Текст книги "Византийская принцесса"
Автор книги: Елена Хаецкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)
Глава восемнадцатая
Осада Бельпуча шла своим чередом, скучная и томительная. Турки сидели в городе, ожидая, пока к ним по морю придет подкрепление. Установить полную блокаду, прервав сообщение турок с гаванью, не представлялось возможным: у Византии для этого не хватало кораблей.
Иоанниты должны были скоро возвращаться на Родос: срок их службы у императора закончился, и приор только ожидал попутного ветра, чтобы поднять паруса.
Но хуже всего было для христиан то обстоятельство, что оба предводителя их войска, герцог де Пера и герцог Диафеб Македонский, сильно не ладили, так что даже преимущества, которые имелись у византийцев, они не могли обратить себе на пользу.
Чуть в стороне от города Бельпуч протекала река – один из притоков реки Трансимено. Много лет назад эта речка огибала холм и подходила к самым стенам Бельпуча, но затем русло изменилось, и поток оказался ближе к тому месту, где сейчас находился лагерь христиан.
Христиане сразу смекнули, как следует использовать это водное изобилие. Когда турки делали вылазки из крепости Бельпуча – а подолгу сидеть за стенами и не высовываться наружу было не в их характере, – христиане перво-наперво набирали полные ведра и бочки этой воды и разливали ее повсюду. А поскольку почва там была глинистая и всю траву вытоптали лошадьми или выжгли, то становилось очень скользко. Турецкие кони не могли бежать в атаку, а воины скользили и падали, как будто кто-то подрубал у них ноги.
Поэтому турки решили отвести поток обратно в старое русло, чтобы у христиан не стало доступа к этой воде. Они собрали большой отряд, вооружили его мотыгами и пиками и под покровом темноты выбрались из города. Проделав часть пути незаметно для христиан, они добрались до пересохшего русла. Чтобы оно вновь наполнилось водой, следовало срыть часть близлежащего холма.
А турецкая конница, прикрывавшая этот пеший отряд, спряталась в роще в полумиле оттуда.
С восходом солнца турки принялись копать.
В лагере герцогов де Пера и Македонского это заметили. Было решено тотчас вооружиться и сесть на коней, чтобы помешать врагам исполнить их намерение. Христиане выехали из лагеря и во весь опор помчались на врага. Бросив мотыги, турки похватали свои пики и начали отбиваться от нападающих. Так продолжалось какое-то время, после чего турки решили не настаивать больше на своем. Они начали срывать с себя доспехи, чтобы ловчее было удирать, и пустились в бегство.
Со стороны могло бы показаться, что бегут они беспорядочно и помышляют только о том, чтобы как-нибудь спасти свою шкуру, но на самом деле они устремились к развалинам одной старой крепости, которая стояла среди лугов никем не занятая и совершенно заброшенная. Крепость эта представляла собой гору серых руин, и только одна стена у нее частично уцелела.
Христианская конница гналась за неприятелем неотступно. Чтобы попасть на другой берег полноводной реки – нового русла, следовало преодолеть брод, такой глубокий, что местами приходилось не идти по нему, а плыть. Эта переправа задержала конников, и, когда те выбрались на берег, турки успели уже добежать до древней крепости и скрыться за сохранившейся стеной.
Герцог Македонский придержал коня и, разглядывая развалины, сказал:
– Сеньоры, я полагаю, разумнее нам было бы остановиться. Эта крепость сильно мне не по душе.
Герцог де Пера тотчас возразил:
– Чем же она вам не по душе, сеньор Диафеб? Это просто гора развалин, и мы легко выкурим турок оттуда!
– Господь с вами, сеньор герцог! – сказал Диафеб горячо. – Я всего лишь год с ними сражаюсь, и то знаю, что они горазды на всякие хитрости.
– А я сражаюсь с ними всю жизнь, – язвительно отвечал герцог де Пера, – и лучше вашего знаю, как они трусливы. Вы ведь и сами видели, что при первой же неудаче они обращаются в бегство.
– Согласно их воззрениям, такое бегство – не позор, – сказал Диафеб, из последних сил пытаясь уладить дело миром. – Ведь они только о том и помышляют, чтобы заманить нас в какую-нибудь ловушку.
– Сдается мне, вы еще трусливее, чем самый подлый и трусливый турок! – воскликнул герцог де Пера, нетерпеливо дергая поводья своей лошади. – Вперед, вперед! Выбьем их из этих руин! Они даже не смогут закрепиться там как следует.
– Пока мы переходили брод, мы потеряли много времени, – урезонивал его Диафеб. – А потом так бешено скакали вслед за врагом, пытаясь наверстать упущенное, что оставили позади всю нашу пехоту. Поглядите-ка на ту рощу, в полумиле от крепости. Кто помешал туркам спрятать там свою конницу? Как хотите, сеньор герцог, – заключил Диафеб Мунтальский, – но я не желаю штурмовать эти камни, чтобы бесславно сложить здесь голову неизвестно ради чего.
И он уже повернул коня, чтобы уехать.
Герцог де Пера ядовитым тоном произнес ему в спину:
– Я давно уже понял, что для брегонца сражаться ради свободы и славы Византии означает «сложить голову неизвестно ради чего». Езжайте себе прочь! Греческие бароны и без вас решат свое дело с турками. Ведь Греция – наша родина, и каждый камень для нас здесь – святыня. Ну а вы и святынь-то не знаете!
Диафеб сильно втянул воздух ноздрями, молясь про себя только о том, чтобы не зарубить ему герцога де Пера на глазах у всего христианского воинства.
А герцог де Пера, как на грех, продолжал:
– Проявите же благоразумие, любезный сеньор Диафеб, и бегите отсюда! Положим, вы опрометчиво решили принять участие в наших жестоких битвах, – ну так исправьте эту ошибку и ныряйте поскорее под юбку к своей жене.
Диафеб скрипнул зубами. «Я не должен отвечать на оскорбление, – думал он отчаянно. – Если я сейчас раскрою рот, то скажу что-нибудь лишнее, и закончится тем, что мы передеремся между собой на радость врагу!.. Нужно сказать что-нибудь примирительное…»
И тут он услышал собственный голос:
– Молчали бы, старый дурак! Весь седой, а так ничему и не научились! И графу де Сен-Жорди позволили погибнуть так глупо. По-вашему, в Византии переизбыток баронов, чтобы так разбрасываться христианскими жизнями? Самого Господа бы стошнило слушать ваши речи! Предупреждаю: если меня убьют раньше, чем вас, дух мой, покинув тело, будет в ярости преследовать вас по всей земле, куда бы вы ни скрылись!
Тут несколько баронов бросились к обоим предводителям и растащили их в разные стороны. Некоторое время они удерживали спорщиков за руки; затем герцога де Пера отпустили, а Диафеба – нет, потому что он был весь красный и дышал так тяжело, словно только что вышел из трудного поединка.
Герцог де Пера сказал громко:
– Кто намерен идти на врага – следуйте за мной! А кто струсил – оставайтесь.
И первым помчался в сторону крепости. Большинство поддалось порыву и поскакало вслед за ним, в том числе и Диафеб, герцог Македонский, которому совершенно не хотелось прослыть трусом.
Они добрались до развалин, где турки встретили их градом стрел. Некоторые лошади были ранены и сбросили седоков или упали вместе с ними. Остальные рыцари устремились к пролому в старой стене, откуда навстречу им выбежали с пиками наперевес турецкие пехотинцы.
Диафеб наносил удар за ударом, рубя с седла кишащую внизу турецкую пехоту. Перерубая пики, рассекая сухожилия и снося с плеч головы, герцог Македонский уже начал без всякой неприязни думать о герцоге де Пера и о его стремлении ввязаться в битву с врагом во что бы то ни стало.
Тут он заметил самого герцога де Пера, закованного в мощную броню. Его осаждали, точно крепость, сразу пять турецких пехотинцев: двое пытались совладать с огромным рыцарским конем, один тянул герцога за ногу, намереваясь сбросить его на землю, а еще двое норовили ударить его пиками.
С громким криком Диафеб устремился на помощь своему сопернику и одним махом вывел из строя сразу двух турок: одному он разбил голову, а другому разрезал спину почти до самых ребер.
Турки с воем откатились, оставляя за собой широкий кровавый след, а Диафеб стал биться бок о бок с герцогом де Пера, и они даже успели обменяться быстрыми взглядами. Герцог де Пера улыбнулся Диафебу, и тот подумал, что редко можно встретить человека более обаятельного, нежели герцог де Пера.
И тут из рощицы выскочила турецкая конница, которая скрывалась там все это время. Между тем многие из христиан уже спешились, потому что сражаться верхом среди развалин, да еще возле одной весьма коварной лощинки, было неудобно.
Турецкие конники окружили небольшой отряд и начали истреблять его. Теперь на каждого христианского воина приходилось по три-четыре турка, из которых по меньшей мере двое было на конях. И скоро греческие бароны начали погибать один за другим.
Диафеб занес меч над очередным противником, когда ощутил вдруг, как его хватают сзади за шею и резко толкают вперед, чтобы сбросить с седла. Он изо всех сил вцепился в луку седла, но было уже поздно: весь мир перед глазами Диафеба перевернулся, и он упал, сильно ударившись при этом о камень.
Кровь хлынула у него из носа и из большой ссадины на лбу. Несколько секунд герцог Македонский просто лежал в неподвижности; затем он попытался сжать пальцы на рукояти своего меча, но рука схватила пустоту.
Он перекатился по земле, уходя от удара копьем, и вскочил на ноги. Кругом мелькали, как призраки, конные турки. Куда ни глянешь – везде темные лица и сверкающие зубы, а небо полно чужих вымпелов. Диафеб увернулся от сабли, ярко блеснувшей у него над головой, нырнул под чье-то копье, повис на чьей-то пике, пытаясь вырвать ее из руки врага, но затем получил еще один удар, в бок, и повалился на землю.
Над ним загнусавил турецкий сигнальный рог, и турки нехотя опустили оружие. Оставшиеся в живых христиане сбились в кучу, как овцы. Диафеб, оглушенный, растерянный, почувствовал, как веревкой ему стягивают запястья. Несколько минут ничего не происходило, а потом его сильно потянуло за веревку, и он поневоле поднялся на ноги и побежал, а куда – того он и сам не знал, потому что видел лишь скачущую землю под неверными, заплетающимися ногами.
* * *
Весть о разгроме и пленении обоих герцогов достигла Константинополя через день. Тирант к тому времени уже вставал с постели и ежедневно садился на коня, желая поправиться как можно скорее и принять участие хотя бы в окончании войны.
Он старался пореже вспоминать о принцессе и даже не осмеливался спрашивать о ней. Кармезина не приходила к нему и не присылала подарков; очевидно, она не желает ничего о нем слышать. Мысль эта была горькой, но Тирант успел свыкнуться даже с нею – как привык он и к постоянной боли в ноге, в боку и под сердцем.
Боль воспринималась им скорее как своеобразное благо, поскольку отвлекала от любовной неудачи. И, не щадя себя, севастократор упражнялся с мечом и копьем, потому что торопился восстановить силы. Он как раз собирался выехать из дворца, когда столкнулся со всадником, имевшим ужасный вид: тот был весь перемазан глиной и покрыт бурыми пятнами крови, одежда на нем была изорвана, доспехи изрублены и почти все сорваны, за исключением наручей; шлема на нем не было, только войлочная шляпа, криво сидевшая на голове.
Человек такого обличья, да еще покрытый пылью с головы до ног, мог быть допущен в императорские сады лишь при том условии, что он являлся вестником. Так что у Тиранта, едва он завидел беднягу, сердце так и рухнуло в живот, где, судорожно стукнув четыре раза, замерло как бы в ожидании смерти.
Севастократор схватил лошадь вестника за узду и понудил остановиться.
– Что случилось? – спросил Тирант, сам не зная, как у него достало сил произнести какие-то слова. – Говори!
– Разгром, – сказал всадник, глядя на севастократора пустыми глазами: ничего в них не отражалось, ни солнца, ни страха. – И оба герцога… – Он упал щекой на гриву коня и заплакал.
Тирант отпустил узду чужой лошади и медленно двинулся по дорожкам сада. Он не знал, как ему поступить, и чувствовал большую неловкость, потому что спешиться самостоятельно не мог из-за больной ноги, а въезжать в императорский дворец верхом не осмеливался. И только об этом он и думал.
Потом он увидел слугу, который иногда приносил ему умыться или поесть. Слуга этот был очень бледен. Тирант подозвал его жестом.
Слуга подбежал и остановился в шаге от севастократора, как будто споткнувшись. «У него веснушки, – подумал Тирант. – Он рябой. Я прежде не замечал».
Вслух он сказал:
– Государь знает?
– Государь? – переспросил слуга, дрожа.
– Оба герцога убиты, – сказал Тирант. – Мой брат и герцог де Пера. Государь знает об этом?
Слуга молчал. Тирант слышал, как постукивают его зубы, и нарочно надвинулся на слугу так, чтобы нависать над ним.
– Чего ты боишься? – спросил севастократор шепотом.
Слуга повернулся и бросился бежать. Тирант проехал еще немного и возле самого входа во дворец неловко сполз с седла. Как ни старался он быть осторожнее, боль вошла, точно копье, в его пятку и вышла через затылок. И даже когда она уже улеглась, возмущенное сердце все еще гудело и сжималось.
Сильно хромая, Тирант прошел по залам дворца и вдруг очутился в той самой комнате, где принцесса принимала его при их первой встрече. Все так же смотрели со стен искусно нарисованные великие любовники – Эней и Дидона, Флуар и Бланшефлор, Тристан и Изольда. Нежные изречения исходили из их уст, помещенные на вьющиеся ленты, а вокруг них безмятежно раскрывались диковинные цветы.
«Здесь началась и закончилась жизнь, – подумал Тирант, – но они, пребывающие в вечности, никогда не изменятся…» И он понял, что отдал бы сейчас все на свете, лишь бы войти к этим нарисованным людям, в их пестрые луга, к их единорогам, фениксам, охотничьим птицам. И пусть единороги убегут от мужчины, фениксы опалят грешника огнем, а охотничьи птицы станут клевать чужаку руки, пусть любовники смотрят на одиночку с презрением – он вытерпит все, лишь бы очутиться в их волшебном двухмерном мире.
И тут в зал вошла Кармезина.
На ней было черное платье, неубранные волосы в беспорядке падали на ее плечи и спину. Она шла, закрыв лицо руками и тихо причитая. Очевидно, жестокая весть уже проникла во дворец и пронзила сердце принцессы.
А у Тиранта недоставало сил, чтобы повернуться и уйти, прежде чем она заметит его. Он оперся рукой о стену в том месте, где были нарисованы Флуар и Бланшефлор, и ему показалось, что рыцарь Флуар незаметно сжал его запястье, не позволяя ему упасть.
Кармезина же шла, шатаясь, прямо на него – и вдруг почувствовала, что наткнулась на какое-то незримое препятствие. Она с тихим вскриком отвела ладони от заплаканных глаз и совсем близко увидела лицо Тиранта. Оба они растерялись и мгновение просто смотрели друг на друга; затем Кармезина коснулась его щеки кончиками пальцев и молча опустилась к его ногам.
Не в силах видеть ее склоненной перед собой, Тирант тоже бросился на колени. Раненая нога так и возопила, и у Тиранта разом просветлело в голове.
– Кармезина! – тихо сказал он. – Боже мой, это вы.
Он протянул к принцессе руки и прижал ее к своей груди так крепко, как только осмелился. А она поцеловала его тысячу раз, никак не меньше, торопясь наверстать упущенное.
– Вы живы, – твердила она, – я не погубила вас!
– Вы спасли меня, – сказал он, осторожно отводя спутанные пряди от ее лица. Зеленые слезы блестели на черных ресницах Кармезины. Он увидел, какой тонкой стала кожа под ее глазами и на висках, и от жалости у него защемило в груди. – Что вы с собой сделали! – воскликнул он.
– А вы? – прошептала она.
– Я всего лишь сломал ногу.
– Девственница вас погубила, а женщина спасла…
Тирант взял ее за подбородок и тихо сказал:
– Но здесь нет девственницы…
И поцеловал в дрожащие губы.
И в этот момент громом прозвучал голос императора:
– Вы уже слышали ужасную новость?
Любовники разомкнули объятия и повернулись к государю.
– Я как раз направлялся к вашему величеству, – сказал Тирант, непристойно счастливый, оттого что вновь возникла необходимость лгать, – когда больная нога подвела меня столь коварно… По счастью, ее высочество находилась поблизости.
– Я всего лишь пыталась помочь его милости подняться, – сказала принцесса. – Он оперся о мою руку, но я была так неловка, что мы оба упали.
– Что ж, дитя, теперь вы можете отойти от севастократора, – произнес отец принцессы. – Я сам подам ему руку – все-таки я мужчина, а не девица, и моя рука намного крепче.
Тирант благодарно взял руку императора и кое-как встал. На миг он прижался щекой к плечу нарисованного Флуара, а затем, обретя таким образом дополнительные силы, заговорил о самом горьком:
– Итак, мой брат Диафеб мертв, равно как и герцог де Пера.
– Мертв? – удивился император. – Я так не думаю.
И в третий раз за полчаса сердце Тиранта бухнуло, точно колобашка в пустой бочке.
– Что? – вырвалось у него.
– Вестник подробно доложил мне обо всем, что произошло у стен Бельпуча, – сказал император. – Событие печальнейшее, особенно если учесть, что более ста рыцарей с золотыми шпорами попали в плен. Нам придется вносить огромный выкуп. Разумеется, турки уже дознались, что завладели сразу двумя герцогами, и это будет стоить нам нескольких городов.
– Диафеб жив, – повторил Тирант, чувствуя, как весь покрывается испариной. – Ваше высочество… – Он повернулся к принцессе. – Можно мне… кресло…
Он рухнул в кресло как подкошенный, несмотря на то что император и его дочь продолжали стоять.
Государь повернулся к Кармезине:
– Я думаю, дочь моя, что вам лучше побыть сейчас с Эстефанией. Герцогиня Македонская безутешна, а вы – ее лучшая подруга, и ваш долг, несомненно, в том, чтобы принести ей хотя бы малое облегчение.
Кармезина поцеловала руку отцу и быстро вышла, не оглядываясь.
Император подошел к Тиранту и положил руку ему на плечо. Тирант на миг поднял голову и встретился с ним глазами.
– Она любит меня? – спросил Тирант. – Хотя бы немного?
– Она любит вас больше жизни, – сказал император. – Почему вы не просите ее руки?
– Я боюсь, – просто сказал он.
– Не бойтесь. Я объявлю ей о грядущем бракосочетании и прикажу изготовить свадебное платье, – проговорил император. – Пора заканчивать эту историю. Как вы намерены воевать теперь, когда мы лишились сразу нескольких герцогов, потеряли часть армии и…
– Да, – сказал Тирант. – Думаю, следует взять Бельпуч с воды. Подойти сразу по реке и по морю. Иначе турки будут сидеть там до Страшного Суда, кормясь тем, что привозят им генуэзцы.
– У нас нет кораблей, чтобы отогнать генуэзцев из гавани, – возразил император. – Иоанниты уже готовы отплыть на Родос.
– Я попрошу их задержаться и оказать нам еще одну услугу.
– Приор вам откажет.
– Может быть, и нет. Он человек суровый, но хорошо блюдет выгоду своего ордена.
– Что вы намерены ему пообещать?
– Бельпуч. Пусть лучше там стоят иоанниты, чем турки.
Император поджал губы:
– Вы еще не женились на моей дочери, а уже распоряжаетесь моими землями.
– Вы предпочли бы, чтобы там распоряжался Великий Турок? – отозвался Тирант усталым голосом.
Император снял руку с его плеча и рассмеялся:
– Теперь я узнаю вас, Тирант Белый! А то я уж думал, что от прежнего рыцаря осталась одна только тень, с которой и дел-то никаких иметь не стоит.
– Стоит, – сказал Тирант. – Даже если от меня останется всего лишь тень, это будет тень бретонского рыцаря, а мы, северяне, таковы, что и тени иной раз бывает довольно.
* * *
Приор ордена иоаннитов был приятно удивлен, когда Тирант предстал перед ним, зеленовато-бледный, но в общем и целом довольно бодрый.
– Мне говорили, будто вы при смерти, севастократор, – сказал приор, помогая Тиранту сесть в кресло и лично подавая ему чашу с подогретым вином.
– Одно время это действительно обстояло так, – согласился Тирант, – но сейчас мне значительно лучше.
И он заговорил об осаде Бельпуча и о том, что в случае удачного штурма этот город со всеми его доходами может быть передан под управление ордена иоаннитов. «Ибо пристойнее ему оставаться под властью христиан, пусть даже и не византийского происхождения, нежели под рукой Великого Турка».
Приор нахмурился и начал спрашивать себя, нет ли здесь какого-либо подвоха. Он задавал севастократору разные ничего не значащие вопросы – о погоде, о здоровье императрицы, о предполагаемой беременности герцогини Македонской, – а сам тем временем лихорадочно соображал: не сделался ли Тирант византийцем не только по титулу, но и по духу (а известно на Западе, что византийцы весьма коварны).
Но Тирант как будто читал его мысли, потому что прервал рассказ о самочувствии Эстефании (беременна ли она на самом деле, он не знал) и сказал так:
– Вероятно, вы подозреваете меня в каком-то лукавом умысле, мой господин. Напрасно! Все, чего я хочу, это покончить с мусульманским господством в Византии, и если ради этого придется поступиться Бельпучем, я охотно это сделаю.
– Да, – медленно проговорил приор, – но как на такое решение посмотрит император? Греки чрезвычайно горды. Вряд ли им понравится, что чужеземец так легко распоряжается в их стране. К тому же любые титулы, которые вы имеете во Франции, здесь мало что значат.
– Государь позволил мне просить руки его дочери, – сказал Тирант, вздыхая, – и даже распорядился о свадебном платье для нее. Скоро я буду называться цезарем, а это звание очень много значит в Греции.
Приор даже расширил глаза, заслышав подобную новость, и не знал, чему дивиться больше: печали, с которой говорил об этом Тирант, или скромности, с какой он принимал на себя титул цезаря. Но одно было очевидно: севастократор отнюдь не бросался словами, когда говорил о возможности передать Бельпуч ордену иоаннитов.
Приор подумал также о том, что попутного ветра для отплытия на Родос ждать еще по меньшей мере десять дней, как утверждают опытные моряки. Глупо было бы провести эти десять дней в бездействии, когда впереди забрезжила столь выгодная возможность.
И в конце концов приор иоаннитов кивнул Тиранту:
– Я согласен задержаться на неделю.
* * *
Погрузка на корабли началась в тот же день.
Тирант спешил. Мысль о Диафебе билась в его висках. Разумеется, Тирант не имел сколько-нибудь отчетливого понятия об истинных условиях турецкого плена, но одно только представление о том, что Диафеб, быть может, закован в кандалы и брошен в какой-нибудь гнилой подвал, приводило его брата в бешенство.
Сам Тирант неизменно был справедлив со своими пленниками: никогда не унижал их без надобности и уж тем более не наказывал голодом или болью; однако он все же слишком хорошо помнил, как поступили с Великим Караманем. Кто знает, быть может, Великий Турок считает правильным отомстить владыке Византии, издеваясь над его герцогами!
Каждая минута, проведенная Диафебом в плену, прибавляла Тиранту седых волос.
Севастократор не покидал константинопольского порта в заливе Золотой Рог. Тирант опирался на трость, доходившую ему до подмышки, чтобы не слишком утруждать больную ногу. Быстрым хромым шагом он перемещался от корабля к кораблю, везде задавал вопросы, распекал, указывал; он повелевал бочками и ящиками, распоряжался пиками, кирасами, арбалетами, властвовал над мечами, шлемами и высокими щитами и, несомненно, являлся верховным господином съестных припасов.
Казалось, все эти необходимые для войны блага излетают из его руки, как из рога изобилия. Грузчики надрывались, торопясь в точности исполнить повеления севастократора.
На погрузке трудились преимущественно пленные турки и генуэзцы, поэтому их не щадили. Когда кто-нибудь падал от перенапряжения, его попросту оттаскивали в тень, давали ему бутыль с водой и оставляли переводить дух.
Тирант как раз проходил мимо одного из таких обессилевших, когда пленник вдруг громко свистнул ему в спину и захохотал.
Севастократор сразу остановился и повернулся в его сторону. А пленник совершенно очнулся от своей усталости – быть может, отчасти притворной, – уселся на корточки и приветственно помахал ему рукой:
– Эй, глупый франк! Где это ты испортил свою красивую ногу? Ох, помню, как ты гордился своими ляжками! Теперь уж не покрасуешься – останешься кособоким! – И он покачался из стороны в сторону, как утка, сидя на корточках.
– Галансо! – узнал нахала Тирант. – Хорватский пират! Как это тебя угораздило попасть в плен?
– Все из-за турок, чума их забери, – сказал хорват.
Один из византийских солдат недоуменно глянул на пленника, который так весело и непринужденно болтал с севастократором, но Тирант только усмехнулся, и солдат прошел мимо.
– Расскажи, – обратился Тирант к Галансо, – что с тобой случилось.
– Ты же сам видишь, франк, что со мной случилось, – ответил хорват. – В тот самый день, как мы с тобой встретились, я подстрелил птицу себе на обед, а когда ободрал с нее перья, то увидел, что у нее женская грудь. «Беда, Галансо! – сказал я себе. – Будет твоя жизнь совсем дурной, если теперь тебе попадаются такие птицы». И точно – месяца не прошло, как я уже валялся в гнилой тюрьме с железом на ногах. Вон, посмотри! – Он дрыгнул ногой, показывая следы от кандалов. – Если бы не эта погрузка, так бы и сдох там, не видя солнечного света, потому что выкуп за меня вносить некому.
– Я сам внесу за тебя выкуп, – сказал Тирант. – Вставай. Ты мне нужен. – Он протянул хорвату руку и помог ему подняться с земли. – Сколько за тебя просят?
– Десять золотых дукатов. – Галансо заботливо отряхнул свои пыльные штаны.
– Не дорого ли за такого оборванца?
– Я ведь капитан, – сказал Галансо, – и хорошо умею потрошить жирные генуэзские галиоты.
– Что ж, – сказал Тирант, – справедливо. Поможешь мне взять Бельпуч с воды – получишь десять золотых дукатов за свою свободу и еще тысячу сверх того от меня.
– Вот это дело! – обрадовался хорват. – А кто ты такой, а?
