Текст книги "Византийская принцесса"
Автор книги: Елена Хаецкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)
Перед Тирантом вдруг выскочил чернобородый турок в позолоченной кирасе. Кираса эта была напялена на голую волосатую грудь турка и оказалась настолько мала, что почти не защищала его, а выглядела скорее как украшение. Наверное, она досталась ему как добыча, и он надевал ее из тщеславия. Тирант без труда нашел уязвимое место и поразил противника. Но в тот самый миг, когда толстый турок упал, откуда-то прилетела стрела и впилась Тиранту в ногу.
Он обломил древко, оставив в ране наконечник, и прижался спиной к мачте, потому что выходить из сражения не собирался. Рядом с раненым севастократором тотчас появился солдат, который прикрыл его бок щитом. Они стали биться вместе, но потом этот солдат был тяжело ранен в голову и, не выпуская щита, опустился на палубу.
Великий Карамань непременно желал захватить корабль Тиранта и потому посылал людей в атаку. Несколько генуэзцев даже вскарабкались на кормовую башню галеры, но оттуда их сразу сбросили.
Спустя некоторое время стало очевидно, что Тиранта не одолеть. И хотя галера получила повреждения, а многие люди севастократора и сам он были ранены, у Великого Караманя почти не оставалось воинов, способных сражаться. Пятнадцать генуэзских моряков тайком взяли шлюпку и уплыли с галиота, сочтя его обреченным. Они все спаслись, потому что у Тиранта не было возможности преследовать их, а до Кипра оставалось совсем немного – следовало лишь чуть-чуть приблизиться к горизонту, чтобы увидеть белую кромку побережья.
Дезертирство генуэзцев стало последней каплей. Великий Карамань понял, что проиграл. Он вошел в комнату своей дочери, где та сидела на шелковых подушках и облизывала сладкие губы.
– Дитя мое, – сказал ей Великий Карамань, – ты должна покориться судьбе. Я проиграл, и если ты останешься в живых, то превратишься в жалкую рабыню. Белоглазый франк будет насиловать тебя, как захочет, а его тощая глупая жена станет бить тебя из ревности и принудит отмывать за ней нечистоты.
Дочь Великого Караманя молча выслушала отца и, когда он приковал ее цепями к сундуку с драгоценностями, не промолвила ни слова. Слезы катились из ее глаз.
Он поцеловал ее в раскрашенную переносицу и в красную ладонь, а затем столкнул в воду вместе с тяжелым сундуком. Несколько мгновений он видел, как расширенные глаза дочери смотрят на него из-под воды, а затем все исчезло.
Великий Карамань вошел в ее комнату, лег на пропахшую тяжелыми благовониями шелковую постель и накрылся с головой расшитым покрывалом.
Между тем турки и генуэзцы начали сдаваться один за другим. Они опускались на колени и складывали руки. Нескольких все же убили, и тогда севастократор закричал:
– Связывайте их! Не убивайте!
Пленных собралось, впрочем, немного, так что охранять их Тирант оставил всего троих.
Опираясь на руку солдата, севастократор перешел на корабль Великого Караманя. Шелковая обивка вся была изодрана и прожжена огнем и известью, она свисала клочьями с рей, как лишайник с ветвей в дикой чаще. На корабле густо воняло потом и душистыми маслами, так что каждый порыв ветра воспринимался как благо.
Тирант осмотрелся, но не увидел поблизости ни одного врага, если не считать нескольких чернокожих рабов, которые, роскошно одетые и перепуганные, жались к палубной надстройке и таращились на раненого франка как на некое чудовище, вынырнувшее из морских пучин.
Тирант вошел в палубную надстройку и увидел, что на постели под шелковым покрывалом кто-то лежит. Думая, что это и есть красивая дочь Великого Караманя, Тирант проговорил:
– Не бойся.
И сдернул покрывало.
Но перед ним предстала не юная девушка, а сам Великий Карамань, одышливый и тучный. Он воззрился на Тиранта, и глаза у Великого Караманя были как маслины, только что вынутые из масла, – блестящие, черные и ничего не выражающие. Несколько мгновений он шлепал широкими губами, а потом затих.
Сильно хромая, Тирант отошел от него и прижался спиной к дверному проему.
– Где она? – спросил Тирант.
Великий Карамань ответил, еле шевеля губами:
– Тебе не видать моей дочери, франк.
– Где она? – повторил Тирант. Усталость наваливалась на него, и он держался из последних сил. Он подумал: «Если эта туша еще раз ответит уклончиво, я просто разрублю его на куски, а потом лягу спать».
Но Великий Карамань как будто прочитал мысли франка, потому что на сей раз высказался вполне определенно:
– Я бросил ее в море. Ее и все богатства, которые вез.
– Зачем? – спросил Тирант.
– Ни дочери моей, ни ее богатств тебе не видать, проклятый франк.
– Ты убил ее, – сказал Тирант и вдруг громко всхлипнул, не столько от жалости к девице, которую никогда не видел, сколько от утомления и боли.
– Лучше обручить дочь со смертью, чем увидеть ее бесчестье…
– Не было бы никакого бесчестья… – выговорил Тирант, но затем он просто замолчал, не в силах продолжать. Он повернулся к солдату, который его сопровождал, и жестом приказал связать пленника.
– Оставим его здесь? – спросил солдат, скручивая локти Великого Караманя.
Тирант безмолвно кивнул. Дрожа от отвращения, он выбрался из комнаты и некоторое время жадно втягивал ноздрями воздух. Солдат вышел к нему и протянул руку:
– Идемте, севастократор, вам нужно лечь.
Тирант доковылял до своей каюты, рухнул на кровать и пробормотал:
– Пусть доложат о потерях.
Пришел лекарь, весь в крови.
– Ты смердишь, как мясная лавка, – сказал ему Тирант.
– Вы и сами хороши, севастократор, – буркнул лекарь. Он вытащил из-за пояса щипцы. – Готовы? Держитесь за край кровати. Можете кричать, это облегчает боль.
И с тем он раздвинул края раны, чтобы выдернуть стрелу.
Потери действительно оказались велики – почти все на корабле Тиранта были ранены и больше половины моряков погибло.
Глава четырнадцатая
Флот севастократора остался в гавани восточнее Бельпуча. Город этот, не получив ни припасов, ни подкрепления, готовился к осаде в глубокой печали. Диафеб перешел из старого лагеря в новый, намереваясь двинуться на Бельпуч и выкурить оттуда Великого Турка.
А Тирант вместе с захваченным галиотом и знатным пленником отправился к Константинополь, дабы лично передать Великого Караманя в руки императора и рассказать обо всем, что случилось на море.
Тотчас Тирант стал готовиться к отплытию, а в столицу сломя голову поскакал гонец, дабы предупредить государя о том, что над генуэзским флотом одержана великая победа и что сам победитель желает поведать обо всем в подробностях.
Услышав об этом, император хлопнул в ладоши и отправил слугу за плотниками, которым приказал соорудить длинные деревянные мостки, уходящие в воду на тридцать шагов. «И накройте их бархатом», – добавил он.
Кармезина явилась к императору очень недовольная.
– Государь, почему вы не поставили меня в известность о том, что севастократор опять покрыл себя славой? – обратилась она к отцу, а затем возвела глаза к небу: – Похоже, я – самая несчастная из всех девиц императорского дома! Когда речь идет о делах неважных, меня выводят за руку и ставят перед всеми на помост, а когда происходит нечто действительно существенное для империи, обо мне забывают! Ведь я – всего лишь девица, а мужчины так заняты!
– Дитя мое, – император привлек ее к себе и поцеловал в щеку, – Тирант Белый опять разбил турок, на сей раз на море, и я даже не подозреваю о том, каким образом ему это удалось!
– Ну вот, скоро он приедет и все нам расскажет, – сказала Кармезина. – Полагаю, это будет увлекательное повествование. Его следовало бы записать.
– Разумеется, – кивнул император.
– И вы будете день и ночь проводить с ним в совещаниях, – добавила Кармезина. – Что в сложившейся ситуации вполне естественно.
– Я рад, дочь моя, что вы это одобряете.
– Конечно одобряю! – воскликнула Кармезина. – Ведь это очень разумно, и вам следует хорошенько узнать мысли друг друга,
– Так поступают все правители и все полководцы.
– И я тоже намерена так поступать, – сказала Кармезина и удалилась, оставив отца гадать касательно скрытого смысла последней фразы.
* * *
Когда галера севастократора и вместе с нею галиот, захваченный им у генуэзцев, показались в гавани Золотой Рог, огромная толпа народу, собравшегося в порту, разразилась приветственными криками. Император и Кармезина находились на специально сооруженном помосте, высоко над толпой, так что простонародье осталось далеко внизу, и никто не мог коснуться императорских одежд, даже по случайности, зато всем хорошо было видно происходящее на помосте.
Кармезина в ярко-багровом платье с меховой оторочкой по вороту и рукавам стояла рядом с отцом. Маленькая корона горела алмазами в ее волосах, а лицо разрумянилось от морского ветра. И ей казалось, будто она находится не на помосте в порту, а на палубе боевого корабля, который под всеми парусами несется навстречу смертельному врагу. От этих мыслей ей становилось весело, так что она с трудом сдерживала смех.
Ее волосы были тщательно заплетены в косы, а косы помещены в специальные шелковые чехольчики, перевитые жемчужными нитями. Кисти рук она прятала в пышных складках своего платья.
Ей казалось, что галера никогда не доберется до помоста, так медленно двигались корабли по гавани. Вся вода в гавани была пестра от цветов, и галера осторожно раздвигала их носом. Наконец вода всколыхнулась, помост дрогнул, раздался почти неслышный глухой звук: корабль причалил. Тирант вышел первым, опираясь на обломанное древко копья. Он еле двигался, так болела рана у него на ноге: за время плавания она воспалилась, и с каждым часом севастократору становилось все хуже. Лихорадка усиливалась, и он шел из последних сил.
Великого Караманя, разодетого в лучшие шелка из всех, что сыскались на галиоте, вели вслед за севастократором на длинной цепи. Чернокожие рабы, которых Тирант нашел на том же галиоте, бежали следом: их Тирант намеревался подарить принцессе, ибо уже имел случай убедиться в том, что эти негры хорошо вышколены и умеют забавлять своих господ забавными рожицами, а также ловко подают напитки и очищают фрукты.
Увидев помост, устланный роскошным бархатом, Тирант на миг замешкался, но затем ступил на него. Пленники шествовали следом. Тирант не оборачивался – а если бы обернулся, то увидел бы, как десятки людей прыгнули в воду, держа в зубах ножи, как стремительно начали они кромсать драгоценный бархат, причем каждый норовил отхватить кусок побольше, нимало не заботясь о том, что при этом режет руки соседей.
Вся эта возня происходила у севастократора за спиной. А он видел только помост и на нем императора, своего господина, и принцессу. А расстояние, которое ему предстояло пройти, казалось непомерно большим, поэтому Тирант прикрыл глаза ресницами, чтобы не бояться. Он погрузился в темноту – она всегда была его другом – и теперь просто шел, не заботясь о длине пути.
И наконец путь этот закончился. Тирант поднялся на помост. Вслед за ним чернокожие втащили и Великого Караманя. Негров этих очень забавляло то обстоятельство, что они ведут на цепи своего бывшего хозяина, поэтому они постоянно приплясывали и подталкивали друг друга подвижными плечами.
Тирант опустился перед императором на колени и поцеловал его руку, а затем поцеловал и руку принцессы. Опираясь на свой посох, севастократор встал, повернулся к пленнику и тихо сказал Великому Караманю:
– Ты должен приветствовать государя как подобает.
– Я плюю на тебя и твоего государя! – вскричал Великий Карамань. – У меня самого цари целуют ноги, и я никогда не преклонюсь ни перед кем.
– В таком случае, сукин сын, придется тебе сделать то, чего ты прежде никогда не делал, – произнес севастократор. Он говорил негромко, но вполне отчетливо, так что Великий Карамань отлично его понял. И, по скольку пленник продолжал упорствовать, Тирант ударил его своим посохом по шее и принудил опуститься на колени.
Толпа разразилась воплями, а Тирант грустно смотрел на принцессу, и перед глазами у него все расплывалось.
* * *
Он очнулся и обнаружил себя лежащим в постели. Севастократору отвели покои прямо в императорском дворце, на первом этаже, почти под самыми апартаментами принцессы Кармезины. Этого Тирант пока не знал; однако он сразу понял, что находится в комнатах, где прежде никогда еще не бывал. Рядом с ним сидела девушка с миской на коленях и лоскутом тонкого полотна в руке. Она как раз смачивала лоскут в прохладной воде, чтобы приложить ко лбу севастократора, когда встретилась с ним глазами.
– Где Великий Карамань? – спросил Тирант шепотом.
– Государь приказал посадить его в железную клетку и охранять как следует, – ответила служанка.
– Я упал? – спросил Тирант, кусая нижнюю губу от досады, что весь Константинополь видел его слабость.
– Нет, ваша милость. Вы остались на ногах, но государь сразу заметил, что вы теряете сознание. И потому он усадил вас на сиденье, а затем приказал нести вместе с этим сиденьем во дворец, – объяснила служанка. – Принцесса поддерживала вас за одну руку, а император – за другую, так что со стороны никто бы даже не догадался о вашем состоянии.
Тирант перевел дух.
– Я служу ее высочеству Кармезине, – добавила служанка, лукаво улыбаясь. – Что мне доложить моей госпоже?
– Что севастократор счастлив, – ответил Тирант, откидываясь на подушки и закрывая глаза.
Явились лекари и долго терзали его, сперва переменяя повязку, затем чем-то смазывая рану и вновь перебинтовывая ее. Под конец, как будто прежних мучительств им было мало, они заставили его выпить какую-то горькую жидкость и заверили, что это снимет жар.
– После подобного лечения самая смерть покажется мне избавлением и я встречу ее словами благодарности, – сказал Тирант.
– К севастократору вернулась способность шутить, – кисло произнес один из докторов. – Это верный признак скорого выздоровления.
И они ушли, оставив его в одиночестве.
Тирант хотел было встать с постели и пробраться в покои к принцессе, поскольку догадывался о том, что она где-то рядом; но стоило ему шевельнуться, как в комнату вернулся один из лекарей – он забыл какой-то свой инструмент. Мельком глянув на севастократора, лекарь заметил:
– Вам следует лежать в постели, если вы действительно желаете выздороветь, Иначе воспаление поднимется по ноге выше и поразит детородные органы.
После такого предупреждения Тирант замер и некоторое время боялся пошевелить не только ногой, но и рукой.
Он не знал, долго ли пребывал в этой застывшей мертвенной неподвижности; должно быть, немало, потому что все тело у него затекло. Он уже начал раздумывать над тем, не двинуться ли ему хотя быть чуть-чуть, просто чтобы кровь не загустела и не превратилась в опасную для жизни субстанцию (когда такое случается, человек умирает и лежит в гробу с отвратительным багровым лицом). И тут дверь отворилась снова.
Тирант в испуге глянул в дверной проем – уж не явились ли вновь его мучители. Но в комнату вошла Кармезина.
Не говоря ни слова, она подбежала к постели севастократора и обхватила его руками. А затем ловко забралась к нему в постель и натянула одеяло так, чтобы накрыть их обоих с головой.
– Нравится ли вам мой шатер, севастократор? – спросила она шепотом.
Он коснулся пальцем ее виска и подивился прохладе ее кожи.
– Это лучший боевой шатер из всех, – ответил Тирант тоже шепотом. – Я бы возил его по всем военным лагерям, потому что ни одна вражеская стрела не в силах пробить его полог.
– Я же говорила вам, что стала настоящим военачальником! – воскликнула Кармезина и тут же прижала ладонь к губам. – Некоторые военные операции надлежит проводить под покровом ночной тьмы.
– Чистая правда, моя госпожа, – подтвердил Тирант и отыскал губами ее подбородок.
Принцессе стало щекотно, подбородок ее запрыгал под поцелуями Тиранта – так весело она засмеялась.
– Я готова благословлять этого турка, который уложил вас в постель, – сказала она наконец.
– Я предпочел бы прийти к вам на собственных ногах, а не лежать перед вами, как бревно, – ответил Тирант.
– Нет ничего сладостней, чем раненый мужчина, – отозвалась Кармезина. – Вы, мужчины, когда страдаете, то подобны детям, и над вами приятно смеяться, вас можно мучить и терзать, зная, что легко убежать от увечного и избежать возмездия…
Тирант неожиданно схватил ее, и она ощутила крепость его рук. Ей даже почудилось, что ее заковали в железный обруч. Она попыталась вырваться, но обнаружила, что не может и пошевелиться.
– Нет уж, прекрасная дама! – возмутился севастократор. – Может быть, я и увечный, но возмездия вы все же не избежите…
И он поцеловал ее в губы.
В этот миг в комнату вошла императрица. Кармезина услышала ее шаги и выскользнула из постели Тиранта. К счастью, императрица этого не видела, так что принцесса попросту сделала вид, будто выпрямляется, после того как наклонялась.
– А, матушка, это вы! – как ни в чем не бывало произнесла Кармезина. – Я пришла навестить его милость. Говорили, будто он совсем плох. – В пальцах принцессы появился влажный лоскут, и она показала его матери: – Я хотела обтереть пот со лба севастократора, но случайно уронила этот лоскут.
– Испарина часто выступает на коже вследствие жара и лихорадки, – сказала императрица, усаживаясь рядом с Тирантом. – Я хорошо знаю, о чем говорю, и прекрасно разбираюсь в разного рода лихорадках, в том числе и гнилых. Вы, севастократор, этого наверняка не знаете, но рождение детей у женщины всегда сопровождается своего рода болезнью. Ведь женщины были прокляты Господом!
– Не говорите так, – отозвался Тирант, глядя в потолок. – Ведь хорошо известно, что женщина создана из чистой материи – из кости, в то время как мужчина слеплен из глины. И поэтому если мужчина и женщина оба вымоют руки, а потом вновь опустят руки в чистую воду, то после женщины вода останется незамутненной, а после мужчины она замутится, потому что все мужчины суть глина и прах.
– Как красиво вы рассуждаете! – воскликнула императрица. – Но все-таки женщины обречены на болезнь, вот почему они так хорошо умеют ходить за больными. Когда я рожала моего сына, ныне покойного, – тут она всхлипнула, однако быстро взяла себя в руки, – роды были очень тяжелыми. Я страдала двое суток, и один Бог знает, чего я натерпелась! Я кричала, пока хватало сил, а потом выбилась из сил и замолчала. А ведь крик облегчает боль, и об этом написан целый трактат… Лихорадка была у меня после этого еще почти месяц, и все опасались за мою жизнь…
– Должно быть, моя госпожа, вы очень страдали, – сказал Тирант.
– Не описать словами как! – подхватила императрица. – Но это ничто по сравнению с тем, как мучился государь, когда у него появился нарыв за левым ухом. Этот нарыв был огромным, как кулак, и внутри него имелось такое количество гноя, что при вскрытии пришлось несколько раз переменять тазы – все они наполнились гноем.
– Да, – сказал Тирант.
Императрица продолжала:
– С другой стороны, внешние воспаления не так опасны, как внутренние, потому что нарыв всегда можно вскрыть ножом. И хоть это и болезненно, но быстро проходит. Когда же начинают гнить какие-нибудь органы в животе или в груди у человека, то помочь ему невозможно, и лихорадка сжигает его день и ночь, и он плюется кровью и слизью, и ему больно мочиться, как будто все внутри у него набито колотым стеклом, а глаза у него краснеют, и он слепнет и в конце концов отходит в мир иной, изнемогая от скорби, в вони и нечистотах, всеми оставленный.
– Да, это ужасно, – сказал Тирант.
– С другой стороны, на войне можно получить рану, которая хоть и имеет вид внешнего повреждения, но перекидывается постепенно и на внутренние органы, – говорила императрица.
Тирант незаметно погрузился в сон и не слышал, как Кармезина вышла из комнаты. А государыня все говорила и говорила, и видит Бог, давно уже Тирант не спал так сладко, как под звуки ее убаюкивающего голоса.
И во сне к нему медленно приходило исцеление.
* * *
Едва к Тиранту вернулась способность вставать с постели, стоять на собственных ногах без дополнительной опоры и даже ходить, он тотчас воспользовался этим преимуществом и вошел в спальню к принцессе.
Кармезина в это время была занята с гребнями и украшениями для прически. Тирант вошел в тот момент, когда она собрала волосы в пучок и подняла их, открыв затылок и тонкую шею. При виде этого сокровища Тирант тихо вскрикнул, а принцесса выпустила из горсти волосы и обернулась к нему.
– Что это вы себе позволяете, севастократор? – воскликнула принцесса. – По какому праву вы сюда вошли?
Тирант смотрел на нее улыбаясь и молчал. А она положила на стол свой хорошенький гребешок из черепашьего панциря и, приблизившись к Тиранту, строго сказала:
– Если вас здесь застанут, то могут заподозрить в низких намерениях. Это-то вы понимаете?
Не отвечая, он поднял ее на руки и закружил по комнате, приостанавливаясь лишь для того, чтобы наклониться над ней и поцеловать ее веки, рот или соски. Кармезина обхватила его за шею и прижалась к нему, радуясь тому, какая крепкая у него грудь и какие сильные плечи.
– Вы несносный человек, – объявила Кармезина. – Врываетесь в спальню к принцессе и хватаете ее, как вам вздумается, а после таскаетесь с нею, как медведь с добычей.
Она сказала это потому, что Тирант тихонько смеялся, не разжимая губ, и это напомнило ей медвежье рычание.
Тут он остановился и посмотрел на нее с такой любовью, что у нее остановилось сердце.
– Вы и вправду так меня любите? – вырвалось у нее.
Он молча улыбнулся и провел кончиком носа по ее переносице, а когда она зажмурилась, снова поцеловал ее.
– Императрица!
Тирант с принцессой на руках быстро повернулся на голос. В спальню вбежала одна из приближенных девиц Кармезины – очевидно, сочувствуя любви своей госпожи, она стерегла комнату снаружи, следя за тем, чтобы туда никто не вошел и не помешал влюбленным.
Теперь эта девушка выглядела испуганной.
– Ее величество идет сюда, чтобы прочесть молитвы.
Тирант осторожно отнес Кармезину к ее туалетному столику и оставил там. Затем огляделся по сторонам в растерянности: спальня принцессы была такова, что спрятаться там было решительно негде: ни портьер, ни больших сундуков.
Он колебался, впрочем, недолго и без лишних раздумий бросился на пол в углу комнаты, а принцесса схватила в охапку приготовленные для одевания платья, юбки и плащи и навалила их кучей на Тиранта. Затем она преспокойно уселась сверху и принялась водить черепаховым гребнем по волосам.
Вошла императрица. Она была полностью одета и причесана и, казалось, испытала неприятное удивление, застав дочь неприбранной.
– Вам следовало бы поторопиться, дитя мое, – сказала императрица, – потому что ваш отец ждет вас. Он желает прослушать утренние молитвы вместе с вами.
– Эти ужасные волосы, матушка! – промолвила Кармезина, заставляя гребень запутаться в густых прядях. – Должно быть, мне снились тревожные сны, от которых все мои волосы перепутались, и вот теперь приходится разбирать их, чтобы не вырвать все из головы при неосторожном причесывании.
– Ничто не приводит мысли в порядок так хорошо, как тщательно причесанные волосы, – согласилась императрица. – Не стану вас торопить – сделайте все хорошенько.
И она уселась рядом с дочерью, расположившись на самой голове скрытого под одеждой Тиранта. И когда он представлял, что именно сейчас находится прямехонько над его левым глазом и левой ноздрей, ему делалось дурно.
– Император еще не разговаривал с вами о том празднике, который он собирается задать в столице в честь победы над Великим Караманем? – осведомилась императрица и чуть поерзала, устраиваясь поудобнее (ибо голова Тиранта имела шарообразную форму и, следовательно, оставалась малопригодной для сидения).
– Нет, – ответила принцесса, выпутывая свой гребень из очередной беды. – А что это будет за праздник?
– Грандиозный! – сказала императрица. – Начнется с торжественного пиршества в честь всех знатных и прекрасных дам столицы. Столы будут накрыты на большой городской площади, и они послужат естественной преградой для ристалища. И пока дамы и немолодые сеньоры будут пировать, все юные и доблестные рыцари сойдутся на ристалище в благородных поединках. На других площадях установят статуи и фигуры. Думаю, уже сейчас мастера трудятся, изготавливая фонтаны, которые будут изливать вино и сладкую воду для всех желающих.
– Должно быть, получится великолепно, – заметила принцесса.
Она потихоньку запустила руку в ворох одежд, нашла волосы Тиранта и стала перебирать их, пропуская между пальцами.
– Надеюсь, севастократор оправился достаточно, чтобы принять участие в ристаниях, – проговорила императрица.
– Это не мне судить, матушка, – отозвалась принцесса. – Как бы я смогла судить об этом, коль скоро я не лекарь? Да и самого севастократора я не видела уже давно.
– Уверяют, будто он уже начал вставать на ноги и даже ходить без посторонней помощи, – сказала императрица.
– Я рада слышать это, – преспокойным тоном молвила Кармезина. А сама тайком накручивала волосы Тиранта на пальцы и злодейски путала их, чтобы затем разглаживать и причесывать.
Императрица посмотрела на дочь. Кармезина замерла, не вынимая руки из груды одежд, и с самым невинным выражением лица улыбнулась.
– Я уже почти совершенно готова, матушка, – сказала принцесса. – Осталось лишь надеть верхнюю одежду и закрепить прическу.
Императрица грузно поднялась.
– Не буду мешать вам. Поторопитесь, государь уже ждет.
И с этим мать принцессы вышла из ее спальни.
Тирант не видел того, что происходит, и не все понимал из услышанного, поэтому и после ухода императрицы он продолжал некоторое время лежать в неподвижности. Он боялся и дохнуть под тяжелыми бархатными одеждами, хотя меховая оторочка и причиняла ему множество страданий.
А принцессу начали одевать и шнуровать, и тяжесть, что придавила Тиранта, постепенно облегчалась. Сперва его избавили от лифа, потом от блио, затем от верхних юбок и наконец от обширного плаща. Под плащом и обнаружился севастократор, изрядно помятый и чрезвычайно красный. Волосы его торчали дыбом.
Он сел на полу и встряхнулся, точно зверь, перенесший трепку.
– Боже праведный! – вскричала Кармезина. – В каком это вы виде, севастократор! Как вам не стыдно! – Она бросила ему гребешок. – Приведите себя в порядок, иначе я не стану и глядеть на вас.
Он принялся покорно приглаживать тот вихрь, что устроила на его голове принцесса. Тем временем придворные девицы закрепили прическу Кармезины множеством заколок и укрепили в ее волосах драгоценные камни.
– Мне пора уходить, – сказал Тирант, приближаясь к ней.
– Да, – отозвалась Кармезина. Она не сводила с него взгляда и улыбалась через силу. – Вам пора уходить. Но мы ведь увидимся на мессе?
– Да, – сказал он. – Мы увидимся.
– Вы сможете принять участие в ристаниях?
– Я счел бы для себя величайшим позором, если бы уклонился от этого.
– Но вы одержите победу?
– Если не будет никого другого, кому эта победа понадобится больше, нежели мне.
– Кто же может оказаться этим «другим»? – удивилась Кармезина.
– Человек, который должен заслужить прощение своей возлюбленной, восхитив и удивив ее.
– Как! – воскликнула Кармезина. – Разве это не вы?
– Разве я должен заслужить ваше прощение?
– А разве вы не провинились передо мной?
– Если вы так утверждаете, то провинился.
Он подошел к принцессе совсем близко и уже потянулся к ней руками, чтобы обнять, но она вскрикнула:
– Не прикасайтесь! Вы испортите прическу!
И тотчас две девицы из числа приближенных Кармезины схватили Тиранта за руки, чтобы он не вздумал дотронуться до волос принцессы. Так что ему ничего не оставалось, как тянуться к ней губами и лишь слегка касаться ее щек или подбородка, – потому что девицы висели на нем и не позволяли ему придвинуться к Кармезине вплотную.
Наконец Кармезина сказала:
– Что ж, прощайте, севастократор.
И он, видя, что она вот-вот уйдет, а он лишен даже простого утешения поцеловать ее на прощание, исхитрился и ногой приподнял ее юбку, а затем всунул колено ей между бедер и коснулся того, к чему никто еще не прикасался. Кармезина вздрогнула всем телом, и казалось, что она вот-вот потеряет сознание; однако она все же устояла и просто выбежала из спальни.
А Тирант, поддерживаемый девицами, отправился к себе, вниз, где и прилег на постель – на правах больного.
Затем девицы вышли и оставили его в одиночестве.
Тирант тотчас снял штаны и положил их рядом с собой на подушку, заговорив с ними таким образом:
– Счастливые вы, мои штаны, особенно же ты, моя правая штанина! Ты побывала там, где мне быть пока запрещено, и видела то, о чем мне остается лишь гадать. Если бы ты могла говорить, то рассказала бы мне обо всем, что повидала под юбками принцессы. Но коль скоро ты безмолвствуешь, то мне остается лишь завидовать тебе…
Он поразмыслил немного и вскричал:
– Нет! Зависть – чувство недостойное; а окажу-ка я лучше моей штанине все те почести, которых она достойна!
И скоро правая штанина сверху донизу была расшита жемчугами и бриллиантами.
* * *
Последующие пять дней Тирант не видел Кармезины; принцесса же иногда наблюдала за ним из окна или сквозь какую-нибудь щель в портьерах.
Празднества начались через пять дней после достопамятного свидания. Специально ради торжества на огромной рыночной площади были установлены накрытые столы; как и говорила императрица, они отгораживали от всего остального мира прямоугольник, предназначенный для благородных рыцарских поединков.
Стены домов, окружающих площадь, были затянуты атласом с узором из лилий, так что эта часть города превратилась в своего рода огромный дворцовый зал. Император, его супруга и дочь сидели во главе стола, и все дамы заняли места по левую руку от императора, а все сеньоры – по правую.
Для того чтобы еще больше украсить пиршество, были выставлены двадцать четыре поставца, где держали драгоценные реликвии, церковное золото, чаши с золотыми монетами из казны императора, золотые кубки, блюда, солонки, самоцветы и прочие сокровища. Каждый из этих поставцов охранялся тремя рыцарями, облаченными в длинные парчовые туники. В руках у этих рыцарей имелись тяжелые серебряные трости.
Гости подходили к поставцам и любовались прекрасными и дорогими вещами, однако прикасаться к ним избегали. По приказу императора в поставцах находилась только золотая посуда, потому что все серебро выставили на столы и приглашенные ели только с серебра.
Привели также Великого Караманя, чтобы он принял участие в пиршестве, – ведь праздник затевался отчасти и в его честь! Великий Карамань был одет в богатые шелковые одежды белого цвета, которые красиво оттеняли его смуглую кожу; на его шее красовался тяжелый золотой ошейник, от которого тянулась цепь. Те негры, что прежде находились у него в услужении, привели его, держа за эту цепь.
