Текст книги "Византийская принцесса"
Автор книги: Елена Хаецкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)
Глава одиннадцатая
Краткий сон севастократора был прерван, когда в шатер вошел оруженосец и доложил о приближении какого-то турка.
Тирант открыл глаза. Несколько мгновений оруженосец еще мог видеть в них отражение феникса – ибо севастократору виделась во сне именно эта птица. Затем взгляд Тиранта стал ясным и спокойным и всякие потусторонние тени, окружавшие спящего, исчезли.
– Что случилось? – переспросил он.
– Человек на том берегу реки. Привязал полотенце к тростниковой палке и машет.
Тирант встал, ему подали плащ. На берегу Трансимено действительно выплясывал какой-то человек, одетый роскошно и причудливо: до пояса он был обнажен и разрисован черными и красными узорами, а ниже пояса на нем имелась очень широкая красная юбка, вытканная цветами.
– Перевезите его сюда, – приказал Тирант.
Скоро диковинный турок уже стоял перед севастократором и водил глазами из стороны в сторону, как будто имел дурные намерения. Глаза у него были черные и выпученные, а волосы на висках длинные, заплетенные в косицы; прочие же волосы на его голове были острижены.
– Говори, – повелел Тирант.
Турок пал к его ногам, как если бы признавал в нем высшее существо, затем вскочил и прокричал что-то на своем наречии, да так быстро, что даже соплеменные ему толмачи не сразу поняли, в чем суть. Турок же так и стрелял в них глазами и даже приплясывал на месте от нетерпения. Наконец выяснили, что Великий Турок желает встретиться с Тирантом лично в его лагере, дабы обсудить с ним некоторые важные вещи.
И еще Великий Турок просит допустить в лагерь христиан свиту из восьми человек.
Тирант с охотой согласился выполнить все эти просьбы, и посланец отбыл.
Тотчас же Тирант приказал своим поварам приготовить лучшие турецкие блюда, и они взялись стряпать кускус с мясом и всякими овощами. Потому что Тирант желал оказать любезность своему врагу.
На следующий день прибыл Великий Турок; с ним были двое трубачей в очень длинных белых одеждах и с трубами больше человеческого роста. Эти трубы громко и гнусаво гудели на весь лагерь и на всю округу, так что их слышно было даже в замке Малвеи.
Воины Великого Турка, числом восемь, облачились в доспехи, сделанные таким образом, что человек, в них заключенный, представлялся уже не потомком Адама, но неким странным чудовищем, с шипастыми крыльями на плечах, с жуткой рожей на груди и звериной мордой на месте лица. Доспехи эти были начищены и блестели так, что слепили глаза.
Сам Великий Турок был одет в дорогую тунику, расшитую золотом и жемчугом. Несмотря на тяготы войны, он выглядел вполне здоровым и бодрым, только под глазами у него набрякли тяжелые мешки.
Тирант встречал его лично, окруженный своими друзьями. Великий Турок оглядел севастократора, зацепил взглядом женскую рубашку, которую тот носил поверх доспеха, но ничего не сказал, только подумал о том, что севастократор выглядит куда менее богатым и уверенным в себе, нежели он, Великий Турок. И несмотря на молодость, Тирант кажется человеком уставшим, так что справиться с ним не составит большого труда.
Но все эти мысли Великий Турок придержал при себе. Он приветствовал Тиранта и начал осматриваться в его лагере. Между тем Тирант любезно пригласил гостя в свой шатер, куда вскоре подали угощение.
Весь день они только тем и занимались, что вкушали различные яства, пили сладкие напитки или лежали в шатре и смотрели, как ветер колышет шелковый полог. Когда наступила ночь, они заснули. Тирант приказал своим людям внимательно следить за каждым из прибывших турок, но делать это по возможности втайне, чтобы не обидеть их недоверием.
– Но ведь вы им действительно не доверяете! – поморщился Диафеб. – Зачем же притворяться? Это наши враги, кузен, и скоро мы сойдемся на поле боя для убийства. Да они и сами все это знают.
– Я не желаю нарушать правил вежливости, – ответил Тирант. – А кроме того, вовсе не хочу, чтобы Великий Турок вообразил, будто я его боюсь.
Диафеб пожал плечами, но сделал все в точности как просил Тирант.
Однако Великий Турок всю ночь храпел в шатре севастократора. Он лежал, широко раскинув руки, как спят только те люди, которые ничего не опасаются. И маленький невесомый сон с длинной бородой сидел на его груди до самого рассвета.
На рассвете сон ушел, а Великий Турок перевернулся набок и вскоре пробудился.
После обильного завтрака он обтер ладонью бороду и спросил:
– Отчего, севастократор, ваши люди в лагере всегда вооружены и многие из них не сходят с коней?
– Они это сделали для того, чтобы оказать вам честь, – ответил севастократор. – Ради гостей принято наряжаться, а мы считаем, что доспехи – самая красивая одежда из всей, которая когда-либо создавалась людьми.
Великий Турок оттопырил щеку, пощелкал по ней языком – как если бы язык просился высунуться сквозь плоть наружу – и наконец сказал:
– Если бы и мы всегда были вооружены и начеку, ты не разгромил бы наш лагерь так легко. А теперь слушай, Тирант Белый: я желаю твоей смерти. Это желание родилось во мне, когда ты напал на нас ночью, а наутро, когда я увидел, как по реке плывут тела убитых, оно возросло многократно!
– Все люди когда-нибудь да умирают, – ответил Тирант. – Уж не знаю, какая кончина мне назначена, однако не хвалитесь, будто вам это известно, сеньор Великий Турок.
– На твоем лице ясно написаны все признаки ранней смерти, – заявил Великий Турок, – и ты не доживешь до моих лет. А когда я убью тебя, все станут говорить, что ты был жесток и неудачлив.
– Довольно! – воскликнул Тирант. – Браниться, да еще в моем шатре, я не желаю. Полагаю, с вами этот приступ брюзгливости случился оттого, что вы выпили и съели лишнего.
– Я хочу вызвать тебя на поединок, – сказал Великий Турок. – Потому что не в моих намерениях оставлять тебя живым.
– Что ж, – ответил на это Тирант, – поступим так. Вы сообщили мне все, что собирались, и теперь можете возвращаться в свой лагерь. А я посоветуюсь с другими баронами и отправлю вам письмо, в котором предложу условия для поединка.
– Это мне подходит, – согласился Великий Турок.
* * *
После отбытия утомительного гостя Тирант собрал баронов в шатре для советов и рассказал им обо всем.
Первым заговорил герцог Македонский. Глядя на его рослую, нескладную фигуру, Тирант думал: «Странно, что война, позор и поражения никак не отразились на его наружности. Он не похудел, и даже морщин на лице не прибавилось… Впрочем, должно быть, это проистекает оттого, что герцог Роберт не имеет совести, которая точила бы его по ночам при мысли обо всем дурном, что он совершил. А может быть, дело в том, что он и без того выглядит отталкивающе».
И, устыдившись своих мыслей, Тирант крепко сжал губы и нахмурился.
А герцог Македонский сказал:
– Прежде чем отвечать на вызов, следует выяснить вот что: кто та дама, которая дала севастократору свою рубашку, чтобы он носил ее поверх доспехов?
– Сеньор, – ответил Тирант, – не понимаю, отчего это может быть важно, ведь речь идет о военных делах.
Герцог Македонский усмехнулся:
– Нам известно, что Великий Турок имеет в числе своих жен непревзойденную красавицу, дочь Великого Хана. У ее отца в подчинении шесть королей! И владения его более обширны, нежели Франция и Испания вместе взятые. И достоинства этой дамы он будет отстаивать в предстоящем поединке. А кто та дама, которую намерен прославить наш севастократор? Потому что если она уступает даме Великого Турка, то и поражение севастократора неизбежно.
Тирант сильно покраснел, однако выдавать свою любовь к принцессе не посмел, чтобы никак не повредить ей. И ответил:
– У себя на родине я любил одну вдову и хотел взять ее в супруги, но судьба нас разлучила. При расставании она дала мне эту рубашку, чтобы она защищала меня во время сражений.
– Это не годится, – искренне огорчился герцог де Пера. – Ибо, как бы ни была ваша вдова хороша собой или добродетельна, она в любом случае не идет ни в какое сравнение с дамой Великого Турка. Вот если бы вашей дамой была принцесса!..
– Нет, – сказал Тирант твердо и посмотрел герцогу в глаза. – И я не хочу, чтобы государь заподозрил меня в дурных мыслях по отношению к принцессе, так что оставим этот разговор.
– Напрасно, – возразил сеньор Малвеи и встал, чтобы его речь звучала более убедительно. – Севастократору следует избрать Кармезину дамой своего сердца и сразиться ради нее. Вот верный ключ к победе! Никто не превосходит Кармезину ни знатностью, ни красотой. Что из того, что наш севастократор – чужеземец и не имеет никаких владений и титулов в Византии? У себя на родине он, вероятно, считается человеком знатным; а если и нет – таковым сделает его любовь.
Диафеб то краснел, то бледнел, слушая подобные суждения о его кузене. Он не знал, сердиться ему или, напротив, испытывать благодарность к герцогу де Пера и сеньору Малвеи. Ведь они говорили от чистого сердца и желали Тиранту добра!
Тирант, казалось, знал, какие мысли гнетут Диафеба, и быстро остановил его жестом, приказывая не вмешиваться в спор.
А граф де Сен-Жорди усмехнулся и сказал так:
– Любовь не может оскорбить. И даже в том случае, если простолюдин полюбит знатную даму, в его любви мы не усматриваем ничего зазорного, и даме она будет приятна. Принцесса – само совершенство, так что смелей объявляйте ее своей дамой и сразите ради нее Великого Турка. Я верю: если вы победите, сражаясь в честь принцессы Кармезины, то обретете вечное спасение на небесах. И ни для вас, ни для нее не будет позора даже в том случае, если ваши руки побывают под ее юбками.
Тирант хлопнул в ладоши, требуя таким образом повышенного внимания, и приказал писарю записать все эти речи.
Затем заговорил сам Тирант. Он выглядел на удивление спокойным, и голос его звучал так, словно он рассуждал об отвлеченных предметах.
– Принять вызов на поединок для меня невозможно. Кто же будет судить подобный поединок? Если судью назначить из христиан – турки усомнятся в его правомочности, а если из турок – я и сам ни на грош не поверю в его честность. Далее. Где бы мы стали сражаться? На каком берегу? Если на турецком – то в случае моей победы не ждет ли меня смерть от рук многочисленных врагов? Если же на нашем – то сходная участь постигнет Великого Турка, потому что я не смогу удержать вас от желания расправиться с ним.
– Это верно! – сказал Диафеб очень громко.
– Поэтому я предложу ему битву, в которой сражаться будут оба наши войска. И пусть он найдет меня на поле боя, я с радостью дам ему то удовлетворение, которого он добивается.
– Что?.. – выкрикнул герцог Македонский. Он вытянул шею так, что все жилы на ней напряглись, и стало видно, какая желтая у него на шее кожа. – Сражение? Да разве мало было у нас сражений, и всегда мы несли большие потери!
Приор иоаннитов посмотрел на герцога Македонского и шевельнул губами, как будто собирался прервать его, однако сдержался и промолчал.
А герцог Македонский продолжал:
– Вы только гляньте на этого иностранца! Ему-то и его прихвостням терять нечего, потому что, если все мы будем уничтожены в этой битве, он всегда сможет уйти. Для него-то всегда сыщется какая-нибудь шайка разбойников, которыми он сможет командовать. Но мы в другом положении, ведь вся наша жизнь связана с греческой землей, и здесь у нас останутся жены и дочери.
Тирант вдруг ощутил сильную боль в животе, так тягостны были ему эти глупые и лживые обвинения. Но говорить он ничего не стал и просто начал мысленно молить Бога о том, чтобы герцог Македонский замолчал.
А герцог Роберт все говорил и говорил:
– И вот теперь вы вручаете свою судьбу чужеземцу. А что вы знаете о нем? О чем он целый день разговаривал с Великим Турком в своем шатре? Не о том ли, как предать нас? Спросите лучше, сколько денег посулил ему Великий Турок за это предательство! – Тут герцог Македонский повернулся к Тиранту и прибавил: – Раскройте пошире свои белые глаза, севастократор, и поймите же наконец: нам отлично известны все ваши так называемые «доблестные» деяния. Не осталась для нас тайной и та причина, по которой вы покинули свою родину и не можете туда вернуться. Разве вы не совершили множество бесчестных дел во Франции? А теперь вы скрылись в Греческой империи и полагаете, будто здесь никто ничего о вас не разузнает.
Приор иоаннитов, слышавший все это, был так поражен, что не мог произнести ни слова в защиту Тиранта. А Диафеб сжимал и разжимал кулаки, но молчал, повинуясь приказанию брата, потому что тот боялся вызвать смуту.
Наконец Тирант легонько вздохнул, обвел глазами всех собравшихся и, видя, что те внутренне так и кипят, произнес:
– Писец! Запиши все то, что сейчас говорилось, добавь также, что через десять дней мы дадим Великому Турку большую битву. Затем запечатай письмо и пусть его доставят императору. Я не хочу, чтобы от государя утаилось хотя бы слово из сказанного сегодня, потому что впоследствии все это может послужить нам к чести или к бесчестию.
Севастократор дождался, чтобы все бароны вышли из шатра, и только после этого повернулся к Диафебу
– Помогите мне встать, кузен, – попросил он.
– Вы больны? – встревожился тот.
Тирант покачал головой:
– От вздора, который нес тут герцог Македонский, у меня разболелся живот. Я не хочу, чтобы кто-либо видел, как меня ведут под руки.
* * *
Император получил послание от Тиранта и прочитал его сперва в одиночестве, запершись, а затем прочитал письмо своей супруге императрице, а также принцессе Кармезине.
Принцесса слушала очень внимательно, но без тени волнения или смущения, и только несколько раз прикладывала палец к губам как бы в задумчивости. Император пристально посмотрел на свою дочь и сказал:
– Слыхал я, Кармезина, как болтают, будто Тирант – ваш возлюбленный.
Принцесса повернула голову и улыбнулась:
– Стоит ли вашему величеству слушать всякий вздор! Мало ли, что про меня болтают. До меня вот доходили слухи о том, будто я – не настоящая женщина, из плоти и крови, способная к любви и деторождению, но феникс, и проживу пятьсот лет, а затем сгорю на костре из собственных перьев.
И она прочертила в воздухе пять длинных светящихся линий, исходивших от пяти пальцев ее левой руки.
– Я люблю Тиранта не больше, чем любого из наших доблестных рыцарей, – продолжала Кармезина. – Он для меня как брат. У меня и в мыслях нет принадлежать ему! Но если он победит Великого Турка, то я скажу: слава Богу! От ваших предположений касательно меня, дорогой отец, груди мои сделались холоднее льда.
И она снова улыбнулась, а император позволил ей выйти и идти к себе в покои отдыхать. Принцесса поднялась и удалилась спокойной походкой, но едва только император перестал смотреть на нее, как она схватилась за грудь и глубоко вздохнула. Грудь ее действительно была холоднее снега, но вовсе не из-за обидной вздорности предположений касательно нее и Тиранта, а из-за их справедливости.
Вбежав в свои покои, принцесса бросилась на кровать и долго плакала, воображая себе Тиранта. И так, в слезах, она заснула.
Она увидела реку, совершенно черную и покрытую волнами, несмотря на совершенное безветрие. Далеко впереди виднелся замок на скале; луна была еле-еле различима на небе, и густые облака то и дело закрывали ее.
Приглядевшись, принцесса поняла, что вовсе не волны заставляют речные воды горбиться – по реке плыли трупы. Сотни, тысячи убитых отдыхали теперь в плавных струях, и течение ласкало их руки, разглаживало волосы. Кровь тянулась за пальцами рук и ног, как кисея.
Неожиданно принцесса почувствовала, что рядом с ней стоит какой-то человек. Заранее улыбаясь, Кармезина повернулась, думая увидеть сейчас Тиранта; но тот, кто находился рядом, был вовсе не Тирантом, Черты этого незнакомца расплывались, и Кармезине подумалось, что она, должно быть, лишается зрения.
– Кто ты? – спросила она немыми губами.
Она боялась, что он не расслышит или не поймет, но он хорошо все понял и ободряюще кивнул ей и взял ее за руку.
– Я Сверчок, – сказал он. – Я служу севастократору.
Кармезина вскрикнула от радости, и тут яркий свет ударил ее по глазам, так что она сморщилась от боли. А когда пришла в себя, то обнаружила, что лежит в постели и рядом с ней стоит Эстефания.
– Проснитесь, принцесса! – воскликнула Эстефания. – Проснитесь и выслушайте, какой чудесный сон я нынче видела.
Кармезина села в постели и надулась. Ведь Эстефании удалось досмотреть свой сон до конца и понять его, а принцессу разбудили прежде, чем она смогла встретиться с Тирантом.
Не замечая настроения своей госпожи и подруги, Эстефания уселась рядом, сложила руки на коленях и заговорила:
– Привиделся мне Диафеб на берегу реки Трансимено. И будто бы он говорит: «Ах, Эстефания, жизнь моя! Если бы только вы с принцессой могли сюда приехать, – как бы счастливы мы были с моим братом! Ради вашей близости мы уж непременно выиграем битву с турками, которая нам предстоит не позднее, чем через пять дней».
– Что? – переспросила принцесса.
– Ведь Тирант прислал государю письмо, где говорит о своем намерении дать большое сражение Великому Турку, – напомнила Эстефания. – Стало быть, об этой битве и толковал мне Диафеб в сновидении.
– Да, – рассеянно отозвалась принцесса и стала собирать рассыпанные по плечам волосы в большой узел на затылке, а затем со вздохом опустила руку, и волосы опять упали ей на спину.
– Слушаете ли вы меня, принцесса? – сказала Эстефания, сама не своя от волнения. – Государь собирается ехать в армию, потому что его сильно обеспокоили разногласия между греческими баронами, а особенно между Тирантом и герцогом Македонским, моим отчимом. Император боится, как бы они не убили друг друга. А еще страшится он бунта против севастократора со стороны менее знатных баронов.
– Нет! – вскрикнула Кармезина. – Что вы такое говорите? Как может подняться бунт против севастократора, если он всегда был добр и щедр со всеми своими людьми?
– Желание перемен – один из самых обычных людских грехов, – ответила Эстефания. – Оттого с такой охотой люди приняли нового севастократора – и оттого же с еще большей охотой примут они новейшего, а прежнего предадут проклятию. – И, видя, что Кармезина готова впасть в отчаяние, Эстефания добавила: – Но император этого не допустит.
– Довольно разговоров, – сказала Кармезина, – подай мне одеться.
Эстефания помогла принцессе одеться и, когда та была уже готова выйти, спросила:
– Что у вас теперь на уме?
– Я хочу уничтожить нашу с Тирантом разлуку, – ответила Кармезина таким решительным и гневным тоном, словно находилась на поле боя. – Коль скоро он не может приехать сейчас ко мне, я отправлюсь к нему. Я хочу подвергаться всем тем опасностям, которым подвергается сейчас он; и если нам суждено погибнуть, то я хочу быть рядом с ним в день и час моей смерти, чтобы он держал меня за руку, а я бы держала его.
– Я уверена, что до этого не дойдет, – сказала Эстефания. – Ведь едва только завидев нас, они сразу же почувствуют, как их силы удваиваются и утраиваются, и они непременно одержат верх над Великим Турком.
Разговаривая об этом, обе девицы покинули покои принцессы и направились к императору.
В комнатах государя царил полумрак; сам император полулежал на постели, подложив под спину подушки, и собирался с силами, чтобы встать и принять услуги всех тех прислужников, что ждали наготове.
Кармезина отослала слуг, объявив, что сама подаст отцу умыться и одеться. А затем, вместо того чтобы взяться за кувшин с водой и широкое медное блюдо, она уселась на кровать и наклонилась над отцом низко-низко, заглядывая ему в глаза.
– Что вы задумали? – спросил император.
Кармезина была так хороша, что иногда его это пугало, и ему думалось, что подобная красота ненадолго задержится на земле.
Принцесса улыбнулась и самым нежным своим голосом проговорила:
– Девицы, особенно знатные, всегда боятся долгих разговоров о войне. И потому, государь, умоляю вас, не рассуждайте со мной обо всех этих военных действиях, отступлениях, наступлениях, штурмах и битвах, а также о пропитании для войска и лошадей! Потому что я испытываю большой страх перед войнами и от подобных бесед на меня находит оцепенение
– Хорошо, – сказал император, жмурясь, потому что принцесса гладила его подбородок. – Я ни слова не стану говорить вам о битвах.
– Этим вы окажете мне большую услугу, – заметила Кармезина. – Потому что, как я слышала, вы намерены отлучиться из столицы.
– Да, – Император чуть сдвинул брови и отстранился от ласковых рук дочери. – К чему вы клоните?
– К тому, что вы не должны никуда ездить без меня, – ответила она. – Что будет, если вы вдруг заболеете, как это случилось недавно? Кто сумеет в таком случае ухаживать за вами прилежнее, чем это сделаю я? А я смогла бы сидеть возле вашей постели, предупреждая каждое ваше желание, потому что знаю вас лучше, чем кто бы то ни было.
– Помилуйте, принцесса, я ведь еще не заболел, – возразил император.
– Я говорю о том, что могло бы случиться…
Император закрыл глаза. Он понял вдруг, что сил возражать дочери у него не осталось.
А нежный, воркующий голос Кармезины настойчиво вливался в его уши с плоскими желтоватыми мочками:
– Вы же знаете законы природы, государь. Согласно этим законам, тот, кто родился раньше, раньше и покидает здешний мир. Стало быть, вы умрете раньше меня…
– Хотел бы я на это надеяться, – пробормотал император, не открывая глаз.
– А коль скоро это так, то именно мне и предстоит унаследовать империю, – нашептывала Кармезина, обдавая ухо и шею отца теплым дыханием. – И для того чтобы разумно управлять ею, я должна хорошенько понять, что такое война; а кроме того, мне необходимо научиться побеждать страх.
Император открыл глаза и встретился со взглядом дочери. В противоположность нежному голосу взгляд этот был холодным и испытующим.
– Дитя мое, – император выговорил эти слова с трудом, а следующие стоили ему еще больших усилий, так что казалось, будто он не шевелит губами и языком, но идет против сильного течения, – дитя мое, девицам вовсе не прилично идти на войну. Никогда такого не было слыхано, разве что во времена амазонок, но в таком случае вам пришлось бы выжечь себе левую грудь. А вы еще слишком молоды для такой операции над собой, да и Церковь не одобрила бы подобного надругательства.
Принцесса опустила глаза, но по тому, как выпрямилась линия ее ресниц, император укрепился в изначальной уверенности: Кармезина от своего не отступится.
– Но я ведь не намерена вступать в сражения… Да и сами рассуждения об этом заставляют меня обливаться ледяным потом! – сказала Кармезина.
– Там, куда я намерен отправиться, нет безопасности, – проговорил император. – И юной особе из императорского дома незачем прогуливаться среди врагов нашего отечества лишь для того, чтобы стать бесстрашной. Вы достаточно бесстрашны и без таких испытаний, так что не следует искушать судьбу.
Кармезина залилась слезами.
– Для меня расстаться с вами – в тысячу раз ужаснее, нежели очутиться среди врагов! – воскликнула она между всхлипываниями. – И вы жестокосердны, если отказываете мне в выполнении моего дочернего долга, а также и долга будущей правительницы. А кроме того, мне было видение, в котором явился мне покойный брат и сказал: «Если ты, Кармезина, сейчас расстанешься со своим отцом, то больше не увидишь его живым вовек». Поэтому я решила ехать с вами.
– Вы видели вашего брата? – с волнением произнес император.
Кармезина покраснела, но в темноте опочивальни этого не было видно.
– Да, государь.
– Каков он был в вашем видении?
– Прекрасен, но бледен и печален, – ответила она.
Император тяжело вздохнул.
Она обвила руками его шею:
– Неужто и вам охота разлучиться со мной и, быть может, никогда более не увидеть меня в этом мире?
Он сдался:
– В таком случае собирайтесь, да поспешите, потому что я выезжаю в самом скором времени и на сборы я даю вам полтора дня.
Принцесса захлопала в ладоши и расцеловала отца в глаза и в переносицу, а затем выбежала из опочивальни.
* * *
В тот же час оружейники по всей столице получили работу, и притом по самой дорогой цене, потому что им предстояло очень быстро создать семь пар наручей да семь пар латных рукавиц, а еще семь шлемов без забрала и на одном из шлемов укрепить маленькую золотую корону. И еще многое нужно было изготовить из самых легких металлов, чтобы шесть девиц из числа придворных дам и сама принцесса могли облачиться сообразно тому месту, куда они направлялись.
И вот в назначенное время к войску императора присоединился отряд, возглавляемый принцессой. Сама Кармезина ехала впереди всех на белой лошадке; золотая корона с драгоценными камнями сверкала на голове принцессы, венчая шлем, похожий на колокольчик. Длинные волосы ниспадали из-под шлема на плечи, подобно кольчужному вороту, который в обычных случаях защищает шею.
Кираса и прочие доспехи принцессы были украшены черными и золотыми узорами, так что металл сделался похож на драгоценную ткань. Длинная красная юбка закрывала корпус лошади, и при порывах ветра можно было рассмотреть ножки принцессы в белых сапожках, вдетые в стремена.
Сходным образом, но только без короны и чуть менее богато, были снаряжены и шесть сопровождавших ее девиц. Коннетаблем войска принцесса назначила Эстефанию. Еще одна девица исполняла обязанности герольдмейстера. Крепкая дама с пикой в руке получила титул главного альгвасила. За нею на рослом жеребце ехала пригожая девица с широкими, как у мужчины, плечами; ее именовали знаменосцем. На штандарте, который она несла, красовались вышитый золотом цветок, который в Византии среди простонародья назывался «любовь-стоит-любви», и девиз Кармезины – «Только не для меня». И даже почтенная нянька принцессы – Заскучавшая Вдова обрела теперь воинскую должность и сделалась королевским оруженосцем.
Вслед за этими семью роскошно одетыми девицами и дамами ехало еще пятьдесят, одетых в обычные платья из тяжелого бархата с меховой оторочкой. Их принадлежность к войску принцессы была отмечена лишь кожаными кирасами, надетыми вместо лифа. Искусно выделанные медные бляхи с различными изображениями – охотящейся цапли, совы, зайца с прижатыми углами – составляли на этих кирасах затейливые узоры.
Все это сверкало и переливалось под солнцем, так что казалось, будто перламутровая раковина раскрыла створки и добровольно явила миру несколько ярких жемчужин.
Вот такое воинство присоединилось к отряду императора и вместе с ним направилось прямо к реке Трансимено, туда, где Тирант вел сражения с Великим Турком.
Путешествие длилось больше двух дней. Сперва оно проходило по краям мирным, никак не затронутым войной. Принцесса и ее спутницы улыбались друг другу и всему миру, переглядывались и переговаривались на разные незначительные темы, которые со стороны могли показаться очень значительными, если не знать, о чем думала каждая из них. А думали они о том, что скоро увидят своих возлюбленных и смогут оказать им какую-нибудь великую милость – например, подарить лоскут ткани, вырезанный из нижней рубахи, или ленточку.
Эта игра тайных мыслей и явных слов как бы щекотала девиц изнутри, отчего они делались румяными.
Император был хмур и погружен в раздумья о захваченных турками землях и о том, как много еще предстоит сделать севастократору. Но поскольку император ехал во главе всего своего войска, то лица его никто не видел и, таким образом, никто не знал, насколько измучен заботами государь.
Через день начались земли, покусанные войной, хотя и не совершенно выжженные: то тут, то там встречались вытоптанные поля или сгоревшие дома, а иногда на обочине показывались оборванные люди. Заметив армию, они спешили скрыться.
При виде какого-нибудь городка или селения принцесса и ее дамы принимались трубить в рога и бить в маленькие барабанчики, которые младшие придворные дамы крепили к поясам; подобным способом они оповещали местных жителей о своем приближении.
Тогда ворота раскрывались и навстречу императору и принцессе выходили горожане. Они низко кланялись и целовали государю туфлю, и если он видел, что городок пострадал от набегов (а таковых становилось все больше и больше по мере продвижения навстречу Великому Турку), то приказывал выдать городскому совету сотню золотых дукатов.
Принцесса же раздавала милостыню от себя и вкладывала в протянутые к ней руки монеты без счета.
Так они двигались по дорогам империи. Они многое видели и складывали увиденное в сердце, пока наконец Кармезина не почувствовала, что сердце ее переполнено.
– Мое средоточие пылает от боли, – сказала она верной Эстефании, – и я хочу только одного: увидеть Тиранта. Потому что знаю наверняка: меня исцелит лишь взгляд на него, и ничто иное. Клянусь не поднимать взора, покуда его не встречу!
С этими словами она опустила веки и завязала себе глаза длинным шарфом, а Эстефания взяла ее лошадь под уздцы и повела за собой.
Это было проделано вовремя, потому что император и его спутники уже приближались к местам недавних сражений. За минувшие дни тела умерших успели убрать, и там, где они были погребены, почва вздулась и вся пошла пузырями. Вся трава вокруг была вытоптана и выжжена, а черные пятна от кострищ зияли язвами, ибо в том месте, где находился турецкий лагерь, огонь проел землю почти до самой ее сердцевины.
– Каким печальным может быть поле битвы, – произнес, император, – даже если на нем была одержана победа!
Кармезина услышала эти слова, и слезы потекли из-под ее повязки по щекам.
Затем они поехали по берегу реки Трансимено, и вскоре впереди вырос замок Малвеи. Императору он показался поднявшимся из недр земных наростом: как будто некий герой, спасаясь от врагов, бросил у себя за спиной волшебный камень, и камень этот обернулся неприступной скалой. Эстефании же почудилось, будто она видит впереди застывшего великана. Но большинство думало, что скала Малвеи упала с неба и этим объясняется то обстоятельство, что турки до сих пор не смогли взять замок.
– Приободритесь, сеньора! – обратилась Эстефания к принцессе. – Мы добрались до замка Малвеи; скоро мы будем в лагере севастократора.
– Где? – вскрикнула принцесса и сорвала с глаз повязку.
Она так долго не видела вокруг себя ничего, что в первое мгновение ей показалось, будто она только что родилась на свет – таким все было новым, первозданным. Каждую мелочь, каждый оттенок цвета, каждый солнечный блик она различала с особенной остротой. Такое случается лишь с теми, кто внезапно прозрел благодаря чуду.
Принцесса видела до самого горизонта равнину и молчаливую реку с темно-синими водами; черный замок Малвеи тянулся к небесам всеми своими башнями, и сурово взирали на него небеса. Мир, представший перед Кармезиной, был огромен и наполнен самыми разными вещами. И только Тиранта не было сейчас в этом мире.
