ни чернорабочих для сортировки, ни шелушения и поджаривания бобов; всего лишь несколько подписей на нескольких долгосрочных контрактах. Это была прибыль без затрат; прибыль, которая, казалось, преобразовалась из идеи, пришедшей в голову Пинкера, в реальные наличные деньги в банке без посредничества какого-либо иного фактора, кроме его собственной воли.

Пинкер щедро обошелся со своими служащими. Каждый получил свой бонус в соответствии со сроком службы. А те, кто, как Дженкс, работали на Пинкера многие годы, стали просто состоятельными людьми.

В отношении меня Пинкер оказался даже щедрее, чем я мог ожидать. Будучи вызван к нему в кабинет, я обнаружил его сидящим перед несколькими гроссбухами.

– А, Роберт! Я как раз просматриваю учетные книги, разбираюсь со всякими неувязками. – Он улыбнулся. – Как это приятно, ликвидировать старые ошибки одним росчерком пера.

Я кивнул, хотя не вполне понимал, что он имеет в виду.

– Собираюсь списать это эфиопское предприятие, – пояснил он. – Настало время оставить все в прошлом и снова заглянуть в будущее. Чистый бухгалтерский баланс – гладкая доска, ждущая, чтобы ее заполнили новые свершения. – Он отложил книги в сторону. – Вы ничего не должны мне, Роберт. Ваши долги аннулированы.

– Благодарю вас, – начал я, – но…

– Отныне вы будете получать такое же жалованье, как Дженкс или любой иной из моих старших помощников. И так же, как и они, вы будете ежегодно получать свой бонус в зависимости от того, насколько успешно продвигаются наши дела.

– Это весьма щедро с вашей стороны, но…

Он остановил меня жестом руки:

– Хотите сказать, что вы свободный художник. Я знаю. И именно поэтому, Роберт, я так высоко ценю вас и именно поэтому я хочу убедить вас остаться со мной. Не все в моем окружении, – он поджал губы, – не все способны рассмотреть крупное дело. Вернее, они его видят, но не способны оценить всю его красоту. Дженкс, Дэтэм, Барлоу… Иногда у меня возникает сомнение, хватит ли у них воображения двигать вперед такую компанию, как наша. Вы и я, Роберт, мы оба понимаем, что иметь продукт – это еще не все. Человеку необходимо предвидение.

– Вы имеете в виду свои политические цели? Трезвый образ жизни, социальные преобразования и прочее?

Линкер нетерпеливо махнул рукой, будто отгоняя от себя муху.

– Отчасти. Но это все не главное, Роберт, совсем не главное. Искусство не может быть нравственным или безнравственным. Оно существует ради самого себя. Вы ведь именно так считаете, не правда ли? Так вот: то же и в коммерции. Бизнес ради бизнеса! А почему нет? Почему бы предприятию просто не существоватьс единственной целью – как явление выдающееся; остаться незыблемым, вызывать восхищение, и таким образом изменить образ мыслей человека, его жизнь, его деятельность… Вы сами, Роберт, со временем станете свидетелем этого. Вы увидите будущее величие нашей компании.

Казалось, он ждал, что я как-то отреагирую на его слова.

– Ну да, – вежливо отозвался я.

– Словом, вот что: я предлагаю вам пост главного моего помощника. В таких случаях обычно отвечают «да» или «нет».

Я колебался. Но, в сущности, решение напрашивалось само собой. Работа по-прежнему была мне нужна, никто мне ее больше не предлагал. Я не питал особых иллюзий в отношении радужных предвидений Пинкера: я вообще ни по какому поводу особых иллюзий не питал. Этот человек – новый Наполеон, но он был чертовски талантлив, к тому же платил приличные деньги.

– С удовольствием принимаю ваше предложение, – сказал я.

– Отлично. Значит, договорились. И, Роберт, в скором времени вы сможете распроститься с жильем на Кастл-стрит, нет возражений? Вы вправе позволить себе более комфортные апартаменты при жалованьи, которое я собираюсь вам платить. Да и у моей дочери, как я слышал, скоро появятся иные заботы помимо кофе.

Если Линкер считал, что этим он вынуждает меня сделать выбор между его дочерью и им в его пользу, то он ошибался. Хотя у меня и не было намерения пока покидать Кастл-стрит, Эмили я теперь почти не видел. Всю свою энергию она направила на политическую деятельность.

По мере того, как борьба суфражисток становилась все ожесточеннее, сама их организация принимала все более авторитарный характер. Прежде у них был некий устав, выборы руководящих лиц, решения принимались открытым голосованием. Теперь с уставом было покончено.

«Руководители должны руководить: рядовые члены должны исполнять их приказы», – писала миссис Панкхерст, [68]68
  Панкхерст,Эммелин (1858–1928) – британский общественно-политический деятель, лидер британского движения суфражисток.


[Закрыть]их председательница, или, как теперь она именовала себя: «Главнокомандующий Армией Суфражисток». «Мы никого не принуждаем вступать в наши ряды, но те, кто вступают, должны становиться солдатами, готовыми вступить в битву».

– Но разве это не прямая противоположность тому, что отстаиваешь ты? – спросил я как-то у Эмили в один из редких случаев, когда мы сошлись за чашкой кофе. – Разве может организация претендовать на демократию, если она отказывает в демократии своим же сторонницам?

– Важен результат, не средства его достижения. А я, как и призывает Панкхерст, вступила в организацию по собственной воле.

У меня создалось впечатление, что цели этого движения становятся куда важней, чем его принципы, хотя что я мог знать обо всем этом. Никогда не имея в жизни ни целей, ни принципов, я вряд ли имел право судить.

Эмили приказывалось выкрикивать лозунги в лицо какому-то министру; она подчинялась. Ей было приказано распространять в том или ином районе листовки; она подчинялась. Ей было приказано выступить на фабрике в Ист-Энде; она подчинялась, хотя в итоге ее забросали там гнилыми яйцами.

Противники суфражисток прибегли, в частности, к такой тактике: во время выступления суфражисток на сцену им подбрасывались мыши и крысы с прицелом на то, что их появление спровоцирует женский визг и тем самым повергнет в хохот слушателей. Я присутствовал на выступлении Эмили в Экстер-Холле, когда случилось такое. Она остановилась, не сбавляя шага, подхватила за хвост пробегавшую мимо мышь; подняв ее повыше, так чтобы в зале было видно, произнесла:

– Когда-то и я была такой же мышкой. Теперь же это Эсквит. [69]69
  Эсквит,Герберт Генри (1852–1928) – граф Оксфордский и Эсквитский, один из лидеров лейбористской партии, впоследствии премьер-министр Великобритании (1908–1916), который, в частности, позволил нации ввергнуться в Первую мировую войну.


[Закрыть]А вот это, смотрите! – Она указала на крупную серую мышь, пробегавшую по сцене, Эта – сам мистер Черчилль! [70]70
  Черчилль,Уильям Леонард Спенсер (1874–1965) – крупнейший политический деятель Великобритании, один из лидеров консервативной партии и – особенно в начале XX века – ярый противник феминистского движения.


[Закрыть]

Я ей рукоплескал.

Но вдруг через несколько минут заметил, что Эмили пошатнулась. Сначала я отнес это за счет духоты, – в зале набилось много народу; в те бурные годы на всех собраниях было не протолкнуться. Повернувшись к председательствовавшей, Эмили спросила:

– Можно стакан воды?

Она страшно побледнела. Откуда-то принесли воду; но, принимая стакан, Эмили покачнулась снова, пролив воду себе на платье. Я расслышал, как председательствовавшая спросила озабоченно:

– Вам нехорошо? На вас лица нет.

Последовал ответ Эмили:

– Немного закружилась голова…

И не успев договорить, рухнула без чувств.

Ее вынесли со сцены. Я кинулся вокруг рядов к боковой двери, и увидел: она сидит в кресле и ее обмахивают.

– Это потому что очень жарко, – произнесла она, кинув на меня предупреждающий взгляд. – Здесь душно очень.

Я не стал возражать, но мы оба понимали, что она беременна.

– Может, уже хватит с тебя?

– Нет-нет, – замотала она головой.

– Если ты не прекратишь, ты повредишь своему здоровью.

– Глупости, Роберт. Женщины рожают детей вот уже миллионы лет, и им приходилось во время беременности проделывать куда более тяжелую работу, чем выступать с какими-то речами. Это просто первые месяцы так… говорят, дурнота обычно через пару месяцев проходит.

– Ты Артуру сказала?

– Пока нет. Они с доктором Мейхьюзом непременно захотят положить меня в больницу. Словом, пока я решила промолчать, вот так.

– Что-то мне это очень не нравится!

– Я никак не могу взять и все прекратить, Роберт. Сейчас как раз самый критический момент… еще поднажать и, я уверена, правительство рухнет.

Я-то лично считал как раз обратное – чуть поднажать и суфражистское движение сойдет на нет. Но вслух я этого не произнес.

Отчасти из эгоистических побуждений. Я понимал: когда ее беременность станет всем известна, она будет вынуждена, несмотря на все свои протесты, отойти от политики. И стоит только этому произойти, как сразу изменится и все остальное. Кафе на Кастл-стрит закроется. И, став матерью, Эмили неизбежно сделается добропорядочной супругой – такой, какой ее хочет видеть ее муж.

Со своим внезапно обретенным богатством я отправился на аукцион «Сотбиз», где приобрел несколько прелестных рисунков одного художника эпохи Ренессанса, в частности, головку молодой итальянки, напомнившей мне Фикре. Я устлал свои комнаты на Кастл-стрит турецкими коврами, увенчал свой стол изящным серебряным подсвечником и снова стал завсегдатаем теперь уже более дорогих отделов универмага «Либертиз». Казалось, моя жизнь наконец обрела нормальное течение. Я стал торговцем кофе, служащим компании, я работал на один из крупнейших лондонских концернов. В утешение мне оставались лишь искусство и развлечения.

Я заметил также, что в последнее время реклама «Кастла» явно изменила свой лучезарный тон. Наряду с улыбающейся, услужливой женщиной первых плакатов, все назойливей проступал новый тип жены – строптивой дамочки, предпочитавшей не кофе, а исключительно сливки. Женщины, не подававшие своим мужьям кофе «Кастл», подвергались на рисунках выговорам, шлепкам, а в одном из случаев оскорбляющий мужей напиток был даже вылит какой-то жене на голову, – и вся подобная реклама исходила от мужей, которые требовали полной покорности от жен, как в отношении кофе, так и в остальном. Новый девиз – Дом мужчины – его крепость! – сопровождал такие, например, подписи к рисункам: «Твое право пить отличный кофе: подавать его тебе – обязанность твоей жены. Не становись жертвой женской скаредности!»Один из рекламных рисунков даже изображал женщину с транспарантом – явно суфражистку, готовую бросить своего мужа и идти на демонстрацию, – подпись гласила: «Кто главный в семье? Мужчины, докажите свою власть! Если она не подает вам кофе „Кастл“, значит вы не мужчина!»Было очевидно, что противники заняли боевые позиции.

Глава семьдесят восьмая

Горечь – привкус, допустимый лишь до определенной степени.

Международная Кофейная Организация. «Сенсорное восприятие кофе»

Началась подготовка к публикации сведений об урожае бразильского кофе в очередном году. Кошмарные слухи носились по Бирже – о том, что цифры будут чудовищные, что цифры будут шокирующие, и то ли заморозки, то ли порча, то ли политика, то ли война непременно сильно снизят урожай кофе. В какой-то момент возникла внезапная паника: будто бы с президентом Бразилии случился сердечный приступ. Цена подскочила на два цента за мешок, вынуждая бразильскую сторону вмешаться, после чего выяснилось, что слухи необоснованны.

Пинкер наблюдал все это с веселым интересом.

– Они занервничали, Роберт, торговцы понимают, что такое невозможно: просто они ждут, когда им скажут, в какую сторону бежать. Это льет воду на нашу мельницу.

– Кое-кто из моих друзей-журналистов интересуется, переменится ли рыночная конъюнктура.

– Правда? – Пинкер задумался. – Скажите им… скажите им, что, вы считаете, будет спад, хотя по какой причине, пока определить не можете. И еще, Роберт… если хотите, подскажите им, как занять короткую позицию [71]71
  То есть продажа без покрытия – игра на понижение, продажа ценных бумаг, товаров или валюты, которыми торговец на момент продажи не владеет. Один из видов биржевой спекуляции.


[Закрыть]на Бирже.

– Но если я так им скажу, не будет ли это означать, что мы подталкиваем их вкладывать на будущее. Что если мы ошибемся?

– Такого быть не может. И, кроме того, что же тут плохого, если они будут иметь в этом деле свой собственный интерес?

Все больше и больше времени он проводил, совещаясь со своими банкирами за закрытыми дверями. А теперь у него начались встречи с субъектами совершенно иного рода – молодыми людьми в коротких клетчатых пиджачках с громкими, самоуверенными голосами.

– Спекулянты, – бросил Дженкс презрительно. – Одного из них я знаю – некто Уолкер; говорят, его часто можно встретить в Сити. По-моему, он приторговывает валютой.

– И что все это значит?

Дженкс развел руками:

– Старик скажет, если сочтет нужным.

Кроме того, Пинкер сосредоточенно интересовался прогнозами погоды и всякими непонятностями. Однажды я заметил у него на письменном столе «Альманах» Мура. [72]72
  Печатается в Британии с 1697 г. Основан и впервые составлен неким Френсисом Муром, медиком и астрологом-самоучкой.


[Закрыть]Все поля были исчерканы какими-то странными каракулями и знаками, напоминавшими алгебраические, но которые вполне могли носить астрологический характер.

– Ожидается еще одна демонстрация, – сказала Эмили. – Эта будет самой крупной, все суфражистские общества объединились, чтобы ее организовать. Созывается около миллиона участников, толпа заполнит все улицы от Гайд-парка до Вестминстера.

– И, я вижу, несмотря на свое положение, ты намерена пойти?

– Конечно.

– Отсутствие одного человека никто не заметит.

– Если так скажет каждая, тогда ни о каком «Деле» не может быть и речи. Послушай, Роберт, некоторые женщины идут на неимоверные жертвы, лишь бы участвовать в этой демонстрации, – служащие рискуют потерять работу, жены рискуют быть избитыми мужьями.

– Давай я пойду вместо тебя.

– Что?

– Если ты согласишься просто посидеть дома, я пойду вместо тебя. Но если ты настаиваешь на своем участии, я не пойду. Так что общее количество останется прежним.

– Неужели ты не понимаешь, – сказала Эмили, – что это совсем не одно и то же?

Я пожал плечами:

– Пожалуй, не понимаю.

– Это тебе не очки какие-нибудь подсчитывать. Мы – живые голоса, мы живые люди,которых должны услышать. – Она, посмотрела на меня и беспомощно развела руками: – Нет, Роберт, это уже просто несносно!

– О чем ты?

– После твоего возвращения из Африки, – сказала она тихо, – ты стал совершенно другим.

– Я повзрослел.

– Возможно. Но ты к тому же стал циничней и озлобленней. Куда подевался тот жизнерадостный позер и баловень судьбы, которого отец встретил в «Кафе Руайяль»?

– Он был влюблен, – сказал я. – Дважды. И оба раза не заметил, что оказался круглым идиотом.

Она тяжело вздохнула:

– Пожалуй, мой муж прав. Пожалуй, нам с тобой надо меньше встречаться. Тебе, наверно, это не просто.

– Я не могу отказаться от тебя, – резко бросил я. – Я освободился от той, другой, но от тебя освободиться не могу. Ненавижу себя за это, но не в силах ничего с собой поделать.

– Если я действительно причинила тебе столько горя, лучше тебе отойти.

Что-то напряглось в ее голосе. Я взглянул на Эмили: в уголках ее глаз блестели слезы.

– Это, наверно, из-за малыша, – всхлипнула она. – Из-за него у меня глаза постоянно на мокром месте.

Видя ее в слезах, я уже не мог перечить. Но и продолжаться так больше не могло. Она была права: ситуация была безысходная.

На Нэрроу-стрит я обнаружил, что со склада носильщики выгружают мешки.

– Что происходит? – спросил я у Дженкса.

– Похоже, мы продаем свои запасы, – сухо сказал он.

– Как – все? Почему?

– Меня не удостоили объяснениями на этот счет. Может быть, вам он скажет больше.

– А, Роберт! – выкрикнул Пинкер, завидев меня. – Идите сюда! Мы отправляемся в Плимут. Только мы с вами. Поезд отходит через час.

– Замечательно. Но почему в Плимут?

– У нас там встреча с другом. Не беспокойтесь, в надлежащее время вы все узнаете.

Мы расположились в первом классе и следили в окошко за проплывавшим сельским пейзажем. Пинкер был на удивление молчалив; в последние дни им произносились некие импровизированные лекции, но я отметил также, что, находясь в движущемся транспорте, он несколько стихает, как будто неистовое стремление поезда вперед каким-то образом утоляет в нем неутомимую жажду активности.

Я вытащил книгу.

– Что вы читаете? – спросил он.

– Фрейда. Довольно интересно, хотя порой совершенно невозможно понять, что именно он хочет сказать.

– О чем он пишет?

– В основном, о снах. – И вдруг что-то заставило меня злорадно добавить: – Правда, в этой главе об отцах и дочерях.

Пинкер вяло улыбнулся:

– Удивительно, что у него это заняло всего одну главу.

– Смотрю я на этих овец, Роберт, – сказал он позже, глядя в окно. – Забавная штука. Когда мимо них пролетает поезд, они пугаются, но всегда при этом бегут в том же направлении, в каком движется поезд, хотя куда логичней было бы бежать в другую сторону. Они бегут, видите ли, откуда поезд уже ушел, не туда, куда он идет; они не способны понять смысл его движения.

– На то они и овцы, – заметил я, не вполне понимая, куда он клонит.

– Все мы овцы. Кроме тех, кто ими быть не желает, – послышалось мне в его шепоте, обращенном к окну.

Должно быть, я задремал. Открыв глаза, я обнаружил, что Пинкер смотрит на меня.

– Каждый раз, когда мы покупаем и продаем на Бирже, мы получаем прибыль, – сказал он тихо, как будто просто продолжал беседу, начало которой я пропустил. – Но этого мало. Каждый раз бразильцы вынуждены вмешаться в процесс и скупать больше кофе, им приходится его хранить, а это стоит денег. Таким образом, каждая наша прибыль давит на них все сильней и сильней. Меньше всего они хотят теперь хорошего урожая – они не могут позволить себе хранить избытки, накопившиеся с прошлых лет. Заморозки могли бы спасти их, но заморозков у них не бывает. – Пинкер покачал головой. – Не могу поверить, что это случайность. Никак не могу. Но тогда как это назвать? Каким словом?

Я кивнул, но больше он ничего не сказал, и вскоре я задремал снова.

В Бакли, небольшом полустанке близ Плимута, нас ждал вагон. На дверях я увидел небольшую монограмму, геральдическое «Н». Я попытался вспомнить, где я видел ее раньше. И тут до меня дошло: это было то же транспортное средство, которое я видел на фазенде в Бразилии.

– Это же монограмма Хоуэлла! – удивленно воскликнул я.

Пинкер кивнул:

– Мы едем к нему в его английский дом. Мы оба с ним сочли, что здесь встретиться благоразумней, чем в Лондоне.

Английский дом Хоуэлла представлял собой особняк в елизаветинском стиле. По обеим сторонам длинной дороги паслись овцы: сквозь просветы деревьев громадного парка проглядывало далекое море. Садовники были заняты стрижкой живой изгороди, а егерь с терьерчиком в кармане куртки и с ружьем под мышкой снял шапочку, приветствуя нас, когда мы проходили мимо.

– Красивое поместье, – заметил Пинкер. – Сэр Уильям недурно устроился.

– Неужто вы никогда не подумывали, чтобы завести себе нечто подобное?

Спрашивать, может ли он сейчас себе это позволить, уже не было необходимости.

– Это не в моем вкусе. А, вот и наш хозяин идет нам навстречу!

Они удалились, закрыв двери, в гостиную на полчаса, потом позвали меня. Заседали, обложившись множеством бумаг: по виду, юридического свойства.

– Входите, Роберт! Входите и присоединяйтесь к нам! Сэр Уильям привез нам подарок. – Пинкер протянул мне большой конверт. – Взгляните!

Я вынул листы, просмотрел. Сначала я ничего не понял – это был список иностранных названий, около каждого какие-то цифры, а внизу какие-то промежуточные подсчеты.

– Это цифры урожая нынешнего года из пятидесяти крупнейших поместий Бразилии, – пояснил сэр Уильям.

– Как вам удалось их добыть?

– Такой вопрос уместней не задавать, – сказал он с улыбкой. – И, разумеется, на него уместней не отвечать.

Я снова взглянул на цифры:

– Но уже это превышает производство кофе в Бразилии за целый год.

– Пятьдесят миллионов мешков, – кивнул Пинкер. – Между тем, правительство Бразилии объявило только тридцать миллионов.

– И что же будет с остальным кофе? Его уничтожат?

Сэр Уильям покачал головой:

– Это бухгалтерский трюк, вернее, серия трюков. Они ввели ложные цифры потерь, уменьшили размеры некоторых хозяйств, выдумали несуществующие потери – короче, сделали все, чтобы создать впечатление, будто они производят кофе меньше, чем в действительности.

Спрашивать, зачем им вздумалось так поступить, не приходилось.

– Если на Бирже об этом узнают, то…

– Вот именно! – подхватил Пинкер. – Роберт, пожалуй, вам стоит отобедать с кем-нибудь из ваших приятелей газетчиков… Надо точно рассчитать время – нужно, чтобы новости начали публиковать с будущей недели. Не сейчас, упаси Бог. Нам надо посеять панику, а инвесторы обычно сильней ударяются в панику, когда понимают, что не в курсе реального положения вещей.

– Верны ли эти данные?

– Для наших целей вполне достаточно, – пожал плечами Хоуэлл. – Естественно, это требует основательной проверки.

– Вы просто должны сказать, Роберт, что ожидается громадный скандал, – продолжил Линкер. – Потом, когда в Палате общин в будущую пятницу будет сделано заявление…

– Откуда вы знаете, что в пятницу будет сделано заявление?

– Потому что знаю, кто его сделает и по какой причине. Но это все только начало. Потом будет объявлено о расследовании, произведенном министерством торговли и промышленности, и монопольная комиссия призовет к санкциям против Бразилии…

Мой мозг бешено заработал:

– Министерство торговли и промышленности – ведь это же вотчина Артура Брюера? И он же председатель этой комиссии!

В глазах у Пинкера вспыхнули искорки:

– Раз имеешь зятя в правительстве, почему бы не снабдить его информацией государственной важности? Но даже и тогда цифры эти мы не огласим – по крайней мере, не все: вы должны подкидывать разные порции данных из этого документа в разные газеты, чтобы ни у кого не возникла цельная картина. Они все будут гадать, строить домыслы, и домыслы будут множиться…

– На рынках поднимется паника.

– Рынки узнают правду: что они оказались слишком доверчивы. Бразильцы опубликуют свои данные во вторник. И их данные, мы можем это утверждать, окажутся очередной фикцией – громадным преуменьшением. Другое дело, что на сей раз всем это станет очевидно. – Скрестив ноги, Пинкер откинулся в своем кресле. – Вот он, этот момент, Роберт, – тихо сказал он, – я ждал его целых семь лет.

Он держался крайне невозмутимо, как, впрочем, и Хоуэлл. Я позже узнал, что все, что он делал, – все его спекуляции, овладение новыми финансовыми инструментами, [73]73
  Финансовый инструмент – «квазиденьги», финансовый документ (валюта, ценная бумага, денежное обязательство, фьючерс, опцион и т. п.), продажа или передача которого обеспечивает получение денежных средств.


[Закрыть]контакт с Хоуэллом, даже устройство моих связей с газетчиками – все было направлено на осуществление этой конечной цели. То, что я и рынки воспринимали как изменения тактики, на самом деле обернулось чудовищным, жестоким постоянством.

– Если рынок рухнет, он уничтожит и вас, – заметил я Хоуэллу.

– И я так думал, – спокойно сказал он. – Как любой, черт побери, недалекий мировой производитель кофе, я считал, что нам необходимо поддерживать цену на кофе. Но этого не нужно. Именно эти, маломощные производители, первыми и обанкротятся. Когда все это закончится и цены установятся, мои плантации по-прежнему станут приносить доход – пусть небольшой доход с акра, но нормальный после проведения всей этой операции. – Он кивнул на Пинкера. – Ваш хозяин и проделал эту арифметику.

– Это он и послал вам? – сказал я. – Так вот что было в том письме. Арифметика.

– С какой стати сэру Уильяму поддерживать фермеров, которые менее успешны, чем он? – сказал Линкер.

– Жить станет куда легче, если останутся только крупные фазенды. Мы можем вступать в деловые связи друг с другом: пусть вымогатели, засевшие в Сан-Паулу и сосущие нашу кровь, сами о себе позаботятся ради разнообразия.

– Будущее за небольшим количеством крупных компаний, – вставил Пинкер. – Я в этом убежден.

– А что будет с мелкими производителями? – медленно произнес я. – Что будет с совсем малыми? В течение двадцати лет их убеждали сажать кофе – вырывать с корнем то, что пригодно в пищу, и жить ради выращивания того, что можно только продавать. Должно быть, по всему миру таких миллионы. Что будет с ними?

Оба старика равнодушно смотрели на меня.

– Они вынуждены будут голодать, – сказал я. – Некоторые обречены на смерть.

– Роберт, – беззаботно произнес Пинкер, – мы ведь… мы вступаем в грандиозное начинание. Подобно тому, как всего поколение тому назад прозорливые и предприимчивые британцы освободили рабов от ига тирании, так и мы сегодня имеем возможность освободить рынки от засилья иноземного контроля. А те, о ком вы говорите, они подыщут себе для выращивания что-нибудь более подходящее, отыщут для выживания иные надежные способы. И будут себе процветать и благоденствовать. Освободившись от невыносимых пут фальшивого рынка, они предпримут новые попытки, новые инициативы. Возможно, получится не у всех. Но кое-кто сумеет изменить и обогатить свою страну куда успешней, чем посредством кофе. Вспомним нашего Дарвина: эволюционный прогресс неизбежен. И нам – нам троим, находящимся сейчас, в этой комнате, – выпала честь быть орудиями его осуществления.

– Было время, когда я проглотил бы весь этот вздор, – сказал я. – Оно прошло.

Пинкер вздохнул.

– Вы могли бы нажить целое состояние, когда произойдет коррекция рынка, – резко сказал сэр Уильям.

«Коррекция». Я отметил его выбор слова, как точно оно определяло безупречную правильность их поступков.

– Лишь нескольким людям во всем мире известно то, что теперь знаете вы. Если завтра вы займете короткую позицию по кофе…

Пинкер кинул на него предупреждающий взгляд.

– Дело, Роберт, не только в деньгах. Подумайте, какая возможность открывается перед вами. Представьте, каким уважением вы станете пользоваться в Сити! Мы с сэром Уильямом уже далеко не молоды; скоро закончится наш срок, и тогда на смену нам придет новое поколение. Почему бы вам, Роберт, не стать его представителем? У вас есть способности, я знаю. Вы такой же, как и мы: вы понимаете необходимость смелых действий, принятия крупных решений. Да, вы молоды, иногда заблуждаетесь, но мы всегда будем рядом, чтобы вас направлять. В своих успехах вы всегда будете чувствовать нашу дружескую поддержку, но принимать решения будете самостоятельно, открывать свои собственные, полные риска пути…

– И еще есть вкладчики, – сказал я. – Все те, кто вложил свои сбережения в кофейные акции. Они тоже потеряют все.

– Спекуляция дело рискованное. Эти люди уже получили приличный доход благодаря нашим предыдущим усилиям. – Пинкер развел руками. – Не о них я думаю. Я думаю о вас.

Оба в ожидании уставились на меня. На мгновение мне показалось, что они удивительно похожи на двух старых псов, которые, ощерившись клыками, только и ждут, когда я повернусь и подставлю им свою шею.

Я подумал об Эмили, готовую противостоять собственному мужу, отстаивая свою правоту. Я подумал о Фикре, купленной и проданной, как мешок кофейных зерен, только потому, что не там и не той родилась. И я подумал о жителях моей деревни, – о моем возрастном клане, – о тех, кто собирает кофейные ягоды бережно, горсть за горстью, во влажных джунглях абиссинских гор; тот самый кофе, который скоро ничего не будет стоить.

– Ничем не могу вам помочь, – сказал я.

– Помешать нам вы не сможете, – сказал сэр Уильям.

– Наверное. Но участвовать в этом я не хочу.

Я встал и вышел из гостиной.