Текст книги "Солдат, сын солдата. Часы командарма"
Автор книги: Эммануил Фейгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Вскоре после завтрака солдат поднял на ноги зычный голос помкомвзвода.
«Наступление» продолжалось.
– Ну и житуха, – поеживаясь, сказал Катанчик. – И отдохнуть не успели. И обсохнуть не дали.
Еще во время завтрака Сергей заметил, что Катанчику как-то не по себе. Ел он неохотно и мало, хотя обычно отличался завидным аппетитом, и, что самое удивительное, – он больше не шутил. А перестав шутить, Катанчик сразу стал чем-то похож на промокшего под дождем воробья: нахохлился, втянул голову в плечи, присмирел. Шагая с ним бок о бок, Сергей слышал его тяжелое, прерывистое дыхание и заметил, что Вася несколько раз крепко прикусил губу, словно преодолевал какую-то боль.
– Может, тебе нездоровится? – спросил Сергей. – Так доложи сержанту.
– Еще что скажешь? – отмахнулся Катанчик. – Сроду я ничем не болел.
– От этого никто не застрахован, Вася.
– А что ты меня уговариваешь?! Знаю я вас: если пойду в санчасть, житья мне потом не будет. Засмеете.
– Глупости болтаешь! – возмутился Сергей.
– Возможно. Конечно, спасибо за заботу. Только ничего со мной не будет. Просто никак не могу согреться.
– Ну, если так, потерпи. Похоже, что скоро нам дадут жару. Согреемся и перегреемся, – пообещал Сергей.
Предсказание Сергея сбылось неожиданно быстро. Едва только взвод в составе ротной колонны поднялся на гребень обнаженной, лишенной растительности высоты, как последовал приказ: «Перейти к обороне. Закрепиться».
Сведения о «противнике» были угрожающие: почти повсюду он крупными силами перешел в контрнаступление, стремясь любой ценой вернуть себе высоты, с которых его сбили минувшей ночью. Понятно, что контратаки его будут решительными, потому что без этих господствующих высот ему в горах не видать победы.
«Ну, держись, хлопцы!» – подумал Сергей.
Сейчас одна надежда на землю-матушку. Зарыться в нее поглубже. Тогда солдатам ничего не страшно: ни атомные взрывы, ни артогонь, ни удары с воздуха.
Окапываться! Окапываться! Четвертый раз за эти двое суток. Шутка ли!
Солдаты помрачнели. Так вот она, горькая доля пехоты. У многих еще горели натертые до крови ладони. А тут снова берись за лом, за кирку, за лопату. И долби, долби до седьмого пота эту богом обиженную землю. Ну и грунт, будь он трижды неладен! Камень. Скала. Попробуй одолей такой грунт, когда об него сам черт зубы обломает. Но коли надо – так надо. Взялись, ребята! Время не ждет, того и гляди нагрянет «противник» – тогда поздно будет.
Сергей в который раз удивился тому, как быстро меняется Вася Катанчик. Только что это был скучный, нахохленный воробушек, а сейчас, гляди, – ястребок, подтянулся, подобрался и с такой хищной яростью клюет скалу, будто она его самый непримиримый враг на свете.
«Странный парень, – подумал Сергей, – никогда наперед не угадаешь, что он сейчас сделает».
2
Когда спустя несколько часов взвод занялся строительством блиндажа, Катанчику пришлось работать на пару с Микешиным. Казалось бы, куда там тягаться с ним легковесному Катанчику. Но сейчас работу их и сравнивать не имело смысла – настолько явно было превосходство Катанчика. Микешин работал сегодня вяло, неохотно, всем своим видом показывая, что он не намерен тратить свою драгоценную силушку на это бесполезное дело. Лицо у Микешина при этом было скучное, обиженное, что доставляло Катанчику немало удовольствия. Пряча улыбку, он поглядывал на своего напарника и соображал, что бы такое «отмочить, да посолонее».
Все это уже заметили, лишь один Микешин ничего не ожидал. Ему было не до шуток.
– До скончания века мы здесь ничего не сделаем, – удрученно пробормотал Микешин. – Тут копать – все одно что воду в решете носить.
– Вы так думаете, Андрей Матвеевич? – тотчас же подхватил Катанчик.
Микешин презрительно скривил губы. Он вообще немногословен. А с Катанчиком ему тем более не хочется разговаривать, да еще о земле. Что он понимает в ней, этот летун, это перекати-поле, человек без корней?!.
Земля! Микешин с детства работал на ней. Сколько накопал он лопатой, сколько напахал он многолемешным тракторным плугом! Не сосчитать. Он любил землю преданно, нежно, он глубоко уважал ее, свою кормилицу и поилицу, и она, благодарная, отвечала ему любовью на любовь; она давала ему все: хлеб, одежду, вино, кров. Она отмерила ему счастья полной мерой – живи, Микешин, и радуйся жизни. Да, она была сотворена для счастья и радости, та, своя, любимая земля. А эта... эту сотворили на беду людям... Эту как будто в корчах сотворила природа, как уродливую гримасу боли и страдания. Камень, камень... Было что-то неприятное для него, Микешина, землепашца и хлебороба, в бесполезной, как ему казалось, работе на этой бесплодной земле.
Там, у себя в степи, он пахал и сеял, зная, что соберет урожай. А что здесь вырастет на голой скале? Чертополох? Да и тому не за что тут уцепиться корешками. Гиблое место. Никому не нужное. Как говорится, ни богу, ни людям.
Недовольно наморщив лоб, Андрей Матвеевич вертит в руках легкую, короткую саперную лопату. Детская игрушка. А он, Микешин, не играть пришел в армию. Но кому об этом скажешь? Катанчику? И Микешин с тоской, не замечая даже, что говорит вслух, вспоминает ту, свою, любимую землю:
– У нас в степи она такая податливая. На удивление. Как сливочное масло. Лопата сама в нее входит...
– Андрей Матвеевич, ну что вы! – прикинувшись огорченным, сказал Катанчик и подмигнул товарищам. – Я почему-то был убежден, что вы тонкая, художественная натура. А оказалось... Неужели вам не по душе этот изумительный горный пейзаж? Не верится! Честное слово, не верится! Протрите глаза, уважаемый Андрей Матвеевич. Это же красота! Дух захватывает, такая красота!
Микешин даже не взглянул на Катанчика и, конечно, не удостоил его ответом. «Красота, – с горечью подумал он. – Что ты смыслишь в ней, чертова балаболка? Красота – это когда раскинулась от горизонта до горизонта вспаханная тобой земля. Она млеет и нежится под солнцем, и в разогретом воздухе колышется прозрачное, как кисея, марево... Красота – когда созревает посеянное тобой зерно, когда наливается солнечной силой покрытая серебристой пыльцой тяжелая гроздь на посаженном тобой винограднике. А эта...» – Микешин сплюнул и в сердцах бросил лопату.
– Лучше ногтями ковырять эту землю, – невнятно пробормотал он. – Одна польза.
– Ах, вот оно что! – воскликнул Катанчик. – Понятно! Примитивная саперная лопаточка мешает вам постичь красоту здешних мест. Но этому можно помочь. С удовольствием преподнесу вам последнюю техническую новинку: «ПЭМ». Слыхали о таком? Нет? Странно. Ведь это чудо современной техники. Специально для вас создан. «ПЭМ»! Персональный Экскаватор Микешина. Вот именно. Разрешите вручить его вам, уважаемый Андрей Матвеевич?
И Катанчик торжественно протянул Микешину свою кирку. Никто не рассмеялся.
«Ну и настроеньице у ребят, – подумал Сергей. – Что ж, знакомо. И в бригаде проходчиков тоже иногда случалось такое. Так, бывало, устанут парни, что уже ни шуткой их не расшевелишь, ни словом. Тут что-то другое нужно. А Микешин... И с ним все понятно. Только зря он лопату бросил. Хорошо еще, что сержант Фориненко отлучился. Случись такое при нем, заварилась бы каша. Выдержки не хватает Андрею. Будто только ему трудно. А мне легко? И мне трудно. И тебе. Всем нам не больно сладкой показалась сейчас закавказская горная сторонка. И не удивительно. Красиво тут, ничего не скажешь. Да много пота солдатского берет здешняя землица. Больно много пота. Ну, ничего, привыкнем, обживемся, полюбим... А как же. Обязательно полюбим – это же наша земля. Не чужая.
Все это, конечно, будет. А пока действовать надо».
– Довольно! Прикуси язык, Катанчик! Надоело! – потребовал Сергей. – И еще вот что: давай-ка подвинься...
– А что ты командуешь? – неуверенно огрызнулся обескураженный неудачей Катанчик. – Тоже мне, командир выискался.
– А я не командую, – возразил Сергей. – Я по-дружески прошу. Давай, давай, не артачься. Сам понимать должен.
Сергей плечом легко отодвинул Катанчика и стал рядом с Микешиным.
– Может, отдохнешь минуту, Андрей, остынешь? А я покуда сам порубаю – мне не привыкать. Я по-шахтерски – могу и за двоих, и за троих...
Лицо Микешина побагровело. Такой обиды ему еще никто не наносил. Ему, самостоятельному человеку, – и такое. Все взбунтовалось в нем.
– Ты что дурочку валяешь, комсорг? Да за меня в жизнь никто не работал.
Он обжег Сергея свирепым взглядом, рванул из рук Катанчика кирку и поднял ее над головой:
– А ну, посторонись! Я сегодня злой. Могу и зашибить.
Ох, как он рубанул! Только сверкнула в воздухе сталь, тонко, протяжно зазвенела, и полетели во все стороны блекло-золотистые искры.
Все вокруг наполнилось лязгом, звоном, скрежетом. Сталь обрушилась на камень.
Взвод окапывался.
Взвод вгрызался в скалу.
Катанчик стоял некоторое время, опустив руки, забыв закрыть рот, словно оглушило его этим шумом, но, увидев, что возвращается сержант Фориненко, вздохнул, поднял брошенную Микешиным лопату и принялся выгребать щебенку. Не очень старательно. Не слишком утруждая себя. Лишь бы сержант не придрался, лишь бы не заметил, как тошно сейчас Катанчику орудовать лопатой.
«Но разве такого, как Фориненко, проведешь?» – не без сожаления подумал Вася, хотя обычно всей душой презирал «лопухов». Грош цена человеку, который дает себя провести. Нет, за Фориненко такой грех не числится. Он, можно сказать, даже какой-то сверхпроницательный. Как ни хитри, как ни верти, сержант мигом сообразит, куда ты клонишь. И тут же выдаст тебе все, на полную катушку. А Вася уже не раз, на беду свою, убеждался, чем это пахнет. Что и говорить: характерец у сержанта крутой. Ежели начнет завинчивать гайку, так пищи не пищи, все равно до отказа завинтит. Хорошо еще, если без словесной проработки. А то начнет мораль читать – только держись! Слава богу, что он вообще немногословен. Его разносы как молния: сверкнет, прогремит – и ты уже наверняка поражен, если и не в самое сердце, то, во всяком случае, где-то близко от него. Верный прицел у сержанта, не промахнется. И откуда он только берет такие меткие, пронзительные слова? Всего одна-две фразы, и начинаешь чувствовать себя самым большим грешником на земле. И вовсе уже растеряешься, когда он при этом еще напомнит о международной обстановке, стараясь внушить тебе, что ты не просто солдат, не просто рядовой первого года службы, а деятель мирового масштаба.
Ну что ответишь на такое, как ему возразишь, когда, вместо того чтобы обругать последними словами за явное разгильдяйство, он тебя на такую высоту возносит?
Вася Катанчик и сам не считает себя последним человеком на свете, и, хотя в министры иностранных дел ему, пожалуй, еще рановато, но в политике он все же силен: как-никак он и газеты читает, и на политзанятиях, когда не лень, бывает в числе самых активных. Словом, Вася хорошо понимает, что солдатская служба не простое дело, а государственное, что советский солдат есть деятель мирового масштаба. Все это, безусловно, верно, и Вася гордится этим. «Так зачем же сержант учиняет мне эти словесные проработки? – нередко с огорчением думает Катанчик. – Он же парень толковый и должен понимать, что мне моей сознательности на всю жизнь с избытком хватит». Вася даже попытался довести это до сведения сержанта – намеком, правда, – но, видимо, сержант намека не понял или не хотел понять и продолжал воспитывать Катанчика с не меньшей, чем прежде, настойчивостью. «Мне это просто психологически противопоказано, – пожаловался однажды Вася товарищам. – Я, можно сказать, прямо на корню чахну, как только меня начинают удобрять нравоучениями. Не та почва, что ли? Сам не пойму».
«Сам себя не понимает, а еще хочет, чтобы сержант его понял», – заметил Микешин. Катанчик возмутился: «Кто не понимает? Сержант? Ну, это ты брось! Он человек умный, у него котелок варит – дай бог каждому. Если хочешь знать, так он нашего брата солдата понимает, как никто. За это я его и уважаю».
Многое из того, что сказал на этот раз товарищам Катанчик, он сказал просто так, для красного словца. Хотя Вася и свойский парень, а все же не прочь при случае порисоваться перед друзьями: смотрите, мол, какой я, даже переживания у меня иные, чем у вас.
Но это так, между прочим, без дурного умысла, без всякой корысти. А вот насчет уважения к сержанту Вася сказал чистую правду. Да и как по-другому может он относиться к сержанту! Вася хоть и насмешник, и зубоскал, но в сущности своей честный, справедливый, этого у него не отнять, и потому не может он не признать, что Фориненко, несмотря на всю строгость свою, от которой Васе (что уж тут поделаешь!) временами приходится туго, – человек что надо. Во-первых, дело свое знает назубок, будто всю жизнь отделением командовал. А знающих, умелых людей Вася всегда ценит, уважает. И, во-вторых, что не менее важно для Васи, слава у Фориненко завидная, громкая. Шутка ли сказать – чемпион округа по боксу, мастер спорта. И к тому же Вася убежден, что Фориненко умница. А память у него просто гигантская, как у кибернетической машины. Так что, если честно говорить, без дураков, от такого человека, как Фориненко, он готов любую взбучку принять. Без всякой обиды. Но только не сейчас. Сейчас и без того скверно на душе.
Да, видно, чему быть, того не миновать. Только лишь подумал Катанчик о сержанте, как тот подошел к нему. Катанчика даже холодком обдало: «Так и в сверхъестественное начнешь верить».
– Что, товарищ Катанчик, не в настроении? – спросил Фориненко.
– Угадали, товарищ сержант, не в настроении, – неохотно признался Катанчик.
– Вижу. Похоже, что опять конфликт с коллективом?
Катанчик снова удивился: откуда он знает, его же здесь не было. Но Вася уже так привык шутками маскировать свое истинное состояние, что и на этот раз не удержался:
– Разрешите вопрос, товарищ сержант?
– Давайте.
Катанчика это не обрадовало. Плохой признак. Раз сержант Фориненко не прочь поговорить, значит, не миновать рядовому Катанчику основательной протирки. Ну что ж, потерпим ради дела.
– Ну, чего же вы замолчали? Какой у вас вопрос? – поторопил его сержант.
– Да я так... между прочим... просто так, интересуюсь. Вы до армии с Мессингом, часом, не работали? Ну с тем, который мысли отгадывает?
– А что? Похоже? – спросил Фориненко.
– Похоже. Даже очень похоже. Я только подумал, а вы...
– Что верно, то верно. Я вас, товарищ Катанчик, насквозь вижу. Даже глубже, – пошутил Фориненко. – Вижу, когда вы с душой работаете и когда святого лодыря празднуете. Вот как сейчас. А насчет Мессинга... чего нет, того нет. Я до службы обыкновенным стекольщиком работал.
Катанчик невольно посмотрел на огромные, тяжелые кулаки боксера: стекольщик... с такими ручищами... а стекло ведь хрупкое...
– Веселая у вас профессия, – сказал он и пропел, подражая бродячим стекольщикам: – Стекла вставляем! Кому стекла вставлять?
Фориненко покачал головой:
– Зачем же так? Я от домоуправления работал. По нарядам. Но это к нашему разговору отношения не имеет. Меня другое интересует сейчас: когда вы наконец бросите шутовством заниматься? Не надоело еще? Да и не подходит это вам. Я же вижу: вы по натуре человек серьезный. И цель у вас в жизни другая. Так что пора за ум взяться, товарищ Катанчик, а то поздно будет. Пора! – Он помолчал немного и уже иным, строгим, командирским голосом спросил: – Вам понятно, Катанчик?
– Так точно, понятно, товарищ сержант.
– Вот и отлично. А теперь соберите у товарищей фляги и бегом вон к той скале. Я там родничок обнаружил. Выполняйте!
Собирая фляги, Вася засматривал товарищам в глаза, надеясь найти в них дружеское сочувствие, но встречал только хмурые взгляды и видел лишь сосредоточенные, разгоряченные работой лица. «Вот скаженные. И с чего они все на меня окрысились? Я же ничего плохого, честное слово, ничего плохого не хотел».
3
Кто-то позвал Сергея. С трудом, едва не вскрикнув от боли, выпрямил он спину. Нелегко давалось ему это негласное, никем не объявленное соревнование с Микешиным. «До чего обозлился человек. Кажется, готов всю эту скалу в пыль измельчить. А Катанчик опять присмирел. Вот ведь совсем не глупый парень, но иногда такое ляпнет. Персональный экскаватор. Тоже, придумал».
Сергей принадлежал к тому поколению шахтеров, которое про обушок и кайло знало только понаслышке. В Донбассе он познакомился с самой новейшей горной техникой. И экскаваторы ему приходилось видеть всякие. Даже гигантские шагающие. Понятно, что и в армии подобная техника есть. Можно не сомневаться – есть. Только в горных условиях солдату-пехотинцу она не всегда подмога. «В вещевом мешке экскаватора с собой не унесешь. И на плече не потащишь. Так зачем же обижать заслуженную старушку кирку?! Эту верную солдатскую палочку-выручалочку. Она, где хочешь, на любой высоте, на любой круче заоблачной тебя выручит».
Сергей смахнул с глаз слепящую, солоноватую влагу и оглянулся. Звал его, оказывается, секретарь комсомольской организации лейтенант Саврасов. У лейтенанта глаза прикрыты от горного солнца темными очками.
– Здравствуй, Бражников, – сказал Саврасов. – Тебе задание, как члену бюро. Важное. С начальством уже согласовано. Вот. – Он протянул Сергею пакет. – Это начальнику клуба доставишь. Срочный материал для световой газеты.
Саврасов подышал на пальцы правой руки:
– Не поверишь, рука онемела. Все утро писал. Тут вся картина нашей работы на учении, поднимаем на щит героев-комсомольцев.
– А про наших написали? – поинтересовался Сергей.
– Еще бы! Мне Громов весь материал дал. А тебя попросил особо отметить.
– Меня? – удивился Сергей.
– А что? Не веришь?
– Нет, почему же, верю. – Сергей смутился. – Только про лейтенанта Громова надо в первую очередь.
Саврасов рассмеялся:
– Дружно живете. Кукушка хвалит петуха...
Сергей поморщился. «Чего я таким добрым стал? – недовольно подумал он. – Справедливость? А может, это вовсе не справедливость».
– Это кто же петух, а кто кукушка? – спросил Сергей.
– Ну, ладно, ладно, не обижайся. Потом разберемся в этой птичьей проблеме. А сейчас двигай, Бражников, дело срочное. Клубная машина недалеко отсюда. Спустишься вниз километра два, пройдешь деревушку, и сразу за ней налево ущелье. Понял?
– Так точно, понял, – не очень бойко ответил Сергей. Ему не по душе пришлось это поручение. Неудобно перед товарищами. Подумают: комсорг к легкой жизни потянулся. Поди объясни им потом.
– Двигай, двигай, Бражников, – нетерпеливо поторопил его Саврасов. – Аллюр – три креста.
«Аллюр – три креста, – усмехаясь, подумал Сергей. – Это, кажется, галоп. Предельная лошадиная скорость. Ну, пожалуй, на галоп я сейчас не способен».
4
Казалось, что будто по военной надобности деревушку эту тоже замаскировали под общий тон. Тот же дикий, неотесанный серый камень, что и повсюду здесь, в горах. Из него сложены низкие, по пояс, заборы, овчарни, коровники и прижатые к земле тяжелые темно-серые, похожие на обломки выветренных скал дома. Только по дыму, что вьется над плоской кровлей, можно догадаться, что это жилье человека. И еще по собакам. Собака не волк, она не может жить в одиночку. Она живет при человеке. Она защищает его стадо от хищников, охраняет его дом от недругов.
У каждого дома – собаки. Коротконогие, лохматые, они, изготовясь к бою, стоят на границах хозяйских владений и, оскалив зеленоватые клыки, настороженно смотрят на прохожего.
Собаки стоят неподвижно, молча.
Прохожий идет посередине улицы. И пусть себе идет. Вот если он сунется к воротам – тогда другое дело. Тогда... лучше и не думать, что будет тогда.
Сергей даже поежился. Такой неприятный холодок пробежал по спине. Ну и звери! Подальше от них. Скорее бы выйти за околицу. Вот и последний дом. Он не похож на другие: наружные, наверно недавно сложенные, стены оштукатурены, крыша железная, двускатная, но и на нее навалены те же серые камни. «Это чтобы ветром не сорвало», – подумал Сергей.
У ворот этого дома стоял мальчуган лет пяти. Левой рукой он крепко, по-хозяйски держал за ошейник рослую и, должно быть, злую овчарку. На ошейнике тускло поблескивали острые стальные шипы. «Против волка, чтобы не добрался до глотки», – догадался солдат.
Увидев чужого, овчарка рванулась, но мальчик строго прикрикнул на нее, и она покорно улеглась у его ног.
Когда Сергей поравнялся с мальчуганом, тот выпрямился, откинул назад голову и, приложив руку с растопыренными пальчиками к изломанному козырьку своей непомерно большой, видимо отцовской, фуражки, уставился на солдата немигающими черными глазами.
Таких огромных, удивительно сияющих глаз Сергей, пожалуй, никогда еще не видел. Лицо у мальчугана тоже удивительно красивое, хотя и замурзано до невозможности. И одет он не совсем обычно: и по-городскому, и по-деревенскому одновременно. На нем нарядная новенькая матроска и короткие штанишки. Зато на ногах у него домашней вязки пестрые носки и крохотные лапотки из сыромятной кожи, так называемые каламаны, которые обычно носят горцы-пастухи.
Сергей козырнул мальчугану и рассмеялся. «Какой забавный парнишка!»
– Вольно! – сказал Сергей. – Сам когда-то в лапотках ходил.
– Здравстуй, товарич, – ответил мальчуган, но руку не опустил.
– Ты по-русски понимаешь? – спросил Сергей.
– Здравстуй, здравстуй, товарич, – повторил мальчик. Должно быть, он знал по-русски только эти два слова.
– Понятно, – сказал Сергей. – Подрастешь – научишься. – И протянул руку, чтобы погладить мальчика.
Овчарка сердито заворчала и угрожающе щелкнула зубами. Мол, разговаривать – разговаривайте, это дело ваше, человечье, но руками не размахивать, не то оттяпаю...
Сергею волей-неволей пришлось отказаться от своего доброго намерения.
– Ох и злюка, – сказал он. – Как таких земля держит!
Мальчуган, кажется, понял, что солдат недоволен его собакой. Он вдруг обхватил обеими ручонками хищную морду овчарки и прижал ее к себе. Смотрите, мол, как я ее люблю.
– Ладно, ладно, – согласился Сергей. – Верю, что она у тебя хорошая.
На голос Сергея выглянула на мгновение из дому молодая женщина с такими же черными, как у мальчугана, глазами и, одарив солдата ослепительно белозубой улыбкой, скрылась. И тотчас вышел за ворота высокий, горбоносый старик в мохнатой чабанской шапке, в накинутой на плечи овчинной шубе.
– Привет дорогому гостю, – сказал старик и протянул Сергею руку.
– А я не в гости, папаша, – ответил Сергей. – Я мимо иду.
– Эх, – вздохнул старик. – Всему вас учат, а вот одному не научили...
Сергей уже понял, что допустил какую-то ошибку. Но какую? Плохо, когда не знаешь местных обычаев.
– Я по делам иду, – поправился Сергей. – Выполняю срочный приказ.
– Да, да, понимаю, приказ, – подтвердил старик.
– Да вот невольно остановился, – улыбаясь, сказал Сергей. – Мальчишка у вас очень славный.
– Хорош, – сказал старик. – Внук. Умница. Очень вашего брата солдата любит. Три дня, как военное учение идет, солдаты идут, танки идут, а он у ворот стоит – честь отдает. Никак в дом не затянешь. Беда.
– Почему же беда? – возразил Сергей. – Ему же интересно. А как его зовут?
– Ватутин.
– Как? – удивился Сергей.
– Ватутин, – повторил старик. – Когда Киев освобождали, мой сын, отец этого мальчика, был солдатом у Ватутина. Большой был генерал товарищ Ватутин, хороший человек. Дай бог, чтоб мой внук вырос таким человеком. Я своим умом так думаю! раз у мальчика такое хорошее имя – сам он не захочет быть плохим. Стыдно ему будет. Верно я говорю?
– Верно, папаша.
– А как тебя зовут?
– Сергей.
– Тоже хорошее имя, – вежливо похвалил старик.
– Обычное, – усмехнулся Сергей. – Можно у вас попросить водички, папаша?
– Нет, – нахмурившись, сказал старик, – воды я тебе не дам.
Сергей пожал плечами:
– Воля ваша, отец.
– Нет, не моя это воля, – возразил старик. – У нас в Грузии обычай такой: гостю вино подносят, а не воду.
– А вы разве грузин? – спросил Сергей.
– Армянин. Но что из этого? Я всю жизнь живу на грузинской земле, и грузинский обычай – мой обычай. Заходи в дом, Сергей. Выпьешь стаканчик молодого вина, маджари, надолго жажду утолишь.
– Спасибо, папаша. Только нельзя мне сейчас пить вино.
– Не понимаю, – развел руками старик. – Очень я уважаю нашу армию, а этого не понимаю. Почему солдату нельзя стакан вина выпить. Какой в этом грех?
– На службе нельзя, – сказал Сергей. – А в другое время – пожалуйста. Вот будет у меня свободное время, зайду к вам. Посидим, поговорим, по стаканчику вина выпьем. Этому никто не препятствует.
– А ты придешь?
– Отчего же. Как-нибудь зайду. С удовольствием, – обещал Сергей.
– Рад буду, – сказал старик. – Гость для нас – счастье. Раньше правильно говорили: гость от бога. И тебе хорошо будет. Родной дом далеко, родные далеко. Но мы не чужие...
Старик нагнулся к маленькому Ватутину и что-то сказал ему по-армянски. Тот стремглав бросился в дом и вскоре вернулся с кружкой молока и тонкой, еще теплой лепешкой.
– Угощайся. Это, конечно, не вино, но и не вода. Не так мне обидно будет. А сам я, дорогой, сроду не пил никакого молока, кроме материнского, – сказал старик и рассмеялся. Но в смехе этом Сергей ничего обидного для себя не почувствовал. «Конечно, старику смешно, что такой здоровый детина боится выпить стакан вина. Но коли смешно ему, пусть себе смеется!» Сергей с удовольствием съел изумительно вкусную лепешку, запил ее молоком и, поблагодарив радушного горца, зашагал своей дорогой.
«Вот и нашел я себе в этих горах друзей и дружеский дом. Кто это сказал, что тут каменная пустыня? Никто этого не говорил. Это я сам так думал нынче утром. Каменная пустыня! Чепуха! Пустыня – это когда нет человека. А там, где человек, там жизнь. Какая же здесь пустыня, раз живут здесь такие добрые, хорошие люди».
5
Большая клубная автомашина-вагон стояла не в капонире, как положено на серьезных учениях, исключающих всякую условность, а на открытом месте и даже ни чуточки не замаскированной. Кто-то вырыл перед машиной неглубокую щель, но сделано это было явно для отвода глаз. Укрыться в таком окопе мог бы, пожалуй, только заяц. Да и то с трудом, «Беззаботно живут. По-птичьи!» – подумал Сергей и постучался в дверь вагона.
– Да, войдите!
Старший лейтенант Гришин, временно исполняющий обязанности начальника клуба, выслушал Бражникова, не поднимаясь с откидной койки.
– Ладно, – сказал Гришин. – Можете передать лейтенанту, что все будет исполнено. Да ты садись, Бражников, отдохни. Чаю хочешь? В термосе еще горячий.
– Спасибо, но...
– НУ, как хочешь. Тогда хоть леденцов попробуй. Бери, бери, не стесняйся. Я, брат, массовик, человек простой, не солдафон какой-нибудь. Сам этих чинодралов терпеть не могу. Да не всем это нравится. Вот и мыкаюсь поэтому второй год с места на место – временно исполняющий обязанности. Бери, бери еще, у меня этих леденцов два кило.
– Спасибо, товарищ старший лейтенант, но я к сладкому не привык.
Сергею не понравились слова начальника клуба. «Чем-то нехорошим от них попахивает, А чем? Черт его разберет. Массовик. Говорит, что солдата уважает. А какое же это уважение: солдат стоит перед ним навытяжку, а он себе развалился на койке».
И невольно подумалось Сергею: «Чего, чего, а такого лейтенант Громов себе не позволит. Никогда».
– К сладкому, говоришь, не привык?
– Так точно, товарищ старший лейтенант.
– Ишь как тебя вымуштровали, – рассмеялся Гришин. – Ну, ладно. Давай лучше подумаем, чем тебя угостить, раз ты к сладкому не привык. Папирос у меня нет – я не курю. Ты тоже не куришь? Ну вот и славно.
– А мне ничего не нужно, товарищ старший лейтенант, – сказал Сергей. – Вот если газетку свежую.
– Бери, бери, – обрадовался Гришин. – Все бери, пожалуйста. Я уже просмотрел. Вот вчера в «Комсомолке» фельетончик был. Жуткий. Читал? Прочитай обязательно. Потрясающая комедия и трагедия нравов...
– Прочитаю, товарищ старший лейтенант. Разрешите идти?
– Да что ты так торопишься? Погоди, дельце у меня к тебе небольшое есть. Я, видишь ли, задумал у себя в клубе спектакль поставить. Меня с этой стороны в полку еще не знают. А я, брат, режиссер. И не так себе, а настоящий. Можешь мне поверить. Ты мне помоги, Бражников.
– А чем я могу вам помочь? – удивился Сергей. – Ну, мебель переставить на сцене или декорации. Это можно...
– Да нет. Таких помощников у меня целый полк. Тут дело более тонкое. Я, видишь ли, пьесу достал интереснейшую. Захватывающая современная драма в трех действиях. Оформление требуется самое простое. Обстановка комнатная. А это, знаешь, для клубного спектакля большой плюс. Но есть и минус. В пьесе пять мужских ролей и шесть женских. Попробуй поставить такую пьесу в армии, где в основном мужчины без женщин.
– Почему же без женщин? – улыбнулся Сергей. – У нас в гарнизоне...
– Да что у нас в гарнизоне, – поморщился Гришин. – Я, понимаешь, особое что-то ищу. И необычайное. Послушай, Бражников. Ты ведь ходишь во Дворец Текстильщиков. А там много красивых и способных девчонок. Одну я даже для главной роли приметил. Я видел, ты с ней танцевал. Очень поэтичная особа. Ты бы привел ее к нам в драмкружок. Я ей главную роль поручу. Самую что ни на есть выигрышную.
Сергей покраснел.
– Я не хожу больше во Дворец культуры.
– Почему? И почему ты так смутился, Бражников? Что с тобой?
– Разрешите идти, товарищ старший лейтенант! – твердо сказал Бражников.
Гришин обиженно пожевал нижнюю губу.
– Гм... вот ты какой. Ну, раз так... иди, если хочешь.
Бражников легко вздохнул, когда вышел из клубного вагона. Но щеки его все еще пылали. Эх, не вовремя, не к месту напомнил старший лейтенант об обиде, которую Сергей Бражников уже стал забывать.
