Текст книги "Последняя охота"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

– Это верно, – невольно поддержал Михаил. – Спешка – общая беда!

– Скажи, у тебя-то проруха с пацаном, которого под «вышку» сунул, единственная была или другие случались? – спросил Влас.

– Знаешь, поначалу туго шло. Ломал дрова. Меня поправляли, учили, подсказывали. На третьем году, помнится, даже хотел совсем оставить следствие, уйти из милиции. Но меня уговорили остаться. Убедили. Я дал себе год. Поверишь, даже во сне продолжал раскручивать дела, искать виновных. Короче, заболел своей работой. И пошло. Я боялся похвал и благодарностей за результаты. Предпочитал молчаливое одобрение.

– Если б тебе еще приплачивали, пусть молча, тогда понятно было. Но вкалывать дарма да еще подставлять себя, как ты, – совсем безмозгло! – глянул Влас на Смирнова.

– Я работал! И ни о чем не жалею. Вот ты распинаешься, как вы помогали семье адвоката! Облагодетельствовали! Нечего сказать! Убили человека ни за что, а потом судите, какие у него дети! Подбиваете, сколько в них вложили! Да если б он жил, не нужна стала б и помощь. Самого живого отца не замените деньгами!

– Кто бы вякал, но не ты! Сына своего друга угробил! Взрослого! А нас забрызгал? Вот тебе точно ни прощения, ни пощады нет!

Михаила словно кто за шиворот сорвал. Он быстро встал и, не оглядываясь, ничего не говоря, пошел от Власа.

«Беги, гад лягавый! Мне, тогда еще мальчишке, всю жизнь изувечил. В первый раз я лажанулся. Никого не убил. Банк тряхнули! И за это отняли все. Меня никто не простил. Даже свои. Почему ж ты ждешь прощения? Чем лучше других?» – думал Меченый, глядя вслед Смирнову.

Шло время. Условники работали на заводе, где мало что менялось. Они свыклись с двумя новичками из поселка. Те и впрямь оказались непритязательными. Александр через две недели восстановил трактор и чистил на нем дорогу, привозил из поселка все необходимое, даже почту. Но зима на Сахалине всегда была непредсказуема, как капризная женщина. Едва минуло Рождество, ударили свирепые морозы. Термометры зашкаливало за сорок. Влас уже не мог присесть в дизельной, скамейка обжигала холодом. Он топтался вокруг движка, чтобы не примерзнуть к бетонному полу, грел руки дыханием. Находиться здесь до ночи не было сил. Мороз леденил саму душу. Нелегко приходилось и Дамиру с Михаилом. В цехах – холод, сырость, но изменить ничего нельзя. Спасались в бытовке, где можно было глотнуть наспех чаю, отогреть онемевшие руки и ноги, но все это ненадолго.

– Ребята, разгрузите сани! Саша минтаевую икру привез! – слышат от дверей и бегом наружу.

Пока уложили ящики с икрой в штабель, прихватило водяные фильтры. Наросла корка льда на сетках.

– Ребята! Живее!

Так вот и не приметили черную тучу, поднявшуюся над сопками. Не увидели поземки, лизнувшей крыши жестким языком. Ветер крепчал с каждой минутой, а через час сорвался самим чертом: смешал почерневшее небо с сугробами и обрушился на все живое, хохоча страшно над головами, крышами, вообще всюду, где мог достать.

– Пурга! – ахнула Полина, выглянув из цеха.

Она едва приоткрыла дверь. Порыв ветра рванул внезапно, открыл двери настежь. Женщина не успела разжать ладонь, не отпустила ручку двери, и ее, словно пушинку, сорвало ветром, понесло куда-то в снег, подальше от цеха. Устоять на ногах не каждому дано в такую пору. Не всякий мужчина рискнет выглянуть наружу. Дамир увидел и, крикнув Михаила, выскочил из цеха.

– Куда вас понесло? – услышали за спинами запоздалое. Кто кричал? Вокруг снег и ветер, они хлещут покруче целой банды. Снег слепит, обдирает, колет лицо и шею миллионами игл, ветер валит с ног. Дышать нечем. На бровях и ресницах мигом появились сосульки.

– Где Дамир? – протягивает руку Смирнов и видит ее лишь до локтя, ног не приметил совсем, узрел себя только по пояс. – Где я? Дамир! Михаил звал стукача, но в ответ – лишь рев ветра, хохот разгулявшегося бурана.

– Полина!

Кричит Михаил, зовет, не видя и не зная, куда идти в этом месиве снега и ветра.

«Назад! В цех!» – решает Смирнов. Но где он? Согнувшись чуть ли не пополам, сделал десяток шагов, наступил на что-то. Нагнулся рассмотреть, а это Полина пытается встать из сугроба. Ее валит ветер. Михаил только теперь понял, что шел в обратном направлении. Вырвал бабу из снега, потащил за собой, держа за руку. Новый порыв пурги чуть не вырвал Полину. У нее нет сил идти.

– Где ж этот цех? Сколько идем, его все нет! – злится Смирнов, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь.

Вот ударился обо что-то. Угол дома. Чей он, ничего не понятно. Ощупал. Бревно. Пошел вдоль, пытаясь попасть на крыльцо. Нашарил окно. Стучит в окно, прильнув к стеклу. Да это ж Лидино окно. Ее нет дома, она в цехе.

«Выходит, я домой пришел. Вот тут, в десятке шагов, наше крыльцо!» – тащит Полину к ступеням.

– Вот они! – чуть не плачет мужик от радости.

Он резко дернул на себя двери. Завел бабу в коридор и только здесь увидел, что лицо и руки женщины обморожены.

– Нельзя к теплу. Снег нужен, – с трудом раздирает губы Полина.

«Как там Дамир? – думает Михаил. – Вряд ли сумеет сам вернуться в цех. Надо найти его».

Он наскреб снегу с крыльца, помог женщине оттереть руки.

– Полина! Дамира надо найти. Он замерзнет. За тобой пошел, а ветром его отбросило от меня.

– Куда пойдешь? Сам погибнешь. У нас буран – беда! – с трудом выговаривает баба. – Димку дождись Золотарева. Он всех разыщет сам. Он придет.

– Пока он заявится, Дамир замерзнет! – Подбросил дров в печь, поставил чайник, снял с гвоздя куртку.

– Не добавляй горя, потом тебя искать придется. Легко ли теперь? Один не ходи…

Михаил постучал в перегородку, но Влас не отозвался.

«Значит, в дизельной сидит», – решил Смирнов и понял, что помощи ждать неоткуда.

Он вышел на крыльцо. Ни одного дома не видно, вокруг – ни души, лишь обледенелая пурга и стоны ветра. Как не хочется снова идти наугад, в непогодь. Смирнов спускается со ступеней и упирается плечом в кого-то.

– Мишка, ты? Куда черти несут?

– Дамира найти нужно!

– Чего искать? Он в цехе! Я только его видел! Сам приполз! За тебя просил. Вот Полину не нашли, – говорит Золотарев.

– Она у нас. Я привел…

– Слава Богу! Теперь Власу помочь бы! К нему я не успел. Если крышу дизельной не сорвало, живой будет. Но ее каждый год уносит пурга на реку.

– Твою мать! – выругался Смирнов. – Давай к нему?

– Полину домой отведу. Федька с внуками с ума сходят.

Вдвоем они отвели домой женщину.

– За мной ступай! След в след! Понял? – Золотарев пошел вперед. Михаил, едва различая его спину, старался не отставать.

Пока шли к дизельной, трижды выдергивал Дмитрий Мишку из сугробов, куда его вбивал буран.

– Пока на месте! – сказал Золотарев о крыше дизельной. Михаил ничего не увидел.

Влас заправлял движок и, приметив Смирнова с Дмитрием, удивился:

– Вы чего возникли?

– За тобой! Иди домой, пока жив. Глуши керосинку. Я отведу тебя!

– Чего?! Я что тебе – пидер? Сам не смогу?

– Кончай болтать! В пурге не до бахвальства! Пошли!

– Ты чё, в натуре? Да я на Колыме в такой пурге выживал, что вам и не снилось! – рассмеялся Меченый. – За меня не ссыте! Не такое продышал, а вот поселковые! Они где? Те, двое? Их в дороге пурга могла прихватить.

– Позвонить нужно. Узнаем, может, догадались вернуться вовремя?

– Смотайся, брякни им. Все ж спокойнее будет. Не приведись, в дороге их настигло, тогда искать их придется!

Михаил выглянул в оконце, и на душе тоскливо стало.

– Не дай Бог такой беды – искать людей в пурге.

– Тогда я пошел. Вдруг не окажется их, придется ехать. Вы уж со мной. Одному не справиться, – вышел Золотарев.

– А ты чего торчишь? Хиляй на хазу!

– Димку подожду. Вдруг понадоблюсь?

– Сами справимся, если что, – бросил Влас через плечо хмуро и завел движок, включив рубильник. – Во погодка! Самая фартовая! В такую канитель только из зон линять! Слышь, лягавый? Пурга – подарок кентам!

Михаил невольно съежился:

– И что, выживали?

– В буран только мусора откидываются. Из наших ни один не ожмурился!

– Не верю! – отозвался Смирнов.

– Ну и хрен с тобой! Это не лажа! Верняк! – глянул на вернувшегося Дмитрия.

У него лицо перекошено.

– Живее! Вот уж не думал, они и впрямь сюда пошли. Нет их дома. Мать услышала, что и сюда не пришли, аж заголосила.

– Где ж их искать теперь? – ахнул Мишка.

– По дороге или поблизости. Собак возьмем. На кобыле поедем. Так надо! – пресек взглядом Власа и Смирнова.

– Вперед! Ну, кляча лохмоногая! Шустри, покуда под хвостом не заледенело! – вытаскивал Влас кобылу из сугробов. Сзади выталкивали сани Михаил и Дмитрий.

– Где эта дорога? – вытирал Смирнов взмокший лоб.

– Кобыла идет за собаками, те дорогу знают, не собьются.

– А Валька с Сашкой? Их найдут?

– Должны! Нам без них нельзя возвращаться. Понимаешь? Наши они! Мы не бросаем. Вперед! Давай! – надавили плечами.

Сани лениво перевалили очередной сугроб. Десяток метров дороги прошла лошадь, и снова перемет. Кобыле не хочется лезть в снег по самое брюхо, но люди заставляют. Тянут ее, подталкивают, ругают и уговаривают…

Сколько теперь прошли? Который час? Никто не знал. Одежда взмокла. На лицах и волосах рыжие сосульки. Куртки коробами стоят.

– Шевелись, родимая! – дергает Влас клячу так, что та оседает на колени. И рада бы быстрее, но по такому снегу не разгонишься.

Золотарев угадывает дорогу по-своему, по снежным отвалам по сторонам. Вот ведь чистил Сашка трактором, отвалы слегка просматриваются в перерывах между снежными порывами. Увидел их, обрадовался: никуда с дороги не ушли.

– Ищи, Тузик! Шарик, ищи! – приказывает собакам. Те тоже устали, на шерсти комочки заледеневшего снега. Но хозяин не хочет этого замечать. Снег набился меж пальцев у собак, надо бы выкусать, но хозяин торопит. И псы снова бегут, обгоняя людей, клячу.

Люди часто падают в снег. Подталкивают сани, а тут кобыла их сдернет, вот и летят в сугроб носом. Даже выругаться некогда.

– Хиляй, чувишка! Не стой, как лягавый в засаде. Ну, шевели трандой, старая задница! – теряет терпение Влас, но кляча уперлась, косит глазом на обочину, фыркает и ни с места.

Собаки лаем изошлись, скучились, но люди не видят и не слышат.

Вот Тузик подскочил к Димке, вцепился зубами в штанину, поволок к обочине с рыком. Золотарев подошел, глянул и заорал так, что Влас услышал:

– Стой! Нашли!

Сашка сидел рядом с сестрой, закрыв глаза. Казалось, они присели передохнуть. Лица обоих белые, как снег.

– Уснули?

– Замерзли! – вырвалось у Власа на отчаянии.

Он выхватил из снега Валентину, понес к саням, оседая в сугробах.

– Валька! Ну, одыбайся! Ты ж в гости ко мне обещалась! Иль посеяла? Я ждал тебя, глупая! Не тронул бы, не обидел! Чего ж не возникла? Иль побрезговала, мной? Не линяй от меня! Даже если есть у тебя кто-то, дыши с ним! Слышь? – охрип голос.

Он оттирал девушку снегом, не доверив ее никому. Дмитрий со Смирновым пытались привести в чувства Сашку, но тот не поддавался.

– Мать твою! Ожмурились! С концами откинулись оба! – закричал Влас, обезумев.

Дмитрий хлестал по щекам Сашку:

– Очнись, проснись же ты! Ведь не приезжий! Сколько буранов пережил? Как же я твоим старикам в глаза гляну?

– Эх! Единый выход посеяли! Теперь бы хоть по глотку водки им влить. Коль живы, вмиг дыхание сыщется! – вспомнил Меченый.

– Водки нет, а спирт имеется. На всякий случай взял! – достал Дмитрий маленькую бутылку. – Влас, открой ей рот!

Золотарев влил спирт осторожно, боялся, как бы и вовсе не убить Вальку. Знал, что та не выпивала никогда.

– Не трясись! Налей нормально, чего цедишь? – не выдержал Влас и, взяв у Золотарева спирт, влил с хороший глоток.

И чудо… Девчонка дернулась, закрутила головой, открыла рот в немом крике. Влас повернул ее лицом вниз:

– Теперь хоть блюй, хоть кашляй, дышать будешь! Это как два пальца…

С Сашкой справился Золотарев. Влил, не боясь, все ж мужчина! Тот, словно его судорогой свело, весь напрягся, лицо перекосила боль.

– Кормой кверху поверните, чтоб не задохнулся. Видать, спирт эти слабаки и не нюхали. Тоже мне – северяне! – смеялся Меченый, заметив, что Валентина пытается шевелиться. Он повернул ее на бок.

Она смотрела, не понимая, где она, что с ней.

– Одыбайся. Валюха-горюха! Чего средь дороги в пургу отдыхать села?

– Валя! Ну как ты? – подошел Михаил, но тут же подскочил от неожиданности.

За спиной кричал Сашка. Нестерпимо горело обожженное спиртом горло. Дышать стало больно. Влас, не спрашивая, снял с Золотарева шарф, обвязав нос и рот Сашки. Тот постепенно успокоился.

– Ну что? Домой их отвезем иль к нам? – размышлял вслух Золотарев.

– До поселка, а потом назад? Не лучше ли враз повернуть? – отозвался Влас.

– А родители? Их старики? Они с ума сойдут, не увидев своих! – не согласился Золотарев.

– Как думаешь, сколько тут до поселка? – спросил Михаил.

– Километра два, не больше…

– Туда, потом оттуда, хватит ли сил у нас?

– Чудак! Из поселка мы уже налегке поедем. А вот с ними до завода хорошо, если к ночи вернемся.

– Тогда решай сам. Пахань! Разрешаю!

– А чего мудрить? Давай Саньку в сани! – предложил Дмитрий.

Втроем они кое-как перетащили парня и, усадив рядом с сестрой, продолжили путь в поселок. В сани загнали собак, чтоб грели и не давали заснуть.

Теперь уже Влас не материл клячу. Время от времени подскакивал к саням взглянуть, как там Валюха. Он подмаргивал, но девушка не видела.

В поселок они въехали под восторженный лай собак. Здесь пурга не свирепствовала так жестоко, как на открытом месте. И кобыла сама тянула сани, бежала трусцой по расчищенной дороге, которую не успел перемести снег.

– Сюда сворачивай! – указала Валя Власу. – А теперь давайте ворота откроем! – попыталась встать на ноги, но не смогла.

Валю и Сашку завели в дом. Влас хотел уйти сразу, но девушка не отпустила:

– Оставайтесь! Куда вы? Позвоним на завод, скажем, что переждете пургу у нас. Не надо рисковать! – глянула на Дмитрия просяще.

– Конечно! Да и не отпустим мы вас! Вон дед уже конягу в сарай завел, закрыл ворота. Нет вам нынче пути. Ождите пургу в тепле. Дом у нас большой – места всем хватит! – радовалась мать спасенных.

– Вон телефон! Позвоните на завод!

– Нина! Это я! Да, из поселка! Конечно! Все в порядке. Не беспокойся. Я у них дома, предлагают пургу переждать. Тоже так думаю. Ну ты не тревожься. Чуть уляжется, сразу заявимся. Хорошо! Тогда спокойной ночи…

Дмитрий, наскоро поужинав, лег спать на теплой лежанке.

Сашка с отцом тут же пошел в баню. Валентина, выбрав им по венику, помогла матери убрать со стола и присела поговорить с Власом. Михаил, почувствовав себя лишним, подвинул Золотарева, прилег рядом, но долго не мог уснуть. Ворочался, вспоминая дорогу через пургу.

– Знаешь, Валь, пока ты там у нас вкалывала, суетилась, я не очень-то горел к тебе. А вот сегодня все понял. Дошло. Оттого и струхнул, когда увидел в сугробе. Белая, как из снега, неподвижная. Глаза закрыты. Как испугался, что потерял тебя насовсем, жить расхотелось. Поверишь? Дошло, что люблю!

– Влас, зачем такое? Наверное, на материке куча баб ждет?

– Никого нет. Была одна! Никем мне не стала. Даже на письмо не ответила, – рассказал о Лиле.

– Красивая история, но грустная. Одно мне непонятно: зачем она адрес дала, если знать не хотела?

– Любая баба – загадка. Я и сам не раз этот вопрос задавал себе, – сознался Влас.

– А кроме нее, разве никого нет?

– Что были, все забыли! Сколько лет прошло, кому нужно столько ждать?

– Ну, был бы смысл, – пожала плечами девушка.

– Валюха, ты о чем? Не веришь мне?

– Смешной! Ведь я тоже обожглась. Еще как! – глянула в глаза и сказала жестко: – Потому теперь никому не верю…

– Погоди, а я при чем?

– Ну, сколько тебя знаю? Совсем недолго, а его – с самого детства. С детского сада! В школе вместе учились. Он на год старше меня. Дружить стали с третьего класса. Он был в четвертом. Когда закончил восьмой, в любви объяснился. Все уже знали, что мы встречаемся: и в школе, и родители. Сколько мы с ним мечтали, фантазировали, строили замки нашей будущей жизни. Из него получился бы хороший сказочник, но я тогда и правда дурочкой была. Каждому слову верила, потому что любила.

– А он тебя?

– Говорил, что жить без меня не может, – уронила руки на колени.

– Может, и правда? – спросил Влас.

– Кто много говорит про любовь, у того всегда пустое сердце, но тогда не понимала. Верила ему, как себе. Он – первая любовь моя…

– А что, были и другие?

– После него никому не верю.

– Ну что стряслось? – не унимался Влас.

– Ушел он в армию. С меня слово взял, что дождусь. Писал с полгода, каждый день от него письма шли, а потом как отрезал: ни единой весточки. Я пишу, а он в ответ ни слова. Я к его родителям пришла. Те тоже ничего

не знают, почему мне не пишет. Может, не захотели правду сказать?

– А что случилось?

– Короче, вернулся из армии с женой. Ее с Камчатки привез, где служил.

– Ну и фраер! Чего ж молчал?

– Не знаю!

– А ты его видела?

– Конечно, глянула в глаза, он голову опустил и сказал: «Прости, Валь. Я ее люблю».

– Давно это было?

– Скоро полгода, как он снова уехал на Камчатку. Родители с его женой не ужились. Поехали они обратно. Он долго никому не писал, даже своим. А вот вчера я от него письмо получила. И что думаешь, он снова в любви клянется: мол, прости, заблудился, виноват. С той женщиной не склеилось. Он во всем разочаровался и, если я его не прощу, наложит на себя руки.

– Ну и хрен с ним!

– Я тоже так решила и отнесла письмо его родителям. Те, когда прочли, прибежали к нам. Давай уговаривать, умолять, а я не могу их слушать. Их сын уже обманул меня! Где гарантии, что снова не зацепит какую-нибудь на стороне? Зачем мне нужен кобель? Я им так и сказала. Ох, обиделись, ушли, хлопнув дверью. Ну а я успокоилась. Лучше буду одна жить…

– Подожди, а другие при чем? Все ошибаются, но не кантуются поодиночке. Ты за что себя наказываешь? Никого не наколола. Оглядись! Вот он я! Пусть не принц, но не хуже других. Конечно, старше тебя, но не старик! Ни мужем, ни отцом ни разу не был.

– Влас! Не надо зря! Кончится условка, и где тебя искать?

– Зачем? Я вот он!

– А когда станешь свободным?

– Я всегда птица вольная!

– Видишь! Ты все еще летаешь в облаках, а мне земной, обычный мужик нужен. Бескрылый, но с доброй, чистой душой, чтоб я за него могла быть спокойной и уверенной.

– Я такой и есть!

– Влас, ты вспыхиваешь от каждой новой юбки. А мне нужен, чтоб одну меня любил. Всю жизнь до старости не изменял бы! Ты так не сможешь. Не обижайся, правду говорю. Пусть немного знаю, но увидела все.

– А если обмишурилась?

– Нет! Я не ошиблась. Ты – хороший человек, но не для меня. Ты всем нравишься, но для жизни этого мало. Нет надежности, а это любую отпугнет, даже такую дурочку, как я.

В соседней комнате вязала носки старая женщина. Она, конечно, слышала каждое слово дочки и тихо всхлипывала, жалея, что дети повзрослели так внезапно и быстро. Она всегда считала Вальку глупышкой, хохотушкой, а она вон как изменилась.

– Спасибо тебе за все, – тронула Валентина руку Власа.

– За что? – не понял Меченый.

– Смеяться станешь, если скажу!

– И не думаю!

– Я ведь на тебя рукой махнула, а ты мне – о любви! Мне она и не нужна, но, знаешь, теплее стало, что спасал меня, переживая. Выходит, вовсе я не безобразная толстуха, как назвали меня его родители, уходя.

– Валь, а может, попытаемся? Я буду очень стараться! – обещал Влас.

– Один уже постарался. Давай останемся друзьями, но по-чистому!

– Корешами? С тобой? – рассмеялся Влас. – Ты ж пойми, я не тот, темнуху лепить не стану! Не смогу. Я живой мужик! Быть просто в кентах? Ты хохочешь, почему бы нет? Но я не жмур, чтобы мальчиком сидеть рядом. И обидеть не хочу. Ведь ты совсем недавно с того света смылась…

– А тебе приходилось замерзать в пургу?

– Бывало, особенно как теперь. Сижу рядом, а дергаться не смей!

– Нет! Я всерьез! – меняла Валя тему разговора.

Слушая их неспешный разговор, Михаил свое вспомнил и забыл о тех двоих на кухне. Все вышли из пурги без потерь, хотя могло случиться всякое.

Смирнову вспомнилась другая пурга – тополиная метель на улицах города. Он назначил свидание Ольге в парке и пришел туда заранее с букетом цветов. Он решил сделать ей предложение.

О-о, как он волновался, заранее подыскивал нужные слова. Ему так хотелось, чтобы все было красиво. Она пришла, немного опоздав. Ольга была такой нарядной, под стать решению Михаила. Какой же сказочно красивой показалась она ему.

Тополиная метель припорошила волосы, ресницы и плечи. Казалось, она на миг выпрыгнула из сказки. К нему, своему любимому… Иначе отчего сверкали солнечные лучики в глазах, а на щеках горел яркий румянец.

– Оля, я люблю тебя!

Девушка улыбалась, она давно об этом знала.

– Стань моей женой! Пожалуйста!

Ольга растерялась, не знала, что ответить. Много позже узнал, сама проговорилась, она просто не посоветовалась со своими, а сама не решила ничего.

«Каким наивным я был тогда! Если б мог предположить, что на том семейном совете его обсчитывали как вещь: нужна ли она? Пригодится или нет? Дать дочери согласие или отказать, подыскать другую партию? «Сколько придется ждать, мы не знаем. Дочери уже за двадцать. Конечно, это не старость, но уже есть в нашем обществе девочки поярче и помоложе. Понятно, что предпочтение на их стороне, а наша останется в старых девах. Пусть жених не принц, но тем и проще управлять таким, – высказался отец. – Конечно, обидно, что он далек от нашего круга, но выбора нет. Да и колкости уже слышу в наш адрес, пересуды, мол, наверное, с Ольгой не все в порядке, если ей до сих пор не сделали предложение. Парень, с каким она встречалась, сбежал от нее! Конечно, не с добра! Вот и утрем им всем», – довольно потер руки отец. Михаил вздохнул прерывисто. Он уже не вслушивался в воркование Власа и Валентины, заснул под тихое сопение Золотарева.

Пурга свирепствовала еще два дня, а на третий все стихло. Люди вернулись к себе. Влас и Михаил изумились, увидев дома, сплошь занесенные снегом. Из сугробов кое-где торчали трубы.

– Мать моя баруха! Это что ж такое сотворилось? Ни единого курятника не видно! – крикнул Влас, но вскоре приметил Дамира, очистившего от снега крыльцо. Теперь он откидывал сугроб от окна.

Полина с внуками расчищала двор. Анна сметала снег с порогов. Нина Ивановна вместе с сыном уже раскидали сугроб, прижавшийся боком к входной двери. Лида помогала Галине выбраться наружу. Только Федор пробивал дорожку к конторе, увидев приехавших, закричал:

– Мужики! Давайте на помощь! Совсем нас спеленало. Уже два дня без света сидим, в дизельную не пробраться. Мне как раз по горло будет! Пытался доползти, Полина еле выгребла из снега!

Влас, не заходя домой, пошел в дизельную, и вскоре морозную тишину утра разорвал веселый голос движка.

Люди откопали трактор. Александр к обеду очистил от снега всю территорию и поехал приводить в порядок дорогу, ведущую в поселок.

– Посмотрите, Михаил, как подросли мальки! – показывала Лидия на маленьких рыбешек. Икринки на их животах заметно уменьшились, у иных вовсе исчезли. – Теперь минтаевая икра быстрее в ход пойдет, и расти станут быстрее, но и потери будут, – погрустнела девушка. – Очистите фильтры от снега, вода слабо идет. Теперь за этим особо следить надо.

Михаил вышел из цеха. Он едва успел прочистить фильтры, как услышал шум внутри. Кричала Лида. Михаил вошел в цех.

Лидия стояла перед Власом злая, взъерошенная. Лицо перекошено.

– Скотина! Подонок! Недоносок! – влепила пощечину Меченому.

Тот хохотал.

– Подумаешь, за жопу схватил! А ты не становись раком, не вводи в грех! Чего вопишь? Твоя вирзоха при тебе осталась! Не отнял! Не воняй на весь свет! Ничего не случилось! Замотай ее в тряпочку и носи как медаль! – зубоскалил мужик.

Лида, сжав зубы, ухватилась за багор.

– Вон из цеха! Чтоб ни ногой сюда! – замахнулась, но Михаил успел перехватить.

Удержал руку с багром и сказал Власу:

– Пошли выйдем…

Меченый выскочил из цеха как ошпаренный.

– Чего тебе из-под меня потребовалось?

Не услышав ответа, тут же отлетел в снег. Удар пришелся под подбородок. Нестерпимая боль на секунды помутила сознание. Влас не ожидал такого поворота и рассвирепел. Едва вскочил на ноги, получил удар в «солнышко», снова не удержался на ногах. Только встал, кулак Михаила угодил в висок. Влас успел ухватиться за дерево, но в голове звенело всеми колоколами.

– Еще раз к ней подойдешь – убью гада! – услышал Меченый.

Внезапно развернувшись, подцепил Михаила на кулак. Попал в переносицу. Смирнов встал, из носа текла кровь.

– Это что тут? Драка? – появилась неведомо откуда Нина Ивановна и уже ледяным тоном спросила: – Что случилось?

В эту минуту из цеха выглянул Дамир. Он все понял и сказал, крутнув головой:

– А тебе, Влас, не хрен приставать к бабам. Не то соберутся кучей, все поотрывают…

– К кому лез?

– К Лиде прикипался! – ответил Дамир за всех.

– Послушайте, Влас! Прекратите свои тюремные заигрывания. Если не умеете по-человечески ухаживать за девушкой, не лезьте! Не позорьтесь! Наши девчонки умеют за себя постоять. И не просто отлупят за хамство, но и покалечат! Идите в дизельную и без причины не приходите в цех! А вы, Смирнов, приведите себя в порядок и тоже за дело! Негоже здесь петушиные бои устраивать. Постыдитесь! Нашли место! Уже голова в седине, они как мальчишки тут сцепились! Живо в цех! – подтолкнула к двери Михаила и сама вошла следом.

До самого вечера Смирнов работал не разгибаясь. Чистил фильтры, решетки, садки. Он не пошел на обед в бытовку, хотя женщины звали его. Дамир тоже работал молча. Он понимал, что Михаила теперь лучше не задевать. Влас тоже не появлялся в цехе.

– Слышишь, Мишка? Ну давай, сюда ближе подойди, – позвал перед самым окончанием работы Дамир и заговорил шепотом: – А Лида, когда ты уехал, все ночи не спала. Верно, за тебя тревожилась? Может, любит, а?

– Отстань! Она вдвое моложе. В дочки мне годится, а ты о чем завелся?

– У дочек до ночи не засиживаются. Иль меня дураком считаешь?

– Мы просто общаемся. Без всяких планов на будущее. О том даже мысли не имеем, – решил отмахнуться от стукача.

Но Дамир зудел назойливо:

– А знаешь, что она сказала Федору, когда вы уехали, тот зашел к ней на минуту: мол, боюсь за Смирнова, как он там? «Хоть бы не простыл».

Михаил вспомнил глаза Лидии в тот момент, когда они увиделись. В них сверкали огоньки радости. Он и не принял это на свой счет. Конечно, порадовалась, что все вернулись живыми.

– А знаешь, чё Валька сказала бабам? Что Влас ей в мужики предлагался, а она его бортанула. Отказала, стало быть. И верно сделала. Теперь высмеять его порешила. За Лидку. Ох и устроют ему!

– Как ты пургу передышал? – спросил Михаил.

– При печке и свечке. Хорошо, нашу трубу не занесло, топить мог. Другим тяжко досталось. Только откопали. А как намерзлись за эти дни? Я Полине помог. Вместе с Федькой ейную трубу из снега освободили. Ох и благодарила! Если б не было рядом мужика, может, и совсем скуковались бы? Но помешал змей!

Смирнов, возвращаясь домой, глянул мимоходом на окно Лиды. Увидел девушку, та махнула ему рукой, приглашая зайти. Михаил кивнул, дал знать, что скоро придет. Дамир, поняв нехитрую азбуку жестов, пригорюнился. Догадался, что и этот вечер у него пройдет в одиночестве.

Михаил вернулся раньше, чем обычно. Все же сказалась усталость с дороги. Даже в постели ему виделись горы снега, лошадиный круп, увязший в сугробе, перекошенное от злобы и усталости лицо Золотарева, исхлестанное пургой, и неподвижные фигуры Александра и Вали.

«Какое счастье, что они живы! Не приведись опоздать. Дмитрий сказал, через час было бы поздно… Выходит, они счастливые! Им нужно долго жить! А как радовались их старики!» – вспоминает Смирнов. И словно наяву видит Власа: «Давай, кенты! Ну давай! На кону – клевый навар! Сама жизнь!» Он появился заснеженным призраком. Нажали так, что в затылке ломило, а плечи, упиравшиеся в сани, немели от напряжения. «Давай, корефаны!» – кричит Влас или пурга. Впрочем, они мало чем отличались друг от друга. Снег не только бил, он душил, хватая за горло холодом. Пурга хлестала, сгибая пополам. «Как трудно было выжить и выдержать. Что там помороженные, почерневшие лица и руки? Сами живы, и этих удалось вырвать у пурги». Закрывает глаза Михаил и слышит песню, которая доносится через стенку. Ну да, соседка снова включила магнитофон. Михаил слушает, улыбаясь.

…молоком бежит по снегу ветер,

Обдувая улицы и крыши,

Словно белых маленьких медведей

Языком шершавым лижет.

Он поежился, под теплым одеялом стало нестерпимо холодно. Будто снова оказался в снегу, один на один с пургой. Чья возьмет в этот раз? Кто упадет, не выдержав испытания? А за стеной голос Окуджавы, словно и он был там, рядом, все понял, сердцем пережил вместе с ними:

Заплутались мишки, заплутались,

Заблудились в суматохе улиц.

И к Большой Медведице, как к маме,

В брюхо звездное уткнулись…

– Вот черт! И не думал, что у этой сикухи такие классные песни есть! – увидел в дверях Власа. Он стоял, прислонившись к косяку плечом. Никто не слышал, как он вошел. В руках держал письмо. – Это тебе! Димка почту получил. После пурги. Только разобрался. Просил передать…

Мишка глянул на конверт. Знакомый почерк. Его узнал бы из тысяч. Никак не ожидал, что Олег достанет его здесь. «Наверное, опять упреками засыпет?»

Развернул письмо:

«Теперь ты меня понял полностью! Я знаю о тебе все! Пора и тебе узнать кое-что! Я вовсе не собираюсь извиняться. Случилось то, что должно было произойти. Моя жена, как тебе известно, не перенесла смерти сына. Теперь мы живем с Ольгой, твоей бывшей женой. У нас родился сын. Ему… да, впрочем, он еще малыш. С его появлением мне стало легче. Все ж не один в этом свете. Маленький ребенок скрасил большую утрату, и я снова услышал: «Папа!» Для меня снова появился смысл в жизни. Думаю, что этого сына у меня никто не отнимет. Ты скажешь, зато у тебя отнято все? Сам виноват! Жизнь предъявила каждому свой счет. Я обязан был сам сообщить тебе обо всем! Нет, я не жалею, как и ты не пощадил меня. Хочу лишь сообщить, что у тебя теперь нет и матери. Она умерла под Новый год. Я навещал ее, помогал по возможности, просил не писать о том тебе. Не ради бывшего друга, ради нее самой. Она, как ты помнишь, была нам с тобой одной матерью на двоих. Очень тяжело переживала случившееся. Она знала все, потому не перенесла… Я знаю, ты не станешь переживать из-за Ольги. Будь на свободе, вряд ли упрекнул меня. Вы давно охладели друг к другу. Ты не понимал и не ладил с ее родителями. У меня с ними полная взаимность. Мальчонку нашего по обоюдному согласию назвали Мишкой. Что касается тебя… Квартира, где вы с Ольгой жили, и дом матери остаются за тобой. Когда приедешь, сам ими распоряжайся. На могиле матери я поставил памятник и положил венок. От нас с тобой. От сыновей. Не спеши делать выводы. Братом назвал тебя на могиле, но не в жизни. Пусть мать спит спокойно. Я ничего не обещал ей. Она была мудрой, чего не хватало нам. Может, когда-нибудь у ее могилы будет сделан нами первый шаг к примирению…»