Текст книги "Византийская принцесса"
Автор книги: Елена Хаецкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)
– Это не самая большая неправда в моем государстве, – сказал император, поневоле улыбаясь. – Однако то, о чем я хотел вас спросить, требует разговора вполголоса, а подобный разговор возможен лишь на близком расстоянии. Вот чем объясняется мой приказ подойти поближе.
– Теперь, когда весь я обращен в слух, ваше величество может задавать любые вопросы, даже непристойные.
– Скажите-ка, ведь вы – близкий друг и родич Тиранта, не так ли?
– Это точно. – И Диафеб подбоченился. – Между нами многие находят сходство, и, более того, имеются такие дамы, которые считают, что я красивее.
Император отмахнулся:
– Скажите-ка мне вот еще что. Отчего севастократор так печален?
– Печален? – Диафеб даже присел от изумления и развел руками. – Нет, ваше величество, наш севастократор вовсе не опечален. Напротив, никогда еще я не видывал его таким довольным и бодрым. Наконец-то он нашел достойное дело. В былые времена все подвиги, что ему предлагались, были подобны тому, как если бы великана попросили переломить пальцами тонкую веточку… Кстати, Тирант одолел великана, вы слыхали об этом?
– Нет, – нетерпеливо произнес император, всей душой желая лишь одного: чтобы Диафеб поскорее вернулся к интересующей его теме.
– Странно, потому что этот великан явно происходил из Византии и носил греческое имя. Его звали Кириеэлейсон, что в переводе на чистую латынь означает «Господибожемой».
– Удивительно, – высказался император. – Как по-разному звучит это слово!
– Это оттого, что вследствие вавилонского смешения наречий языки сильно разнятся между собою, – охотно согласился Диафеб. – Не только восточные отличаются от западных, но и западные разделены на «си», «ок» и «ойль», и только слово «Амор» на всех языках произносится одинаково, поскольку в нем заключено изначальное единство всех языков. Но так было только между грехопадением прародителей Адама и Евы и строительством Вавилонской башни, а потом все изменилось.
– Итак, вы не замечали за севастократором никаких странностей, и настроение у него вовсе не грустное?
– Нет же, клянусь теми кишками, которые содержат съеденный мною обед! – с горячностью воскликнул Диафеб. – Севастократор готовит для войск новые знамена, которые должны лучше воодушевить наших солдат и привести их к победе.
– Ваши слова меня весьма обрадовали, – сказал император.
Глава четвертая
Когда Диафеб вошел в одну из комнат, занимаемых его кузеном, то остановился, изумленный, ибо повсюду были разбросаны вещи, и они валялись в полном беспорядке и небрежении, и Тирант даже наступал на них ногами.
– Помилуй Бог, дорогой кузен, что это такое вы делаете? – закричал Диафеб. – Почему вы повыбрасывали из сундуков все то, что хранилось столь бережно? Зачем вы топчете свои любимые штаны, и тонкие рубахи, и роскошные сюрко, и расшитые плащи? Ведь до сих пор все эти вещи служили вам верой и правдой и еще послужат, если сейчас вы их не уничтожите.
– Что? – переспросил Тирант.
Диафеб осторожно, чтобы не раздавить какую-нибудь жемчужину, приблизился к нему:
– Зачем вы все тут разбросали, кузен?
– Просто хочу найти один предмет.
– И только?
– Да! – закричал Тирант. – Не могу вспомнить, где он лежит.
– Если вы назовете мне этот предмет, я помогу вам его отыскать.
– Если я назову вам этот предмет, вы сразу поймете, что у меня на уме.
– Дорогой брат, я и без того знаю, что у вас на уме, а если какие-то подробности мне и неизвестны, то я выясню их в самом скором времени.
– В таком случае, я ищу зеркало.
Диафеб не произнес больше ни слова, прикусил губу и тоже погрузился в поиски. Так они провели некоторое время, а затем Тирант вдруг сразу успокоился и вытащил из-под груды переворошенных одежд, отороченных собольим и другим мехом, небольшое, очень изящно сделанное зеркальце.
– Позовите кого-нибудь из слуг, – сказал Тирант, любуясь вещицей, – пусть приведут здесь все в порядок. Я желаю завтра бьггь у мессы, поэтому мне понадобится зеленый плащ с вышитыми на нем золотыми башнями, и штаны французского покроя, и… – Он вдруг зевнул, чувствуя сильную усталость от пережитых волнений.
– Я отдам все распоряжения, – заверил его Диафеб.
Тирант встал и направился в другую комнату, где имелась для него кровать. В дверях он приостановился, держась за косяк и как бы собираясь с силами для следующего шага, а затем скрылся в опочивальне.
* * *
Месса уже началась, когда Тирант на утро следующего дня вошел в собор. Он имел обыкновение всегда молиться коленопреклоненным, взирая на алтарь со слезным умилением, поэтому прошел через весь собор и опустился на колени прямо на голые плиты пола. Плиты эти были весьма неровны и язвили плоть, ибо, если присмотреться, можно было разобрать, что это вовсе не простые плиты, но древнее надгробие какого-то смиренного и святого подвижника, который пожелал, чтобы все попирали его ногами. И изображение этого подвижника, почти совершенно стертое, как раз и составляло те самые неровности, которые впивались Тиранту в колени.
По случайности он снова выбрал такое место, где его хорошо могла видеть Кармезина. И принцесса большую часть службы любовалась безупречной фигурой рыцаря со сложенными у груди ладонями и опущенной головой, и размышляла о том, как бы ловчее передать ему через прислужницу хорошенькую подушечку для коленопреклонений.
Когда же месса закончилась, Тирант поднялся и приблизился к тому месту, где под особым балдахином молилась семья императора. Поклонившись императрице и принцессе, Тирант заговорил с самим императором.
– Ваше величество, галеры готовы отплыть на Кипр, чтобы доставить для нашей армии необходимое продовольствие. Прикажете им выйти в море?
– Я бы предпочел видеть их уже исчезающими на горизонте, – ответил император.
Тирант поклонился ему и заметил, что принцесса держит пальцы левой руки стиснутыми в кулак, как будто намеревается ударить кого-то. Но затем, присмотревшись получше, Тирант пришел к выводу, что, напротив, она сжимает пальцы очень бережно, словно в ладошке у нее прячется какое-то сокровище, которое она боится упустить. Если бы Тирант зашел в своих догадках еще дальше, он бы понял, что сокровище это – не что иное, как его поцелуй в сердцевину ладони; но он остановил свои мысли и просто еще раз любезно поклонился Кармезине.
Она ответила ему холодным взглядом. Тирант же вышел из собора, сел на прекрасную белую кобылу, которая терпеливо его дожидалась в обществе одного пажа, и поскакал прямо в порт.
Там бурлила жизнь, и Тирант некоторое время созерцал грузчиков с грубыми спинами и еще более грубыми голосами, и комитов, которые то сидели где-нибудь на возвышении, тянули из бутыли и бранились, то вдруг вскакивали и мчались куда-то, размахивая руками; и еще видел он матросов, и женщин с распущенным лифом, и обезьянок, и поставщиков в роскошной, но забрызганной грязью одежде… Все это орало, воняло, суетилось, бранилось, тащило, роняло, щипало, било, жевало, но в конце концов делало свое дело, и погрузка шла полным ходом.
А Тирант размышлял о том, что жизнь в ее обнаженных проявлениях абсолютно безобразна, и человеку приходится прилагать неимоверные усилия для того, чтобы она имела пристойный и изящный вид.
«Ибо все эти люди, несомненно, приносят пользу, но пользу исключительно физическую, необлагороженную, – думал он, рассеянно следя за грузчиками, – и никогда не задумываются над тем, что составляет возвышенную сущность человеческой натуры, а это весьма печально».
Убедившись в том, что на кораблях все готово к отплытию, Тирант вернулся во дворец, где его дожидался нетерпеливый Диафеб.
– Наконец-то! – зашептал он, бросаясь к кузену. – Можно подумать, комиты без вас не сообразили бы, как им поступать.
– Я должен был отдать приказ к отплытию, – ответил Тирант.
– Ну а теперь, когда вы исполнили свой долг севастократора, найдите время и для принцессы.
Тирант побледнел и покачнулся в седле. Диафеб поддержал его за руку.
– Да что с вами?! – с досадой воскликнул он. – Любовь ваша не встречает отказа, а если она и развивается слишком медленно – что ж, ведь не хотели бы вы, чтобы принцесса, позабыв честь и стыд, прилюдно вешалась вам на шею!
Тут Тирант из белого стал зеленоватым, и Диафеб поскорее перешел к делу:
– Принцесса была огорчена вашим скорым уходом из собора.
– Ее высочество слышала, как его величество сам велел мне отдать приказ галерам к отплытию.
– Рассудок у женщины всегда стоит на втором месте, а главный комит ее естества – это сердце. Оно и друнгарий, оно и севастократор, оно же и комит ее корабля, поэтому-то, зная обо всех ваших обязанностях, она все-таки была опечалена тем, что вы столь быстро ее покидаете.
– Что ж, я ведь вернулся, – заметил на это Тирант не без оснований.
– Как только вы уселись на вашу превосходную белую кобылу, – Диафеб погладил лошадь по морде, – и помчались в порт, принцесса вышла из собора и стала смотреть, как вы едете.
Тирант закусил губу.
– Затем, – продолжал безжалостный Диафеб, – она повернулась ко мне и произнесла: «Передайте севастократору, если увидите его, что я приказываю ему спешно явиться ко мне в покои, ибо я желаю танцевать!»
– Танцевать?
– Да, так она выразилась. Ибо, по ее словам, вы лучший партнер для танцев, а она желала бы разучить несколько французских. Потому что в Греческой империи не все они известны и еще не успели войти в моду.
– Но откуда она вывела, что я лучший партнер и к тому же знаток французских танцев?
– Возможно, все дело в покрое ваших штанов, – предположил Диафеб. – Покрой штанов и фигуры танцев всегда взаимосвязаны, в то время как конфигурация юбок не оказывает на танцы решительно никакого влияния. И проистекает это из двух причин: во-первых, юбки не сковывают движений, как это свойственно некоторым фасонам штанов, а во-вторых, женщины по самой природе своей не способны изобретать нечто новое, поскольку их удел – доводить до совершенства изобретенное мужчинами. И это мы видим также на примере беременности и рождения ребенка.
– Да, но после того, как женщина родит несовершенного ребенка, лишь мужчина способен довести до совершенства эту заготовку человека и превратить мальчика в воина, – подхватил Тирант.
– Здесь моя философия дала трещину, – согласился Диафеб. – Однако если рассуждать без философии, то остается голый экстракт, и он заключается в том, что принцесса желает вас видеть и танцевать с вами после обеда.
– Обед сейчас весьма кстати, – сказал Тирант. – В порту я надышался морским воздухом, а он пробуждает во мне дьявольский аппетит.
– Чего только не делает с вами море! – вздохнул Диафеб. – То у вас несварение, то зверский аппетит. Кстати, если уж об этом зашла речь – я не советую вам за обедом употреблять лук или чеснок, а также не советую вообще есть много, чтобы ненароком не рыгнуть в присутствии принцессы.
– Да, это дельный совет, – поблагодарил Тирант.
Беседуя так, они отправились в обеденный зал и там отдали дань трапезе, после чего поднялись в личные покои принцессы, где в присутствии императора начали разучивать французские танцы, весьма возбуждающие, ибо во время этих танцев рыцарь прикасался кончиками пальцев к кончикам пальцев дамы и даже дотрагивался до ее талии.
Они танцевали в полном молчании, и император начал зевать, и зевал все шире и чаще, и в конце концов объявил, что очень утомлен и отправляется отдыхать. Едва только он ушел, как всякие танцы прекратились. Принцесса велела музыкантам уходить, и те исчезли.
А Кармезина взяла Тиранта за руку и увлекла к окну, подальше от своих дам и проницательного Диафеба. Там она усадила севастократора на красивую каменную скамью и уселась рядом сама. И они долгое время сидели так, словно позируя художнику для портрета, пока наконец Кармезина не заговорила:
– Вы задумчивы.
– Простите, если это вас огорчает, – тотчас ответил он.
– Да, меня огорчает ваша грусть! – сказала Кармезина. – Потому что это весьма недружественно с вашей стороны – не рассказывать мне о том, что у вас на сердце.
– Разве мы друзья? – спросил Тирант, замирая.
– Да! – объявила Кармезина. – Мы друзья с вами, и притом очень близкие, как и положено севастократору и принцессе. Все прочее было бы противно законам божеским и природным, и это одна из причин, по которой севастократором не может быть герцог Македонский. Ибо я ненавижу герцога Македонского, а вас люблю. И вы должны любить меня. Скажите, вы любите меня?
– Разумеется, – отозвался Тирант. – Я люблю вас, как ни один севастократор до меня не любил принцессу.
– В таком случае вы должны открыть мне свое сердце, и если у вас там горе – я возьму себе половину, а если тайная радость – я не дерзну прикоснуться к ней, чтобы вы могли сполна насладиться ею.
– Горе – ненавистная вещь, – молвил Тирант, – и потому позвольте мне оставить его при себе. Я буду проклят, если разрешу вам обременить себя моим горем!
– Хороший же вы друг, – прошептала принцесса вне себя от гнева, – если так себя ведете! Положим, я бы ходила с кислым лицом, и углы рта у меня были бы опущены книзу, а в глазах постоянно прыгали слезы, – неужели вы не спросили бы, отчего я так грустна?
– Спросил бы.
– Ну а я бы вам наговорила чего угодно, но так и не ответила на ваш вопрос – что бы вы тогда подумали обо мне и моей дружбе?
– Подумал бы, что вы оберегаете меня от худшего.
– В этом все мужчины! – воскликнула Кармезина и, надув губы, отвернулась.
– Ничего не поделаешь, моя госпожа! Мужчины так устроены, что дружат ради побед и успехов, и если делятся друг с другом, то лишь радостями и достижениями. И если какой-либо мужчина удостаивает своей дружбой женщину, то и ведет он себя с нею как с другим мужчиной, и рассказывает лишь о своих победах и успехах. И оттого многие женщины считают, будто мужчины постоянно хвастаются. Женщины же, напротив, если и дружат между собою, то лишь ради того, чтобы сообща преодолевать невзгоды и беды, и если какая-либо женщина удостаивает своей дружбой мужчину, то и ведет себя с ним как с другой женщиной, и рассказывает ему о своих горестях и трудностях, и оттого многие мужчины считают, будто женщины непрерывно жалуются.
– Как вы мудры, Тирант! – сказала Кармезина. – Да только всей своей мудростью вы не задурите мне голову, поэтому отвечайте-ка, не то я выброшу вас вот в это окно: почему вы так грустны?
– Что ж, вы меня вынудили, моя госпожа, и я отвечу вам правду, которая вам не понравится: я влюблен.
Он опустил глаза и уставился на юбку принцессы.
– Что? – тихо вскрикнула она.
Он не отвечал.
Она потрясла его за плечо:
– Кто она?
Тирант по-прежнему сидел потупившись и молчал.
– Да говорите же! – в отчаянии воскликнула принцесса. – Кто она такая? Кто та, из-за которой вы бледны и так душераздирающе вздыхаете?
– Коль скоро мы с вами дружим как женщина с женщиной и делимся друг с другом своими бедами, – молвил наконец Тирант прерывающимся голосом, – то я, так и быть, все вам расскажу. Но при условии, что вы попробуете мне помочь.
– Я желаю знать о ней все, – сквозь зубы выговорила принцесса и топнула ножкой. – Назовете вы мне ее имя или нет?
– Я покажу вам ее портрет.
И Тирант сунул руку в рукав, где целый день носил то самое изящное зеркальце, которое разыскивал накануне по всем сундукам.
Принцесса схватила то, что она считала портретом, и быстро поднесла к глазам. Она заранее кусала губы и была очень бледна от волнения, и потому не сразу поняла, что именно она видит. Ибо зеркало отразило лишь часть лица, и несколько мгновений Кармезина думала: «Какой он глупец, этот Тирант, если приказал обложить такой красивой рамкой лишь кусок щеки, уголок рта и краешек глаза с ресницами!» Но в следующее мгновение рука ее дрогнула, зеркальце отодвинулось, и на Кармезину уставилось ее собственное отражение.
Краска медленно поползла по щекам принцессы. Она всматривалась в себя так, словно видела впервые, и лихорадочно выискивала в знакомых чертах нечто особенное, нечто такое, что позволит ей вскорости обрести счастье.
– Но ведь это… – пролепетала Кармезина.
– Принцесса, меня ждут неотложные дела, прошу меня извинить, – сказал Тирант.
Он встал, откланялся и вышел деревянным шагом, как ходят смертельно пьяные люди, когда желают скрыть свое состояние.
А принцесса долго еще сидела у окна и рассматривала себя в зеркале.
* * *
Кармезина так замечталась, что не заметила, как в покои вошла ее кормилица и воспитательница, почтенная дама, которую называли Заскучавшая Вдова, а с нею и Эстефания, падчерица герцога Роберта Македонского.
Эстефания весело улыбалась, потому что Диафеб кое-что рассказывал ей о страсти Тиранта, а принцесса, в свою очередь, тоже нечто приоткрыла ей о своих чувствах. Заскучавшая же Вдова выглядела хмурой и недовольной.
Застав свою царственную воспитанницу в отличном расположении духа, вертящей в руках зеркальце, Заскучавшая Вдова строго спросила:
– Откуда у вас такое красивое зеркало, моя госпожа?
– Это подарок, – ответила Кармезина.
Эстефания тотчас порхнула к подруге и уселась рядом с нею, обвив ее рукой за талию.
– Рассказывайте! – попросила она. – У кого нашлась столь очаровательная вещица? Уж наверняка здесь побывал какой-нибудь заморский купец, потому что я никогда не видела, чтобы в Греческой империи делали такие вот завитки с эмалевыми вставками. А такой яркий синий цвет у эмали наверняка чужеземного происхождения.
– Зеркало подарил мне Тирант Белый, – призналась принцесса, опуская глаза, – прибавив, что в этой раме скрыт портрет той, которая стала владычицей его души. И таким образом он объяснился мне в любви, не сказав ни одного слова о самой своей любви.
– Как изысканно! – воскликнула Эстефания. – Да ни в одной книге, сколько их ни прочитай, не сыщешь ничего подобного, а стать изобретателем в такой разработанной области, как возвышенные любовные отношения, может лишь человек поистине благородный.
– Вы правы, дорогая подруга! – Кармезина явно обрадовалась поддержке со стороны Эстефании. – Эти чужеземцы так и блещут умом! А было время, когда я считала, что рассудительность, благородство и доблесть можно отыскать лишь у наших рыцарей, но, познакомившись с Тирантом, я полностью переменила свое мнение.
– И с Диафебом Мунтальским, – прибавила Эстефания.
Они обнялись и со смехом расцеловались.
И тут Заскучавшая Вдова не выдержала и разразилась гневной тирадой:
– Смотрю я на вас, дитя мое и госпожа моя, и глазам не верю! Вас ли я вскормила вот этой грудью? Вас ли воспитывала, вам ли говорила об обязанностях девицы из царского дома? Боже! Слишком уж вы заторопились побежать по каменистой дорожке навстречу позору и бесславию! Кому вы простираете руки, готовые обнимать? К кому вы тянетесь губами? К чужестранцу! Что с того, что он подарил вам зеркало? Эка невидаль! Во дворце вашего отца тысячи подобных зеркал, и еще получше! Да кто он такой, этот Тирант Белый? Приплыл сюда с Сицилии в компании всякого сброда, да и парчовые его туалеты явно с чужого плеча.
– Ничуть не бывало, – пылко возразила Эстефания, задетая тем, что Заскучавшая Вдова называет друзей и спутников Тиранта «всяким сбродом» (сицилийские наемники, прямо скажем, иного определения и не заслуживали, зато их командиры были рыцарями самого знатного происхождения). – А коли вы взялись на старости лет рассуждать о моде, так послушайте тех, кто в этом разбирается! Ибо сии жипоны нарочно так устроены, чтобы плечи в них выглядели шире, чем есть на самом деле, – хотя плечи чужеземных рыцарей и без того широки, – и оттого непросвещенному взгляду кажется, будто одежда велика и снята с чужого плеча, но на самом деле это не так.
И выпалив все это единым махом, Эстефания задохнулась и замолчала с крайне оскорбленным видом.
А принцесса вся погасла, потому что речи Заскучавшей Вдовы очень огорчили ее и спугнули радость. Ведь радость – весьма боязливая птица, и довольно одного резкого или неловкого вскрика, чтобы она вспорхнула с места и исчезла.
– Сперва ответьте мне, – продолжала кормилица безжалостно, – ради кого вы вознамерились перестать быть девицей и дочерью греческого императора? Кто он таков? Сделайте же милость, просветите меня – каков его титул? Вы отказали в браке многим графам и герцогам, а ведь все это были люди достойные, и всех их вы обманывали любезными речами. А когда они уже полагали дело сговоренным, вы вдруг окатывали их ледяным холодом.
Принцесса молчала.
Заскучавшая Вдова продолжала:
– Как хотите, ваше высочество. Охота вам опозорить себя и лечь в постель к чужеземцу – вы в своей судьбе вольны. Но знайте же, что все подданные вашего отца будут вспоминать о вас с печалью и сердечной болью и постараются поскорее забыть о вас.
Принцесса встала и, прикусив губы, чтобы не разрыдаться, молча отправилась в свою опочивальню. Эстефания побежала за ней следом. А Заскучавшая Вдова устроилась на скамье, где только что сидела принцесса, придвинула к себе вазочку с засахаренными фруктами и принялась кушать.
* * *
На следующий день Тирант проснулся чуть свет и сразу же принялся размышлять о предстоящих военных действиях. Он воображал в уме неисчислимые орды турок, которые хозяйничали на землях Византии. Мысленно перебирал он луки и стрелы, копья и мечи, кинжалы и арбалеты, проверял бочки с горючими смесями, рассматривал медные шипы, которые разбрасывают по дорогам на горе лошадям. Не последнее место в его думах занимали и коварные генуэзцы, поставлявшие врагу продовольствие, отчасти завонявшее от долгого путешествия и хранения…
Но как ни старался Тирант, непослушные мысли его не желали сосредотачиваться на всех этих важных предметах и сами собою соскальзывали в прохладу дворцовых залов, туда, где вкрадчиво бормотал фонтанчик и легкие блики перебегали по лицам красивых девушек. А от представления о воде один лишь крошечный шажок до мысли о зеркале, и Тирант сам не заметил, как сделал этот шажок, и вот уже ум его как бы погрузился в подаренное накануне зеркало.
И потому, едва лишь завидев Диафеба, Тирант прервал того на середине широчайшего зевка горячей мольбой:
– Если вы когда-либо искренне любили меня, кузен, то спешите не мешкая во дворец и попробуйте разузнать у Кармезины, какова ей показалась вся эта история с зеркалом!
– Клянусь святыми Протасием и Гервасием, слишком уж вы, дорогой брат, напористы! Заметьте: я говорю «напористы» лишь из любви к вам, ибо надлежало бы сказать «нахраписты».
– Так не выражаются, когда речь идет о благородных рыцарях.
– Потому я и сказал – «напористы», – указал Диафеб. – Я тотчас отправлюсь во дворец, чтобы доложить его величеству о том, что галеры уже вышли в море и направляются на Кипр, где великий магистр иоаннитов непременно снабдит нас продовольствием и всем необходимым для армии.
– Поспешите, – сказал Тирант. И велел подать ему одеваться.
У него ушло очень много времени на туалет, ибо он принял твердое решение обрести безупречный облик, и каждый локон его волос был уложен и закреплен особым составом и крошечной зажимочкой. На шапочке, которая выглядела невесомой, крепилась чудесной работы брошь – подарок одной любезной девицы по имени Прекрасная Агнесса.
Тирант избрал ее своей дамой на турнире, где одолел в смертельном бою нескольких славных рыцарей; однако сама Прекрасная Агнесса была ему безразлична. Она не оставила в его сердце никакого следа, и потому, прекрепляя к шапочке ее подарок, Тирант даже не вздохнул – ни о ней самой, ни о тех рыцарях, которых он убил в ее честь.
Тем временем Диафеб был уже возле собора, где заканчивалась месса, и там он повстречал выходящих из ворот императора с супругой. Вслед за ними, поотстав, в сопровождении своих дам и кормилицы шла принцесса Кармезина.
Диафеб приблизился к ней и поклонился самым изящным образом.
– Рад приветствовать вас, милостивая госпожа! – воскликнул он. – Но отчего так красны ваши глаза? Неужто вам нездоровится?
– Я дурно спала, – ответила принцесса, – и от духоты у меня разболелась голова. Это пустое. А где ваш кузен? Севастократору надлежало бы присутствовать на мессе!
– Он вынужден был отправиться по делам, – сказал Диафеб. – У севастократора много неотложных забот.
– Это правда, – вздохнула она. – Оттого он так и бледен, что утомляется. Но знали бы вы, как ловко вчера он разыграл меня!
– Правда? – удивился Диафеб, бросая через плечо взгляд на Эстефанию, которая опустила ресницы и очень мило присела.
– Да, представьте! – продолжала принцесса. – С помощью зеркала он посмел признаться мне в любви. Это весьма остроумно, и ни в одной книге ничего подобного не описано, так что Тирант Белый занес свое имя в бессмертные анналы! – Она рассмеялась, не глядя на Диафеба, после чего добавила: – Если вы в скором времени встретите севастократора, то передайте ему: пусть зайдет ко мне. Я намерена сказать ему нечто весьма неприятное.
– Не может быть! – воскликнул Диафеб. – Вы разбиваете мне сердце. Сдается мне, напрасно приносил Тирант к вашим ногам пылающие угли – дрова в ваших покоях совершенно сырые и заниматься никак не желают.
– Ничуть не бывало! – возразила принцесса, задетая за живое этими словами. – Огонь, о котором вы говорите, горел довольно ярко – как солома. И так же быстро погас, не успев ничего распалить.
– Возможно, нам стоит соединить солому с крупными и смолистыми дровами? – предположил Диафеб. – Ибо растопка для того и служит, чтобы…
– Довольно! – оборвала принцесса. – Вы рассуждаете, как истопник.
– А вы – как селянка, которая только что вернулась с сенокоса.
– В таком случае, я попрошу вас передать мой приказ севастократору, а если он не явится, я сочту его трусом.
Немало уязвленный словами принцессы, Диафеб поклонился ей и ушел как можно скорее.
* * *
– Что она сказала?
– Мне – ничего, но вам она намерена сообщить нечто неприятное.
Осыпанный жемчугами и драгоценными камнями, с туго уложенными локонами, со сверкающей цепью на шее и брошью на шапочке, Тирант выглядел столь безупречно, что любая гримаса на его лице казалась жестоким надругательством над искусством портных и парикмахеров.
– Боже! – прошептал он.
– Ступайте же теперь к ней! – приказал Диафеб. – И заклинаю вас всем святым, что есть на этом свете, а может быть, и на том: держитесь с нею храбро. Не забывайте, что вы убили в смертельном бою немало противников, а нынче перед вами будет не закованный в доспехи рыцарь, но слабая и к тому же безоружная девица.
– Безоружная девица способна проткнуть мое сердце одним мизинчиком, – сказал Тирант.
Тем не менее он отправился к Кармезине и с глубоким почтением отвесил ей низкий поклон. Она же только кивнула ему.
– Садитесь, севастократор, и угощайтесь. Будем разговаривать, подслащивая горькие слова сладкими фруктами.
Тирант присел на краешек скамьи:
– Вы недовольны мной, сударыня?
– Весьма, – сказала принцесса.
– По сравнению с вами я удручающе глуп, – произнес он, – и потому прошу объяснить мне как можно проще: чем же я прогневал ваше высочество?
– Чем? – Она прошлась по комнате и резко остановилась, развернувшись, отчего ее юбки взметнулись, и Тирант успел увидеть крохотные ножки в туфельках с завязками. – Чем? Да вы Бога не боитесь, если готовы выбросить на свалку драгоценнейший дар, коим одарил вас мой отец император! Кем вы были, Тирант Белый, прежде чем явились в Византию?
– Смею надеяться, что я не только был, но и останусь собой, а называют меня Тирант Белый, – начал бретонский рыцарь, весьма гордившийся своим древним и знатным происхождением. – Отец мой был сеньором Тирантской марки, и если встать на берегу, на краю наших владений, и взглянуть на море в ясный день – а ясных дней немного наберется в тех краях, – то можно угадать, где находится Англия. Мать же моя – дочь герцога Бретонского, и ее имя Бланка, что означает Белая. Оттого и прозывают меня Тирантом Белым.
Однако для византийской принцессы все эти имена и титулы были лишь пустым звуком, ибо произносились они не по-гречески, и она запальчиво продолжала, как бы не слыша объяснения:
– Вот теперь и вы точно признали, что были никем, а мой отец наделил вас и титулом, и своим доверием и поручил вам командовать армией! И как же вы отблагодарили его? Вы подвергли опасности его дочь!
– Опасности? – пробормотал Тирант.
– Да, опасности быть опозоренной! – отозвалась Кармезина. – Как вы посмели вчера без всякого смущения признаться мне в любви? Можно подумать, я какая-нибудь простушка!
И она решительно двинулась к выходу, намереваясь скрыться у себя в спальне и там выплакаться вволю. Но Тирант метнулся к ней, как дикий зверь, и схватил ее за шаль.
– Выслушайте же меня! – закричал он. – Вы не можете бросить мне в лицо обвинение и сбежать!
– Почему? – прошипела она, вырываясь.
– Потому что… именно так и поступают простушки! – выпалил он первое, что пришло ему на ум. – И все глупые бабы, у которых нет ума и потому они лишь на одно и горазды – обругать да бежать прочь. Но ведь вы не таковы, ваше высочество, – продолжал он, успокаиваясь и выпуская шаль принцессы. – Вы мудры и проницательны и сразу разгадали мою загадку с зеркалом…
– Не смейте хвалить мою мудрость! – воскликнула принцесса, усаживаясь на скамью.
Она подняла голову и уставилась на Тиранта, который громоздился над ней, закованный в драгоценности и вышивки, как в броню.
– Ну так я слушаю вас, – холодно проговорила она. – Что же вы теперь молчите? Так поступают все простаки, которые полагают, будто для объяснений довольно лишь сопеть да переминаться с ноги на ногу!
– Моя госпожа, – произнес Тирант, – теперь я понял, что своим признанием нанес вашей чести большой урон. Ибо вы – дочь византийского императора и принцесса, я же – всего лишь наследник Тирантской марки, потомок славного Роланда, о котором здесь и не слыхивали, да еще севастократор, облеченный доверием вашего отца, и кавалер ордена Подвязки, учрежденного при моем участии, – о чем я тоже не стану рассказывать, боясь вам наскучить… И дабы не оскорблять более ни вашего слуха, ни зрения, ни обоняния, я ухожу с полным осознанием своего ничтожества.
– Вот и хорошо, – бессердечно сказала принцесса, которую рассердило перечисление титулов и заслуг Тиранта.
– У меня к вам осталась последняя просьба.
– Если она и впрямь последняя, то я ее выполню, – обещала Кармезина.
– Велите каменщикам написать на моей могиле: «Здесь лежит Тирант, убитый любовью».
И с этими словами он выбежал из покоев Кармезины.
Она пожала плечами и приказала позвать музыкантов, чтобы те услаждали ее слух веселыми песнями. Музыканты явились и начали исполнять различные мелодии, одну за другой. От всей этой музыки у Кармезины из глаз покатились слезы. И каждая новая песня исторгала из глубин ее естества все новые и новые слезы, и в зависимости от мелодии слезы эти были разными по размеру и на вкус.
