Текст книги "Солдат, сын солдата. Часы командарма"
Автор книги: Эммануил Фейгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
На том месте, где Сергей оставил взвод, сейчас никого не было. Сергей очень огорчился. Где теперь искать своих? Пожалуй, не надо было заезжать на батарею. Но он задержался там ровно столько, сколько выгадал времени, проехав часть пути на машине. Так что не в этом дело. Просто надо усвоить, что, когда «воюешь» в горах, на одном месте никто долго не задерживается.
Сергей оглядел оставленные окопы и, конечно, не обнаружил ничего такого, что помогло бы ему разыскать свое подразделение. Вот задача!
Сергей вернулся на тропу и неожиданно увидел корреспондента военной газеты старшину Макарова.
– А-а, Бражников! Ты что здесь делаешь? – спросил Макаров.
Сергей объяснил.
– Пристраивайся ко мне, – предложил Макаров. – Я тоже к вашим иду. Я знаю, где они, мне в штабе полка сообщили.
Нельзя сказать, чтобы Сергей очень обрадовался встрече с Макаровым. Веселый и общительный, этот длинноногий, чем-то похожий на цаплю человек легко заводил друзей и приятелей всюду, куда забрасывала его беспокойная должность газетчика. Когда Макаров появлялся в подразделении, к нему всегда тянулись люди: одним нравились его шутки, другим – стихи, да и вообще интересно было поговорить с человеком, имя которого почти каждый день появляется в газете. Ну, был бы это еще знаменитый столичный писатель, а то ведь свой человек, ходит в такой же солдатской форме, как ты, а гляди какой талант. Все, что хочешь, умеет парень: стихи печатает, и фельетоны, и рассказы, и очерки, словом, на все руки мастер.
Таких искренних поклонников у Макарова было немало в каждом подразделении, но были и такие, как Сергей, которые находили Макарова человеком легкомысленным, а литератором поверхностным. И, кроме всего прочего, Сергей был убежден, что Макаров не совсем справедливый человек. «Ну, зачем, скажите, он написал этот стихотворный фельетон о поваре Шакире Муртазове? Может, потому, что рифма попалась удачная? Так за такое, по чести говоря, бить надо, а не хвалить. Еще хорошо, что Шакир не очень обиделся. А то бы не миновать вам, товарищ Макаров, скандала. И поделом бы! Не замахивайтесь на хороших людей, не поступайтесь правдой ради рифмы».
Так с некоторой неприязнью думал Сергей о Макарове, шагая рядом с ним по узкой горной дорожке.
– Устал я дьявольски, – пожаловался Макаров. – Пятые сутки по горам мотаюсь. Мне, правда, еще вчера разрешили вернуться в редакцию. Но я решил сперва ваших ребят повидать, хочу написать о них.
– А я как раз относил материал о наших отличниках в световую газету, – сказал Сергей и подумал о газетчике с невольным уважением: «А он, видать, работяга... Дело свое любит».
– Это ничего. У световой газеты свой масштаб, у нашей – свой. И, кроме того, мне это не только для газеты. Я, видишь ли, Бражников, книгу хочу написать о рядовых нашей армии, ну, вот собираю материал, делаю записи, зарисовки с натуры. И мне, понимаешь, все сейчас интересно. Все боюсь что-нибудь пропустить важное, что-нибудь значительное не заметить. Вот и мотаюсь по округу как угорелый, с одного края на другой. – Макаров вздохнул о чем-то своем и как-то очень славно, доверчиво улыбнулся Сергею. – Хочешь, я тебе одну зарисовку прочитаю? Вчера сделал. Мне интересно знать твое мнение.
– Пожалуйста, – вполне искренне сказал Сергей.
– Давай присядем, – предложил Макаров, и Сергей заметил, что газетчик по-настоящему волнуется.
2
Они сели на замшелый камень, Макаров достал из сумки толстую тетрадь в крепком книжном переплете и, явно смущаясь и робея, чем очень расположил к себе Бражникова, сказал:
– Я знаю, ты не очень одобряешь мою писанину, но это, по-моему, должно тебе понравиться. Вот слушай:
«Ранним утром взбираемся на одну из горных вершин. Ее высота что-то около двух тысяч метров. Мне кажется, что я уже забыл, как выглядит ясное небо. Ни одного просвета в облаках. Они тут повсюду: и над нами, и под нами, и вокруг нас. Кажется, такое называют многоярусной облачностью. А по-моему, это больше похоже на гигантский слоеный пирог, начиненный скалами, деревьями, глыбами пористого выветренного камня, а сейчас, как мы предполагаем, и людьми и машинами.
Так оно и есть. Огибаем щербатый выступ мокрой скалы и видим под деревьями бронетранспортер, а чуть поодаль – людей. Увидев нас, они поднялись, статные, все как на подбор, молодцы в маскировочных костюмах, в крылатых плащ-накидках. Красивые ребята! На таких всегда заглядываются девушки.
Познакомились. Оказалось – это разведчики. Молодой офицер разъяснил нам обстановку: разведчики, как им и положено, движутся впереди своей части, основные силы которой должны вот-вот подойти. Отсюда будет нанесен удар по перевалу – это близко, километра два, не больше, – там сейчас оборона «противника».
– Наши, конечно, овладеют перевалом, – уверенно сказал офицер, – а мы пойдем дальше – вести разведку отходящего «противника». Ну, а сейчас отдыхаем.
Я решил воспользоваться этим недолгим отдыхом разведчиков для более близкого знакомства с ними. Рядом со мной сидел на пне рослый солдат с мужественным, бронзовым от загара лицом. Он еще раньше представился нам – рядовой Владимир Федосеев. Оружие свое – ручной пулемет – Федосеев бережно прикрыл от дождя полой плащ-накидки.
– Мы вам помешали? – спросил я Федосеева. – Вы тут, кажется, о чем-то беседовали.
– Да, обсуждали один вопрос.
– Какой, если не секрет?
– Да нет, дело не секретное. Я тут одному другу... Вот это, извините, секрет... Так я ему мозги маленько по-дружески вправлял. Ему все, видите ли, кажется, что мы тут шутки шутим или, еще того хуже, по-ребячьи в войну играем. А я ему говорю – нет, друг, мы дело делаем, большое, государственное, Родину охраняем. Народ нам все для этого дает: и одежду, и пищу, и технику. Самую лучшую в мире технику. А ведь это немалого труда стоит, и денег немалых. Вот я и говорю этому другу: ты подумай, дорогой, во сколько ты каждодневно обходишься трудящимся. Так что прохлаждаться не смей, чтобы и мысли об этом у тебя не было в голове.
– Вы, должно быть, агитатор? – спросил я Федосеева.
– Никак нет.
– Комсомолец?
– Он у нас беспартийный большевик. Вполне сознательный, – наперебой заговорили разведчики. – Вы напишите о нем в газету. Он достойный.
Эта мысль мне и самому пришла на ум. Правда, здесь о каждом можно написать – и стихами и прозой. Но Федосеев мне чем-то особенно понравился. И даже то понравилось мне, как он возразил товарищам:
– Придумали! Почему это про меня надо писать? Я еще ничего такого не сделал, а есть солдаты, которые...
Но ему не дали договорить:
– Конечно, и другие достойные есть. У нас разведчики все хорошие, но ты, Федосеев, зря скромничаешь.
Словом, его, так сказать, всем коллективом выдвинули на газетную страницу. Я достал карандаш и тетрадь».
– А дальше? – спросил Сергей, потому что Макаров неожиданно умолк и закрыл тетрадь.
– А это понравилось?
– Понравилось, – сказал Сергей. – Природу вы сравнительно хорошо описали.
– Что значит – сравнительно?
– Сравнительно с другими. Тургенев, например, лучше бы описал.
– Так то Тургенев, – возразил Макаров. – Язвишь, Бражников.
– Что вы, и в мыслях у меня этого нет.
– Допустим. Значит, не понравилось?
– Ох, какие вы все, писатели, недоверчивые – развел руками Сергей. – Я вам правду сказал: понравилось. Но только меня люди больше интересуют. Например, этот Федосеев.
– О нем у меня тут целых десять страниц записано. Вся биография. Кстати, она чем-то на твою похожа. Федосеев, как и ты, шахтер.
– Откуда вы мою биографию знаете? – удивился Сергей.
– Знаю, – улыбнулся Макаров и похлопал ладонью по тетради. – Ты тут у меня во всех деталях расписан.
– Значит, в книгу вашу попаду?
– Пожалуй, попадешь, – ответил Макаров.
– Интересно. Никогда не думал стать героем книги.
– Ну, до героя тебе еще далеко.
– И этой тетради до книги не очень близко.
– Да, не близко, – согласился Макаров.
– Любопытно все-таки, как вы меня описываете, отрицательно или положительно, – поинтересовался Сергей.
Макаров, понимая, конечно, что с какого-то момента разговор принял шутливый характер, спросил:
– А ты как хочешь?
– Ясно, что положительным хочу быть. Красивым.
– Как прикажете, – склонил голову Макаров.
Оба рассмеялись.
– Ну, пошли, Бражников, – сказал Макаров. – А то шагать нам еще немало. Ваши, должно быть, вон на той высотке. На взгляд кажется близко, но в горах легко ошибиться.
3
Так оно и вышло. До высотки оказалось довольно далеко. Но что еще хуже – на ней никого не было.
– Ничего, найдем, – успокоил Макаров самого себя и Сергея. – Подразделение все же не иголка, а гора не стог сена.
Это было неплохо сказано, но, к сожалению, ничуть не помогло. А тут, как это обычно бывает осенью, как-то сразу наступил вечер. К тому же снова пошел дождь – назойливый, холодный. И как назло, ни одного мало-мальски приметного ориентира. Наоборот: все высотки здесь так похожи одна на другую, словно их одна мать родила. Все кусты здесь – близнецы, а здешние дороги, едва намеченные, едва промятые колесами, неожиданно приводят куда угодно, но только не туда, куда вам нужно.
– Похоже, что мы словно на привязи ходим вокруг одной и той же высотки, – сказал Сергей.
– Похоже, – согласился Макаров и невесело пошутил: – Придется нам обратиться в адресный стол.
Но несуществующий тут, в горах, адресный стол им все же не понадобился. Они и без этого нашли подразделение. И помог им в этом... смех. Да, смех!
Представьте себе первозданную тишину, и вдруг грянул из сотни могучих глоток хохот, да такой, будто взорвалась бомба. Наверное, дрогнули от этого громоподобного хохота непоколебимые доселе скалы. Наверное. Хотя никто этого не видел. Но в одном можно не сомневаться: никогда еще со дня сотворения мира не звучал в этой горной каменистой пустыне такой смех. В нем чувствовалось и душевное здоровье, и молодецкий задор, и неиссякаемая сила, даже избыток силы, плещущей через край. Макаров хорошо знал солдатскую жизнь – он ведь не свалился в нее с заоблачных высот поэзии, а сам испытал все, что положено испытать воину. И все же, наверное, потому, что он был поэтом, он никогда не переставал удивляться и восхищаться своими товарищами-солдатами. «Какие люди! – подумал он сейчас, чувствуя, как к горлу подкатывает какой-то горячий комок. – Даже не верится: столько не спали ребята, шли по вязкому месиву размокших дорог, упорно карабкались на неприступные скалы, по скользким тропам взбирались на горные вершины, переправлялись через бурные потоки, через каньоны и пропасти, устали, промокли, озябли, а вот – смеются, все им нипочем. Чудесный смех! Если люди так смеются, значит, они хорошие, надежные люди, значит, у них хорошо на душе и впереди у них светлая, благородная цель».
– Честное слово, богатырский смех! – восхищенно воскликнул журналист.
– Наши, – обрадовался Сергей. – Это определенно Катанчик что-то сказанул.
4
Они прошли еще метров сто, продрались сквозь колючий кустарник, увидели рубиновые огоньки папирос, на них дохнуло аппетитным дымком полевой кухни. Затем послышались отрывистые, четкие команды, зазвенели котелки – солдаты повзводно строились на ужин.
И снова шутки, и снова смех.
– Как раз к ужину поспели, – сказал Сергей. – Пошли, товарищ старшина, к Шакиру, подзаправимся.
– А это как.. удобно? – замялся Макаров.
– Неудобно только левой ногой правое ухо чесать, – пошутил Сергей. – Чего это вы в своем отечестве стали стесняться?
– Да так что-то, – неопределенно ответил Макаров.
– А-а, наверное, фельетончик свой вспомнили? Так это ничего. Шакир у нас добрый. Он зла долго не помнит, честное слово. Идемте, идемте. Не помирать же вам из-за чернильной ошибки с голоду.
– Ой, Бражников, и опишу же я тебя в своей книге, так опишу...
– Такая уж у меня горькая участь, – нарочито печально вздохнул Сергей. – Знать, суждено мне войти в вашу книгу отрицательным типом. Тут уж ничего не поделаешь. Эй, Шакир! Две порции каши. Гостя веду.
– Пожалуйста. С удовольствием, – откликнулся Шакир, но выполнить этот долг гостеприимства ему удалось не сразу. И вот почему. Кто-то крикнул: «Качать Шакира!» И не успел повар опомниться, как взлетел кверху, подброшенный сильными солдатскими руками.
– Еще разок! Еще! Ура Шакиру! Ура!
Кажется, все, кроме застигнутого врасплох и чуть ли не до слез растроганного Шакира, поняли всю, так сказать, подноготную этого бурного и, что говорить, несколько неожиданного чествования повара. Правда, кормит Шакир здорово, тут ничего не скажешь. И все же при других обстоятельствах эти несомненные заслуги Шакира были бы отмечены более скромно. Но когда солдаты увидели корреспондента, они, даже не сговариваясь, решили качать Шакира. Это было одновременно и признание заслуг повара и опровержение на злополучный фельетон Макарова. И нужно сказать, веское опровержение, очень доказательное. Во всяком случае, на Макарова оно подействовало вполне убедительно. Он колебался всего несколько мгновений. Честь газеты? А в чем она? Конечно, в правдивости и самокритичности. Безусловно, только в этом. Здоровое чутье подсказало Макарову, как надо действовать и что сказать. Нет, он не уронит этим ни своего авторитета, ни авторитета газеты. Наоборот.
– Признаю, товарищи, – сказал Макаров, – полностью признаю свою ошибку.
Солдаты не сразу опустили повара на землю. Разохотились. Кто-то даже предложил: «Корреспондента тоже качать». Но предложение это не было подхвачено. Да и за что его сейчас качать? За правдивость и самокритичность не награждают, они положены каждому хорошему человеку.
Когда Шакира наконец опустили и он, пошатываясь (все-таки укачали, черти полосатые), пошел к своей кухне, кто-то поднял с земли письмо.
– Твое, Шакир?
– Да, из кармана вывалилось, – ответил повар, повертел письмо в руках, вздохнул и неожиданно бросил его в топку. Оно загорелось не сразу, язычки пламени сначала ощупали его, словно проверяя, горючее это или не горючее, а потом вспыхнуло одновременно со всех четырех сторон, и через несколько мгновений от того, что было бумагой, и не просто бумагой, а письмом, то есть каким-то выражением чувств и мыслей Шакира Муртазова, осталась лишь пленка темно-серого пепла.
Но Шакир уже ни чуточки не жалел об этом. Сразу стало как-то необыкновенно легко на душе, словно огонь помог парню раз и навсегда освободиться от какой-то тяжкой ноши.
В общем, так оно примерно и было.
Письмо, сгоревшее в топке полевой кухни, Шакир написал сегодня и, конечно, намерен был отправить при первой возможности, но, как видите, не отправил, потому что написано было в нем...
Но прежде чем открыть содержание этого письма, следует рассказать о других событиях, имеющих к нему прямое отношение.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Вскоре после того как Сергея Бражникова отправили с поручением, его товарищи стали очевидцами одной из самых ожесточенных контратак «противника». И нужно сказать, им просто посчастливилось, что они были только очевидцами, а не участниками этого «боя», потому что, не успев как следует окопаться, они, пожалуй, не сумели бы удержаться на высоте, настолько силен был натиск «противника».
А так издали наблюдать было очень интересно. Хотя «бой» происходил вдалеке, но видно было все как на ладони. Ну и гремело же в горах! Артиллерийская подготовка, удар с воздуха, атомные взрывы, словом, как шутили солдаты, музыка не для барышень, не для нервных. Катанчик пришел в восторг.
– Здорово работают! Вот дают так дают! – весело воскликнул Вася. – Концерт, да еще с фейерверком. Красота!
Ему нравился огонь. Просто так, как другим, например, нравится вода. А огня там, на склоне дальней горы, было много, особенно когда взметались к небу гигантские грибы атомных взрывов.
– Вот именно – концерт, – сказал Микешин. Прищурив глаза, он неодобрительно смотрел на бушующий вдали огонь. Сила, конечно! Она хороша, когда движет тракторы и паровозы, плавит металл, освещает и обогревает жилище человека. И к атому у Микешина тоже было свое отношение. «Будешь работать, создавать нам на пользу – буду уважать тебя, покорного работягу, а будешь бесноваться, злой и разрушительный, – возненавижу навеки».
– Концерт! – хмыкнул Микешин. – А угостят тебя настоящим атомным взрывом – посмотрел бы я тогда на тебя.
– Думаешь, испугаюсь? – взъерошился Катанчик. – Не дождутся. Да и вообще, не так страшен черт, как его малюют.
– Ну, ты у нас известный храбрец, – заметил Геворк Казанджян. – Вызываю на дуэль всякого, кто в этом сомневается.
– Вот-вот, дуэль на рапирах, – поддержал Сафонов. – Благородные рыцари, прошу вас обнажить свое благородное оружие.
– И охота же вам всякой чепухой заниматься, – сказал Микешин. Он знал, конечно, как увлекается Казанджян фехтованием. Парню, наверное, во сне видятся все эти рапиры и эспадроны. Но какой же это спорт! Кому он сейчас нужен? Вот именно... И Микешин произнес вслух: – Кому они сейчас нужны, твои рапиры? Вояка! Мух и то химикатами теперь убивают. Это же смешно: ты с рапирой, а на тебя с атомной и водородной. Серость и отсталость, ничего больше.
– Ну, знаешь, – вспыхнул Казанджян, – ты сам серый и отсталый. По-твоему, если атомный век, то человеку ничего уже не нужно – ни музыки, ни спорта, ни красоты? Так это, я тебе скажу, глупость. Беспросветная глупость. И если хочешь знать – только извини меня, пожалуйста, – так только консерваторы думают.
– Ну-ну, потише на поворотах, – рассердился Микешин. – Что вы сегодня все на меня? Дурачком считаете? А я не позволю. Я вам не мальчишка...
– Вот тебе и свободный обмен мнениями, – начал было Катанчик, но Микешин бросил на него такой свирепый взгляд, что Вася понял: сейчас с этим человеком лучше не шутить.
Похоже было, что между ребятами вот-вот вспыхнет ссора, но ей помешали новые события. Во-первых, выяснилось, что посредники не дали успеха контратакующей стороне. Яснее говоря, контратака «противника» провалилась, и он снова перешел к обороне. Понятно, что это событие взволновало всех. Нельзя было даже предположить, что во взводе лейтенанта Громова столько «стратегов», да еще таких горячих.
Но не успели еще солдаты как следует обсудить эту «стратегическую проблему», как стало известно, что подразделение отводят с «передовой».
Некоторые стали гадать: для чего отводят? На отдых? А может, поставят новую задачу? На что другие резонно заметили: а зачем гадать? Начальству известно – и ладно.
И верно: начальству, а еще точнее, офицерам подразделения уже все было известно. Дело заключалось в том, что ряд подразделений, в том числе и взвод лейтенанта Громова, привлекался к разведке.
Никто, пожалуй, кроме самого Громова, не задумывался над тем, почему выбор командования пал именно на его взвод. Но, видимо, Геннадий был основательно отравлен ядом честолюбия. «Это значит, что заметили меня. Отличили, – решил он. – Ну что ж, я еще не то покажу, дайте только срок».
Пока лейтенант Громов восхищался самим собой, солдаты его взвода, ничего еще не зная о предстоящем деле, отдыхали в тихом и укромном местечке, на густо заросшей кустарником высотке, куда были отведены с «передовой» подразделения со всем своим хозяйством. Многие спали, а те, к которым сон не шел, либо переговаривались вполголоса, либо молча курили.
2
Мог бы отдыхать вместе со всеми и Шакир Муртазов. Повару тоже иногда выпадает свободный часок. Но он решил заняться делом, весьма для себя неприятным, но неотложным. Вот уже в третий раз Закия, любимая, спрашивает Шакира, кем он служит в армии. Дважды Шакир увильнул, не ответил на вопрос, но в последнем письме Закия, уже не скрывая обиды, заявила: отвечай, мне это нужно знать. А спрашивается, зачем ей это нужно? Не иначе, кто-то там строит козни против Шакира. Может, завистник, а может... может, и соперник. Все может быть, когда любимая так прекрасна, как Закия.
Словом, хочешь не хочешь, а надо написать ответ любопытной красавице. А что может написать ей бедный Шакир? «Дорогая, твой отважный джигит варит борщи и каши». Нет, это не годится. Ну, а если уж врать любимой, так врать надо красиво. Надо придумать такое, чтобы сердце красавицы растаяло от гордости за своего избранника. Но шайтан тебя возьми! Что придумать? Современному джигиту подобает летать по воздуху или водить по земле грозные машины – танки.
С самолетом, ясно, ничего не выйдет. Закия знает, что он не в авиации служит. Но вот танк... Давняя, несбывшаяся мечта юного тракториста Шакира Муртазова. Ах, как он мечтал стать танкистом! Но человек предполагает, а военкомат распределяет. Не нашли для Шакира места в танковых частях – вот и все. Только разве девушка, да еще гордая и красивая, поймет это? Подавай ей героя – и никаких гвоздей.
«Беда мне с тобой, Закия!»
Позавчера, перед началом наступления, Шакир сходил к соседям-танкистам. Решил собрать, так сказать, материал для письма любимой. Но, увы, ничего из этого не вышло. Танкисты, как назло, попались неразговорчивые. Шакир на них, конечно, не обиделся, понял, что устали ребята: сразу после тяжелого ночного марша в горах пришлось им окапываться. И срок им дали короткий – до рассвета укрыть все машины. А это не шутка. «Может, об этом написать Закии? Нет, ее этим не удивишь. Она хотя и красавица, хотя и прекрасна, как принцесса из сказки, но она не белоручка. Она колхозница. Ее милые, ласковые руки знают, что такое лопата. Так что же тебе написать, Закия? Чем удивить и поразить?»
Ничего не может придумать бедняга Шакир. «А что, если написать ей: «Извини меня, дорогая, специальность у меня сейчас секретная, а ты сама должна понять, что я не имею права выбалтывать военные тайны». Вроде этого что-нибудь написать, и главное – напустить побольше тумана». Но, честно говоря, идея эта не очень вдохновила Шакира. Засекретить себя – это значит дать обет молчания, а молчать, когда хочешь покорить девушку, опасно. Это Шакир точно знает.
Так что же делать? Выручил влюбленного повара приказ командира дивизии. В подразделение пришли разведчики – здоровые, рослые парни, в шикарных, по мнению повара, маскировочных костюмах. Увидя их, Шакир сразу понял: «Вот где мое спасение».
Разведчиком! Вот кем он теперь будет для Закии. «Разведчик» звучит красиво, таинственно, волнующе, а что еще нужно девичьему сердцу?
Для точности, чтобы не напутать в письме, надо, конечно, поговорить с кем-нибудь из этих форсистых парней. Ну хотя бы вот с этим чернобровым богатырем.
– Тебе огонька? Пожалуйста, прикуривай. Огня у меня в топке сколько угодно. А может, закусить хочешь? Могу.
3
Чернобрового разведчика ничуть не удивило это приглашение. Он принадлежал к народу, известному на весь мир гостеприимством и хлебосольством, и поэтому был убежден, что свойства эти присущи каждому человеку на земле. Разведчик только слегка склонил голову и приложил руку к сердцу, чем выразил и благодарность и согласие, потому что отказ от пурмарили, то есть от хлеба-соли, может не только огорчить, но и оскорбить человека.
– Уважаю простых людей, – сказал Шакир. – А про вас, кавказцев, мне говорили, что вы чересчур гордые.
– Мы – гордые, – подтвердил разведчик. – Очень гордые. Но мы вежливые. У нас в Грузии...
– Так ты грузин? Очень приятно. А зовут тебя как? Вахтанг? Давай, давай, подставляй свой котелок, дорогой Вахтанг! Ну, как тебе борщ показался? Хорош? Вот спасибо за похвалу. Да как тебе сказать – и хвалят и поругивают. Всяко бывает. А к перцу ты, братец, совсем неравнодушен. Это, похоже, злой стручок. Я по цвету определяю – видишь, как горит, будто не растение даже, а язычок пламени. Может, чесноку хочешь? У меня есть головка на всякий случай. Бери, бери, не стесняйся.
Нет, Шакир не уступит Вахтангу в вежливости. Он знает, что, угощая человека, нужно говорить о еде, и всячески расхваливать ее, возбуждая у гостя аппетит, пока он окончательно не насытится.
– Может, подсыпать тебе еще? Тут в горах воздух такой, все время есть хочется. Сыт, говоришь, по горло? Верю тебе. Почему не верить хорошему человеку. Нет, нет, ради бога, не благодари меня. Лучше расскажи, как живется тебе, как служится. Это, наверно, очень интересно – быть разведчиком?
Теперь, когда гость сыт, можно ему задать такой вопрос. Теперь даже самый церемонный человек не увидит в этом нарушения правил вежливости.
– Да, – сказал Вахтанг, – это верно, служба у меня серьезная.
– Повезло тебе, – вздохнул Шакир.
– Повезло, – согласился Вахтанг. – Теперь у нас в семье два разведчика – отец и я. Правда, он знаменитым был на весь фронт, а я...
– У тебя еще все впереди, – сказал Шакир.
Шакир умел спрашивать, Вахтанг умел рассказывать, и разговор поэтому получился такой, что у повара дух захватило. Вот это молодцы ребята! Чувствуется, конечно, что разведчик немного приукрашивает. Не без того. Один раз повар даже вслух выразил сомнение. Но Вахтанг обиделся:
– Ты что, не веришь мне?
– Верю, братец, верю, – поспешил его успокоить Шакир. – Но сам знаешь, нигде так не врут, как на войне и на охоте.
– А мы не на войне и не на охоте. И я никогда не вру, – с достоинством возразил Вахтанг.
– Прости, братец, это я так, по глупости сболтнул.
...В общем, не так уж много рассказал разведчик о своей службе, но Шакиру и того хватит на десять писем. Он парень с фантазией. Там, где разведчик недосказал, он доскажет, там, где разведчик пожалел красок, он своих добавит...
Горячо поблагодарив на прощание Вахтанга, Шакир сразу написал письмо. Великолепное письмо! Шакир убежден, что именно над такими письмами девушки рыдают от восторга и смеются от радости. Словом, это было во многих отношениях замечательное произведение о подвигах разведчика Шакира Муртазова. Но повар без сожаления предал это письмо огню, потому что он любит Закию, по-настоящему любит. А любовь и совесть, любовь и правда всегда рядышком, как родные сестры. Нет, Шакир не может солгать своей любимой. Да и зачем ему лгать? За год службы в армии Шакир еще ни разу не видел, чтобы товарищи качали разведчиков, танкистов, пехотинцев, а вот повара Муртазова качали. Значит, ценят и уважают повара. Вот об этом Шакир и напишет любимой. С гордостью напишет, с достоинством... и строго. А иначе с девушками разговаривать нельзя. Не поймут.
4
Никто во взводе, не исключая и лейтенанта Громова, еще ни разу не ходил в такую разведку. Конечно, кое-чему их уже научили, кое-что в этом деле они знали теоретически и практически, лейтенант – побольше, солдаты и сержанты – поменьше, но для всех задача была новой, необычной, а потому интересной и увлекательной.
В самом начале пути настроение у солдат было приподнятое. Но постепенно оно стало падать, потому что ничего нового, необычного люди не увидели, а был все такой же, отчаянно надоевший, как и в прошлую ночь, дождь, вперемешку со снегом, и такой же, как и в прошлую ночь, марш в горах. И само собой разумеется, что настроение испортилось прежде всего у тех, кто больше других мечтал о героическом, ждал чего-то необыкновенного от этого в сущности обыкновенного дела в ряду многих, не менее трудных воинских дел. Для таких, как Саша Сафонов, слово «разведка» само по себе окружено сияющим ореолом. И стоило ему немного померкнуть, этому сиянию, под дождем и снегом, как для Саши все уже было потеряно в этом деле, и превратилось оно просто в надоевшую, нудную и, главное, бесцельную работу. Вот если бы в самом деле ему, Саше Сафонову, пришлось искать вражескую огневую точку! Плевать бы ему тогда на все трудности, на снег, на дождь, на усталость! Но когда знаешь, что никакой ракеты в действительности нет, а есть хорошо спрятанный где-то в горном лесу макет из фанеры, тогда... Но будем справедливы. Не один Саша так думал. Людьми как-то очень быстро овладели усталость и даже безразличие. И мысли были усталые: о тепле, об отдыхе, о сухой одежде, а для многих – о перекуре, потому что зажигать огонь было строго-настрого запрещено.
И все же это не безнадежная усталость. Это шелуха. Понадобится – ее стряхнут, как что-то ненужное, чужое, и пойдут на самый трудный подвиг. Да, в этом можно не сомневаться. Но странное дело: никто из этих уставших, промокших людей почему-то не догадывается, что, совершая этот марш, карабкаясь по обледеневшим скалам, переправляясь в сплошной темноте через бурные горные речки, они уже тем самым совершают подвиг. Подвиг повседневного солдатского труда, пожалуй, самый нелегкий на свете подвиг.
Но так уж, видно, устроен человек. Очень быстро он привыкает к повседневному.
Вскоре после полуночи разведотряд приблизился к обороне «противника». Это как-то сразу подтянуло солдат: «А что! Это дело! У «противника» в обороне не лопухи сидят. Попробуй пройди мимо них неслышно и незаметно.
А мы все же пройдем!»
И прошли. Хотя не так тихо и незаметно это вышло, как хотелось.
5
Должно быть, тут была неглубокая впадина, наполненная дождевой водой. Ночью, когда подморозило, ее затянуло тонкой пленкой льда, припорошило сверху снежком. Коварная ловушка, уготованная разведчикам самой природой. Они попались в нее вчетвером – Громов, Сафонов, Бражников и Вахтанг Кереселидзе.
Хруст ледяной пленки под ногами. Всплеск воды. И тотчас же в темное небо взлетела ракета. Разведчиков услышали. И они тоже услышали. Прежде чем все вокруг озарилось мертвящим светом, разведчики мгновенно залегли, едва только послышался щелчок ракетного пистолета. Он прозвучал, как команда: «Ложись и замри!» И они покорно легли в ледяную ванну-ловушку. Где-то позади них и рядом с ними залегли остальные бойцы.
Уже погружаясь в эту ледяную ванну, Громов успел увидеть то, что ему, как командиру, хотелось увидеть, и он мгновенно оценил обстановку, Предназначенная для того, чтобы обнаружить «противника», если он только не почудился, если он не обман слуха, ракета прежде всего обнаружила того, кто ее метнул в небо. Громов отчетливо, как на экране, увидел справа от себя человека в плащ-накидке с капюшоном, а за спиной человека, еще не опустившего руку с ракетницей, силуэт бронетранспортера.
«Своих» здесь не могло быть. Это Громов знал точно. Значит, это оборона «противника». И то, что у «противника» сплошной обороны здесь нет, – это Громов тоже знал. Не зря же он шел сюда таким сложным путем, сделав большой крюк. Итак: «противник» справа. Если взять чуть-чуть левее – пройдем. А сейчас одна задача – лежать неподвижно и тихо, пока «противник» успокоится. Ну что ж, будем лежать. Вот только вода... Впрочем, ледяная ванна для него в общем пустяк, одна из неприятных сторон его профессии. И только. Одна из тех неприятностей, которые откровенно обещаны людям, избравшим себе эту профессию. Ведь в уставе так и записано, что «военнослужащий обязан... стойко переносить, все тяготы и лишения военной службы». Так и сказано, без обиняков: тяготы и лишения. Ах, сколько их еще будет! Ну и пусть будут. Он все готов перенести ради победы, потому что ради нее, только ради нее, живет, по убеждению Геннадия, настоящий военный человек. Он живет для боя, а в бою, пусть он будет даже таким мгновенным, как вспышка молнии, для Геннадия существуют только две возможности: победить или умереть. Можно, правда, умерев, победить. Можно. Но жить побежденным – нельзя.
