Текст книги "Девушка из письма (ЛП)"

Автор книги: Эмили Гуннис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

 Глава 38

Суббота, 18 декабря 1976

От трели дверного звонка доктор Эдвард Джейкобсон резко проснулся.

Какое-то время неподвижно сидел в темноте, пытаясь понять, где находится. Свет, загоревшийся возле входной двери – там кто-то стоял, – проникал в окна, освещая разбросанные на полу коробки с архивными записями. Бронзовые часы на столе сообщали, что уже больше шести вечера. Салли не говорила, что кто-то придет. Кто же мог появиться без предупреждения?

Эдвард вздрогнул. В комнате было холодно. Пока он спал, на окне появился конденсат. Кажется, отопление не работало. Он понятия не имел, ни сколько времени проспал, ни почему жена его не разбудила. Задержав дыхание, он прислушался. В доме стояла полная тишина.

Тук-тук-тук. Теперь вместо звонка раздался стук дверного молотка. Снаружи был кто-то настойчивый. Придется спуститься и открыть. С трудом поднявшись со стула, Эдвард тихо застонал – тело одеревенело от долгой неподвижности. Из-за неудобной позы, в которой он заснул, болела шея, ныли отвыкшие от движения суставы. Подойдя к окну, он взглянул вниз на ряды шляп с помпонами и листков с песнями, ждущих возле входной двери. Рождественские певцы. Он слышал, как они переговариваются: «Света нет… Салли сказала, что они будут дома… еще разок попробуем». Кто-то из них отступил назад, чтобы взглянуть на окна верхнего этажа, и Эдвард поспешил исчезнуть с обзора. Ему совсем не хотелось в мороз стоять на пороге и слушать песнопения местного хора. Этого хватало и в церкви.

Тук-тук. Последняя попытка. Потом, наконец, хруст промерзшего гравия под ногами. Они ушли.

Он тяжело вздохнул и поднял очки, чтобы потереть глаза. Неделя выдалась суровой. Зимняя эпидемия гриппа в деревне означала, что в приемной он проводил ежедневно не меньше шестнадцати часов. А, придя домой, каждую ночь получал послания от Отца Бенджамина, которые становились все более срочными. Первые несколько дней Эдварду удавалось его избегать. Но когда священник начал звонить посреди ночи, телефон пришлось взять – это могла оказаться одна из дочерей.

– Надеюсь, вы занялись папками, которые я оставил на прошлой неделе, – резко бросил он.

– Да, делаю все возможное. Но я могу отправиться в тюрьму за подделку. Честно говоря, не самое приятное чтение.

Отец Бенджамин тяжело вздохнул.

– Надеюсь, вы сделаете их более удобоваримыми, – угрожающе произнес он. – Чтобы все мы могли спать спокойно.

– Я ведь давно предупреждал, Отец, что эти записи когда-нибудь могут проверить. – Эдвард чувствовал, что в груди нарастает чувство тревоги.

– До настоящего времени приход не был обязан предъявлять какие-либо записи, – бросил Отец Бенджамин. – Мы же не могли предвидеть, что изменятся законы усыновления, и женщинам разрешат доступ к документам. Так что нужно подготовить более приемлемые версии случившегося с их детьми.

– Как? – Он вспомнил содержание нескольких выцветших свидетельств о смерти. Тех, что Отец Бенджамин выгрузил из своей машины. – Как можно приукрасить… психические припадки, судороги и постоянное отсутствие ухода?

– Не знаю, Эдвард. Вы их выписывали, – ответил священник. – Худшие уничтожьте, для остальных подготовьте благовидные объяснения. Вы с легкостью выбрались из обители Святой Маргарет. Так что, полагаю, поможете и нам выйти из этой ситуации. Я ведь уже говорил – если что-то всплывет, я позабочусь, чтобы ваше участие не осталось незамеченным.

Когда Отец Бенджамин повесил трубку, Эдвард так и не смог уснуть. Ему отчаянно хотелось разбудить жену и поделиться своими проблемами, но любое упоминание об обители Святой Маргарет всегда встречалось молчаливым неодобрением. Несмотря на то, что деньги, получаемые от Отца Бенджамина за направление в обитель одиноких беременных девушек, шли на оплату обучения дочерей, дома престарелых для матери Салли и большого уютного особняка, его жена не хотела пятнать свою совесть подобными мыслями.

Внезапно Эдвард вернулся в настоящее. Снаружи донесся слабый собачий визг. Он заметил, что подстилка Хани пуста. Он не представлял, где находилась его постоянная спутница. Сколько он помнил, она всегда приходила к нему после ужина. Возможно, Салли пошла с ней на прогулку, навестить деревенскую подругу. Однако она еще днем уехала за покупками к Рождеству. Он бы услышал, если бы жена вернулась. Звон ключей, стук дверцы буфета и лай собаки, выпрашивающей ужин, разбудили бы его. Даже если Салли все еще дулась из-за визита Отца Бенджамина, она бы сообщила, куда собралась. Может, что-то случилось с ней? Или с одной из девочек? И Салли выбежала из дома в панике.

– Салли? – позвал он, направляясь по коридору к лестнице. – Где ты?

Неуклюже спустившись по лестнице, он очутился в прихожей. Каменный пол оказался неуютно холодным. Шлепая по нему босыми ногами и что-то ворча себе под нос, Эдвард направился в кухню. Святые Небеса, где же они? Добравшись до задней двери, он снова услышал собачий визг. Огляделся в поисках ответа. Это Хани?

На смену скопившемуся внутри раздражению пришло беспокойство. Он сел на табурет и натянул резиновые сапоги прямо на босые ноги. Может, жена упала где-то в саду, и Хани пытается привлечь его внимание. Открыв шкаф в прихожей, он начал рыться в куче верхней одежды в поисках куртки «Барбур» [42]42
  Куртка или пальто из вощёной х/б ткани, обычно зелёного цвета от фирмы J Barbour&Sons


[Закрыть], с грохотом уронив на пол корзину с зонтами. Потом рывком распахнул заднюю дверь, вздрогнув от неожиданно ледяного ветра, и направился в сад.

Под ногами хрустел и скрипел гравий, от соседнего дома доносились голоса рождественских певцов.

– Хани? – прокричал он, направляясь к забору.

Зимнее солнце уже село, живописная белизна утра полностью исчезла. Эдвард обнаружил, что тонет в темноте. Земля под ногами превратилась в грязную слякоть, темные облака грозили осыпаться снегом. Он упорно двигался вперед, хватаясь за забор, чтобы не споткнуться о камни, ветки живой изгороди или хвойные деревца. Продираясь мимо розовых кустов, он уколол руку о шипы на толстом стебле.

– Салли? Ты здесь, снаружи? – прокричал он, вздрогнув, когда теплая струйка крови потекла вниз по тыльной стороне руки. – Хани!

Он почувствовал, как онемели ступни, и холод пополз вверх по ногам. Идти по неровной земле стало невероятно трудно. Он спотыкался на каждом шагу, кричал и свистом подзывал Хани, пока не добрался до своего любимого дуба. Немного помедлив, оперся о ствол, потревожив сидящую наверху сипуху. Птица издала длинный, неприятный крик. Эдвард вытянул шею, вглядываясь в голые, похожие на когти ветви, и увидел пару мигающих черных глаз. Какое-то время они просто смотрели друг на друга. Потом сова, издав еще один пронзительный крик, взлетела, скинув с насеста снежный ком. Звук заставил Эдварда вздрогнуть. Пытаясь уклониться от падающего снега, он отступил назад. И зацепился ногой за корень. А потеряв равновесие, уже не смог его восстановить. Он хватался за воздух. Ноги его так замерзли, что почти не слушались. Падая, Эдвард инстинктивно выставил руку, чтобы смягчить удар.

Когда ладонь его ударилась о землю, плечо пронзила острая боль. Закричав, он перекатился на бок, сжимая руку и судорожно хватая воздух в попытке справиться с болью. Когда Эдвард был подростком, то вывихнул плечо. И теперь инстинктивно чувствовал, что это случилось снова. Он сунул руку под куртку и ощупал плечо: шарик сустава вышел из своего гнезда и выступал наружу.

Он не осмеливался двигаться, не уверенный, что сможет выдержать сильную боль. Но, катаясь по земле, он промок; снег набился за ворот куртки и сочился вниз по спине. Эдвард дрожал от холода и потрясения. Он должен встать, иначе в считанные минуты замерзнет до смерти.

– Эй! Кто-нибудь меня слышит? – позвал он, зная, что один. Рождественские певцы, должно быть, ушли уже далеко. Но сама мысль о том, что никто не сможет прийти на помощь, была невыносима.

Еще с минуту он лежал на холоде, задыхаясь от боли. Нужно двигаться; здесь нельзя оставаться. Эдвард попытался привести мысли в порядок и успокоиться. Выбора не было: несмотря на боль, он должен подняться на ноги. До дома недалеко – лежа на земле, он видел свет висящего у крыльца фонаря. Если он сможет туда добраться, то позвонит в «скорую».

Он был кретином. За эту неделю он очень устал и был сильно расстроен. Не стоило выходить на улицу. Визжала не Хани. Возможно, другая собака. Или это было плодом его воображения. Ее здесь нет; никого нет. Когда он доберется до больницы, его жену найдут. Они где-то вместе с Хани. Просто нужно подняться, цепляясь за корни дерева, и быстро вернуться в дом.

Стиснув зубы, он перевернулся, и внезапно отчетливо услышал поблизости визг Хани. Его охватила паника. В конечном счете, он оказался прав. Она здесь, снаружи, на морозе, и она в ловушке. Он ощупал корни вокруг в поисках достаточно большого, чтобы подняться. Ничего. Опираясь на пятки, он елозил по грязи, цепляясь за темноту, пока, наконец, не наткнулся на толстый корень. Застонав, он приподнялся, схватившись за него замерзшими руками. Ему удалось встать на одно колено, затем на другое. Наконец, он поднялся на ноги.

Постоял немного, чтобы успокоиться, потом, стараясь не обращать внимания на соблазнительную близость дома, направился туда, где визжала Хани. Он просто не мог оставить ее здесь; она замерзнет до смерти. От боли кружилась голова. Сжав руку, он снова принялся звать Хани, желая, чтобы она дала знать, где находится. Взгляд его зацепился за крытый бассейн. Шагая так быстро, как позволяли дрожащие ноги, он, наконец, добрался до него и приложил руку к запотевшему окну. Какое-то время ничего не происходило – сад погрузился в полную тишину – затем он услышал изнутри тихое скуление.

– Хани? – он бросился к двери. Боль в плече так сильно прострелила руку, что из глаз брызнули слезы. Но образ любимого спаниеля, попавшего в беду, гнал вперед. – Хани, держись, я иду.

Он с силой надавил на ручку, но дверь не сдвинулась с места. Расстроенный, он колотил по ней, яростно пинал. Дверь была заперта. Ключи находились в доме. В его состоянии поход туда займет уйму времени. Хани снова тихо заскулила. Эдвард стукнул по двери здоровой рукой. Если собака в бассейне, она могла утонуть. Он осмотрелся вокруг в поисках чего-то полезного, и подобрал камень. Как можно выше подняв руку, он бросил его в дверь, вдребезги разбив одно из стекол. Потом просунул руку внутрь, в зазубренную дыру, чтобы открыть замок. Щелк. Он оказался в теплой комнате.

– Хани? Хани, ты здесь? – прокричал он, включая свет.

Он двинулся вокруг бассейна в неудобных сапогах, крепко прижимая к себе поврежденную руку.

Из-под крышки бассейна раздался панический визг, и Эдвард увидел, как что-то движется.

– Держись, Хани, я иду.

Нетвердой походкой он направился к ней, дважды поскользнувшись по пути. Эдвард видел ее мокрые лапы, отчаянно цепляющиеся за край бассейна. Крышка была плотно закрыта, и ему с трудом удалось приподнять ее одной рукой и отодвинуть. Наконец, появилась маленькая, промокшая коричневая мордочка с выпученными, испуганными глазами. Он сдавленно вскрикнул.

– Хани? Какого черта ты здесь делаешь?

Собака цеплялась за край бассейна явно в состоянии крайнего изнеможения. Эдвард наклонился, чтобы вытащить ее.

И услышал позади шаги. Но, прежде чем он смог хотя бы повернуть голову, кто-то толкнул его сзади. Так сильно, что не было даже шанса удержать равновесие. Эдвард свалился в бассейн.

Вода накрыла его с головой, наполнила уши, глаза, рот. С одной рукой было невероятно трудно снова всплыть на поверхность; каждое движение, словно нож, впивалось в больное плечо. Наконец, кашляя и задыхаясь, он вынырнул и схватился за бортик. Эдвард отчаянно осматривался, ища того, кто его толкнул. В поле его зрения, на уровне земли, возникли ноги в гладких черных кожаных ботинках, насквозь промокших от воды. Но когда он поднял взгляд, то увидел лишь крышку бассейна, опускавшуюся ему на голову. Эдвард попытался толкнуть ее наверх, но у него не было сил.

– Пожалуйста… нет, – пробормотал он. – Стойте, что вы делаете?

Он еще пытался бороться, но любое движение отдавалось в руке мучительной болью. После падения сил больше не осталось. Хани все еще была здесь, цеплялась когтями за его поврежденную руку. И вскоре ее паника начала передаваться ему. Эдвард пытался держать голову над поверхностью воды. Но крышка продолжала давить на него. Теперь оставался открытым лишь один угол. Эдвард онемевшими пальцами вцепился в край бассейна.

– Держись, Хани, – проговорил он. – Мы выберемся отсюда. Просто держись.

Когда Хани, вскарабкавшись по вывихнутому плечу Эдварда, взобралась наверх, а потом соскользнула вниз по руке, его вырвало водой. Он в жизни не испытывал подобной боли.

Внезапно в воде появилась рука, схватила паниковавшего спаниеля и вытащила наружу. Еще одно движение, и оставшийся угол крышки бассейна упал над головой Эдварда.

Он начал колотить по винилу. Уже не в силах контролировать панику, Эдвард бессознательно всхлипывал. Через неделю Рождество; в голове его возникли образы дочек, сбегающих вниз по лестнице рождественским утром. Теперь это Рождество, да и все последующие, для его жены и дочерей будут испорчены. Он выкрикнул их имена, зовя Салли изо всех оставшихся сил; цеплялся за крышку, пока пальцы не начали кровоточить, окрашивая воду в красный.

Он соскользнул под воду, поначалу пытаясь бороться: вверх-вниз, тонуть-плыть, тонуть-плыть. Тонуть. Тонуть-плыть. Тонуть… задержать дыхание, бороться ради девочек, бороться.

Не поступать так с ними… задержать дыхание… вернуться на поверхность за воздухом.

Тонуть.

Тонуть.

В легкие начала поступать вода. Слепой ужас заставил снова всплыть на поверхность, где он вновь наткнулся на толстую, непроницаемую крышку. Эдвард вновь и вновь молился, чтобы появилась Салли и нашла его.

Потом погас свет.

И Эдварда поглотил ужас, какого он в жизни не испытывал. Никто не знал, что он здесь. Могли пройти часы и даже дни. И когда, наконец, его обнаружат, в воде будет плавать раздутое тело.

Разум Эдварда метнулся к бумагам на полу кабинета. Вот что обнаружит Салли, когда вернется домой и пойдет его искать. Она позовет его, а потом поднимется в кабинет и найдет несколько коробок с записями о смерти. Последняя, которую он прочитал, навсегда запечатлелась в его мозгу: «24 года, роды затянулись на два дня. Ягодичное предлежание, эпизиотомия [43]43
  – хирургическое рассечение промежности и задней стенки влагалища женщины во избежание произвольных разрывов и родовых черепно-мозговых травм ребёнка во время сложных родов


[Закрыть] . Кровоизлияние. Мать скончалась. Дети-близнецы выжили».

Когда Эдвард вновь погрузился под воду, то услышал голос Матушки Карлин: «Их боль – это часть наказания, доктор. Если они не страдают, то не учатся. Мы позовем вас, если будет нужно».

Он пытался ей помочь. Его вины не было; он просто ничего не мог сделать. Делая последние вдохи, доктор Джейкобсон слышал, как его любимый спаниель царапает дверь крытого бассейна. Еще несколько секунд он боролся, в приступе кашля бормоча имя Салли. А в голове его вновь и вновь звучала их свадебная песня… «Мечтай, лишь немного мечтай обо мне».

 Глава 39

Понедельник, 6 февраля 2017

Лифт в «Уайтхоук Эстейт» не работал. Китти Кэннон скользнула взглядом по извещающей об этом надписи, затем, изогнув шею, уставилась на лестничный пролет. Десятый этаж.

Поднимаясь по благоухающей лестнице, она вспомнила, как впервые увидела одиннадцатилетнюю Аннабель в брайтонской средней школе. Это случилось в первый день осенней четверти, когда Китти пошла в старший, шестой, класс [44]44
  В средней школе в Англии дети учатся с 11 до 16 лет


[Закрыть]. Она тогда услышала шум на спортивной площадке и подняла взгляд. В центре, вокруг чего-то или кого-то, столпилась группа первогодок. Обычно она бы на такое и внимания не обратила, но во всем этом чувствовалась какая-то напряженность. Насмешки были особенно громкими, толпа – необычно большой.

Так что Китти спрыгнула со стены, на которой сидела, и медленно двинулась на шум. Когда она подошла ближе, то смогла разобрать слова: «Рыжая имбирная печенюшка, катись обратно в свою коробушку».

Когда Китти подошла ближе, некоторые обернулись и замолчали. Многие шестиклассницы могли бы одернуть первоклашек, сделать замечание, но Китти сама по себе выглядела внушительно. Высокая, с длинными, прямыми волосами цвета воронова крыла и кожей, присущей скорее жителям Средиземноморья, она смотрела на происходящее большими карими глазами.

В центре круга находилась девочка-первоклассница. Она сжалась в комочек, прикрыв голову руками, словно давно уже оставила попытки сбежать и защищалась по мере сил от того, что последует дальше. Ее волосы и в самом деле были примечательными: длинные, вьющиеся и огненно-рыжие. Когда Китти нависла над ними, большинство собравшихся замолчали один за другим. Но тощий оборванный мальчишка с грязными ногтями в потертых штанах был слишком возбужден преследованием добычи, чтобы ее заметить. Он резко отвел ногу назад, словно собирался пнуть девочку, как футбольный мячик на поле. Когда нога его двинулась вперед, Китти подошла ближе и с силой толкнула мальчишку.

Он не заметил ее, так что потерял равновесие. У него даже не было времени выставить руки для защиты. Но, пытаясь смягчить падение, ему удалось вытянуть руку за несколько мгновений до удара о бетонную площадку. И весь его вес пришелся на странно хрустнувшее запястье. Повисла полная тишина. Поступок Китти внезапно полностью изменил настроение толпы: охотник превратился в добычу. Потом мальчишка поднял недоуменный взгляд на Китти и закричал.

Она не обратила на него внимания и, подойдя к его жертве, взяла ее за руку, чтобы помочь встать. Когда одиннадцатилетняя девочка, выпрямившись, взглянула на Китти, у той кровь застыла в жилах. Интуитивно она поняла, что перед ней Роза, дочь Айви. Большего сходства просто быть не могло. Пока Китти потрясенно молчала, девочка застенчиво ей улыбнулась, вытерла нос тыльной стороной ладони и побежала на урок навстречу раздавшемуся звонку.

В последующие недели Китти обнаружила, что внутреннее чутье ее не подвело. Рыжеволосая, голубоглазая девочка действительно оказалась дочерью Айви. Она рассказала Китти, что ее удочерили, да и вообще говорила о своих несчастьях. Когда они бок о бок шли домой, – Китти ежедневно делала огромный крюк, только бы побыть с девочкой, – Аннабель Роза постепенно открывала ей свои печали. Она изо всех сил старалась быть хорошей дочерью, но ее родители вечно были чем-то недовольны. Девочка призналась, что постоянно чувствовала себя квадратным колышком, который пытается втиснуться в круглое отверстие.

Она так сильно напоминала Китти Айви, что старые воспоминания ожили вновь и заиграли яркими красками. Будто бы сама Айви вернулась. Аннабель улыбалась так же, как и Айви, – лишь глазами, не разжимая губ. Крутила в пальцах волосы, когда чувствовала неуверенность. Поворачивала голову, и длинные рыжие вьющиеся локоны падали ей на глаза. Она могла бы быть Айви.

Конечно, Китти не делилась этим с Аннабель. Она так и не осмелилась открыть кому-либо правду, и это грызло ее. Но они говорили о том, что чувствовали обе. Об одиночестве и всепоглощающей тоске, что постоянно жила у обеих внутри – по тем, кого они любили, но кого им так и не довелось узнать. Китти тосковала по сестре-близнецу, а Аннабель – по своей биологической матери.

В последующие недели и месяцы Китти показала Аннабель ту часть свой натуры, которую всегда ото всех прятала. Сперва медленно и осторожно она прощупывала почву. Ожидая, что Аннабель отвернется от нее, – ведь так поступали все, с кем сталкивала ее жизнь, – Китти поведала ей ту же историю, что и отцу. Что увидела Эльвиру за надгробием, и та потом отвела ее в сарай. Что Эльвира была слишком напугана, чтобы уйти. Что Эльвира умерла, потому что Китти, ища помощь, заблудилась.

Выслушав, Аннабель утешала ее, а потом призналась, что тоскует по женщине, подарившей ей жизнь. Девочка страстно желала узнать, кем была на самом деле ее мать и почему решила от нее отказаться. Так они вместе нашли Мод. И тогда все начало рушиться.

Китти собиралась тихонько посидеть в доме Мод Дженкинс, чтобы поддержать Аннабель, когда та впервые встретится со своей бабушкой, однако, почувствовала, что ее трясет от ненависти, как только женщина в возрасте открыла дверь.

В коробке с вещами Айви обнаружилась пачка писем и, несмотря на протесты старой женщины, Китти села в уголок и прочитала их.

После этого она мало что помнила. Лишь то, как сказала матери Айви, что та виновата в смерти дочери. Как вытащила Аннабель на улицу, отдала ей письма Айви и велела их прочитать. «Мод должна была спасти Айви». Китти помнила, как, схватив Аннабель Розу за плечи, твердила ей об этом и предупреждала не видеться больше с Мод, или она ее убьет. Она не помнила, как вернулась домой той ночью, но, когда она проснулась, ее накрыла неодолимая паника.

Следующим утром, как обычно, она ждала Аннабель у школьных ворот. Но девочка не появилась. В последующие недели Китти пыталась с ней поговорить, но Аннабель от нее отгораживалась. Во взгляде ее сквозил холод, в улыбке – пустота. Китти чувствовала, будто она снова потеряла Айви.

Она пыталась оставаться в стороне, но чувствовала, словно ее сердце раскололось надвое, а ночные кошмары, прекратившиеся после встречи с Аннабель, вернулись с удвоенной силой.

И однажды, часа в два ночи, бродя вокруг дома Аннабель, Китти постучала в дверь. Ей открыл приемный отец девочки в крайне возбужденном состоянии.

– Простите, что разбудила вас, мистер Крид, но мне нужно увидеть Аннабель. – Китти попыталась улыбнуться, чтобы смягчить исходящую от мужчины неприязнь.

– Это уже переходит все границы. Не понимаю подобного интереса к моей дочери от девочки намного старше ее. Но Аннабель неделю ходила в слезах. И я подозреваю, что это как-то связано с тобой.

– Пожалуйста, мне просто нужно с ней поговорить и все объяснить. – Китти почувствовала подступающие слезы и зло смахнула их.

– Уходи отсюда. И если я узнаю, что ты снова беспокоишь мою дочь, то позвоню в полицию. – Он вспыхнул от ярости, костяшки стиснутых пальцев побелели, из-под шелковой пижамы торчали тонкие лодыжки.

– Она не ваша дочь, – бросила Китти. – Вы ее украли. И она ненавидит вас за это.

И она зашагала прочь от дома, потом повернулась и взглянула на спальню Аннабель. У окна стояла юная девушка, настолько похожая на Айви, словно та сама вернулась к жизни.

Все следующие недели Китти отказывалась принимать происходящее. Она чувствовала, словно теряет разум. Прочитанные письма не давали ей покоя. Желание поквитаться с теми, кто был в ответе за смерть Айви, стало непреодолимым. У нее в мозгу часто возникали яркие сцены, преследуя днем и ночью; словно немое кино. Никаких слов, лишь образы того, как она мстит за жизнь Айви.

Визиты к матери в больницу, давно превратившиеся в ежедневную рутину, стали невыносимо мучительными. Теперь Китти боялась их с того самого момента, как утром открывала глаза. Запах смерти в коридорах, слабые улыбки медсестер, лежащая в кровати Хелена, раздувшаяся и беспомощная. Китти устала от ее сварливости, трубок, боли, бесконечно долгой смерти женщины, в конечном счете, ответственной за то, что ее бросили в обители Святой Маргарет.

Китти много раз заговаривала с ней об Эльвире. Но по кратким, сжатым ответам Хелены, по тому, как та отворачивалась и меняла тему, было ясно, что она ничуть не раскаивалась.

Китти устала быть обязанной женщине, которая о ней не заботилась.

Устала ждать, когда ее мать умрет.

Ей нужно стать свободной, чтобы сосредоточиться на главном.