Текст книги "Последняя охота"
Автор книги: Эльмира Нетесова
Жанр:
Боевики
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)
– У меня на любое настроение песни имеются. И музыка…
– Староват я для такого.
– При чем здесь возраст? Вот у нас в тайге соседом по участку старик был. Из бывших, еще царских каторжников. Так он блатные песни пел, только такие знал. Мне еще лет пять было, когда научил песне про Софушку. Я ничего еще не понимала. И вот сели мы всей семьей за стол. Кажется, Пасха была, а мне этой песней так хотелось похвалиться. И когда все стали разговляться, я и спела:
…эх, Софушка, София Павловна,
София Павловна, где вы теперь?
Полжизни я готов отдать,
лишь бы Софу отодрать.
Софушка, где вы теперь?
Отец куличом подавился вмиг, а мать покраснела, как крашеное яйцо. Оба Макарыча стали ругать. Он же как на помине в дверях появился. Узнал, за что обиделись, и хохочет: «Человек должен все знать. Взрослея, сам отбор сделает, если голова на плечах есть». «Выходит, у тебя ее до сих пор не имеется, коли глупостям ребенка учишь?» – упрекнул его отец. А сосед в ответ: «Может, и глупая песня, но веселая. Вон, ребенок неспроста ее враз запомнил. А ваши мимо ушей проскочили. Почему так? Не стоит из девчонки в пять лет старуху лепить. Ею она станет, но пусть подольше подержится в детстве озорном. Хоть будет что вспомнить. Ведь песни и старика в пляс толкнут. Не помни я их, давно б землю нюхал». И знаете, он прав! Я все его песни и теперь помню. Так вот сосед наш, ох и нелегкой судьба его была, сумел до нынешнего дня дожить. И женщин к себе водит из поселка. Все жену ищет. А отец мой совсем согнулся. Смотрится старше Макарыча, хоть тот по возрасту в деды годится. Выходит, что человек живет и выглядит на столько, на сколько сам себя определит. Не поддавайтесь времени! Да и не старик вы вовсе! Меньше думайте о годах! Тайге сколько лет? А каждую весну – девушка. Берите с нее пример!
Они вошли в бытовку, где женщины разрывались от смеха. Влас стоял посередине комнаты, раскорячась, изображал бабкаря зоны, который пришел на обед, и верещал скрипучим, гнусавым голосом:
– Чё, падлы, сварганили? Чем нынче травить станете, вашу матерь? Этой баландой только крыс травить! Эй! Повар! Сукин катях! Почему руками в котел полез? Ты ж, засранец, только что с параши! Где половник, мудило? Воткну сейчас в котел голой жопой, а потом сожрать все заставлю! Не веришь? То-то и оно, что поднять и забросить в котел такого борова только краном можно!
– Садись, Влас, поешь! У нас баланды нет! – подвинулась Полина.
– Спасибо! Я уже столько отсидел, что на заднице ни одного волоса не осталось. Верно, лягавый? Не без твоей помощи! – глянул на вошедшего Смирнова. – Ты, стукач подлый, куда за стол лезешь с людьми? А ну, брысь к порогу! – Меченый швырнул в Дамира шапку.
Смирнов удержал Дамира и, повернувшись к Власу, сказал зло:
– Он сюда не просился. Нас позвали так же, как и тебя. Чего командуешь? Ты кто здесь? Может, ему нужно задуматься, стоит ли с тобой за один стол садиться? Ведь такого хорошего не случайно даже из зоны вышвырнули. Сам знаешь почему. Так тебе ли гнать кого-то? Не честнее самому от всех прятаться и не высовываться никуда?
– Ну, мусоряга, достал ты меня! – побелел Влас и выскочил из бытовки.
Он глянул на Михаила так, что тот понял – Меченый этого не простит. Кончилось короткое перемирие. Чего ждать теперь от фартового? Смолчать Власу Михаил не мог и вступился за Дамира, чтобы Меченый не смел больше унижать человека, да еще при женщинах.
– Эх, Михаил! Ну почему вы такой колючий и неуживчивый? Зачем Власку прогнали? Не боимся мы его болезни. Не она нам помеха, а ваш язык. И надо же так все испортить, – встала Анна из-за стола. За ней и другие поднялись молча.
Дамир со Смирновым обедали дома. Каждый кусок застревал. Слышали, как Меченый ходит по комнате, измеряя ее тяжелыми шагами. Вскоре он хлопнул дверью, убежал в дизельную.
– Давай сами по себе жить, ни к кому не лезть, не набиваться в друзья. Так оно спокойнее всем! – предложил стукач.
– Мы средь них живем. Позволь ему, завтра все тебя оскорблять станут. Надо сразу пресекать. Понял?
– Я-то что? А вот Влас теперь жизни не даст, мстить станет обоим, – отозвался Дамир.
Только Дамир открыл дверь, чтобы пойти на работу, не глянул под ноги и тут же упал вниз на жесткую перекладину. Крыльца не было. Оно валялось на боку в нескольких шагах от дома.
– Чертов медведь! Зараза! – взвыл Дамир, ухватившись за ногу. Наступить на нее не мог, дышать было больно.
– Вывих, не перелом! Потерпи малость, – дернул ногу изо всех сил подоспевший Золотарев.
Он позвал мужиков. Вчетвером поставили крыльцо на место, прибили, закрепили, и Федор решил сходить к Власу, поговорить с ним по-мужски. За ним и Золотарев пошел.
Меченый сидел в дизельной чернее ночи.
– Чего бесишься? Зачем Дамира околечил? – глухо спросил Золотарев.
– Пришить их нужно. Обоих!
– Хороший ты мужик, но глупый. Понять должен, что за подобные шутки схлопотать можешь. Иль себя не жаль?
– Может, он и стукач, но нам его опасаться нечего, все на виду. А вот воров никто не уважает, но мы не прогнали тебя, приняли. Даже полюбили, – вмешался Федор.
– Что смыслите в ворах? Я – не карманник и не щипач! Если крал, то не у людей, только у государства. Оно от того бедней не стало. Ведь краденое оставалось здесь же, у него. А где ж потратим? Так что вам от таких, как я, урона не было. А вот стукачи… Из-за них тыщи за решеткой оказались!
– Здесь закладывать некого и некому!
– Как знать? Этот сыщет…
– Он и в поселок не сможет показаться!
– Почтой отправит кляузу! Он без того дышать не может! Иль не видите, как этот фискал вокруг участкового круги нарезает, все шепчет ему обо всех. Потом узнаете, если не опоздаете.
– Нам его бояться нечего.
– Это как знать. Только покруче вас были фраера, он и на них накопал, козел!
– Влас, нам плевать на кляузы! Тут смешно искать врагов народа. То время ушло. Давай жить спокойно, без вражды и пакостей! – предложил Золотарев.
– А я с вами кентуюсь! Не веришь? Держи петуха! – подал руку.
– А с теми? С условниками?
– Идут они оба пешком в самую звезду!
– Мы не уговариваем, но еще один такой случай, и придется по петухам в последний раз…
– Слышь, Дим, я с детства не терпел мусоров и стукачей. Тогда лишь по книгам, потом их давил.
Золотарев присел на скамью.
– Знаешь, у нас в доме жила фискалка. Все мы о том слышали и не уважали ту бабу. В моей семье, я говорю об отце с матерью, шепотом меж собой разговаривали, чтоб только стукачка не услышала. Когда с войны отец вернулся, он в плену побывал, за ним пришли энкавэдэшники и стали забирать. Мать заголосила на весь дом. Стукачка проснулась, вышла. Потребовала оставить отца. Чекисты послали ее на хер. Она им сказала: «Своими головами поплатитесь, а соседа на руках с извинениями принесете!» Она ушла к себе, когда увидела, что отца затолкали в «воронок». Всю ночь она писала жалобу, а утром отправила ее Сталину. Мать чуть с ума не сошла от горя. Не успела мужа разглядеть, как его забрали. На третий день к подъезду подкатила машина. Из нее отец вышел, побритый наголо, и сказал, если б не жалоба стукачки Сталину, его нынче вечером уже расстреляли бы. Так вот у меня о стукачах свое мнение. Хотя знаю, что скажешь ты. Но если понять не захочешь, секи, тупых людей я не уважаю. У каждого недостатки выше верблюжьих горбов, но почему-то свои не видим. Ты тоже не ангел! Зачем Аньку щипал за зад? Лиду за грудь лапнул? За такое положено шею сворачивать. Мы молчали до поры, ждали, когда поумнеешь. Но ты борзеешь и ни хрена не доходит до тебя. Дамир с Мишкой хоть и нелюдимые, но ни к кому не пристают. Ты как репей! Не знаешь, в какую задницу свой хрен всунуть? Успокойся до самого освобождения. Понял? Это я тебе говорю! Пока по-хорошему.
– Грозишь? – нахмурился Влас.
– Нет! Я на тебя нервы не потрачу. Ты того не стоишь. Один звонок сделаю, а через час после отъезда все о тебе забудут.
– Ты сам пойми, зачем крыльцо раскурочил? Человека изувечил? Уже за это, узнай участковый, увезет в обрат! Иль плохо тебе средь нас? – не выдержал Федор.
– Заметано, мужики! Не надо лягавого! Хватает одного, который имеется. Не стану к ним прикипаться, идут они пешком в самую звезду!
Мужчины ушли, тихо переговариваясь меж собой. Влас отгреб снег от дизельной, расчистил дорожку и пошел глянуть, чем заняты люди в цехе. Он не мог подолгу находиться в одиночестве. Едва открыл двери, увидел Нину Ивановну. Та вернулась из Южно-Сахалинска, куда ездила на совещание. Ее не было больше недели. Заметив Власа, она подозвала его. Меченый думал, что и эта начнет браниться, но женщина попросила просто, по-домашнему:
– Сможешь сегодня на часок задержаться в дизельной? Иначе не успеваю. Бумаги, документацию хочу глянуть да всех вас увидеть, а времени в обрез…
– Хоть до утра! – охотно согласился Влас.
Он сразу увидел, что Дамира нет в цехе. Смирнов работал в паре с Лидой, рядом с женщинами. Что-то им рассказывает, те хохочут, хватаясь за животы. Власу стало досадно. Он не терпел конкурентов нигде и ни в чем. Вот и сейчас, едва Золотарева ушла из цеха, Влас подошел к бабам, хотел послушать, о чем говорит Смирнов, но тот вдруг умолк, отвернулся спиной.
– Так вот, бабочки мои ненаглядные, хочу порадовать вас! Сегодня свет у всех будет до часу ночи. Стирайтесь, подмывайтесь со всех сторон, не спеша. А я приду проверить каждую!
– И меня? – ахнула Полина.
– Тебя в первую очередь. Ты ж моя любовь неутолимая! Федьку к стенке отодвинем, сами посередине!
– Так у Федьки конский кнут у порога висит. Иль не видел?
– Что мне кнут, родненькие? Я такое видел, Федьке и не снилось. Кнутом мужика не отвадишь! Верно, Полипа?
– Ой, болтун!
– Ань, ну тебя предупреждать не стану, но будь наготове!
– Это как? – подбоченилась баба.
– А вот так, как теперь, только без всей одежки. Помнишь, что в песне: «…и лучшее платье – твоя нагота!»
– А не ослепнешь?
– Бабочки, от того мужик лишь прозреть может. Знаете, как у нас в «малине» пацан попух. Пошел пархатого трясти на бабки, а тот девку снял себе на ночь. Та стала раздеваться перед самым окном, пацан, как на грех, увидел ее и пустил слюни. Она – в койку, пацан – в форточку. Тут его пархач и приловил за самый кентель. А нечего на чужих блядей сопли ронять.
– Убил ребенка?
– Лягавым сдал. Зато когда вернулся с ходки, он того пархатого в его же дерьме приморил. Целый час! А потом его дочку припутал. За свое сорвал!
– Во, гад! А дочка при чем?
– Не знаю. Ее белым днем даже бездомный пес не обоссал бы! Лишь ночью, когда ни хрена не видно.
– И она ему глаза не выдрала?
– Небось и теперь всякую ночь ждет его как подарок! У форточки…
– Тьфу, дура! – сморщилась Полина.
– Не всем везет родиться красивыми, как вы.
– Послушай, Влас, мы вот тут промеж собой поговорили. Есть возможность вылечить тебя от чахотки за три месяца. Только не спрашивай: как и чем? Ты знать ничего не будешь. А когда пройдет, если захочешь, расскажем, – предложила Полина.
– Бабочки мои милые, в жопы вылижу! Если это поможет, пожалейте, измучился я. Не живу и не умираю.
– Поможет! Все сахалинцы тем лечатся, и тебя на ноги поставим. Только уговор, брось курить на время лечения.
– Заметано! А лечиться когда начнем?
– Федя завтра едет в поселок?
– Ну да!
– Значит, завтра! – рассмеялась Анна.
Влас долгими часами мог смотреть на дорогу, уводившую в поселок. Там воля… Как сбежать туда? Вспоминалась железная дорога, которую прокладывали зэки. Влас и там мечтал о свободе, думал, как слинять. Но не везло. Вокруг лишь горы и пропасти, через них ни перескочить, ни перелететь.
Лишь сам Меченый всегда помнил, почему заскочил в тот поезд, мчавшийся на полном ходу, не знавший об опасности, поджидавшей за крутым поворотом. В окне первого вагона он увидел девушку. Равной ей не встречал нигде. Она, словно сотканная из легких облаков, задумчиво смотрела в окно, и Власу так захотелось познакомиться, поговорить, узнать поближе. И он очертя голову кинулся за поездом, нагнал, взлетел на крышу, бегом через вагоны к машинисту – и… поезд остановился в десятках метров от неминуемой гибели.
Машинист затормозил слишком резко. Люди удивленно выглядывали из вагонов. Кое-кто получил шишки и ссадины. Машиниста ругали во все голоса. Никто не ожидал здесь остановку. Когда глянули вперед, то онемели. Все стало понятным.
Влас вовсе не ждал благодарностей и уж тем более не считал себя героем. Он заскочил в первый вагон. Из всех людей искал ее одну и увидел. Как она была хороша!
– Здравствуй! Как зовут тебя?
– Лилия. – Взялись щеки румянцем.
Влас обалдел от восторга и восхищения:
– Ты – настоящая белая лилия, лучшая из всех цветов на земле! Какое это счастье, что ты есть среди нас, мой ангел! Моя любовь!
Девушка смотрела на него удивленно:
– Кто вы? Откуда взялись?
– Я – простой путейщик! – указал на окно.
– Из заключенных? – испуганно сжалась она.
– Да! Но все кончается. И над моей головой засветит солнце, не случайно же увидел тебя.
– Нет-нет! Я боюсь таких…
– Кого, глупышка моя? Я – такой, как все вы. Ничуть не хуже и не дурнее!
– А почему мы стоим, не знаете?
– Чтобы нам с тобой встретиться! Там впереди обвал. Дальше ехать нельзя: надо расчищать и ремонтировать пути.
– Это надолго?
– Не знаю, но рядом с тобой я согласен на все.
Вокруг суетились люди. Они и не замечали этих двоих,
не слушали их разговор. И только один человек, войдя в вагон и увидев Власа, крикнул громко:
– Эй, мужик! Как тебя звать?
– Зачем тебе?
– Еще спрашиваешь? Мы все жизнью тебе обязаны. Что было б теперь, если б не успел? Подумать страшно! – подошел совсем близко, протянул руку: – Спасибо, друг!
– А как вас зовут? – спросила Лилия.
– Влас!
– Редкое имя. Теперь так не называют.
– У меня мало времени, цветок мой! Дай свой адрес, я напишу тебе.
Девушка вырвала из блокнота листок, написала несколько строчек, отдала. Влас поцеловал листок, руку девушки и выскочил из вагона. Он увидел, что охрана тревожится, ищет его.
Больше они не виделись. Тот листок бумаги с адресом Меченый хранил до самого выхода из зоны. Его вскоре отпустили на волю за проявленное мужество и спасение людей. Он решил забрать у Шкворня свою долю и уйти в откол, отыскать Лилию. Но мечта не сбылась, и Лилия появлялась лишь в снах. Теперь уж редко, но когда Меченому становилось совсем не по себе, он мысленно разговаривал с ней: то просил приехать сюда, на Сахалин, уговаривал стать его женой, обещал быть послушным и заботливым, то вдруг спорил с ней – и все смотрел на небо, искал облако, похожее на нее.
Шли годы. Ее адрес он помнил даже во сне. Все хотел написать, но рука не поднималась. «Ну о чем? Что схлопотал еще срок? Вот и тяну ходку на Сахалине. Приезжай. Но зачем, к чему я ей? Она – ангел, а я – сущий черт! Что общего между нами? Просить ее подождать меня? Но ведь невозможно ждать до бесконечности. Что хорошего смогу предложить ей? Самого себя? Да я против нее – уродливый шут. Не стоит ее тревожить и отнимать время. Пусть мой ангел живет спокойно», – убеждал себя Влас, а через месяц-другой снова тянулся к перу, но опять отговаривал себя.
О ней одной не рассказывал никому. Хранил в душе единственной искрой, своей звездой в ночи. Ради нее старался выжить. Сколько нежных слов обращал к ней? Много раз клялся, что такое с ним впервые. И никогда не жаловался, как тяжко ему без нее.
Влас понимал всю нелепость случившегося. Осознавал, что, может, уже никогда не увидит Лилю. Он не хотел верить в мрачные предположения и радовался, что сегодня она еще есть у него. С Лилей не позволял себе грубых шуток, он слишком ревностно любил ее.
– Влас! Глуши керосинку! Ты что? Заснул тут? Глянь в окно! Уже утро. Моя Нина уже все переделала. Много раз» тебя благодарила! А когда за окном рассвело, меня к тебе послала. Иди домой. Выспись как человек! Спасибо тебе!
Да не забывай, что скоро Новый год! Подготовь двигун к празднику. Мы всю ночь спать не будем и тебе не дадим!
– Ладно, меня этим не испугаешь! – заглушил двигатель и, прибрав в дизельной, завернул в цех.
Влас долго ждал лечения, о котором бабы говорили, а потом и перестал надеяться на него. Никаких лекарств ему не давали, ни о чем не говорили и не спрашивали. Власу даже обидно было. Однажды пошел по воду на реку и увидел Федора, возвращающегося из поселка. Поспешил забрать у него продукты и увидел, как тот достал из-под тулупа толстого рыжего щенка.
– А это кому? – умилился Влас.
– Лекарство твое! Иль не знаешь? Уже седьмой. С него перелом начнется, на поправку пойдешь. В поселке для тебя выкармливают. Особая порода. В сторожа не годятся: трусливы и тупы. Зато от чахотки – первое средство. Иль не заметил, что кашляешь реже. Да и кровь с горла не летит лохмотьями, как раньше. А все щенки! Ишь, какие гладкие да красивые! Лечись. Всего полтора месяца осталось. Другие медвежьим жиром лечатся, а тебе он не пошел. Вот и сыскали другое средство, каторжное. Оно многих спасло. И тебе поможет.
Власу сначала не по себе стало, понял, что за мясо кладет ему Полина в еду, на чьем жире жарит картошку и рыбу, но понемногу сам себя убедил, уговорил и свыкся.
– Власка! Быстро ешь и живо с Мишкой и Дамиром в тайгу! Елки надо срубить к празднику. Пора уже! Наши мужики за продуктами в поселок поедут, Нина Ивановна с Лидой – за деньгами. Получку выдадут. Мы покуда в цехе! – тарахтела Полина, ставя перед Власом тарелки, миски. В бытовке вмиг запахло домашней едой.
Влас ел торопливо. Он успел приметить Дамира и Смирнова. Они уже готовились в тайгу. Обутые в валенки, с топорами за поясами, условники терпеливо ждали Власа. Оба были уверены, что елки они выберут быстро и самое позднее к обеду будут дома.
Влас, поев, подошел к женщинам. Те, как всегда, чистили садки. Закладывали корм малькам.
– Ну, как наша банда? Пахан еще не просится в кабак? Чувихи не махаются из-за хахалей? Глянь, Анька! Вон та прямо по мурлу хвостом въехала пахану! Верняк, кент! Так ее! Вмажь по вирзохе! Вовсе оборзела! – восторгался человек игрой мальков. – Галка где? – спросил Полину.
– Ей вот-вот рожать! Нина Ивановна не велела приходить в цех, чтоб не случилось чего-нибудь.
– А где рожать станет?
– Б больницу повезут. В роддом.
– Понятно. Значит, семь елок нужно? Эй, Анна, а кто мне обещал на Новый год?!
– Чего? – выпрямилась баба.
– Как это чего? Любовь и ласку! Иль опять как в прошлый выходной?
– А что в прошлый? – спросил Федор из-за спины.
– Тоже ни хрена не обломилось, – признался Влас и вышел из цеха.
…Условники решили не обходить сопку по распадку, а, поднявшись на нее, выбрать елки на густой макушке и тут же вернуться. Они пошли напролом. Впереди – Дамир, как самый легкий, следом – Михаил, последним шел Влас.
Стукач, едва подступил к сопке, сразу по плечи провалился в снег.
– Там и оставайся! Лопату снега на тебя скину, и сиди тут, отморозок, пока крапива под задницей зацветет! – рявкнул Влас.
Михаил валенок в снегу оставил, стоял на одной ноге, как цапля.
– Ну, братва лихая, но убогая! Брысь с дороги! – обогнул их Влас и пошел впереди, снимая на пути сугробы.
Меченый шел, раздвигая деревья. С их вершин ему на голову и за шиворот летели комья снега, но Меченый не замечал этого. Сегодня у него было хорошее настроение. Он впервые заметил, что откашливается без крови и боли. Его перестали мучить потливость и температура. Влас поверил в свои силы.
– Эй, вы! Шкелеты! Хиляйте сюда! Вот эти две срублю, и отваливайте с ними! С остальными сам справлюсь! – вогнал топор в смолистый ствол и услышал шипение.
В густых лапах ели что-то сверкнуло. Влас не понял, уставился на дерево с удивлением. Тут и Дамир с Михаилом подоспели.
– Чего не рубишь?
– Тут какая-то блядь канает. Хвост на меня подняла. Зашипела.
– Дай мне топор! – протянул руку Смирнов.
– Без сопливых скользко! – замахнулся Влас и ударил по стволу так, что дерево зашаталось.
Из его лап молнией выскочила рысь и, сбив с ног Власа, мигом разорвала телогрейку на плече, бросилась к горлу. Меченый, резко повернулся, придавил рысь. Та вскрикнула зло, угрожающе. Смирнов поднял топор, замахнулся. Рысь в это время вывернулась из-под Власа, бросилась на Михаила. Удар топора прошел мимо. Смирнов замахнулся еще. Рысь попятилась, вскочила на березу и, крикнув по-кошачьи, стала следить за людьми.
– Во, падла! Уделала и смылась? Не сорвешься, курва! – подскочил Меченый к березе и тряхнул изо всех сил. Рысь перескочила на рябину, Меченый – за ней, утопая в снегу по пояс.
– Оставь ты ее! На хрен нам эта Снегурочка! – пытался остановить его Михаил, но Влас вошел в азарт.
– Эта сука проходу не даст, стремачить будет круче стукача. А нам этих двух елок не хватит. Надо дальше идти. А как? Пропадлина теперь всю свою банду на нас натравит. Слышь? Во, вопит! Как пахан на разборке! – тряхнул рябину.
Рысь упала в снег серым комом. Влас кинулся к ней, та пружинисто подскочила, тяжело перешагнула заснеженный стланик.
– Она котная! Не трожь! – приметил Дамир, но поздно.
Влас, прицелившись, метнул топор. Рысь взвыла на всю тайгу, сверкнув зелеными огнями, вспыхнувшими в глазах, отползла к стволу сосны. Михаил увидел кровавый след:
– Попал!
– Я ее, лярву, пощекочу теперь! Подраздену суку! Пусть знает, как с кентами надо трехать! – полез Влас за топором.
Михаил за ним. Смирнов и ахнуть не успел, как вместе с Власом оказался в глубокой яме. Вокруг темно и холодно. Несносно взвыло плечо, Влас матерился во всю глотку.
– Слышь, лягавый, ты какого хрена полез за мной? Иль дышать опаскудело, мать твою?
– Заткнись! – прижал Михаил плечо к выпиравшему корню дерева, огляделся вокруг. – Куда это мы влетели?
– В транду! – отозвался Меченый хмуро и посетовал, что топор остался наверху.
– Вы где там? – услышали оба голос Дамира, его голова показалась над ямой. – Живые?
– Иди ты пешком в самую звезду, лысая вонючка! Не дождешься жмуров, сучий выкидыш! – рявкнул Влас и, встав, ударился головой о какой-то сук.
– Да это же брошенная берлога! Давай, мусорило, ласты делать. Линять надо.
– Не берлога! Ловушка здесь! Браконьеры сообразили. Если бы берлога, тут трава или листья были бы, дерьмо медвежье. Здесь ничего нет, голая земля. Да и глубоко для берлоги. Медведь подальше свою лежку сделал бы. А раз так, как-то выбирались отсюда?
– Припутать бы тех мудаков! Я б их до самого конца приморил бы! – ощупывал Влас яму.
– Эй, Дамир! Кинь топор! – крикнул Смирнов.
– На хрен он вам? Я дерево завалю и суну в эту дырень. По нему выберетесь! Погодите малость.
Вскоре стукач и впрямь свалил березу. По ней быстро выбрался Михаил. Влас едва ухватился, как ствол переломился пополам, огрев Меченого по голове так, что тот заорал:
– Ну, падла, стукач! Дай только выбраться! Вместе с лягавым урою в этой яме! Обоих замокрю! – вышвырнул обломок березы и заметался по ловушке загнанным зверем.
– Ты еще грозишься, чума подлая? Вот и посиди в клетухе! Тебе полезно! Вспомни одиночку на зоне! Иль мало нахлебался? Так мы тебе напомним! – злорадствовал стукач и позвал Смирнова: – Пошли за елками! Сами. А этот хрен нехай сидит здесь. Воротимся, скажем мужикам. Пусть они его вытаскивают. Только уж когда за ним придут, хрен знает, но я сюда не поведу! Пусть этот зверюга хоть околеет!
Дамир пошел от ямы, не оглядываясь.
– Горлянку порву пидеру! – услышал вслед.
Михаил стоял в раздумье. «Спасать Власа? Но ведь убил медведя, тот не выпустил бы Меченого из когтей. Много ли прошло времени, а Влас уж не впервой грозит расправой обоим. Сколько нервов истрепал? Выволоки из ловушки, в благодарность что получишь? Но ведь там внизу о нем спросят. Конечно, заставят показать эту яму. Меченый, когда вылезет, с головы до ног обоих обгадит. Да и заподозрят нас местные в таком, что вмиг сдадут участковому. Тот не станет разбираться, кто прав, кто виноват. Обоих вернет в зону. В итоге Меченый только выиграет. Ну уж нет! Не обломится тебе упрятать нас!» – рубит дерево помощнее, потолще, чтоб выдержало Власа.
Михаил спешит. Еще бы! Внизу Меченый блажит, грозится чем только может. Совсем рядом, на сосне, рысь кричит. Смотрит вниз на Смирнова и воет. Что ей в голову стукнет в следующий миг. Вроде попал в нее Влас, но легко. Вон на дерево забралась, а вдруг, как тот медведь-подранок, вздумает свести счеты с обидчиком? Да еще Дамир зудит назойливой мухой:
– На хрен мокрушника спасать? Пусть здесь и накроется. До ночи не додышит. Вишь, какой колотун? Сама судьба козла припутала. Пошли. Иль свою башку не жаль?
– Уйди! Не звякай в уши! Не только себя, а и тебя, придурка, жаль! – цыкнул на стукача. Не поверилось, что тот всерьез предложил бросить Власа.
У Дамира чуть не слезы из глаз.
– Одумайся! На хрен он тебе сдался! Посей память. Мы от него отмажемся запросто.
– Отвали! Не доставай!
Притих Влас. Слушает, собираются эти двое вытаскивать его или впрямь уйдут, бросив одного. Ведь вон как хорошо слышен голос рыси. «Эта лярва тоже по мою душу! Как же я не замокрил ее враз? Теперь – хана. Если эти паскуды слиняют, кошка тут же возникнет. Она не промажет… Тем падлам по кайфу мое ожмурение. Вякнут, мол, сам нарвался. А и кому надо ковыряться, как оно случилось взаправду? Одной морокой меньше», – почувствовал, как холод пронизывает плечо сквозь порванную телогрейку.
Михаил курит, прислонившись к рябинке. Обдумывает, как быстрее вытащить Власа.
– Никогда не был в такой дурной ситуации. Может, лучше опустить два ствола? Так проще выбраться и меньше риска, что снова ствол сломается. На морозе дерево теряет гибкость, потому не выдержало вес.
– Пошли вниз! Я уже вконец задубел! – дрожит от холода Дамир.
Михаил снова принялся рубить сосну. «Это не береза! Не переломится. Вот только лапы надо оставить те, которые побольше, чтоб по ним вылез, да не верхушкой, а комлем в яму опустить. Так надежнее», – решает Смирнов.
Срубив дерево, подтащил к ловушке.
– Меченый, отвали малость! Отошел? – сунул обрубленную сосну. – Давай! Вылезай, но закрепи низ, чтоб под ногами не поехал! Упри его надежно. Ну что? Держит? Шустри живее!
Влас спешил. Сосенка трещала под ногами, грозя обломиться. Еще бы секунду, но… ствол не выдержал. Человек ухватился за корягу, нависшую над ямой. Та поддалась весу, затрещала. Михаил ухватил Власа за руку, ладонь в ладонь, Дамир вцепился в телогрейку Меченого, пальцы побелели от напряжения.
Сосенка, переломившись, гулко упала вниз. Теперь уж делать нечего, обратно падать страшно. Вон как обломок торчит, пикой. На нем недолго оставить душу и всю фартовую требуху.
Влас лишь краем глаза заметил все, что ждет его внизу, и забыл, кто его спасает. Целиком положившись на Михаила, держась за его руку, уперся ногой в мерзлую боковину ямы. А тут Дамир поднатужился, и Влас вылез наверх в утоптанный холодный снег. Дамир мигом шмыгнул за спину Михаила, опасаясь обещанной расправы, но Меченый, передернув плечами, предложил:
– Может, сообразим костерок? Хоть душу малость отогреем.
Влас сам нарубил сухих веток, поджег их и, сев на сосновые лапы, протянул руки к костерку. Зубы выбивали лихую дробь.
Какая месть? Меченый сидел, впитывая тепло, боясь пошевелиться. В этой яме-ловушке он успел обдумать и осмыслить многое…
«Помогут выбраться или бросят? Я, коль так случилось бы, вряд ли вытаскивал бы их! Ведь из-за этого лягавого тяну ходку, а стукача выручать вовсе западло. Да и «малина» на разборке, пронюхай о том, замокрила б! Уж лучше в зону на нары воротиться, чем ожмуриться на сходе! А эти… Могли кинуть. Сделали б ласты. До вечера, пока местные возникли бы, я б не додышал. Колотун под сорок! Как на Колыме! Попробуй выдержи! И притащили б на завод фартового в свежезамороженном виде. Вместо Снегурки, к елке!» – хмыкнул устало.
Михаил подбросил в костер смолистые сосновые лапы.
– Вон там, на склоне, хорошие елки есть. И спуск более пологий, за час управимся, – сказал хрипло.
– Не суетись, дай согреться! Успеем, – сел Влас поудобнее к костру. – Здесь хоть не сдох! А знаешь, как на Колыме случалось? Так же вот прижучило в январе. От холода дышат нечем, но кому от того лихо! Погнали на стройку спозаранок. Выкинули из машины. Охрана – к костру, мы – за «пахоту». У меня лом к ладоням примерз. Всю шкуру живьем сорвал, а конвоир шустрит прикладом по спине: «Вкалывай, падла! Какого хрена топчешься?» Я ему клешни показал, с них кровь сочится, а надо под фундамент долбить траншею. Он мне на нее и указал: мол, не хочешь здесь навек прикипеть, вламывай, пока добрый! Я чуть душу не оставил в той траншее. Даже рукавиц нам не давали, а уж о костре и не мечтай. Хорошо, что был в нашем бараке старый кент. Нет, не фартовый. Так вот он мои клешни сберег.
Умолк Влас и стал шарить по карманам.
– Кури! – достал свои сигареты Михаил.
Влас взял и продолжил:
– Весь барак таким путем лечился, мочой. Она и заживила. Куда деваться?
– На Колыме теперь зоны закрывают. Как не стало политических, обезлюдели тюрьмы, – вставил Дамир.
– Да кто такое трехнул? Вон, мои кенты и нынче там! Конечно, не на трассе. Она уже давно готова, но на драгах и на отвалах скребут рыжуху, которую другие в спешке оставили. Им легче, потому что вламывают неподалеку от городов и поселков, которые мы строили. Выгребают дочиста всякую песчинку. Им проще и легче, потому как в нормальных зонах дышат, а не в тех, где были политические. Эти и впрямь позакрывали, но Колыма остается Колымой. Она и теперь не без зон. И нынче там не легче. Вон из наших трое не вернутся. Никогда.
– Почему? – застыл немой вопрос в глазах Михаила.
– В бега сорвались зимой, а по первой ходке многого не знали. Тамошние фраера – не здешние, у них закон: беглым не помогать. Властей боятся. А кенты понадеялись, да облом получился. На трассе ни один водила не тормознул. Ментам, охране высветили всех по телефону. Кенты вломились в поселковый ларек, чтоб хоть хамовки взять. Их охранник замокрил. Всех троих… Встретить бы мне его! У них на Колыме, видите ли, не воруют. Не принято. И всяк, кто тот закон нарушит, получит маслину. Потому те, кто вернулся оттуда живьем, не верят мне, что наши местные выжить нам помогают, делятся и не базлают, не жлобятся и не грызут за прошлое, – докурил Влас. – Хиляем, где там твои елки? Пора уж и на хазу возникнуть! А ты заткнись, лярва! Чего вопишь? Не то достану, вытряхну из клифта! – погрозил кулаком рыси, сидевшей на самой макушке дерева смятым комком.
Ей тоже хотелось скорее вернуться в дупло, зализать пострадавшую лапу, но для этого нужно перескочить открытое место по глубокому снегу. Рысь боялась людей: вдруг снова вздумают поймать ее с топором? На больной лапе далеко не убежишь. Вот и кричала, прогоняла мужиков, как могла, торопила, напоминая, что всяк должен жить в своем доме и не задерживаться в гостях.