Текст книги "Моя герцогиня"

Автор книги: Элоиза Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Глава 7

К вечеру Элайджа домой не вернулся. В девять Джемма села ужинать в гордом одиночестве; проскучала над тарелкой до десяти и удалилась в библиотеку, где сначала решила шахматную задачу, а потом занялась хозяйственными книгами.

Но на самом деле все это время ее внимание оставалось прикованным к часам. Душа рвалась на части: нетерпеливое желание поскорее увидеть мужа сменилось негодованием и яростным стремлением любым способом заставить его отказаться от ужасных обязанностей члена верхней палаты парламента.

Когда же наконец бледный, опустошенный до полного изнеможения герцог вошел в комнату, она не знала, что сделать в первую очередь: то ли броситься на него, то ли бурно выплеснуть накопившееся раздражение. К счастью, и то, и другое оказалось невозможно: присутствие дворецкого и лакеев обязывало вести себя прилично.

Элайджа сдержанно поцеловал Джемме руку, словно встретился не с женой, а с едва знакомой леди. Прежде чем супруги успели перекинуться парой слов, в библиотеке уже появился небольшой стол, а на нем – накрытые серебряными крышками блюда и посуда.

Джемма вернулась на прежнее место, чувствуя себя так, словно ступает не по мягкому ковру, а по битому стеклу.

Странно, она никогда не испытывала недостатка в словах, но сейчас почему-то не могла выдавить из себя самой простой, обыденной фразы. Молчание продолжалось: в полной тишине Фаул поставил перед господином бифштекс, и наполнил бокал.

– Благодарю, дальше справлюсь сам, – заметил Элайджа.

Дворецкий с оскорбленным видом сжал губы, но одним лишь взглядом герцог заставил его поспешно выйти.

– Как прошел день? – осведомился Элайджа, едва дверь закрылась.

Джемма пригубила бренди.

– О, чрезвычайно плодотворно. Утром нанесла визит приятельнице, а днем обыграла Вильерса в шахматы.

По усталому лицу мужа пробежала тень.

– И как же поживает наш дорогой герцог?

– Прекрасно. Правда, признался, что успел наплодить шестерых внебрачных детей.

Рука Элайджи замерла в воздухе, он так и не донес до рта кусок мяса.

– Шестерых, – повторила Джемма. – Более того, оказалось, что леди Кэролайн Киллигру родила вовсе не от него. Помнишь, сколько было шума, когда он отказался на ней жениться?

Элайджа коротко кивнул.

– Допустив существование этой истории, Леопольд проявил неслыханное благородство. Считает, что поступил как джентльмен.

– Подобное поведение трудно назвать его характерной чертой, – сухо отозвался Элайджа.

– Только Вильерс способен выказать полное равнодушие к собственной репутации и позволить едва знакомой молодой леди вылить себе на голову ушат грязи.

– Привилегия беспечных. – В голосе мужа послышались откровенно резкие нотки.

– На самом деле герцог значительно серьезнее относится к жизни, чем кажется со стороны. По-моему, просто умеет извлечь из дурной репутации одному ему известную пользу.

– Глядя на него, все вокруг начинают считать грех привлекательным и даже завидным, – согласился Элайджа, снимая крышку и перекладывая на свою тарелку порцию жареной камбалы.

– А вот глядя на тебя, сразу понимаешь, что святость приводит к истощению жизненных сил, – немедленно парировала Джемма.

Супруг внимательно посмотрел на нее.

– Понимаю, что именно ты собираешься сказать.

– В таком случае промолчу. Нет ничего хуже нудной жены, повторяющей то, что известно и без лишних слов.

Элайджа неожиданно улыбнулся, и Джемма почувствовала, как взволнованно забилось сердце.

– Напротив, мечтаю выслушать наставления нудной жены.

– Напрасно поощряешь устремления подобного рода. – Джемма старалась говорить легко и кокетливо. – Мы так долго жили врозь, что ты наверняка успел забыть, какой мегерой я способна оказаться.

– Неправда, ты никогда не была мегерой, – тихо возразил Элайджа. Несколько мгновений супруги молча смотрели друг на друга. – Не кричала на меня даже после того, как застала в кабинете с любовницей.

– Разве? – При всем желании герцогиня не смогла вспомнить ничего, кроме свисавших с большего стола длинных светлых волос Сары Коббет.

– Просто страшно побледнела, выронила собранную для пикника корзинку и убежала.

Джемма слабо улыбнулась:

– Не надейся, что и дальше буду вести себя так же скромно. Если доведется снова застать тебя за подобным занятием, спасайся: стены рухнут. – Впрочем, она ясно понимала, что никогда в жизни муж не допустит ничего подобного. Изменился он, изменилась она, и отныне между ними уже не могла встать другая женщина.

– Зато твой взгляд пронзил острее кинжала, – признался Элайджа.

– Не может быть.

– Ничуть не преувеличиваю. Мне и раньше доводилось видеть подобное выражение.

– Когда и где?

Герцог показал вилкой на стену.

– Ты уничтожила свидетельства.

Джемма подняла голову. Действительно, зимой, перед отъездом на Рождество в деревню, приказала сменить обшивку и покрасить панели в бордовый цвет.

– Здесь были толстые дубовые доски, – смущенно заметила Джемма в свое оправдание. – Ужасно старомодные. Но уликой преступления их назвать трудно.

– Прямо напротив отцовского стола висела большая, очень подробная картина: Юдифь и Олоферн, – пояснил Элайджа, возвращаясь к еде. – Не скрывая ликования, красавица размахивала отрубленной головой несчастной жертвы. Думаю, матушка надеялась, что библейский сюжет заставит отца обратить внимание на ее ярость, однако напрасно: судя по всему, предыдущий герцог Бомон не отличался наблюдательностью.

– Твоя мама не одобряла его связей? – осторожно уточнила Джемма.

– Что-то в этом роде.

Разговор отклонился от нужного русла. Сомнительное поведение свекра, хотя и представляло определенный познавательный интерес, особой актуальности не несло.

– Да если честно, день выдался ужасным, – неожиданно заключила она.

Элайджа тут же отложил вилку.

– Прости, если испугал вчерашним приступом и заставил переживать.

– Переживать? – Джемма с трудом выдавила слово, но продолжить не смогла; в горле застрял комок. – Утром я оскорбила знакомую – подругой ее можно назвать лишь с большой натяжкой – в ее же собственной гостиной. А завершила благодеяния, тем, что едва не заставила Вильерса собрать у себя в доме всех внебрачных детей.

– Невозможно, – нахмурившись, покачал головой Элайджа. – Даже столь высокий титул не способен спасти от всеобщего презрения, Леопольд сразу превратится в отверженного. О чем только ты думала, когда толкала его на безумный шаг?

– Ни о чем не думала. – Пытаясь сдержать подступающие слезы, Джемма упрямо подняла подбородок. – Так обиделась на тебя за то, что ты ушел, даже не оставив записки, что вела себя… – Голос предательски задрожал. Она перевела дух и продолжила: – Я вела себя как последняя дрянь, решившая любой ценой выиграть оба поединка.

– Выиграть? Ради Бога, что же ты пыталась выиграть у подруги?

– Не важно. Главное, что теперь уже дружба осталась в прошлом.

– Виноват. Признаю, что не должен был уходить, не попрощавшись, особенно после вчерашнего шока. Прошу прощения. – В темных глазах мужа светилось искреннее сожаление и сочувствие. – Обещаю больше никогда не вести себя так эгоистично.

– Спасибо, – прошептала Джемма. – Но у меня есть просьба.

– По-моему, даже знаю, какая именно. – Элайджа поднял бокал. – Знаю, что нам необходимо останься наедине и обсудить вопрос о появлении на свет наследника, будущего герцога Бомона. Докладываю: предупредил Питта, чтобы завтра меня не ждали и не вызывали. – Его взгляд потеплел. Он явно решил провести день в постели. С ней.

– Вообще-то суть просьбы не в этом, – сдержанно заметила Джемма, пытаясь не принимать близко к сердцу огорчительную холодность, с которой супруг говорил о предстоящей встрече и ее возможных последствиях.

– О?! – Он недоуменно поднял брови.

– Я хочу попросить тебя отказаться от места в палате лордов. Ради твоего же здоровья.

Слова повисли в воздухе. Темные глаза Элайджи мгновенно утратили выражение чувственности; теперь за столом сидел сдержанный, уверенный в себе политик. Он не считал нужным притворяться.

– Правительство погрязло в проблемах: постоянные бунты, приближающиеся выборы, бедность граждан. Фокс и принц Уэльский своими пьяными выходками провоцируют всеобщее недовольство, король не в состоянии контролировать поведение собственного сына. И в подобных условиях ты предлагаешь самоустраниться?

– Я не оспариваю твою роль в парламенте, – не сдавалась Джемма. – Удивляет лишь то, что тебе это необходимо.

– Боюсь, не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Премьер-министр, несомненно, переживает нелегкое время. Однако, на мой взгляд, мистер Питт в состоянии приложить усилия к преодолению возникающих трудностей. Что ни говори, а для этого его и избрали на высший государственный пост. Но тебя, Элайджа, никто не выбирал и не назначал.

– Чувство ответственности рождается не в результате выборов. – Герцог смотрел мрачно и решительно.

– Твое сердце не выдерживает бешеного ритма: ты встаешь на рассвете и мчишься обсуждать проблемы, о которых большинство пэров лениво читают в газетах за завтраком, если вообще проявляют к ним интерес. Как видишь, Вильерс не желает занять место в палате лордов. И когда в прошлом году пострадал на дуэли, не стеснялся лежать в постели.

Элайджа поставил на стол бокал.

– У нас с ним мало общего. Вильерс живет по законам шахматной доски.

– Ты меня не слушаешь, – огорченно заметила Джемма, с трудом сдерживая нарастающее раздражение. – Год назад Вильерс едва не простился с жизнью, однако все-таки остался с нами – исключительно благодаря собственной выдержке. А если бы вскакивал с постели, ошибочно считая, что без него страна скатится в пропасть, то давно бы оказался в могиле.

Элайджа насупился.

– Уж не предлагаешь ли ты провести остаток дней взаперти, лежа пластом, как Вильерс в приступе лихорадки? – Он сердито отодвинул тарелку: аппетит пропал.

– Не преувеличивай.

Супруг говорил вежливо, однако глаза метали молнии.

– По-твоему, следует дорожить жизнью, чтобы законсервироваться, как муха в янтаре? Проводить дни в неподвижности, пытаясь продлить отведенные судьбой минуты, вместо того чтобы с пользой потратить время и попытаться реализовать хотя бы часть амбициозных планов?

– Вовсе незачем… – начала Джемма, однако договорить не успела: ее остановил безапелляционный тон политика, привыкшего отстаивать собственное мнение перед враждебно настроенными оппонентами.

– Нетрудно понять: тебе угодно превратить меня в человека, подобного Вильерсу, – безответственного самоуверенного аристократа, чьи дети беспорядочно раскиданы по стране, чьи интересы сосредоточены исключительно наследующей шахматной партии. Впрочем, нет: собственная внешность его тоже немало занимает. Так что и мне будут позволены две радости: наслаждение портновским искусством и шахматы.

Джемма выпрямилась и заставила себя глубоко вздохнуть.

– Да, я мог бы расхаживать по улице со шпагой в руке и демонстрировать всем и каждому свое герцогское величие; доказывать, что по праву рождения уступаю лишь самому архангелу. И при этом даже пальцем не шевельнуть в подтверждение собственного статуса. – Он приподнял серебряную крышку и тут же отпустил: раздался резкий, неприятный звон. – Позволь выразиться предельно ясно, Джемма. – Губы герцога сжались в тонкую линию. – Лучше застрелиться, чем стать таким, как Вильерс.

– Ты несправедлив, – возразила Джемма, не в силах скрыть дрожь в голосе. Она не привыкла к семейным сценам. Да и вообще никогда ни с кем не ссорилась, кроме собственного мужа – истового, упрямого, способного довести до бешенства.

Дрожь в голосе, очевидно, не укрылась и от внимания герцога. Элайджа встал, подошел к секретеру и наполнил два крошечных стаканчика рубиновым ликером. Вернулся и протянул один жене.

– Французские монахи делают это из вишни – то ли из ягод, то ли из цветов.

Джемма сделала глоток и поперхнулась. Ликер оказался обжигающе крепким.

– Образ жизни герцога Вильерса особого значения не имеет, – заявил Элайджа, возвращаясь к столу. – Дело лишь в том, что мы с ним – абсолютно разные люди. Лично мне непонятно, как можно без дела шататься по Лондону и запросто заглянуть в знакомый дом, чтобы сыграть партию в шахматы. Или ты его пригласила?

Он ждал ответа, демонстративно подняв бровь. Джемма покачала головой.

– Понятно. Значит, герцог зашел случайно, и вы восхитительно провели время, беседуя о случайных детях и мило флиртуя.

Джемма с удивлением услышала в голосе откровенный, неприкрытый гнев.

– У тебя нет оснований для ревности, особенно после того как я отменила турнир.

– Нет оснований для ревности к тому, кто проводит полдня, рассказывая моей жене, как она прекрасна?

Джемма открыла рот и подняла руку, моля о возможности вставить хотя бы слово.

– Так скажи же, что Вильерс не рассыпался в комплиментах. Подтверди, и я признаю себя чванливым дураком.

Джемма молчала.

– Леопольд в тебя влюблен, – констатировал Элайджа.

Они оказались на каком-то странном перекрестке.

– Но это вовсе не означает, что я тебе изменю – с ним или с кем-то другим.

– Знаю.

Она снова пригубила отвратительный, похожий на сладкий огонь ликер.

– Вчера вечером Фокс приехал в артиллерийский полк и отдал приказ открыть огонь по восставшим жителям Ламбета, своего района, – неожиданно сменил тему Элайджа.

– Ужасно, – прошептала Джемма.

– Понимаю, что проблема кажется далекой. Но мать, на руках у которой от шальной пули погиб младенец, наверное, думает несколько иначе.

– Право, мне очень жаль эту несчастную, – грустно призналась Джемма. – И все же нельзя ли проявлять чуть меньше самоуверенности? Если верить твоим словам, недолго, подумать, что больше некому помешать превращению Фокса, Питта и прочих членов правительства в свору хищных дикарей. По-моему, ты немного преувеличиваешь собственную значимость.

В конце концов, и ты тоже получил свое место в жизни исключительно благодаря удачному появлению на свет. Или искренне веришь, что сумел бы приобрести вес и влияние в обществе, не получив в наследство герцогский титул?

Лицо Элайджи утратило гневное выражение, а взгляд внезапно потух.

– Ты всегда придерживалась столь невысокого мнения о моих достоинствах? – бесцветным голосом осведомился он – так, словно спрашивал, что она предпочитает в качестве гарнира: бобы или картофель.

– Речь не о моем мнении, – не сдавалась Джемма. – Я всего лишь предложила здраво оценить собственные возможности в борьбе с несправедливостью, включая и приказ Фокса стрелять по мирным гражданам. Ты лично осудил неправедное решение?

Глаза герцога Бомона вспыхнули сердитым огнем. Уже что-то. Не существовало на свете ничего хуже дипломатичного, скользкого государственного деятеля, считавшего, что все наивные вопросы можно снять парой снисходительных реплик.

– Хочешь знать, что произошло сегодня? – требовательно провозгласил Элайджа. – Действительно хочешь знать?

– Сгораю от нетерпения, – ответила Джемма.

– Полагаю, сарказм обоснован. Отлично понимаю, что значительно проще и приятнее сидеть дома и играть в шахматы.

Джемма вскочила и быстро подошла к камину. Мгновение спустя, убедившись, что дыхание восстановилось, обернулась. Нет, задыхаться от ярости она себе не позволит.

– Учитывая, что женщинам нет места ни в парламенте, ни в правительстве, оскорбления не только жестоки, но и несправедливы.

Элайджа, конечно, тоже немедленно встал.

– Виноват. Совершенно справедливый упрек. В таком случае имеет смысл обсуждать не твой день, а день, проведенный герцогом Вильерсом.

– О, ради Бога! – в отчаянии воскликнула Джемма.

– Так вот, его светлость прекрасно провел время в трогательных рассказах о своих несчастных крошках и собственном похвальном намерении исправиться и стать благонравным отцом. Чтобы возбудить сочувствие и интерес, настежь распахнул сердце. Пусть он и проиграл партию, зато получил нечто значительно более важное: стал ближе к тебе. Готов утверждать, что так близко он не подпускал к себе ни одно живое существо.

Его голос звучал ровно и бесстрастно. Джемма снова глубоко вздохнула.

– Или ты считаешь, что я способна на измену, или…

– Если полагаешь, что неверность ограничивается лишь физической близостью, то глубоко заблуждаешься!

Оскорбительный удар отозвался острой болью.

– Представь себе, мне давным-давно известно, что измена способна принимать самые причудливые формы! Стой самой минуты, как…

– Знаю, знаю. С той самой минуты, как обнаружила меня с любовницей. Однако ты не поняла, как важно, достигает ли предосудительная связь масштабов истинной интимной близости.

– Если пытаешься доказать, что мы с тобой когда-то разделяли эту истинную интимную близость, то вынуждена не согласиться.

– Нет, не пытаюсь. Более того, сознаю, что вы с Вильерсом сейчас ближе и дороже друг другу, чем были мы в начале нашего брака. И все же уверен: Леопольду ни разу не довелось войти в твою спальню.

Слова нетерпеливо рвались на волю, однако Элайджа не давал возможности возразить.

– Позволь высказаться определенно: даже если мне суждено умереть завтра, все равно не готов смириться и одобрить порочные и двусмысленные визиты герцога, не готов позволить ему беспрепятственно владеть твоим временем. Восьмилетним мальчишкой я понял: можно умереть, сознавая, что удалось хотя бы немного изменить окружающий мир, а можно исчезнуть незаметно, подобно рыбе или лягушке, и мир останется точно таким же, как до моего рождения. Я выбрал первый путь, и тебе никогда, никогда не удастся заставить меня измениться и уподобиться герцогу Вильерсу.

– Но я не прощу тебя брать пример с Вильерса! – в отчаянии воскликнула Джемма. – Всего лишь хочу сказать, что никакие несправедливости мира не способны запретить человеку вовремя отойти от края. Возможно, не обязательно проводить остаток дней в постели, но эта жизнь тебя определенно убивает!

– Не считаю данный фактор существенным, – спокойно заметил Элайджа.

– Не считаешь существенной свою жизнь?

– Всегда знал, что моя жизнь будет короткой. Так стоит ли предавать все, что дорого, ради нескольких дополнительных праздных минут?

Джемма смотрела на мужа, не находя сил возразить.

– Понимаю, что тебе хотелось бы, чтобы я все бросил и сел рядом с тобой, – продолжил он, беспокойно шагая по комнате.

– Я не…

Никогда еще Элайджа не перебивал так часто. Вот и сейчас он резко обернулся и посмотрел ей в глаза.

– Мы уже слишком взрослые, чтобы притворяться. Ни минуты не сомневаюсь, что после моей смерти вы с Вильерсом найдете свое счастье.

– Как ты смеешь говорить такое?!

– Смею, потому что это правда.

– Утверждаешь, что я жду твоей смерти?! – закричала Джемма. – Оскорбляешь и меня, и герцога!

– Леопольд – мой самый близкий друг, – с горечью признался Элайджа. – Даже когда мы не общались, я все равно в него верил. Печальная истина заключается в том, что я никогда не мог и никогда не смогу стать тем приятным компаньоном, которого ты заслуживаешь. Однако нежелание сконцентрироваться на собственном здоровье не мешает признать того очевидного факта, что Вильерс подходит тебе куда больше, чем я.

– Что за невозможная, постыдная нелепость! – Джемма наконец собралась с духом. – По-твоему, я отвернусь от твоей могилы и немедленно упаду в ленивые и предосудительные объятия, чтобы провести жизнь в счастливом безделье?

– Можешь называть мои доводы, как заблагорассудится. То, что тебе кажется нелепостью, на самом деле всего лишь логика. – Элайджа стремительно подошел и остановился напротив. – Хочу говорить честно, и ничего больше. Было бы высокомерием скрывать собственное мнение.

– Понимаю, – кивнула Джемма, пытаясь совладать с нервами. – И все же хочу убедиться, что правильно восприняла твою точку зрения: хотя ты и считаешь Вильерса никчемным прожигателем жизни, все же не сомневаешься, что, похоронив супруга, я первым делом распахну перед ним двери своего будуара?

– Ярко сказано, – сухо заметил герцог.

– Более того, ты отказываешься предпринимать любые шаги, способные продлить жизнь, а предпочитаешь сломя голову мчаться к могиле, вовсе не думая о… о тех, кого оставляешь.

– Я постоянно думаю о тебе.

– Неужели? Напрасно! Я всего лишь запертое в четырех стенах легкомысленное создание, готовое перепорхнуть к Вильерсу, едва догорит твоя короткая свеча.

– Не только ярко, но даже в духе великого барда.

Джемма резко отвернулась и, кусая губы, уставилась в темное окно. Слезы неумолимо подступали, а сердце медленно билось под тяжестью печального осознания собственной роли в глазах мужа.

– Искренне хотел бы стать тем человеком, который тебе нужен, – донесся, словно издалека, глухой голос.

– Удивительно, что ты вообще счел необходимым вызвать меня из Парижа. – Голос отказывался подчиняться.

Элайджа кашлянул.

– Не могу понять твоей обиды. Если не захочешь выходить замуж за Вильерса, никто тебя не заставит. Я только… – Он замолчат и, положив на плечи сильные ладони, резко повернул Джемму к себе лицом. – Черт воздай, я отчаянно ему завидую! Завидую вашей уютной дружбе, интересной партии в шахматы, вниманию и сочувствию в твоих глазах, вашей взаимной симпатии.

Джемма сердито смахнула слезу.

– Но ведь ты только что презрительно насмехался над безвкусным времяпровождением!

– Что поделаешь, я не создан для светской жизни.

Что оставалось делать? Признаться, что глупо поверила в способность мужа влюбиться?

Джемма прислонилась затылком к темному прохладному стеклу. Разве Элайджа виноват в том, что ставит честь превыше всего? Наверное, подобное отношение к ценностям жизни достойно признания. Да, мир действительно восхищался благородством герцога Бомона.

Она открыла глаза и взглянула на своего красивого, достойного, всеми уважаемого мужа. Того самого глупца, который намеревался передать ее с рук на руки Вильерсу, словно посылку, которую страшно оставить под дождем.

– Прости за то, что доставил столько страданий – тихо, искренне произнес он.

– Страданий, – повторила Джемма и в который раз тяжело вздохнула, пытаясь прогнать застрявший в горле ком. – Наверное, страдания прилагаются к умирающему мужу. – Слова прозвучали так горько и безжалостно, что герцог поморщился.

– Не хочу, чтобы наши отношения зашли в тупик. Я думал, мы…

– Что? – нетерпеливо уточнила Джемма.

Он не ответил. Глаза сейчас казались такими же черными, как полночное небо, – слишком красивыми для мужчины.

– Я для тебя всего лишь приложение к титулу и поместью, – горестно продолжала упрекать Джемма. – Корова, которую ничего не стоит отдать соседу.

– Только не надо впадать в истерику…

Она не позволила договорить:

– Будь добр, не перебивай. Поскольку главной жизненной ценностью у тебя считается работа, вопрос о наследнике не может стоять остро. Вот уже больше года тебе известно, что твое сердце может в любую минуту остановиться, и все же ты отказался встретиться со мной в постели по окончания шахматного матча с Вильерсом.

Герцог насупился.

– Исключительно в интересах ребенка. Не хочу, чтобы все вокруг подозревали, что в венах моего наследника течет чужая кровь.

– В таком случае позволь сделать заявление столь же прямое, как твой отказ покинуть палату лордов. Я не буду с тобой спать, Элайджа. Я не племенная кобыла, доступная в любую минуту, свободную от общения с премьер-министром и членами парламента.

– Джемма!

Она вопросительно вскинула брови:

– Да?

– Но я страстно желал тебя. – Слова падали, словно капли раскаленного железа. – Я мечтал о тебе, как путник в пустыне мечтает о глотке воды.

Элайджа был не из тех, кто с легкостью готов открыть собственную слабость. Но сейчас, не получив ответа, он поцеловал сначала одну ее ладонь, потом другую. Прикосновение обжигало.

– Мы хотим друг друга.

– Нет, – ледяным тоном отрезала Джемма. – Вернее, да. Мы действительно хотим друг друга, но этого недостаточно.

Элайджа выпустил ее руки. Глаза снова стали непроницаемо-холодными.

– В таком случае добейся меня.

– Что?

– Готов признать великую силу ухаживания изо дня в день наблюдаю ее действие в палате лордов. Не поверишь: чтобы убедить оппонента в ошибочности позиции или доводов, приходится долго и искусно за ним ухаживать. Только так можно доказать, что он совершил грубую ошибку, поддержав работорговлю или увеличение налога на пшеницу. Если ты права, и я действительно напрасно трачу время и силы, убеди меня.

– За те пять минут, которые ты мне уделяешь по пути в палату лордов?

– Сдаешься?

Джемма прищурилась.

– А мне казалось, что ты никогда не складываешь руки; всегда и во всем стремишься к победе. Считал тебя равной себе.

– Я не умею творить чудеса.

– Готов дать тебе время и отказаться от участия в некоторых комиссиях. – Муж безжалостно сверлил ее взглядам, и Джемма металась между неутешным горем и раздражением. – Хочу получить то же самое, что ты даешь Вильерсу.

Она возмущенно вскинула голову:

– Ради всего святого, Элайджа…

– Пожалуйста, ухаживай за мной.

– Но я не ухаживаю за Вильерсом!

– Прошу тебя. – Он снова взял ее за руки. – Очень прошу. Завтра я не пойду на заседание. Позволишь сопровождать тебя?

– Куда?

– Туда, куда собираешься отправиться. И делать то, что собираешься делать ты.

– Но спасение мира на завтра не запланировано, и даже не предусмотрено освобождение ни одного из узников чести. Завтра всего лишь четверг, а по четвергам я обычно езжу на цветочный рынок.

– Ты готова преодолеть раздражение? Или моя глупость невыносима? – Герцог задал вопрос спокойно, однако в голосе слышалось напряжение.

– Ты ужасно меня злишь. – Слова вырвались импульсивно и оттого прозвучали особенно резко. И все же победить собственное сердце не удалось: она была отчаянно влюблена. Да, конечно, это всего лишь влюбленность – ничего серьезного.

Джемма не удержалась и погладила мужа по щеке; она была покрыта колючей щетиной, но очень теплой. Элайджа молчал, и, набравшись смелости, Джемма бережно коснулась пальцами его губ, провела ладонью по подбородку. Он прикрыл глаза, и длинные темные ресницы опустились, словно тень греха.

– Я не буду с тобой спать, не соглашусь лечь в постель лишь для того, чтобы произвести на свет наследника. Твой кузен вполне достоин высокого звания, разве не так?

– А из других соображений согласишься?

Что ответить на прямой вопрос? Выдвинуть условие: чтобы возжелал ее острее, чем желал спасти человечество? Но этого никогда не случится. Состояние души герцога Бомона, сложившаяся система представлений о мире, устройство жизни – ничто не обещало тех радостей, к которым она стремилась. Часть души погрузилась в печаль, но ведь существовала и другая часть, готовая принять супруга даже таким: с восхитительными поцелуями, со странной привязанностью, так похожей на любовь.

Элайджа открыл глаза и заговорил глухим, внезапно охрипшим голосом:

– Ты моя, Джемма. Понимаешь?

И неожиданно она поняла. Поняла и удивилась, почему с самого начала не замечала очевидного. Почему после того, как начался длинный и сложный матч с Вильерсом, муж соглашался играть в шахматы только с ней и больше ни с кем; почему отказался принять ее в свои объятия – до тех пор, пока злополучный марафон не подойдет к концу.

Да, все это время она находилась на вершине странного треугольника и по глупой наивности ничего не видела и не понимала.

– Я твоя, – подтвердила Джемма печально.

– Ты говоришь это так, словно…

– Но ты не мой, вот в чем беда.

Не дождавшись ответа, она вышла из комнаты.