Текст книги "Византийская принцесса"
Автор книги: Елена Хаецкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)
Глава девятнадцатая
Плаванье по реке было похоже на прощание, так быстро, с такой печалью пробегали окутанные туманом рассветные берега. Баржа, наполовину закрытая ветвями деревьев, представлялась ладьей Харона. Серовато-зеленый горб плыл вниз по течению, а внутри этого горба копошились вооруженные люди.
Следом за головной баржей шли еще и еще – всего полтора десятка. Это были основные силы, которые двигались к Бельпучу на помощь сухопутным войскам, измотанным долгой осадой.
Тирант сидел на низком складном стуле, вытянув больную ногу так, чтобы она удобно помещалась на специальной подушечке. Севастократор не спал несколько дней; сон не шел к нему.
Перед отплытием он почти не виделся с Кармезиной, только раз или два мельком. «Скоро, – сказал он ей при расставании, – теперь уже скоро…» Он видел россыпь слез, окружавших ее образ, точно шитые жемчугом ризы. Уходя, она взмахнула рукавом, и весь этот жемчуг растаял.
А когда она удалилась, к Тиранту подступил герцог Синопольский, которому, в отсутствие герцогов Македонского и де Пера, было поручено командовать сухопутными войсками.
– Отчего вы хотите непременно плыть на баржах, севастократор? – спросил герцог Синопольский.
Непонятно было, какое у него настроение, потому что из-за сросшихся на переносице бровей герцог Синопольский всегда выглядел нахмуренным и суровым. Тем не менее это был весьма любезный сеньор, и Тиранту он нравился.
Севастократор дружески сжал его руку:
– Я мог бы сказать вам, что мне легче сидеть на барже, нежели скакать верхом на лошади, сеньор, но вряд ли вас удовлетворит такое объяснение.
– Да уж, – молвил герцог Синопольский, – оно меня совершенно не удовлетворяет. Я немного успел узнать вас: вы из тех, кто избирает для себя все самое опасное.
– Потому что я не могу доверить это никому, кроме самого себя, – сказал Тирант.
Герцог Синопольский сощурил глаза, внимательно рассматривая своего собеседника.
– Я мало с вами знаком, – медленно проговорил герцог Синопольский, – и сожалею о том, что прежде нам не доводилось воевать бок о бок. Поэтому я даже не знаю, как мне следует истолковать ваши слова.
– Их не нужно истолковывать, – ответил Тирант. – Я просил вас командовать штурмом с берега, только и всего. Если вы любите императора и меня, то сделаете это.
– Отправляясь в путь на баржах, вы вверяете свою жизнь пирату, – сказал герцог Синопольский. – Мы захватили его в плен, когда он дрался против нас с оружием в руках. Он сам признавался в том, что прежде промышлял разбоем. И такого человека вы ставите во главе своей речной флотилии!
– У меня нет на примете никого лучше, – Тирант вздохнул. – Я не хочу ни оправдываться перед вами, мой господин, ни тем более похваляться своими мнимыми достоинствами, но Галансо не станет слушать никого, кроме меня. Поэтому я и плыву с ним. Иоанниты войдут в гавань и вступят в бой с генуэзцами, которые подвозят туркам продовольствие и охраняют Бельпуч от нападений с моря. Вы должны начать штурм со стороны пересохшего русла, а мы подойдем по Трансимено и атакуем главные ворота.
Они обнялись в знак того, что между ними установлено полное взаимопонимание, и расстались.
Река тихо плескала о низкие борта баржи. Несколько человек отталкивались от речного дна длинными шестами. Под кормой вода журчала и пела. Туман местами расступался, являя зелень кустов или провалы пустого луга; затем белые клубы смыкались и мир снова терялся из виду.
Тирант не видел, как они миновали замок Малвеи. Должно быть, это произошло в тот краткий миг, когда севастократор наконец все-таки заснул. Однако он пробудился еще до рассвета и снова стал смотреть на берега.
Пират Галансо стоял на корме и внимательно осматривал свою плоскодонную флотилию. При мысли о том, что колченогий франк обещал ему свободу и деньги, хорвату хотелось хохотать. Вот уж не думал он, что будет обязан всем этим тому самому «Тирану», которого так поносил, да еще прямо в глаза! В первую минуту, узнав, с кем имеет дело, Галансо обомлел от испуга, но Тирант лишь посмеялся над его страхами.
«Помнится, ты что-то говорил о том, что пришлый бретонец намерен раздвинуть ноги императорской дочери, – напомнил Тирант. – И к тому же называл его вором».
«Ну, этого я не помню, – хмурился Галансо, отводя глаза и с тоской гадая, как повернет дело Тирант. – Мало ли что болтали в порту…»
«Ты верно все напророчил, – сказал Тирант, – и я действительно украл девственность принцессы, так что в твоих словах не было никакой клеветы».
Галансо понял, что на него не сердятся, и сразу приободрился.
«Стало быть, коль скоро я не солгал насчет колен императорской дочери, ты и поручаешь мне командовать своей речной флотилией?» – осведомился он, по привычке обращаясь к севастократору на «ты».
«Колени императорской дочери мало общего имеют с речной флотилией, – ответил Тирант. – Но полагаю, тебе доводилось подбираться к крепостям с реки и набрасываться на их ворота, когда неприятель меньше всего этого ожидает».
«Мне доводилось делать почти все, на что способен человек, умеющий держать в руках весла, веревки и железное оружие», – сказал Галансо.
К удивлению тех, кто плохо знал Тиранта, севастократору и командиру его речного флота ничего не пришлось менять в своих отношениях. Тирант, не колеблясь, вложил в руки Галансо свою жизнь, а тот даже не задумался над этим весьма странным обстоятельством.
– Эй, франк! – окликнул капитан Тиранта. И когда севастократор повернулся к нему, Галансо показал на темную громаду, медленно выраставшую впереди из тумана: – Смотри, это Бельпуч.
* * *
Баржи остановились в полумиле от города. Следовало дождаться рассвета и начала военных действий с суши.
Тирант сидел на своем складном стуле, терпеливый, как зверь в засаде, и сам дивился собственному терпению. Ни одна мысль не приходила ему больше в голову, и когда он смотрел на Галансо, неподвижно застывшего на корме баржи, то понимал: у хорвата тоже нет сейчас никаких мыслей. Он просто ждет и весь поглощен этим ожиданием.
Солнце поднималось, разрушая одиночество и тишину. На барже просыпались люди, и вот уже все переменилось: вместо безмолвия – негромкие голоса, приглушенное бряканье доспехов и оружия. И только севастократор молча смотрел на происходящее и по-прежнему не двигался.
Наконец донесся долгожданный гром – с моря выстрелили из бомбард. Иоанниты вошли в гавань и сразу же завязали бой с генуэзскими кораблями. Те отстреливались, затем попытались уйти, и иоанниты на галерах стали их догонять. Несколько галиотов, захваченных в прошлый раз, также вступили в сражение. Сойдясь с противником борт в борт и скрепив корабли крюками, иоанниты схватились с турками и генуэзцами на обеих палубах.
Одновременно с этим герцог Синопольский бросился в атаку на стены Бельпуча. Десятки лестниц выросли сразу на серых камнях, и солдаты полезли наверх, торопясь за славой и обещанной наградой в тысячу дукатов.
Турки сгрудились на стене, отбиваясь от герцога Синопольского. Сверху на христиан полилась горячая вода, посыпались горящие стрелы и камни. Несколько камней, пущенных из катапульты, пролетело мимо головы самого герцога, однако он даже не поморщился. Таран ударил в ворота несколько раз, затем «черепаха» из щитов, поднятых над головами штурмующих, рассыпалась, люди разбежались, бросив таран лежать: бревно уткнулось в непоколебимые створки ворот, точно щенок в сосок мертвой суки, не способной дать неразумному молока.
Тирант встретился глазами с Галансо.
– Пора! – одними губами произнес севастократор.
Баржи тронулись с места и полетели – как показалось Тиранту, – стремительные, точно птицы, что несутся над самой водной гладью, высматривая в глубине рыбу.
Вторые ворота Бельпуча подходили к самой реке. Опасность для штурмующих заключалась здесь в том, что рукав Трансимено был довольно узким и мелким, поэтому баржи могли подплывать лишь цепочкой, одна за другой. Поэтому первая баржа остановилась возле самых ворот, а прочие причалили где придется. Воины соскочили с барж на берег и кинулись к воротам.
Здесь почти не оказалось защитников – до такой степени турки были заняты тем, что происходило на море и у первых ворот. Несколько ударов тараном, два выстрела из бомбард – и ворота вылетели вон, открыв Тиранту и его пиратам проход в город. Баржи опустели; Галансо и его люди ворвались в Бельпуч.
Турки поздно поняли происходящее. Оставив герцога Синопольского, они помчались навстречу новому врагу. На улицах начались короткие яростные схватки.
Тирант по-прежнему восседал на своем стуле. Он смотрел, как над Бельпучем вырастают столбы дыма, белые и черные. Казалось, из преисподней тянутся сквозь город гигантские пальцы: кто-то протыкал Бельпуч насквозь, как листок бумаги, и грозил самому небу.
В горле у Тиранта пересохло, и он подумал: «Неужели теперь терпение станет моей главной добродетелью?» Больше всего на свете ему хотелось бы сейчас выпить воды, сесть на коня и броситься в бой. Но он продолжал сидеть неподвижно. Баржа была пуста, ветер иногда касался листьев, которыми укрывались ночью солдаты, но ветер этот был слишком мимолетным гостем, чтобы Тирант успел заговорить с ним.
Он уже видел, что Бельпуч пал. Турки, сражавшиеся на улицах, еще не были в этом уверены, но город уже сдался победителям, и Тирант ощущал дыхание близкой победы.
В этот момент он понял, что рядом кто-то есть.
Он повернулся и увидел Сверчка.
Паренек стоял, чуть склонив голову, и посматривал на своего господина с улыбкой. В руке он держал большую чашу.
– Ты принес мне воды? – спросил Тирант.
– Да, ваша милость.
– Спасибо,
Тирант выпил воды, и ему стало намного легче.
– Гдe ты был все это время, Сверчок?
– Высматривал для вас лучшие дороги, как и всегда, – сказал Сверчок.
– Принеси мне плащ, – попросил Тирант. – Мне холодно.
Сверчок подал ему плащ и помог закутать ногу.
– Плохо заживает, – сказал Тирант.
– Нет, – возразил Сверчок, – нога заживает хорошо. – Он поцеловал севастократору руку, прибавив с озабоченным видом: – Пойду посмотрю, что там происходит. – И ушел.
Тирант подождал немного, затем позвал:
– Сверчок!
– Ваша милость! – раздался голос одного из слуг. Это был не Сверчок, поэтому севастократор даже не посмотрел в его сторону. – Ваша милость, я привел вам коня, как вы и велели.
– Я велел привести мне коня? – удивился Тирант. Тем не менее он с помощью этого слуги уселся верхом и въехал в город.
Кругом дымились дома, и несколько раз пришлось выбирать другую дорогу, потому что лошадь пугалась трупов, загромождавших улицы. Слуга шел рядом и время от времени брал лошадь под уздцы.
Наконец они миновали узкие переулки и очутились на главной площади города. Цитадель хорошо была видна отсюда; турецкие флаги еще висели над башней, но огонь и дым почти совершенно их съели. В порту еще шел бой. Один галиот затонул, второй плевался выстрелами, но было очевидно, что иоанниты одерживают верх – их стяги затопили небо над гаванью и трубы гремели не переставая.
Тирант направился к башням цитадели. Люди узнавали севастократора и бежали рядом с его лошадью.
Ворота крепости стояли распахнутыми, и десятки мертвецов лежали рядом; по ним уже проехались на лошадях, и у многих копытами были изуродованы руки и лица. Тирант ворвался в крепость, выхватывая на скаку меч. Он видел впереди врагов. Несколько конных турок отбивались от наседавших христиан. То были знатные турки, богато одетые, отлично вооруженные, но главное – отважные и очень умелые.
Тирант с ходу ввязался в поединок и некоторое время обменивался ударами с очень красивым юношей, своим ровесником. Юноша улыбался. Поединок опьянял его, заставлял чувствовать себя живым. А Тирант наносил удар за ударом и ощущал себя кем-то вроде ремесленника, старого мастера, умеющего выполнять работу лучше, чем это делает молодой подмастерье.
Он угадывал каждое намерение своего противника. Он знал, как отвечать на его выпады. И знал, когда следует нанести последний удар.
Тиранту не хотелось уродовать это юное лицо, поэтому он убил врага выпадом в сердце. И, проехав мимо, вошел в крепость.
Бой почти закончился. Десяток турецких солдат стояли на коленях посреди крепостного двора, а из подземелий выводили пленников, и в одном из них Тирант узнал своего брата.
Герцог Диафеб не сразу увидел Тиранта. Некоторое время он просто стоял, слепо моргая и озираясь по сторонам. Его тугие кудри слиплись, а лицо стало белым, как у червяка, и отекло. В довершение всего Диафеб был облачен в лохмотья, а его запястья были изуродованы кандалами.
Тирант тронул коня и приблизился к нему. Диафеб поднял голову, встречаясь с братом глазами.
– Скажите, – заговорил с ним Тирант, – это правда, что герцогиня Македонская беременна? Меня все спрашивают, а я не знаю, что ответить.
* * *
Обратный путь Тирант решил проделать посуху и, распрощавшись с Галансо, двинулся вместе с освобожденными пленниками и отрядом герцога Синопольского к Константинополю.
Севастократор наотрез отказался ехать в экипаже, хотя Диафеб и напоминал ему о славном Ланселоте Озерном, которого также называли Рыцарем Телеги.
– После этого ехать в телеге для рыцаря не так уж и зазорно, – говорил Диафеб.
– Удивляюсь вам, брат, – сказал Тирант, – вы едва спаслись из турецкого плена и все-таки ухитряетесь давать мне советы! Ведь это я должен вам советовать, потому что, если бы не я, сидеть вам сейчас в тюрьме.
– Зато я женат на моей возлюбленной Эстефании, – возражал Диафеб. – А вы до сих пор ожидаете своего счастья с Кармезиной.
– Нас обвенчают, едва мы вернемся в Константинополь, – ответил Тирант.
Они пререкались еще какое-то время, а потом Диафеб просто заплакал и сказал, что никогда в жизни не бывал так унижен и перепуган.
– В этом я могу признаться только вам, – добавил он.
– Что ж, – сказал Тирант, – я испытал все это, когда сломал себе ногу, так что хорошо понимаю ваши чувства. Но с Божьей помощью скоро мы оба оправимся от своих недугов и уж тогда заживем счастливо.
Он помолчал, оглядываясь по сторонам, а затем указал на городские стены и башни, появившиеся на горизонте:
– Что это там? Кажется, Алакрион?
Диафеб всмотрелся повнимательнее и покачал головой:
– Нет, мой господин, это Миралпейщ.
* * *
Заночевать решили в Миралпейще, а назавтра продолжить путь и войти в Константинополь отдохнувшими. Пленникам требовалось привести себя в порядок и как следует оправиться, дабы не испугать дам своим жутким видом. Да и императору нужно было подготовить триумфальную встречу для победителей Великого Турка.
Правда, сам Великий Турок все-таки ускользнул и не попал в плен; в последний миг он уплыл на единственном из уцелевших галиотов. Тирант подозревал, что он заключил союз с иоаннитами, которые попросту позволили ему уйти; но доказать это было невозможно. Главное – Византия освободилась от всякого турецкого присутствия. Должно быть, Великий Турок поклялся всеми святыми именами, что никогда больше сюда не вернется. Тирант не мог представить себе другого условия, при котором приор иоаннитов решился бы выпустить столь важную персону.
Миралпейщ оказался приветливым городом с удобными домами и очень уютными комнатами. Севастократора встретили пением труб; пока он с другими знатными сеньорами ехал по улицам, из окон бросали ленты и цветы, и он прошел не по мостовой, а по лучшему бархату, что сыскался в здешних лавках.
Тиранта и его брата разместили в доме главы городского совета, а герцога Синопольского и герцога де Пера – в домах других членов городского совета, которых еще называли консулами. Все сеньоры получили наилучшие постели с мягкими покрывалами, и дочери хозяев подавали им умывание, а сыновья прислуживали за столом.
Тирант с Диафебом проговорили до утра; каждый откровенно рассказывал другому обо всем, что случилось, а второй то хвалил, то выказывал порицание, и все это говорилось без утайки и каких-либо уловок.
С наступлением рассвета они оба все-таки заснули, и обоим снился тот день, когда они впервые увидели Константинополь – сверкающее облако, из которого вырастали огромные серые стены, сложенные, казалось, руками самих гигантов, детей Земли.
Затем Диафеб услышал громкий стон. Он подумал, что стонут земные недра, место заточения гигантов, и стал думать о них, об огромных юношах, закованных в кандалы и брошенных на вонючую солому, среди отходов и нечистот, обреченных питаться тухлой рыбой и пить болотную воду. Его сердце разорвалось от сострадания к ним, и он открыл глаза.
Тирант сказал:
– Слава Богу, брат, вы проснулись! Я уж думал, что не сумею вас добудиться!
– Что случилось? – спросил Диафеб, избавляясь от остатков сонного мечтания.
– В боку болит, – сказал Тирант. – Очень болит, невыносимо… Попросите лекаря прийти.
Пришел лекарь, пустил кровь, но это не принесло никакого облегчения. Севастократор подчинялся, как дитя или раб, любому распоряжению врачей, но смотрел все время им за спину и иногда шевелил губами, словно разговаривал с кем-то. А потом вдруг громко рассмеялся, перебивая ученую речь сразу нескольких лекарей.
– Севастократор находит мои рассуждения смешными? – оскорбился один из них.
Второй молча уставился на Тиранта.
Севастократор проговорил:
– Миралпейщ. Отчего я должен был умереть в Миралпейще? Это смешно.
– Кто говорит о смерти? – еще более обиделся лекарь.
– Я! – сказал Тирант, становясь серьезным и приподнимаясь на постели. – Я говорю о смерти. Я должен был умереть в Миралпейще. Я понял это, едва лишь увидел название на карте… и это глупо.
– У вас всего лишь заболел бок, мой господин, – наклонился к нему второй лекарь. – Подобные болезни случаются от дурного питания…
– Дурное питание? – Тирант засмеялся и тут же сморщился, хватаясь за бок. – Мое дыхание смердит, и я не думаю, что когда-нибудь встану с постели. Я умираю. – Он помолчал немного, а затем криво улыбнулся и прибавил: – Но нога заживает хорошо.
* * *
К Тиранту привели духовника, самого лучшего, какого только могли отыскать; это был брат из ордена святого Франциска, очень добродетельный и спокойный, а с ним пришел еще брат Алби, бывший когда-то оруженосцем у герцога Роберта Македонского (тот самый, что умел плакать черными слезами). Этот брат Алби прятался в самом темном углу, боясь, чтобы севастократор его не увидел, и там молился о душе Тиранта, упрашивая Господа так: «Спаси севастократора, как его брат спас меня!»
Тирант исповедался во всех грехах и получил отпущение, а затем для него принесли Тело Христово, и Тирант до самого вечера оставался с монахами и беседовал с ними.
Диафеб, изгнанный из комнат Тиранта монахами, неприкаянно бродил по городу или ездил верхом по его окрестностям и потому первым заметил всадников, приближающихся к Миралпейщу; впереди всех, сидя на коне по-мужски, мчалась женщина в ярко-багряном платье, похожая на летящую птицу в драгоценном оперенье.
За ней с трудом поспевал эскорт, сплошь мужчины – воины из гарнизона константинопольской цитадели. И по тому, что Эстефании не было рядом с Кармезиной, Диафеб понял, что слухи верны – герцогиня действительно в тягости.
Принцесса издалека заметила Диафеба и направила коня прямо к нему. Герцог Македонский во все глаза смотрел на Кармезину. Ее драгоценное платье из багряного атласа с горностаевым мехом на подоле и шитьем из жемчуга было покрыто пылью.
Диафеб спешился и, когда принцесса поравнялась с ним, протянул к ней руки, помогая ей сойти с коня. На миг Кармезина прильнула к Диафебу всем телом.
– Здравствуйте, сестрица, – прошептал он ей на ухо, приглаживая ее волосы.
Она резко отстранилась:
– Что с ним?
– Он болен, – ответил Диафеб, рассматривая Кармезину и как будто не узнавая знакомые черты: овал лица сделался более узким, глаза пылали невыносимой зеленью, а стиснутые губы превратились в две черные нитки.
– Он давно был болен, – отозвалась она нетерпеливо, почти гневно, – что у него болит?
– Бок, – коротко сказал Диафеб. – Странно, он столько шутил насчет своего нездорового желудка, где поселился морской ветер… – Он покачал головой, сожалея о брате.
Кармезина залилась слезами. Ее лицо при этом совершенно не исказилось, слезы просто текли и текли, привычной дорогой, из глаз по щекам, на грудь, где и находили себе успокоение.
При виде плачущей принцессы Диафеб испугался. Он обнял ее поскорее и начал поглаживать по плечам:
– Он поправится. С ним самые лучшие лекари. Он увидит вас в этом прекрасном платье и сразу же поправится.
– Это свадебное платье, – сказала принцесса. – Нравится оно вам?
– Оно – верх совершенства! – искренне восхитился Диафеб. – Но мне жаль, что вы так испачкали его в пути.
Она не ответила. Внезапно слезы иссякли, и сухими глазами она уставилась на нечто, показавшееся на дороге, ведущей из Миралпейща. Диафеб проследил за ее взглядом и тоже заметил двух францисканцев.
Кармезина вскочила в седло и помчалась к ним. Диафеб, как мог, гнался за нею, но все же не поспевал так скоро, и, когда он подъехал, принцесса уже преградила монахам путь.
– Что вы делали в городе? – спрашивала она.
Те молча смотрели на нее из-под капюшонов.
– Зачем вы ходили в город? – повторяла принцесса вне себя от гнева. Она выхватила нож и, наклонившись вперед, приставила его к горлу старшего из монахов. – Что вы делали там? Клянусь, я убью тебя, если ты не ответишь!
– Мы отпускали грехи севастократору, – ответил младший из двоих, потому что старший даже не дрогнул под ножом.
Принцесса убрала кинжал и выпрямилась в седле.
– Он действительно умирает? – спросила она ровным, спокойным тоном.
Так же спокойно, как равный равной, старший францисканец ответил:
– Все в руках Божьих, но я думаю – да, севастократор умирает.
– Благодарю за то, что не солгал, – произнесла принцесса и вдруг откинулась в седле навзничь. Она едва не упала, и только Диафеб вовремя успел подхватить ее, когда у Кармезины хлынула горлом кровь.
* * *
Постепенно вокруг все больше темнело. Кто-то выпивал свет по капле, не торопясь, но и не останавливаясь. Люди, погруженные в серую полутьму, становились все более плоскими. Их плоть растворялась в надвигающемся мраке, и даже складки на их одеждах перестали колыхаться и сделались как бы нарисованными.
Тирант смотрел на них и видел длинные ленты, исходящие из их ртов. Но все слова, что были написаны на этих лентах, говорили лишь о неинтересном и неблагородном: о цвете желтой желчи и черной желчи, о засорении желудка, о дурном запахе, о печальных ожиданиях. Не было ни влюбленных, ни цветов, ни единорогов, ни чудесных птиц.
Мир становился меньше с каждым вздохом. Окраины мира уже утонули в темноте, лишь вокруг самого Тиранта еще слабо теплился свет. Иногда в круг этого света попадало лицо Диафеба, иногда – кого-то из солдат или лекарей. Одинаково безразличные плоские пятна, не имеющие большого смысла.
Тирант наблюдал угасание дня без интереса. Неожиданно ему вспомнился тот первый багряный миг, когда в черной комнате вспыхнули факелы и перед ним выступило лицо Кармезины. Миг, с которого началась его жизнь.
Сейчас она заканчивалась – в бледной пустоте… и вдруг все мгновенно изменилось.
Кто-то свыше узнал о его тайном и страстном желании войти в двухмерное пространство, где обитают единороги, фениксы и влюбленные.
Тирант увидел феникса.
Птица в ярко-багряном оперении стояла перед ним. Золото пробегало по перьям, и каждый кончик пера был увенчан крупной овальной жемчужиной невероятного розового цвета. Тонкая золотая корона венчала гордую голову с изумрудными глазами. Дева, обернутая драгоценными перьями, проступала сквозь образ птицы – но лишь на миг, чтобы тотчас превратиться опять в чудесное крылатое создание. Пламя поднималось у нее из-под ног, и Тирант вдруг понял, что форма этих ножек ему хорошо знакома – он не раз прикасался к ним губами.
Она смотрела на него неотрывно, и теперь уже вся вселенная погрузилась в густую черноту, и только в единственной точке, там, где находился феникс, горело ослепительное пламя.
Тирант потянулся к великолепной волшебной птице. И феникс вновь предстал девой, и эта дева была для Тиранта ближе и роднее, чем Ангел-Хранитель. Все частицы их естества смешались в единую общность. Он ощутил прикосновение ее рук и губ, а затем пламя охватило обоих и Тирант и Кармезина исчезли в пылающей сердцевине костра.
И после этого наступила тьма.
