Текст книги "Последняя охота"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

Он лег в постель, но уснул не сразу. Ему виделись ее глаза, улыбка. Он мечтал о встрече с девушкой. Впервые пожалел, что время тянется так медленно.

Проснулся он в полдень. Отец с матерью были дома. Влас и забыл, что сегодня выходной. Пошел принять ванну. Смутно услышал телефонный звонок. Отец поднял трубку, заговорил, и Влас услышал: «Перестаньте докучать человеку! Что вы вешаетесь ему на шею? Он еще мальчишка, а уже переболел сифилисом! Я не допущу, чтобы это повторилось! Забудьте сына и никогда больше не звоните ему!» Резко бросил трубку.

– Кто звонил? – выглянул из ванны Влас.

– Какая-то Наталья! Нахалка! В наше время…

– Что ты наделал, отец? – побледнел парень.

– Сказал все, что положено! Отвадил сучонку! Ишь, повадились домой звонить, бессовестные!

– Да как ты мог? Она вовсе не такая!

– Порядочные не звонят сами, не вешаются на шею! И только дешевки так поступают! – гремел отец в злости.

– Ты б хоть меня спросил!

– Тогда ответь, по какому праву даешь номер телефона всяким шлюхам?

– Не обзывай, не видя! Она хорошая девчонка.

– Все хороши, но скажи, как влип на заразную? Иль у этой гарантия на манде приклеена? Я не был с ней. А ты хам! Я даже не знал, что мой отец такой циник!

Влас не ожидал пощечины, она отбросила его обратно в

ванную.

– Заткнись, щенок! Не тебе судить меня, сопляк паршивый!

– Ребята, успокойтесь. Из-за чего вы ругаетесь? Вы ж свои, родные, – пыталась примирить обоих мать.

Но ссора только началась.

– Я молчу о твоих друзьях, хоть все они подонки, Почему ты в мои дела влез? – открыл двери в комнату отца.

– Мои тебе не мешают. Они помогают в работе, в жизни!

– Ты их постоянно выручаешь. И сам такой! – Получил улар покрепче.

– Перестаньте, прошу вас! – встала мать между сыном и мужем.

– Вырастила ублюдка!

– Как ты жила с таким негодяем? – удивлялся Влас громко.

– Ты б еще рот открывал, бездельник! Покуда на моей шее сидишь!

– Теперь погонять решил?

– Тогда вон из моего дома, паршивец! На глаза не показывайся, дебил! – вышвырнул сына на лестничную площадку.

Тот скатился вниз смятым комком, а вскоре сидел в компании крутых, рассказывал о ссоре с отцом.

– Свои, помиритесь, – ответил кто-то.

– Нет, это навсегда. Я не прощу ему ничего.

– Вообще б стоило его взять за жабры…

– А как? – оживился Влас. В нем кипела ярость пацана, которого избили и унизили ни за что.

– Да очень просто! Колонуть его банк. Тряхнуть так, чтоб и пыли не осталось. Ведь ты там все ходы и выходы знаешь.

– Расколем кубышку и махнем куда-нибудь на отдых. Лето поканаем по курортам, пока все успокоится, и вернемся. Твой пахан к тому времени шелковым станет. Помяни мое слово.

Так они и решили. Уже на следующий день Влас вошел в банк. Охрана, ничего не заподозрив, пропустила его. Он подошел к запасному выходу, который не охранялся, открыл его, впустив крутых. Те тенями прошмыгнули по коридору, вошли в хранилище. Влас услышал короткий вскрик, понял, крутые оглушили внутреннюю охрану. Вскоре они выглянули в коридор, махнули Власу, что все в порядке, позвали с собой. Парень закрыл за ними двери и спокойно вышел на улицу.

Этим же вечером вся компания покинула город. Нет, не на курорте остановились. Ездили по городам, нигде подолгу не задерживаясь.

У Власа уже имелся новый паспорт, другие имя и фамилия. Теперь он был коротко пострижен, постоянно носил светозащитные очки и кожаный стильный костюм, изменивший парня до неузнаваемости.

Крутые мотались по большим городам, где в многолюдье человек теряется, как песчинка в куче. Избегали захолустных, провинциальных городов и поселков, где милиция наперечет знала каждого жителя.

Власу поначалу понравилась вольная кочевая жизнь, постоянная смена впечатлений. Он едва успевал за ними. А жизнь крутила его как в калейдоскопе. Месяца три жили на Кавказе, потом в Молдавии, на Украине. Затем подались в Прибалтику, в Калининград.

Крутые хотели попасть в Германию, но к ним уж очень пристально отнеслись на таможне. Пришлось компании ретироваться. Поймали их в Минске, прямо в гостинице. Пришел милицейский наряд, надел всем наручники. Корефаны и переглянуться не успели, как оказались в спецвагоне, увозившем их в родной город.

Как узнали, кто указал и выдал? Все терялись в догадках и с подозрением смотрели друг на друга. Никто не мог предположить, что причиной случившегося стал именно Влас. Единственный, кто, устав от бесконечного бродяжничества, позвонил Наташке прямо из холла, сказал, что любит и скучает. Проговорился, что теперь они в Минске, уже неделю живут в гостинице «Беларусь», а через несколько дней собираются в Ленинград. Эта поездка так и не состоялась. Наташка позаботилась, ускорила встречу. Несмотря на предыдущий разговор с отцом Власа, позвонила ему и сказала, где теперь находится его сын. Дальше все завертелось со скоростью света.

Когда теплую компанию доставили в следственный изолятор родного города, внутренняя охрана поприветствовала первой: всех взяла на сапоги. Влас тогда впервые узнал, какой мучительно нестерпимой бывает боль. Его не щадили, как и других. Бросили в камеру кровавым комком. Он две недели не мог встать на ноги. Кенты, очухавшиеся раньше, поняли, по чьей вине загремели сюда. Влас в бреду проговорился и стал врагом для всех.

Через месяц состоялся суд. Кентов приговорили к разным срокам. Власу дали десять лет. Учитывая молодость и первую судимость, отправили в зону с общим режимом.

Нет, отец не был на суде, лишь состарившаяся, поседевшая мать сидела рядом с родственниками кентов, чужая всем. Она лишь несколько раз взглянула на сына и, уходя, спросила:

– Чего же тебе не хватало?

– Ты была родительницей, а мне нужна мать, – ответил, чуть не плача.

Вспомнил Влас не ко времени, как выкинула она во двор щенка, которого принес себе в друзья. Ему покупали дорогие вещи и технику, но собаку не разрешили.

– Она гадит. У нее блохи. Зачем в доме грязь? Заведи себе цветы или рыбок, – предложили ему.

– Щенок теплый. Его погладить хочется. С ним можно дружить.

– А со мной?

– Ты старая и всегда занята, – невольно обидел ее.

– Друзья не должны доставлять столько забот. Я старая, но за мной убирать не надо. Щенок скоро надоел бы. Ты не способен его вырастить, потому что сам избалован. И этот рос бы таким же. А двое детей для нас многовато.

Влас два года кормил ту собачонку, прижившуюся во дворе. Потом она ушла за детьми, устала ждать, когда родители Власа согласятся взять ее в дом. Да и сам мальчишка не верил в это. Потом он принес ежа, но и его не потерпели. Отец наступил на него ночью, а утром, пока сын спал, завез Егорку в городской парк. Ему предлагали попугаев, но Влас отказался. Ведь друзей невозможно навязать. Их выбирает всяк сам для себя. Навязанная дружба всегда в обузу и никогда не приносит радости.

Чего не хватало? Тепла… С самого детства имея все, оставался одиноким всюду. В школе одноклассники держались в стороне от него. Во дворе никто с ним не играл! Считали, что от дружбы с Власом ничего, кроме неприятностей, не получат. Однажды он попытался сдружиться с пацанами другой улицы, но мать, увидев, с кем он играет в футбол, истерику закатила. «Они все курят с первого класса и матерятся. Их родители выпивают, и двое были судимы. Что хорошего почерпнешь? Немедля забудь их», – потребовала зло.

Влас перестал приходить к тем ребятам. Они не тосковали без него. Вскоре забыли, потом, закончив училища, техникумы, ушли служить в армию. Ни об одном не слышал плохого слова. Их выпивающие родители не без причин гордились своими сыновьями. Никого из них не выбросили из дома, не опозорили. Каждого ожидали в семье.

Влас с обидой вспомнил отца. Тот даже на суд не пришел, постыдился, а может, и впрямь отказался от сына навсегда.

«Ну и ладно. Сам прокантуюсь!» – подумал не без горечи. В далекой холодной зоне не ожидал писем ни от кого.

Там, под Архангельском, Влас попал в воровской барак. Думал, примут его с почетом и уважением, ведь банк помог ощипать, по просчитался. Слух о нем опередил прибытие, и встретили его настороженно.

– Это ты, вшивая телипатя, кентов сдал ментам? – процедил сквозь гнилые зубы паскудно визгливый мужик и высморкался на брюки Власу.

Парень не стерпел, назвал зэка козлом, тот въехал в ухо. Влас взвился и сшиб с ног гнилого мужика. На помощь тому все воры бросились. Охрана молча наблюдала, как воспитывают свежака. А Власу вломили, не скупясь. Уж кто только не приложил свою лапу, даже шестерки не остались в стороне и сорвали на новичке свой кайф. Тот уж и не мечтал вырваться живым из лап этой своры, как вдруг услышал над головой: «Кого припутали, падлы? За что мокрите?» Это был пахан фартового барака. Он отлучался ненадолго. Узнав о Власе, сказал, тяжело роняя слова: «Хмыря оставьте в покое. Сам с ним разберусь».

Уже на следующий день шестерки приволокли Власа к шконке пахана. Тот оглядел парня не без усмешки, велел самому колоться, как загремел в зону. Выслушав, спросил, кто из следователей вел его дело.

– Михаил Смирнов?! Понятно! – крутнул лохматой головой, поморщился и продолжил: – От него не смыться. Он, шмоная вас по всем пределам, многих загреб под запретку. Звонил ты иль нет, от него не слинять. Достал бы всех. Я эту паскуду знаю давно! Лягавая собака! Мусоряга недобитая! Сколько мы на него выходили, чтоб замочить, все с клешней выскользал, как дерьмо меж пальцев! Мы на него, а он на нас охотился. И перевес в его сторону. Фартило гаду! Вот и меня в третий раз замел. А кто для него ты? Гнида! – Оглядел Власа насмешливо и сказал напоследок: – Канай покуда с нами. Время имеешь. До воли из тебя слепят кенты что надо. Слушай их. Иначе на свободе с голодухи откинешься.

Теперь Влас работал на лесозаготовках. Ему поручили ошкуривать бревна. Парень с утра и до темна снимал кору и сучья с громадных деревьев, не выпуская из рук топор долгими часами. Он работал на холоде, согнувшись, разгибался лишь на короткий обед и на шабаш, когда из-за сумерек не отличал, где сучья, а где топор. Вернувшись в барак, сразу попадал в окружение воров. Те уже втянулись в работу и не валились от усталости. Именно они рассказали Власу, что пахать на лесозаготовках стали не так давно. Пришлось внести поправки в фартовый закон. Ведь раньше воры в зонах не вкалывали, а потому им перестали давать жратву. Много кентов из-за того откинулось. Чтоб не терять остальных, пошли на уступки администрациям зон.

Влас слушал фартовых не без интереса. От них узнал многое.

– Вот выйдешь на волю, чем займешься?

– А хрен меня знает! Ума не приложу, куда податься, – отвечал честно.

– Нет иного пути, кроме фартового! К тому готовься. На воле ты никому не нужен сам по себе, а в «малине» лишних не бывает! Врубился? Ты что умеешь-то, колись, – спрашивали его. – С колесами кентуешься?

Влас не понял.

– Машину водить умеешь?

– Ну это конечно! Даже на права собирался сдавать. Отец купил машину к окончанию школы. Водить в городе не решался, но едва выезжали в пригород, пахан пересаживался, и я вел машину! – хвалился парень.

– Скорости любишь? Кайфуешь или ссышь?

– А кто не любит скорость? Я не любил тихую езду. Пахан, конечно, брюзжал…

– Значит, на воле без хамовки не останешься! – довольно улыбались кенты, переглядывались меж собой, готовили Власа в угонщики.

Понемногу рассказывали о секретах будущего занятия.

– Ты, кент, не мандражируй! За банк червонец схлопотал, а за колеса, коль накроют, от силы три зимы дадут. Статья бытовая. Амнистий до хрена. Зато пока на воле, успеешь сколотить на хлеб с маслом в старости. Вон смотри, вчера Пашка выскочил на волю, всего год канал за угон. Больше двух десятков увел. Клевые бабки сгреб, в заначке имеет. Ну и что с того, если здесь год мантулил? Завтра по новой за свое возьмется. Наверстает упущенное за месяц и дышать будет кучеряво. Но Пашка потому влип, что один работает. А если кучей, то загреметь в зону шансов нет, – объясняли все тонкости предстоящего дела.

– Вот раньше кенты срывали жирные навары! Накалывали банки, ювелирные. Теперь невпротык с тем. Лишь самые отчаянные кентелями рискуют. Напихали повсюду растреклятую электронику. Куда ни сунься – прокол и облом, – заговорил пахан. – Вот так возникли к зубодеру, решили его на рыжуху тряхнуть. А он, козел, через свой домофон с видеокамерой нас увидел и, знаешь, куда послал? Сознаться паскудно. Мы про ту чертовщину не секли. Этот пидер опередил нас и уцелел. Еще пригрозил лягавым сдать, коль по-доброму не смоемся.

Пахан зло заматерился.

– Хрен бы с ним, с зубодером. Мы на складе нарисовались. Технику вздумали спереть. Сторожа колонули, пса замокрили. А нас через три дня всех за жопу взяли! Кто

заложил? Телекамеры имелись. Они были включены. Вот и схомутали совсем теплых.

– А мы на новых русских накрылись! Те, суки, за границу отдыхать намылились. Мы уже по наводке секли, как кучеряво они дышали, и нарисовались. Только двери открыли, прошли в комнату, тут и лягавые влетели. Похватали, что пидеров на параше. Сигнализация сработала, мать ее! Мы по потемкам не разглядели, а наводка – ни в зуб ногой о ней. Всего неделю на воле продышали…

– Это что! Вот я опаскудился, как последний фраер! Влез к пархатому в коттедж. Слышал, что он всю жизнь по Северам мотался и бабки у него мешками водятся. Поверил, как последний козел! Ну и возник прямо в окно, оно открытым было. А хозяин на машине смотался на рыбалку.

И только я с подоконника спрыгнул, будто в клещи попал. Горло словно вилами прижали. Глядь, а передо мной – пес ростом с быка. Глаза горят, рычит, придавил к полу и норовит горло с корнем вырвать. Слюни его по шее бегут. Я как увидел его, с жизнью прощаться стал. Шевельнуться жутко, а он звереет. Глаза кровью налились. Чую, хана пришла, и сказать ничего не могу. Глаза в глаза уставился на меня тот зверюга и рычит так, что у меня холод по всему телу. Ну, на тот момент хозяин воротился, курево забыл. Ох и повезло мне! Глянул на пса, позвал к себе и меня приметил. Все понял и трехнул: «Сгинь отсюда, паскудник! Чтоб даже случайно на пути не попался. Я тебя и без собаки, голыми руками в клочья порву! Я всю жизнь на Севере прожил, умею за себя постоять. Не приведись тебе в том убедиться!» Сгреб меня за шкирняк и выкинул через окно. Я мигом за забором оказался, где ни пес, ни его хозяин достать уже не могли.

– Ну, с чего зашлись про обломы? Зачем свежака до мандража доводите? – подал голос пахан и, свесив ноги со шконки, заговорил хрипло: – Ты, Влас, слушай их, но свое помни! Всякий русский человек славился воровитостью. Иной ничего другого не умеет, как только тыздить все, что плохо лежит. Это от нашей хозяйственности, во всем порядок уважаем, секи сам, дышим в нужде с малолетства, за исключением некоторых. Всю жизнь нам в колган вбивали, мол, потерпите, скоро все будет кайфово! Возьми хоть моих стариков! С самой революции их обещаньями кормили, а они до смерти пустые щи хавали, не то что вкус, запах мяса позабыли. Всякая ложка сахару по счету. Хотя чертоломили в колхозе от темна до темна. А на кого? Власть кормили! Вон у них рыла какие! Вдвоем мурло не обнять! А мои что щепки высохли. Скольких своими мозолями выкормили – не счесть! Нет, я такой доли себе не хочу! Что проку с посулов? На них жиру не накопишь. Ты мне нынче дай! Кто ж голодного коня за плуг ставит? Много ли он вспашет? И человек обязан себя уважать. Коль твое добром не отдают, забери силой. Иначе в дураках околеешь. Потому у нас все поделились на бандитов и воров. Одни людей обдирают, другие самих бандюг трясут. И мы не воруем, свое отнимаем, что у нас забрали! Иного хода нет. На зарплату нынче никто не проживет. Вот и приноравливаются, выкручиваются. Властям давно никто не верит. И ты никого не слушай, думай о завтрашнем своем. Его, кроме тебя, никто не устроит. Усек?

Влас согласно кивнул головой.

От зэков барака он услышал множество всяких историй: кто на чем попался и загремел в ходку, как становились ворами, кто у кого остался на воле, чем займутся эти люди на свободе.

– А что мне делать? Опять возникну в «гонщики»! В этот раз лафово заколотил, пока гаишники не застопорили. Десятка три машин увел. Дышал кучеряво, своих на ноги поставил.

– Кого?

– Детей! У меня их двое и баба!

– Станет тебя ждать?

– Куда денется? Ей не впервой! Привыкла.

– Ты без конфискации выкрутился?

– Конечно. Я ж со своею не расписан, а что приобрели, все на нее оформили. Что с меня суд взыщет?

– А если баба рога наставит?

– Размажу мигом. Она меня знает…

– Дети как останутся?

– Отправлю к сеструхе в деревню. Ее тоже не забываю, все ж родная кровь.

– А я, когда на волю выйду, подамся в фарцовщики. С год крутанусь и завяжу, – мечтательно закатил глаза гнилозубый вор.

– На хрен тебе морока? Не столько навара, сколько в зоне отмолотишь. Срок на всю катушку дают, и ни амнистий, ни помилований не жди. Риску много, а навар жидкий.

– Что ты петришь в нашем деле? Фарцовка – дело чистое, прибыльное. Я на нем с молодых когтей канаю, а заначник, что я сколотил на воле, мне на три жизни хватит. Секи, куда возникнуть, когда ходка кончится.

Постепенно Влас привыкал к кентам. Его в бараке уже не били, иногда делились гревом, какой получали с воли. Каждый охотно учил его своему делу. Рассказывали обо всех тонкостях, наварах и риске.

– Секи, свежак! За фарцовку «вышку» схлопотать можешь, тут интерес государства задет. А за угон машины – плевую ходку. Потому как обычного фраера наколол. Навар с колес тоже не жидкий, коль иномарку уведешь. Свои отечественные машины – говно. Я об них руки не марал. Уважающий себя угонщик о выгоде должен помнить. За свою гроши возьмешь, а вот за импортную кайфово слупишь!

– Добавляй, если повезет. Тебя в последний раз фраера самого чуть не размазали, с говном в асфальт втоптали. Лягавые еле отодрали от дороги. Накрылся б твой заначник, если б мусора не сдали тебя в штопку костоправам. Говорили, знатно подлатали. Ну и вопил ты там! Клистоправы еле выдерживали, глохли. Сам еле проперделся! Куда этого сманиваешь? Он и вовсе дохляк. Ему в зубы вмажут – враз откинется с концами. Влас к мордобою непривычный. Тут особая закалка требуется, а главное – умение самому отмахнуться от целой своры. У него нашей сноровки нет. С детства его не тыздили, а и родителю было недосуг, хотя, может, и не умел.

Влас вспомнил, как отец вышвырнул его на площадку, невесело усмехнулся, подумав про себя: «Один раз за всю жизнь вломил, но как? Все оборвал, навсегда».

– А что родители? Мне папаня всякий день вкидывал, грозился мозги на место поставить. Если б они имелись, не оказался б здесь, – грустно заметил один из фартовых.

– Если б тех мозгов не имелось, не возился б с тобой почти полгода лягавый следчий, говорят, здорово ты его вымотал! – ввернул лысый близорукий зэк, считавшийся в бараке старожилом.

– Выйду на волю, размажу того Смирнова, как клопа на стене. Если б не он, не доказали б компру. Но этот мусоряга докопался. Вывернул, достал, доказал! Ну, погоди, вошь сушеная! Припутаю, как маму родную, со всеми потрохами! Взвоешь у меня! Дай только на волю выскочить! – заходился в ярости зэк.

Власу вспомнился Михаил Смирнов. Впервые увидев его и кабинете, даже удивился, кого все это время боялись крутые. У следователя был глухой тихий голос. Он ни на кого не кричал, не грозил, ни к кому не подскакивал с кулаками. Вот только упрямый подбородок и глаза сверлящие, пронизывающие, колючие выдавали в нем человека напористого, дотошного и въедливого. Поневоле Влас сжался под его взглядом – холодным, буравящим.

– Говорите, что воспринимали за игру ограбление банка? Не верили до самого конца? Хорошенькая игра! За нее вашего отца не только выкинули с работы, его чуть не сделали вашим сообщником! Навсегда опозорили, лишили возможности занимать приличную должность и место в обществе! То же самое и с матерью случилось. Да ч на их месте своими руками разделался бы с таким сыном! Вас больше года искал уголовный розыск, а вы играли, гуляли по всем городам, развлекались. Жили слишком легко, привыкли все получать без труда. И не притворяйтесь, вроде вы не понимали, на что согласились! Цена вашей глупости – опозоренное имя семьи, искалеченное будущее. Такие никогда не становятся на ноги вновь, не возвращаются к нормальной жизни.

Влас смотрел на следователя с ненавистью. А тот едва заметно усмехался:

– Хотели вернуться в свой город? Кто ж помешал?

– Я не один был. Стыдно стало бросать друзей.

– Это кого назвали друзьями? С чего считаете друзьями? Они о вас отзываются иначе: никто не признал даже приятелем, а вот обузой, глупцом и слабаком называют. Впрочем, в том убедитесь сами на очных ставках, – говорил Смирнов.

И убедился Влас. Обидно стало. Вот тогда он рассказал следователю все. Но и это не спасло от суда и срока. Правда, подельщикам суд определил наказание построже: по пятнадцать лет в зоне особого режима.

Влас долго думал ночами, как сократить срок заключения. И когда прошло четыре года, написал прошение о помиловании. В нем он ссылался на молодость, глупую и доверчивую, обещал не повторить случившегося. Так подсказали ему зэки барака: «Лей мокроту в ксиву, авось сработает! Ты ж первый раз судим. Может, клюнет удача?»

И повезло! Влас своим ушам не поверил, но его уже поздравляли.

– Секи, хмырь! Сама фортуна тебе улыбается. И за что? Почему везет таким? Слышь, Влас? Передай письмишко корефану. Лады? Он и тебе может сгодиться! – просил гнилозубый Петька. Он всю ночь писал письмо своему кенту на волю.

Влас вынес его, сунув в носок, чтобы охрана не нашла.

Он решил вернуться домой, хотя за все годы не получил от родителей ни единой посылки, ни одного письма.

Может, он изменил бы свое решение, но ему больше некуда было возвращаться. К тому же Влас верил, что в своей семье его, конечно, ждут. Ведь его там всегда любили. Что ж до прошлого, он достаточно выстрадал и был жестоко наказан за свою ошибку. «Да и кто о ней вспомнит? Главное, мы снова будем вместе, и никто нас больше не разлучит», – думал, поднимаясь по лестнице.

Все та же знакомая дверь, полосатый половик… Сколько раз во снах он приходил сюда, но что-то всегда мешало позвонить и войти. Зато теперь это не сон. Влас нажимает кнопку звонка, слышит торопливые шаги. Вот кто-то разглядывает его в глазок.

– Мам! Открой! Это я вернулся! – срывается голос, дрожит подбородок.

На очертенных холодах выдержал и выжил, выстоял без слез и жалоб, а тут колени дрожат, подкашиваются ноги. С чего бы так? Пытается сдержать себя, заслышав, как изнутри ключом торопливо открывают двери.

– Вернулся! – онемел Влас, увидев изменившуюся до неузнаваемости мать.

Седая, совсем старая, она смотрела на сына, вытирая слезы, катившиеся по щекам.

– А где отец? – спросил, оглядевшись.

– Умер он. Два года назад. Не выдержало сердце… Да оно и неудивительно. Сама едва выкарабкалась из больницы, а зачем выжила и не знаю. Уж лучше было б заодно…

– Прости ты меня, мам! – шагнул к ней.

Хотел обнять, но она отстранила его руки. Строго посмотрела в лицо:

– Совсем стариком стал. Вон как весь сморщился, износился, а ведь жил что сыр в масле. Все испортил и испоганил. Ничего уж не вернуть.

– Мам, я все исправлю.

– Да где уж тебе? – Отошла на кухню, не поверив в услышанное.

Влас понял, мать не простила ему ничего. Встретила холодно, без радости и надежды. Ему показалось, что она и не ждала его.

– Расскажи, как ты живешь? – спросил мать.

– Да что интересного? Со школы я ушла еще до суда, потом болезнь, инвалидность. Получаю пенсию. Копеечную. Видно, за то, что не сумела вырастить тебя человеком. Слишком баловала, передоверила самому себе. Вот и получила. Коли своего упустила, чужие тем более своих не доверят. Сейчас я получаю меньше уборщицы и не знаю, как жить станем.

– Не пропадем. Я на работу устроюсь.

– Да куда возьмут тебя? Ведь ничего не умеешь, а тюремное образование не для воли. – Поставила жидкий чай, достала пару сосисок. – Ешь вот, что имею. Другого ничего нет.

Влас к вечеру вспомнил о письме, какое его просили передать. Да и поднадоели ему упреки матери, жалобы на жизнь, откровенное пренебрежение к нему. Когда он, отыскав письмо, собрался выйти, мать, строго оглядев, сказала:

– Смотри помни, откуда вернулся. Не опозорься еще раз…

– Мам, остановись! Поимей жалость, вконец запилила. Пощади! Я не меньше тебя пережил и давно выскочил из пацанов! – поторопился закрыть за собой двери.

Письмо он передал лично в руки пышнотелому улыбчивому мужику, какой тут же позвал Власа в дом и, накрыв на стол, угощал как давнего знакомого, расспрашивал о кентах, о зоне. Потом спросил словно невзначай:

– Ты устроился где-нибудь?

– Собираюсь завтра что-нибудь найти.

– А куда лыжи востришь? Имеешь на примете клевое дельце?

– Откуда? Мне не до выбора! Пойду, где возьмут. Лишь бы башляли!

– Ох и тяжко тебе будет. Нынче у фраеров полный облом. За работу не платят. Да и где теперь клевое место сыщешь? Вышибалой в бардаке иль в личной охране у какого-нибудь козла? Так и там не обломится. Не уважают судимых, недавних зэков. Не берут таких. Даже на самую поганую работу не примут. Желающих полно стало. Врубился?

– Да я без претензий, – не поверил Влас.

– Теперь всем не до выбора. Недавние интеллигенты в лоточники да в челноки смылись. Там сытнее, а тебе и вовсе не обломится ни хрена. Давай к нам. Так и быть, возьмем в угонщики, если не разучился с колесами кентоваться, – улыбнулся весело.

Сашка, так представился новый знакомый, не торопил Власа с решением, не говорил о своих условиях. Сделав предложение, ни на чем не настаивал. Добавил лишь между прочим, что нынче с ним «пашут» не только бывшие зэки, но даже менты и гаишники. Никто не в обиде, «хавать все хотят», вот и крутятся кто как может. На зарплату не только прожить, сдохнуть страшно, хоронить не на что будет.

– Я еще подумаю, – глухо отозвался Влас, ничего не пообещав.

Ушел он от Саньки, когда на улице совсем стемнело. Брел знакомыми проулками, опустив голову, думал о своем. Если верно то, что узнал, как жить дальше?

Влас уже сворачивал к дому, когда услышал за спиной быстрые шаги и отскочил в сторону. Ох и вовремя! Кирпич раскололся у самых ног. Не отскочи, получил бы по голове, а вот встать после того сумел бы или нет – это вопрос.

Влас рванулся за убегавшим пацаном. Нагнал его в сквере. Вмазал по подбородку – тот в кусты улетел с воем. Влас хотел добавить, но перед ним внезапно выросли двое.

– Чего прикипаешься к пацану? – подошли вплотную.

– Он на меня с кирпичом наехал.

– Как же ты на мослах стоишь? – ухмыльнулся коренастый, коротко постриженный парень и стал оттеснять Власа в темноту кустов.

Тот все понял: надо защищаться от сообщников. Влас дрался свирепо. Ему вдруг стало обидно, что такая долгожданная воля оказалась хуже зоны. Здесь могли убить ни за что, и это его – недавнего зэка. Особенно взбесил его нож в руках одного из парней. Его Влас не пощадил, вломил так, как тот получил бы в зоне. Второй, увидев расправу, вскоре сам исчез.

Влас пришел домой весь в пыли, потрепанный, рассказал матери, но та не поверила:

– Нападают на богатых, а с тебя что взять? Наверное, за старое взялся или с бывшими дружками встретился?

– Я правду сказал, – ответил устало.

На другой день Влас пошел искать работу, но ему все казалось, что за каждым его шагом кто-то следит. Оглядывался, но за спиной никого не было. «Чертовщина какая-то, своей тени стал бояться», – злился Влас и заставлял себя забыть вчерашнее. Он обошел несколько заводов, но ему везде говорили о сокращениях, отсутствии заказов, сетовали на предстоящее неминуемое банкротство и… отказывали.

Только в двух местах спросили, кто он такой. В остальных даже не поинтересовались.

– Своим уже жрать нечего. Сворачиваем производство. Куда там чужих брать, наших поддержать бы хоть как-то.

«А я чужой… Всюду. И дома… Даже в зоне такого не слышал, не получал в зубы ни за что. Там умели делиться всем, а здесь озверели вконец. Как жить дальше?» – обхватил руками голову и сел на первую попавшуюся скамью.

Домой идти не хотелось. Что скажет матери? Чем успокоить? Она еще вчера сетовала: мол, теперь до пенсии не дожить, а о лекарствах совсем забыть придется, квартплата за двоих увеличилась. Вот только пенсии не повышают. Как дальше быть? Хоть живьем к мужу под бок беги, только там ничего не нужно.

Влас пытался пресечь стенания и жалобы, но бесполезно. Мать не знала иной темы. Ее ничто другое не интересовало.

«Куда ж податься?» – мучительно думал он.

И вдруг услышал:

– Вот и встретились! Что? Не узнал? – присел на скамейку парень с синюшным подбитым глазом и распухшим лицом.

Влас напрягся, огляделся по сторонам. Мимо шли люди, не обращавшие на них никакого внимания.

– Да ты не дергайся! Не хочу наезжать, хотя нас тут много. Стоит только захотеть, разнесем в клочья. Но зачем без понту? К тому ж, видать, ты из своих: лягавым не высветил. Значит, договоримся, – подвинулся ближе. – Ты кто? Тот самый Влас, который тряхнул банк вместе с кодлой?

– Тебе-то что с того? – оглядел парня.

Тот заговорил тише:

– Слышал я, ты в зоне отбывал, теперь на волю вышел.

Со своими корефанами дышать станешь иль сам по себе фартовать будешь?

– С ними пока не виделся. Как стану канать, еще не определился. Но никак не врублюсь, тебе что за дело до меня?

– Я не сам по себе к тебе подвалил. Шевели мозгами. Разговор имею. Если фартовать станешь, секи, ты в городе не один. Всякий дом своих хозяев знает, все на пределы поделено. Сунешься – накроем. Разборки не миновать. Либо с нами, либо лежи на дне тихо. Дошло? С тобой, когда надумаешь, можем потрехать.

– Оглядеться надо. Я из-под запретки только вышел. По новой влипать туда не хочу. – Власу вспомнилась зона.

– Короче, покуда не дергаешься – дыши, а сунешься в наши пределы – не взыщи. На сход загремишь. Забьют тебе стрелку, включат счетчик. Не отбашляешь – снимут кентель. Так мне велено передать, я тоже не сам по себе и не с жиру…

Влас задумался, хотел ответить парню, что не до приключений ему, но когда оглянулся, на скамье было пусто.

Целых две недели потерял он в поисках работы. Куда пи обращался, нигде не брали. «Не нужен», «ничего не можем предложить», «к сожалению, мы разорились», – слышал повсюду.

«Черт, что за жизнь? Город словно подыхать собрался. Живому человеку средь людей места нет», – шел домой обозленный. Только хотел перейти улицу, рядом машина затормозила резко, его окликнули:

– Влас! Хиляй сюда шустрей!

Это был Сашка, тот самый, кому он передал письмо из зоны.

– Садись! Подброшу! – заулыбался широко и поинтересовался: – Ну, как канаешь на воле?