Текст книги "Моя герцогиня"
Автор книги: Элоиза Джеймс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)
Глава 21
В то же утро, позднее
Элайджа проснулся с ясным осознанием неблагополучия. В чем же дело? Они с Джеммой заснули на рассвете, когда сквозь шторы уже пробивался первый утренний свет. А сейчас жена уютно свернулась калачиком в его объятиях.
При взгляде на любимую в душе вспыхнула радость… и все же неприятная тяжесть не растворилась. Элайджа осторожно выскользнул из постели. Джемма что-то недовольно пробормотала, очевидно, не желая оставаться в одиночестве, но тут же снова погрузилась в сладкий сон. Шелковистые волосы переливались мягким янтарным светом.
Ощущение неблагополучия переросло в дурное предчувствие. Обычно одного лишь взгляда на Джемму оказывалось достаточно, чтобы вожделение вспыхнуло и подчинило своим законам. Но сейчас тело молчало. Вместе с этим страшным открытием пришло и еще одно.
Сердце билось неровно. Более того, оно его и разбудило, чего раньше никогда не случалось. Элайджа сделал несколько энергичных шагов. Иногда даже небольшое физическое усилие позволяло вернуться к нормальному ритму. Но сейчас ничего не помогало: сердце стучало, то пропуская удары, то куда-то убегая, словно забыло, как должно работать.
Верховая прогулка оказалась бы весьма кстати: испытанный способ заставить непослушное сердце подчиниться. Элайджа вышел из спальни жены и отправился к себе.
Он уже принял ванну и надевал камзол, когда в дверь осторожно постучал лакей. Камердинер открыл и после недолгого разговора таинственным шепотом объявил:
– Мистер Фаул весьма сожалеет, что приходится беспокоить вашу светлость, но внизу ожидает достопочтенный Ховард Чивер-Читлсфорд.
– Этого еще не хватало! – не сдержался герцог. – Его прислал Питт?
– Этого посетитель не сообщил, ваша светлость. – Викери подал парик. – А вместе с ним явился еще один джентльмен, лорд Стиблстич.
Элайджа тяжело вздохнул. Чивер-Чйтлсфорд был мелким бюрократом, чрезвычайно высоко ценившим собственное красноречие. Странно, почему никто, кроме герцога Бомона, не замечал, что словесный поток неизменно течет в ложном направлении. Так, например, многоуважаемый оратор мог без сомнения провозгласить, что работорговля приносит некоторую пользу, а потому премьер-министру не следует чересчур агрессивно с ней бороться.
Несмотря на ошибочную позицию, не исключавшую даже весьма двусмысленных поступков, Чивер-Читлсфорд считался доверенным советником Питта, а Стиблстич представлял интересы главы муниципалитета. Элайджа надел парик и отправился вниз. К счастью, сердце немного угомонилось и перешло на более спокойный, хотя все еще синкопированный танец: не слишком уверенный, но и не пугающий неожиданными скачками.
Элайджа вошел в библиотеку. Чивер-Читлсфорд стоял у окна, в то время как Стиблстич уже успел осушить бокал бренди. С утра пораньше.
Выступая в качестве одного из советников премьер-министра, Бомон нередко разрывался между собственной личностью и аристократическим титулом. В присутствии Питта, разумеется, советник побеждал герцога.
Ну а сейчас он чувствовал себя герцогом с головы до пят. Лукавый политик Чивер-Читлсфорд немедленно это почувствовал и поклонился ниже и почтительнее, чем при встречах в парламенте.
– Мистер Чивер-Читлсфорд, лорд Стиблстич, – коротко приветствовал Бомон. – Чем могу служить?
Чивер-Читлсфорд не спешил вступать в бой; тысячу раз Элайджа наблюдал, как хитрец уступает начало разговора собеседнику. Что ж, тем лучше. Возможно, удастся спровоцировать жаркий спор, и обе стороны в запале выплеснут самые убедительные аргументы. Сам же он молча, без единого слова выслушает и точно рассчитает, когда придет время взять ситуацию под контроль.
Стиблстич, напротив, сразу бросался в пекло. Решительный джентльмен редко задумывался, прежде чем начать говорить, а потому слова почти всегда звучали оскорбительно.
– Речь о плавучих тюрьмах, – важно заметил он. – Сам король поручил нам принять взвешенное решение относительно этих дьявольских сооружений.
Элайджа хранил невозмутимое, почти равнодушное спокойствие.
– Трудная проблема, как мы уже признавали, – вставил он.
– Я предложил их сжечь, – продолжал Стиблстич. – Оптимальное решение. Сжечь! – Он несколько раз яростно кивнул. – Там же нет никого, кроме закоренелых преступников. Все они представляют страшную угрозу благополучию города, как крысы… как… как крысы! – повторил он, так и не найдя иного, более убедительного сравнения.
Герцог повернулся к Чивер-Читлсфорду:
– Согласен: освобождение военных кораблей от функции плавучих тюрем – прекрасная идея.
Чивер-Читлсфорд пришел в замешательство, что случалось крайне редко. Элайджа прищурился.
– А что конкретно вы имеете в виду, произнося слово «сжечь»? – уточнил он, обращаясь к Стиблстичу.
– Именно то, что говорю: сжечь дотла, – решительно подтвердил радикально настроенный политик. – Один-единственный шаг решит все наши проблемы. Конечно, новых осужденных тоже надо будет где-нибудь размещать, но это уже следующий вопрос. Подумать только, во время мятежа в опасности оказался сам король! – Он до такой степени вытаращил глаза, что лицо едва не лопнуло.
Элайджа ощутил, как тяжело и неровно забилось сердце.
– Правильно ли я понял, что вы намерены уничтожить корабли вместе с заключенными? – Большие часы с маятником тикали громко и грузно, вторя биению сердца. Невероятно. Бесчеловечно. Из глубины души поднималась не поддающаяся контролю ярость.
Стиблстич снова заговорил о вредителях, угрожающих здоровью нации, а Элайджа посмотрел на Чивер-Читлсфорда и встретил виноватый взгляд. Значит, правительство действительно не исключало такой возможности. Гнев и презрение боролись в душе с отчаянием: глупость и жестокость в соединении с властью – страшная сила.
Огромным усилием воли удалось сохранить спокойствие, герцог заговорил сдержанно и взвешенно – тем самым тоном, которым привык объяснять безумцам ошибочность их позиции.
– Итак, вы планируете сжечь корабли?
– Совершенно верно, подтвердил Стиблстич, не скрывая удовлетворения.
– Сжечь в том самом месте, где они стоят на якоре?
– Да, и это крайне важно! Необходимо воспользоваться бунтом и преподать мятежникам урок. Ни в коем случае нельзя оставить преступление безнаказанным: королевская яхта подверглась нападению мятежников! В благородных подданных его величества стреляли! И это еще не самое страшное!
Элайджа нахмурился:
– Что же в таком случае страшнее?
– На яхте находилась герцогиня Козуэй! Бандиты ее схватили, подвергли оскорблениям, едва ли не насилию…
Чивер-Читлсфорд перебил:
– К счастью, плен продолжался недолго; супруг подоспел вовремя.
– Но негодяи столкнули герцога Козуэя в воду! – Стиблстич закричал еще пронзительнее: – Герцогу и герцогине пришлось плыть к берегу!
– Бог мой! – воскликнул Элайджа. Знала ли Джемма, что ее подруге, Исидоре пришлось против воли искупаться в Темзе?
– Восстания в плавучих тюрьмах случались и раньше, – продолжал кипятиться Стиблстич. – Но как я сказал, в этот раз бандиты зашли слишком далеко! Необходимо поставить их на место, ведь грязные руки прикоснулись к аристократу. Сразу к двум аристократам!
Чивер-Читлсфорд снова откашлялся.
– Хорошо еще, что ни герцогиня, ни сам герцог ничуть не пострадали.
– Исключительно благодаря милосердию Господа Бога, который хранит правых и невиновных, – немедленно вставил Стиблстич. Стоило ему открыть рот, как в лицо собеседникам ударял резкий запах бренди. Элайджа ощутил приступ дурноты.
– А еще благодаря силе и ловкости герцога: ведь он не испугался неравной схватки и сумел освободить жену, – восстановил справедливость Чивер-Читлсфорд.
– Если не принять меры немедленно, конца беспорядкам не будет, – упорствовал Стиблстич. – Уже ничто не помешает любому голодранцу напасть на знатную персону, осквернить голубую кровь. Нельзя допускать продолжения безобразий!
– Существует мнение, что уничтожение одного из мятежных кораблей послужит предупреждением остальным, – заявил Чивер-Читлсфорд, раскачиваясь на каблуках.
Он не был плохим человеком, однако отличался крайним прагматизмом и, должно быть, наслаждался ситуацией. Только так можно было объяснить его странное появление в особняке Бомона. В его понимании герцог являлся совестью премьер-министра Питта, поскольку оставался единственным, кто не согласился бы променять принципы на деньги или власть.
– Было бы чудовищной ошибкой сжечь людей вместе с кораблем, – веско произнес Элайджа, понимая, что истина лежит на поверхности и не нуждается в защите. – Подобное действие нарушило бы законы Господа и нашего государства.
– Законы государства принимает парламент, – возразил Стиблстич. – Вместе с королем. И порой ради всеобщего блага приходится применять сильнодействующее лекарство. Разумеется, каждый из осужденных получит последнее причастие: мы же не варвары.
Вопреки утверждению они-то как раз и были варварами. Элайджа понимал, что необходимо взывать к чувству приличия. Чивер-Читлсфорд понимал порочность решения, однако не обладал достаточной моральной силой, способной противостоять безумной агрессии.
– Вы намерены сжечь корабль, в трюмах которого находятся закованные в кандалы люди, – подытожил герцог. – И готовы сделать это на глазах всего Лондона. Собираетесь ли в таком случае заранее объявить о казни?
– Несомненно, – не задумываясь подтвердил Стиблстич. – Как же еще можно доказать криминальному элементу всю серьезность последствий нападения на аристократов? Поставить на вид невозможность оспаривать наказание, назначенное справедливыми и милосердными судебными органами? Только так удастся успокоить мятежные умы, замышляющие новые беспорядки.
– Большинство заключенных, как вам известно, прежде служили в Королевском морском флоте, – ровным голосом констатировал герцог и помолчал, выжидая, пока комментарий проникнет в сознание собеседников. – Среди них есть и осужденные за сущую малость: кто-то, например, украл буханку хлеба, потому что голодал.
Даже Стиблстич знал, что бывшие солдаты представляли серьезную проблему для страны.
– О ветеранах должны заботиться родные графства, – вяло отмахнулся он. К сожалению, жизнь показала, что родные графства оказались не в состоянии прокормить инвалида на костылях или того, кто вернулся с войны с одной рукой и одним глазом.
– Давайте попытаемся представить, что почувствуют и подумают жители Лондона, увидев пожар на Темзе.
Стиблстич немедленно заглотнул приманку.
– Лондонцы обожают хорошую казнь! Когда на Тайберне вешают убийцу, поглазеть собираются толпы. А уж если обещают четвертование, то на площади и вообще не протолкнуться.
– Но, как вам известно, на кораблях нет убийц, – спокойно возразил Элайджа. – Убийц давно повесили, на радость зевакам. Серьезные преступники никогда не попадают в плавучие тюрьмы, это место для несчастных, которых судьба толкнула на воровство.
– Грабители! – ядовито заклеймил Стиблстич. – Нападают, бьют, отнимают деньги и вещи. Как правило, у слабых и пожилых. Старушку обчистят – даже глазом не моргнут!
– Горожане будут смотреть с берега, в этом сомневаться не приходится, – продолжал Элайджа. – И страшные вопли от них не спрячешь.
Глаза Чивер-Читлсфорда блеснули.
– Люди окажутся в западне, в трюмах, и туда неминуемо начнет проникать ядовитый дым. Полагаю, действо будет подозрительно напоминать публичное сожжение ведьм, так популярное в дикие времена, в годы правления королевы Марии, которую не напрасно прозвали Марией Кровавой. Боюсь, история уже знает печальные примеры.
– Сомневаюсь… – попытался перебить Стиблстич, однако Элайджа продолжал говорить веско, напористо:
– Заключенные начнут кричать, огонь безжалостно охватит все судно. У каждого из стоящих на берегу зрителей среди мучеников наверняка окажется хотя бы один знакомый, а то и родственник. Матери бросятся в воду. Поднимется страшный, ни с чем не сравнимый вой.
Губы Чивер-Читлсфорда превратились в тонкую, едва заметную линию.
– О да, ужасно. Крики и вой. – Герцог скрестил руки на груди. – Полагаю, сожжение плавучей тюрьмы останется в истории как важнейшее событие правления короля Георга Третьего. Подобное зрелище никогда не забудется. Каждый, кто окажется на берегу и собственными глазами увидит жестокое массовое убийство, до конца своих дней будет с болью о нем рассказывать. – Элайджа резко повернулся к Чйвер-Читлсфорду: – Сознает ли король, что одним-единственным поступком навеки застолбит себе место в истории человечества?
Вопрос о месте в истории премьер-министра Питта, не говоря уже о роли самого Чивер-Читлсфорда, повис в воздухе.
– Сомневаюсь, – коротко ответил последний.
– Да я сомневаюсь, что события развернутся так драматично, как вы предрекаете! – взорвался Стиблстич. – Разговорами о матерях и воплях нетрудно добиться слез. И все же правда заключается в том, что жители Лондона не прочь посмотреть на казнь!
– Возможно. Народ любит наблюдать, как вешают пойманного и сознавшегося в преступлении бандита. Странно, но все злодеи каким-то образом дают письменные признательные показания– даже те, кто не в состоянии нацарапать собственное имя. Но подвергать медленной, мучительной, жестокой агонии несчастных, прикованных к стене за кражу куска хлеба или миски супа?..
Чивер-Читлсфорд откашлялся.
– Не сомневаюсь, иное решение не замедлит появиться.
Элайджа не позволил себе выказать даже намека на удовлетворение. Уже случалось, что, выиграв спор, он уступал позиции лишь потому, что противник замечал радость победы.
Чивер-Читлсфорд смотрел холодными, как старинные монеты, непроницаемыми глазами. И все же герцог не сомневался, что сумел добиться своего: Чивер-Читлсфорд не допустит сожжения. Он многозначительно перевел взгляд с одного из собеседников на другого.
– Политиков обычно судят по их окружению. Лишь самые честные и неподкупные способны противостоять катастрофическим замыслам.
– Ничего катастрофического! – возразил Стиблстич. Теперь, когда он понял, что проиграл, голос утратил прежнюю энергию и силу, а сам лорд не скрывал разочарования: уж кто-кто, а он-то с удовольствием постоял бы на берегу, наблюдая за пожаром.
– Предлагаю изучить возможность высылки мелких преступников в Австралию, – заявил герцог. – Огромная пустая страна, к тому же очень далекая. – Не заметив на лицах оппонентов одобрения, он добавил: – В будущем процветающая колония сможет приносить казне солидный доход в виде налогов.
Чивер-Читлсфорд глубоко задумался.
Внезапно Элайдже захотелось как можно скорее избавиться от жестоких хищников, способных всерьез обсуждать массовое сожжение – так, будто нечто подобное действительно может произойти в цивилизованной стране. Гнев уступил место усталости и истощению.
Он поклонился:
– Боюсь, вам придется меня простить, джентльмены.
Мне предстоит срочная встреча.
– Да-да, конечно, – пробормотал Чивер-Читлсфорд.
Наконец незваные гости освободили библиотеку от своего навязчивого присутствия и вышли в холл. Элайджа услышал раздраженный голос Стиблстича:
– Разумеется, у Бомона срочная встреча. Еще бы! Говорят, он подхватил дурную болезнь. Нетрудно догадаться, где именно, достаточно вспомнить отца. Яблоко от яблони… я всегда это знал.
За посетителями закрылась входная дверь, и отвратительное брюзжание наконец стихло.
Элайджа и бровью не повел.
В голове шумело, словно рядом с утеса срывался поток. Усталость навалилась неподъемным грузом, ноги отяжелели, как будто внезапно налились свинцом.
Прилечь, отдохнуть.
Однако расстояние от библиотеки до спальни наверху казалось непреодолимым.
Нельзя показываться Джемме в таком состоянии.
Элайджа заставил себя двигаться и услышал; как сердито забилось сердце. Тело требовало покоя и стремилось погрузиться во тьму, которая настойчиво подступала со всех сторон.
Медленно, с трудом переставляя ноги, герцог поднялся по лестнице. Вошел в спальню, закрыл за собой дверь и прислонился к косяку. Зрение подводило, и стены почему-то равномерно покачивались.
В голове мелькнуло опасение, что на этот раз проснуться не удастся. Так плохо он чувствовал себя лишь раз, несколько лет назад, когда обморок случился в палате лордов. Волной накатило сожаление, однако Элайджа не позволил себе уступить слабости. К счастью, удалось провести с Джеммой чудесную ночь.
Он оторвался от дверного косяка, сделал шаг, потом еще один. До кровати оставалось всего несколько футов. Стены потемнели и поплыли, как будто прочное дерево внезапно уступило тлению. Сердце споткнулось раз, еще раз, пропустило удар.
Он рванулся вперед. Если суждено умереть сейчас, необходимо встретить конец прилично и достойно, в собственной постели. Чувствуя, что преодолел высокую гору, Элайджа все-таки добрался до края кровати. Выставил руки и позволил себе упасть навзничь.
Потом собрался с силами и медленно перевернулся.
И вот, наконец, когда герцог оказался в постели одетым для официального приема и позволил себе привычно погрузиться в знакомую тьму, явилась мысль об отце. Почти всю сознательную жизнь Элайджа ненавидел его и за вульгарную смерть, и за вульгарную жизнь. Судьба старшего Бомона определила его собственную судьбу.
И все же если бы отец не вел себя столь вызывающе аморально, разве смог бы сам он стать тем человеком, к которому политики приезжают за советом, прежде чем принять жестокое решение?
Вряд ли. Скорее всего, подобно остальным аристократам, он унаследовал бы герцогский титул, регулярно кочевал из поместья в лондонский дом и обратно, выбрал бы герцогиню и мать будущего наследника и прошел отведенный судьбой путь от колыбели до могилы, не задумываясь ни о силе собственных слов, ни о смысле жизни.
Ответ принес умиротворение. Отец умер молодым, и оттого Элайджа постоянно чувствовал, как угрожающе несется время. Он сознавал, что стоит на краю пропасти, и упорно, самоотверженно работал, нередко добиваясь предотвращения несправедливости по отношению к бедным и нуждающимся в помощи.
Он даже успел вернуть Джемму из Парижа и провести рядом с любимой счастливую, восхитительно красивую ночь. А отцу так и не удалось познать настоящую любовь.
Покойный герцог жил в доме, украшенном портретами обезглавленных людей. А ему посчастливилось прожить последний год под одной крышей с Джеммой.
С блаженной улыбкой на губах герцог Бомон погрузился в небытие.
Глава 22
Элайджа страшно удивился собственному пробуждению, однако присутствие жены воспринял как нечто естественное и само собой разумеющееся. Джемма стояла возле кровати, в упор смотрела на него огромными, полными ужаса глазами и, рыдая, без конца повторяла его имя.
– Все в порядке, – успокоил ее герцог, с трудом ворочая языком. – Кажется, я вернулся.
Джемма судорожно сжала его руку.
– Какая же я дура! Я думала, приступы случаются… я совсем забыла. Это оттого, что мы…
– Нет! – поспешил опровергнуть Элайджа. – Дело в том, что утром явился Стиблстич.
Она судорожно перевела дух и с видимым трудом сдержалась, чтобы тут же не начать умолять его покинуть парламент.
– Позволь, я хотя бы приду в себя, – попросил Элайджа. – Сейчас выпью отвар, который Викери уже наверняка приготовил, и немного посплю.
Джемма молча кивнула и выпустила руку. А спустя час герцог Бомон встал с постели почти здоровым: головная боль прошла, и лишь в душе осталась щемящая боль сожаления.
Жену он нашел в библиотеке. Джемма сидела, неподвижно глядя на пустую шахматную доску. Решала задачу в уме? Вряд ли. Элайджа прикоснулся губами к ее душистым волосам.
– Не хочешь немного прогуляться?
Джемма подняла на него полные слез глаза.
– Прости, мне очень жаль, что так случилось, – беспомощно произнес герцог.
– С удовольствием, но только не рядом с домом. Не хочу видеть ни соседей, ни знакомых.
– А как насчет сада, в котором находятся римские термы? – предложил Элайджа. – Мы ведь пообещали друг другу, что непременно туда вернемся.
Грустная правда предстала со всей очевидностью: если не поехать сейчас, то другого случая может и не представиться.
Опытные слуги понимали, что путаться под ногами у господ не время. Не встретив ни единой души, герцог и герцогиня сели в экипаж, и Джемма, словно раненая птица, прижалась к плечу мужа. Дорога прошла в унылом молчании, спустя полчаса показалась знакомая белая стена.
Моросил дождь – мелкий, но жизнеутверждающий, и весна выглядела еще моложе и зеленее. Каждый листик сиял новизной и блестел, словно свежая краска не успела высохнуть. Даже дневной свет казался изумрудным.
Маленький «монах» молчаливо и невозмутимо впустил посетителей. Разница заключалась лишь в том, что он глубоко надвинул клобук и рассмотреть удалось лишь нос. Нос согласно кивнул, услышав, что гости хотят погулять по саду, и его хозяин бесшумно скрылся среди облупленных колонн.
– Что это за человек? – удивленно спросил Элайджа. – Тебе о нем ничего не известно? Почему именно он обслуживает термы?
– Их здесь пятеро, – ответила Джемма. Ее голос звучал неестественно: она все еще сдерживала слезы. – И все занимаются только бассейном.
– Заметно, что территория никого не интересует.
Сад выглядел не менее запущенным, чем здание. Они медленно пошли по дорожке, с трудом пробивавшейся сквозь разросшиеся кусты. Цветущие лианы свисали со стен подобно попонам, безжалостно разрушая то, что не удалось уничтожить времени.
Стволы деревьев блестели от дождя, а ветки отражались в прозрачных лужах.
– Наверное, здешние обитатели проводят время в молитвах, – заметила Джемма после молчания столь долгого, что Элайджа успел забыть о том, что задал вопрос.
– И кому же молятся? Аполлону?
– Богу исцеления. – На ее рукав неожиданно легла ладонь. – О, Элайджа! Как по-твоему, было бы безумием попросить их помолиться за тебя? – Она остановилась, словно собиралась вернуться.
Он нежно поцеловал жену в лоб.
– Безумие чистой воды. Не думаю, что кто-то осмелится выпрашивать у Аполлона милость. Да, он подарил людям медицину, но не подряжался вылечить лорда Пидлтона от подагры.
– Но в твоем случае речь идет вовсе не о подагре в легкой степени, – сдержанно возразила Джемма.
– Во всяком случае, узнать никто не запрещает.
Но она уже задумалась всерьез.
– Вопрос лишь в том, когда следует остановиться. Если обратиться за помощью к этим странным монахам, значит, придется заказывать молебен у кого-нибудь из священнослужителей.
– У архиепископа, никак не меньше, – заключил Элайджа. Вопреки логике он внезапно почувствовал себя необыкновенно счастливым.
Джемма нахмурилась:
– Не смей насмехаться!
– Я сегодня не умер, – жизнерадостно ответил герцог. – Гуляю с тобой по сказочному саду, и ты даже сняла перчатки, а потому ничто не мешает мне поцеловать твои очаровательные пальчики. – Он тут же подкрепил слова действием. – И восхитительный ротик. – Еще один поцелуй. – У тебя прелестные губы, – прошептал он, когда снова смог говорить. Пухлые и мягкие. Даже хочется укусить.
Ответом послужила ослепительная белозубая улыбка, и за ней последовал новый поцелуй. Невозможно чувствовать себя несчастным, целуя роскошную женщину, а потому настроение заметно улучшилось.
Джемма страстно обняла мужа и, кажется, даже не заметила, когда пелерина расстегнулась, лишь почувствовала, как под нее своевольно проникли жадные руки.
Элайджа едва не застонал вслух. Щедрый вес полной груди сводил с ума. К тому же не составляло особого труда убрать с дороги скрывавшую первозданную красоту тонкую гофрированную ткань.
В саду царило безмолвие. Они зашли далеко, так что термы исчезли из виду. С улицы не доносилось ни звука, и только жаворонок радостно заливался, празднуя окончание дождя. Если с момента сотворения мира и случались мгновения, когда сам Бог велел мужчине превратиться в Адама и любить свою Еву, то сейчас такой миг настал. Элайджа без колебаний увлек Джемму в сторону и посадил на узкую скамейку возле дорожки. Она негромко вскрикнула – возможно, недовольный возглас имел некоторое отношение к блестевшей от дождя холодной мраморной поверхности.
Не обращая внимания на протесты, герцог опустился на колени, провел ладонью по мягкой округлости груди и тут же повторил маршрут губами. Джемма открыто возмутилась, даже потянула за волосы, однако он чувствовал себя полным сил первобытным самцом и наслаждался с неистовой страстью, вместившей и горе, и радость. Он знал неповторимое тело жены, знал ее незамутненную душу, а потому обвил руками талию в тот самый момент, когда Джемма уступила жарким ласкам, откинула голову и тихо застонала.
Шелковистая кожа по вкусу напоминала молоко и мед, все самое сладкое, самое чистое, что способен предложить мир. Элайджа слегка укусил; ответный вздох отозвался волной нежности.
– Милая, – пробормотал он, опуская надоедливый корсаж еще ниже, чтобы добраться до левой груди. – Ты меня убиваешь.
Джемма замерла.
– Да нет, не в прямом смысле, глупая. – Он снова легонько укусил ее и тут же лизнул, вымаливая прощение за обидное слово.
– Не обзывайся, – немедленно прореагировала Джемма, однако голос звучал томно, сладко. Сомнений не оставалось: герцогиня жаждала продолжения не меньше, чем он сам. А он еще не умер. Да, он еще очень даже жив!
Элайджа гладил, целовал и кусал Джемму до тех пор, пока любимая не задрожала и вместо того, чтобы оттолкнуть его, прижалась к нему и схватила за плечи. И в этот миг он внезапно оборвал дерзкие ласки и встал.
– Пора идти, любовь моя. – Он сжал безвольную руку и поднял Джемму с мокрой скамейки, наслаждаясь необыкновенным зрелищем: пышные юбки выразительно контрастировали с обнаженной грудью, подернутыми поволокой глазами и алыми губами.
– Ч-что?
Невозможно было представить картину более восхитительную, чем выражение отчаяния на прелестном раскрасневшемся личике. Блестящая, умная, утонченная герцогиня Бомон жаждала лишь одного: продолжения наслаждения. Вожделение заставило забыть о шахматах, логике и прочих высоких и сложных материях, ставших для нее родной стихией. Элайджа милостиво подарил ей еще один поцелуй, чтобы удостовериться в победе, и увлек жену в таинственную глубину старого сада.
После утреннего дождя в воздухе еще висел легкий туман, однако дымка не помешала рассмотреть, что дорожка заканчивалась небольшой круглой площадкой со статуей в центре. Замечательно. Главное – не позволить возлюбленной задуматься. Не прошло и мгновения, как Джемма уже лежала на предусмотрительно расстеленном камзоле, для надёжности покрытом пелериной. Элайджа скинул башмаки, хотя Джемма этого даже не заметила.
– Только один поцелуй, – предупредила герцогиня; начиная приходить в себя. – Ничего не имею против поцелуев, Хотя все это ужасно…
Действовать приходилось быстро, а потому Элайджа сунул руку под ее юбки. Сокровенная глубина оказалась мягкой и влажной, а легкий сладострастный стон с успехом заменил все тревожные слова, которые пыталась произнести испуганная нимфа. Стоило ей открыть рот, как наступление становилось смелее и глубже. Легкое прикосновение сменялось настойчивым, уверенным поглаживанием. В перерывах между глубокими вздохами Джемме каким-то чудесным образом удавалось смешно, бессвязно восклицать:
– Нельзя!
– Это дождь?
– Нет!
Однако рука Элайджи невозмутимо и настойчиво продолжала волновать, ласкать и дразнить, а губы ловили каждый стон, каждый вскрик – до тех пор, пока Джемма не начала нетерпеливо ерзать.
И все же он выжидал… тянул время… лениво шевелил пальцами, продолжая испытывать любимую прикосновением, которому она не имела сил противостоять.
Снова пошел дождь: природа, должно быть, намеревалась охладить пыл любовников. Джемма перестала перечить и теперь лишь повторяла драгоценное имя – снова и снова, как песню. Беззащитность отозвалась нестерпимым страстным порывом. Не размениваясь на мелочи, Элайджа приподнял юбки и нырнул в сладкую темноту, чтобы не только руками, но и губами ощутить дрожь ответного желания. Джемма запустила пальцы в его волосы и не смогла сдержать блаженного возгласа.
– Милый! – воскликнула она, но договорить не смогла. Неодолимая сила подхватила ее и понесла в далекий чудесный мир.
Наконец-то настал счастливый и решительный миг – Элайджа стремительно вошел в долгожданное лоно. Мягкое шелковистое объятие отозвалось хриплым, похожим на рычание стоном.
И вдруг…
– Меня беспокоит твое сердце, – произнесла Джемма.
Он посмотрел вниз и встретил тревожный, испуганный взгляд широко открытых глаз. Настойчиво накрыл губами ее губы и заставил замолчать.
– В жизни не чувствовал себя лучше. Знаешь, что мне нравится больше всего? – Он без церемоний продвинулся глубже, и любимая негромко застонала. – Сегодня ты не собиралась раздеваться.
– Разумеется, не собиралась. – Джемма выгнулась, пытаясь оказаться ближе, и Элайджа едва не забыл, о чем думал и говорил. – Здесь нельзя раздеваться, – продолжила она не слишком убедительно.
– Когда собираешься предстать обнаженной, то непременно душишься.
– Да, – подтвердила она и, идеально выбрав момент, подалась вперед.
– Так вот, больше всего мне нравится, когда ты не душишься. Твой аромат лучше самых дорогих духов, – прошептал он ей на ухо. – Пахнешь чистым дождем и горячей женщиной.
– Элайджа! – Джемма попыталась возмутиться, а потому он предпочел просто не обращать на возглас внимания.
– Ну а сейчас… – Он снова прильнул к ее уху и подробно изложил, что именно собирается предпринять. Поскольку выражения оказались безрассудно смелыми, смягчил их поцелуями, да такими сладкими, что вновь ощутил легкую нервозность. Право, занятия любовью не предусматривают столь высокую степень… любви.
Отбросив странную мысль, Элайджа откинул голову и принялся мерно двигаться. Но даже в тот момент, когда, ощутив мощный напор, возлюбленная изумленно вскрикнула, пальцы продолжали судорожно сжимать плечи, а в голосе слышался страх.
Элайджа открыл глаза.
– Джемма…
– Я боюсь за тебя, – выдохнула она. На носу и в волосах сияли капли дождя, и прекраснее ее не было никого в целом свете. Останавливаться отчаянно не хотелось, и, чтобы убедиться в собственной безоговорочной власти, он продвинулся вперед еще немного.
Джемма тут же глубоко вздохнула и крепче вцепилась в плечи мужа.
– Я весь покрылся потом, – признался Элайджа и замер.
– Это плохо? – Ее глаза снова округлились.
– Нет! Как раз очень хорошо. Помнишь, я говорил, что регулярная нагрузка помогает сердцу?
– Да, но это не…
– Именно то, что требуется. Если сейчас меня остановить, то организм испытает шок.
Джемма нахмурилась.
– Сердце работает ровно, – заверил ее Элайджа. – Вот, попробуй сама.
Маленькие ладошки прижались к его груди.
– Ничего не чувствую! – в ужасе воскликнула она.
Элайджа с сожалением покачал головой, освободился, встал и снял рубашку. Джемме определенно нравилось на него смотреть: глаза потемнели, а в глубине зрачков вспыхнули искры. Элайджа быстро вернулся в ее горячие объятия.
