Текст книги "Византийская принцесса"
Автор книги: Елена Хаецкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)
Глава шестнадцатая
Мелькание факелов и громкие голоса наполнили дворец. Ипполит де Малвеи, который прибыл в Константинополь к последнему дню турнира, был разбужен переполохом и спросонок вообразил, что турки ворвались в столицу. Он вооружился и выскочил в одной рубахе в сад, где сразу же наткнулся на императора, который был снаряжен приблизительно таким же образом.
– Ваше величество! – воскликнул Ипполит де Малвеи. – Прошу прощения за мой внешний вид, однако я счел, что случилась какая-то беда.
– Нет никакой беды, – проворчал император. – Я благодарен вам за храбрость и за всегдашнюю готовность сражаться, хоть бы и в исподнем, не имея никакой брони, кроме доблести. Ибо достоинство воина – не в оборонительном оружии, но в наступательном.
Видя, что император скорее раздражен, нежели встревожен, Ипполит опустил меч и уже спокойнее спросил:
– А что случилось и отчего поднялась такая суматоха?
– Глупые девицы испугались какой-то крысы в спальне, – ответил император. – Не стоит вам туда идти. Возвращайтесь лучше к себе.
Ипполит поклонился и сказал, что именно так он и поступит, однако затем, дождавшись, чтобы император и стражники скрылись, решил все-таки оглядеться вокруг. Он обошел несколько дворцов поменьше и наконец приблизился к воротам, что вели в сад, окружавший личные апартаменты императорской семьи.
Входить туда Ипполит не решился, тем более что обычно эти ворота стояли по ночам закрытыми. Однако внезапно до его слуха донесся тихий, тонкий плач.
Ипполит прислушался и решил, что это рыдает какая-то девица. «Должно быть, ее обманул любовник, а может, ей отчего-то досадно, – подумал он. – До чего же противный, писклявый голос! И внешность наверняка под стать. Не стану я ради нее карабкаться по решетке или выламывать ворота. Вот еще!.. Если любовник обманул ее, стало быть, поделом. Пусть себе плачет, а я пойду».
И с этим он повернул назад. Крики во дворце стихли, факелы погасли, переполох улегся.
Ипполит вернулся к тому дворцу, где были отведены комнаты ему самому и другим сеньорам, которые ненадолго прибыли в столицу из войска, осаждавшего Бельпуч.
– Кто здесь? – спросила ночная тьма голосом Диафеба Мунтальского.
– Ипполит де Малвеи, – ответил Ипполит. – А вы?.. Диафеб, мой господин, не так ли?
– Да, это я.
– Идемте спать, – сказал Ипполит. – Суета уже стихла, да и повод к ней был пустячный – какая-то крыса, которая напугала принцессу, а вслед за нею всполошила и всех девиц в императорском дворце.
– Похоже, то была весьма крупная крыса, – мрачным тоном произнес Диафеб. – Потому что моего брата севастократора нет в его спальне, и я подозреваю, что он пробрался туда, где император не желал бы его видеть.
– О! – сказал Ипполит, почему-то подумав об императрице.
– Да, – продолжал Диафеб, – но вы принесли мне успокоительные известия. Если император не обнаружил Тиранта там, где моему брату быть не следовало, стало быть, и тревожиться не о чем. Ибо я был полон решимости убить государя, если бы Тиранта схватили! Хорошо, что ничего этого не случилось.
– В таком случае нам действительно стоит вернуться к себе, – сказал Ипполит с облегчением.
– Не совсем, – ответил Диафеб.
– Прошу извинить мою недогадливость, мой господин, – произнес Ипполит де Малвеи, – но до сих пор я полагал, что некоторые вещи могут быть обозначены лишь как «да» или «нет» и не имеют промежуточного положения. К примеру, человек или голоден, или сыт; он или спит, или бодрствует; он или идет в какое-то место, или не идет туда. Но вы открыли мне глаза на то, что можно «не совсем» отправиться в спальню и улечься в свою постель.
– Кто это научил вас выражаться подобным образом? – прищурился Диафеб. – Должно быть, какой-нибудь хитроумный еврейский торговец, не иначе… Нет, я хочу сказать, что опасность не вполне миновала, ибо Тиранта нет в его кровати. Он где-то в другом месте.
– Ну, возможно, он с дамой, – сказал Ипполит, подумав. – Я постоял у ворот, ведущих в сад, и отчетливо слышал, как там плачет и жалуется какая-то женщина. Голос у нее был тонкий и препротивный, поэтому я не стал ломиться в сад, чтобы ее утешить.
– Зачем же вы сейчас мне об этом рассказываете? – удивился Диафеб.
– Это было единственное живое существо из всех мною встреченных, если не считать императора, – объяснил Ипполит. – И единственное, которое показалось мне странным.
– Ради Бога, пойдемте туда! – вскричал Диафеб. – Как вы могли оставить даму без помощи и утешения? А если она уже умерла? Скверный из вас получился рыцарь!
Они приблизились вдвоем к воротам и прислушались. Сперва из сада не доносилось ни звука, но затем женщина опять всхлипнула и пробормотала что-то совсем жалостливое.
– Давайте выбьем ворота, – предложил Диафеб. – Сейчас ночь, нас никто не видит, а утром никто не дознается, что это сделали мы.
Они взялись за руки и разбежались, чтобы хорошенько ударить плечом в ворота; однако ворота оказались почему-то не запертыми, так что оба кавалера дружно влетели в сад и рухнули на дорожке.
Первым опомнился Ипполит. Он решил заговорить с плачущей дамой и сказал, обращаясь в темноту:
– Кто вы, дама? Богом заклинаю, ответьте мне, нужна ли вам помощь, а если нужна, то какая?
Некоторое время темнота лишь тихо, настороженно дышала, а затем листья розового куста зашевелились сами собой и приглушенный голос отозвался:
– Когда-то я была крещеной христианкой, но ныне по грехам моим брожу неприкаянной… Я незримый дух, оплакивающий грехи моего тела… О, сколько злых демонов терзают меня из-за всего того дурного, что я содеяла при земной жизни!
И призрак разразился потоком слез, а потом прибавил, видя, что сеньоры не уходят:
– Берегитесь! Как бы эти демоны не перекинулись на вас! Они очень не любят, если люди выказывают мне сострадание, и начинают терзать и их, ибо не живет человек совершенно без греха!
Ипполит испугался этих слов и собрался уже было уйти, а Диафеб осенил себя крестным знамением и начал читать первую главу Евангелия от Иоанна, которая обладает особой бесогонной силой:
– В начале было Слово… Изыди, несчастный дух!.. И Слово было у Бога… Оставьте нас, злые демоны!..
Дух притих в своих кустах, а Диафеб прибавил, обращаясь к Ипполиту:
– Знаете, сеньор, что я думаю? Я думаю, что мы не напрасно пришли в этот сад. Нам следует взять святой воды и несколько распятий и выяснить наконец, в чем здесь дело.
– К чему ходить за распятием, если у меня при себе меч, а в перекрестье меча имеется святая реликвия и сам мой меч есть крест? – возразил Ипполит. С этим он вынул меч из ножен, повернул его рукоятью вперед и сказал:
– Истинно и праведно верую в заповеди святой Матери-Церкви и в этой святой вере желаю жить и умереть!
От страха перед призраком и особенно перед демонами у Ипполита подгибались колени, но все же он приблизился к розовому кусту.
И тут розовый куст сиплым шепотом окликнул его по имени:
– Ипполит де Малвеи!
Ипполит едва не выронил меч, однако овладел собственным страхом и ответил:
– Тебе не запугать меня, дух!
– Подойдите ближе, сеньор Ипполит, – жалобно сказал куст. – Это я, Тирант.
– Нет! – выкрикнул Ипполит. – Изыди, злой дух!
– Какой же вы, оказывается, трус! – взорвался розовый куст. – Да будь я хоть покойником, отчего вы так боитесь подойти?
Тут Диафеб узнал голос своего брата, подбежал ближе и воскликнул:
– Это вы! Что же с вами случилось, брат? Какая беда забросила вас в эту розовую темницу, полную шипов?
– Сдается мне, вы родом из Бретани, – сказал Тирант, сидя посреди куста.
– Сдается мне, вы тоже, бедный призрак.
– Помогите мне выбраться отсюда, – взмолился Тирант.
Ипполит и Диафеб вытащили его из куста на дорожку и уложили там, чтобы при лунном свете бегло осмотреть и понять, тяжело ли он пострадал.
Тирант молчал все то время, пока они волокли его, держа под мышки, и Ипполит про себя восхищался выдержкой севастократора, а Диафеб сразу понял, что его брат попросту потерял от боли сознание. Он опустил Тиранта на землю и легонько постучал его по щекам.
– Очнитесь, иначе нам всем тут придет конец! – говорил Диафеб.
Тирант застонал сквозь зубы и открыл глаза.
– Дайте мне умереть, – сказал он.
– Ну вот еще! – возмутился Диафеб. – Будь вы ранены в грудь или будь у вас разворочен живот ударом тяжелого копья, тогда бы я еще понял вашу мольбу, но у вас всего-навсего сломана нога.
– Разве это не старая рана воспалилась? – спросил Тирант очень тихим голосом.
– Нет, старая – вот она, от стрелы, – Диафеб прикоснулся к бедру севастократора, – а это еще одна, ниже. Тут кость сломана и все мышцы порваны, так что кость торчит наружу.
– Ох! – вскрикнул Тирант. – Никогда в жизни мне не было так больно!
– Ну, еще бы, – утешительным тоном проговорил Диафеб. – Но с Божьей помощью все заживет.
А Ипполит сказал:
– Я никогда не встречал еще человека такого хитрого, как вы, сеньор Тирант. Как это вы догадались плакать женским голосом? Никому из тех, кто вас мог услышать, и в голову бы не пришло, что это севастократор!
Диафеб обернулся к Ипполиту:
– Приведите сюда лошадь с хорошим нравом, чтобы не слишком резво скакала, и принесите какой-нибудь теплый плащ – закутать больную ногу его милости. А я побуду с ним пока здесь.
Ипполит быстро ушел, радуясь тому, что может выручить из беды такого хитрого и храброго сеньора, каким был Тирант.
Оставшись с братом наедине, Диафеб спросил:
– В самом деле, Тирант, отчего вы изменили голос? Неужели и впрямь хотели обмануть того, кто может вас услышать? Благоразумнее было бы в таком случае промолчать.
– Я плакал, потому что мне больно, – признался Тирант, – а голос у меня был такой потому… потому что мне очень больно!
И он замолчал, недовольный тем, какой оборот принимает их беседа.
Между тем Ипполит вернулся со смирной лошадкой и накидкой из собольего меха. Севастократора, невзирая на его протесты и стоны, взгромоздили в седло.
– О вашей ране так или иначе станет известно, – заявил Диафеб. – И император захочет знать, каким образом вы пострадали. Так что поезжайте сейчас в замок Бельэстар, да так, чтобы стража у ворот об этом знала, а мы потом скажем, что лошадь вас сбросила и вы по несчастью сильно повредили ногу. Вы, Ипполит, отправляйтесь с сеньором Тирантом. Проводите его с полмили, а потом возвращайтесь с печальным известием о внезапной болезни севастократора и просите во дворце лучших лекарей, чтобы спасти его.
Диафеб набросил на колени Тиранта плащ, чтобы скрыть рану. И Тирант, морщась и едва удерживаясь в седле, вместе с Ипполитом поехал к городским воротам.
Стражи, разумеется, сразу узнали севастократора и поинтересовались, куда он направляется в такой поздний час. Тот ответил, стараясь сделать так, чтобы голос у него не дрожал, что едет в замок Бельэстар посмотреть лошадей.
– Нам скоро возвращаться к Бельпучу, где засел Великий Турок, – объяснил севастократор, – а в Бельэстар недавно доставили новых лошадей для императорских войск; я должен их проведать и проследить за тем, чтобы все было готово к отъезду.
Вся Византия уже знала об обыкновении севастократора разъезжать по ночам и целыми сутками не сходить с коня и не снимать доспехов; поэтому никого особенно не удивила эта ночная поездка к лошадям.
Они отъехали от Константинополя на несколько шагов, когда Тирант зашатался в седле и, чтобы не упасть, схватился за гриву лошади.
– Сядьте прямо, мой господин, – взмолился Ипполит, – нас еще видят со стен города.
– Чума на ваши стены, – простонал Тирант, – почему они такие высокие! И как это стражники видят нас в темноте?
– Есть такие люди, для которых ночная тьма не помеха, – возразил Ипполит. – Разве вы не из их числа?
– А разве таких людей много?
– Больше, чем хотелось бы. Ради нашей безопасности и ради безопасности принцессы вы должны терпеть.
Последний довод убедил Тиранта лучше, чем все остальные, и он, покачиваясь и постанывая сквозь зубы, проехал еще с полмили, прежде чем остановиться.
Остановился и Ипполит. Тирант упал лицом на шею своей терпеливой лошадки и закричал:
– Скорей, Ипполит! Скачите во весь опор, приведите ко мне лекарей, каких найдете, и не задерживайтесь ни на мгновение, потому что я умираю.
Ипполит помог ему сойти с лошади и приготовил для него ложе из седла И конской попоны, а когда севастократор улегся, закутал собольей накидкой.
– Да благословит вас Господь Бог, – сказал Ипполит, – терпите, ваша милость, а я скоро вернусь.
И он ускакал, оставив Тиранта в таком глухом одиночестве, какого тот не испытывал никогда за всю жизнь.
* * *
Утро приближалось; Тирант, лежащий на земле, весь был покрыт росой. От утренних капель серебрились и седло, на котором покоилась голова севастократора, и трава, и соболья накидка.
Лекарь ехал в повозке, а нетерпеливый Ипполит то вырывался вперед, то возвращался к своему спутнику и упрашивал его двигаться быстрее.
– Может так статься, что мы вообще не застанем севастократора в живых!
Лекарь, вырванный из объятий сладкого сна и брошенный волей судьбы и императора на ночную дорогу, испытывал определенное неудовольствие и ничего так на свете не желал, как вновь очутиться в своей постели. Но по ряду обстоятельств это было пока невозможно.
– Скорей! – умолял Ипполит. – Он страдает от невыносимой боли.
Они увидели ту самую лошадку, что доставила Тиранта к месту его «падения»: животное преспокойно паслось возле спящего хозяина. Заслышав стук копыт и грохот колес, лошадка подняла голову и с легким интересом уставилась на вновь прибывших.
Ипполит спешился и бросился к неподвижно лежащему Тиранту:
– Вы живы, ваша милость?
Тирант заснул лишь час назад, так донимала его боль. Он не сразу очнулся, но, когда Ипполит неловко задел его ногу, вдруг разразился громкими воплями и стонами, так что юный рыцарь из Малвеи даже отпрыгнул в сторону – от неожиданности и страха.
– Чума на ваши кости, Ипполит! Разве вы не видите, что причиняете мне сильные страдания?
Ипполит, смущенный, отошел в сторону и только пробормотал в свое оправдание:
– Я доставил лекаря.
Лекарь выбрался из повозки. Первое существо, с которым он встретился взглядом, была оклеветанная лошадь. Она рассматривала лекаря большими внимательными глазами, и никакой вины в них не было заметно.
Лекарь хмыкнул:
– Именно эта лошадь сбросила севастократора?
– Да, – коротко ответил Ипполит. И, видя, что лекарь сильно сомневается в его словах, прибавил: – Даже с самыми спокойными животными случаются необъяснимые приступы гнева. И все это оттого, что человек грешен и потому утратил первозданную власть над другими живыми существами, какую имел Адам в раю.
– Стало быть, сильно нагрешил наш севастократор, если такая смирная лошадка против него взбунтовалась, – только и молвил на это лекарь, опускаясь возле Тиранта на колени и сдергивая с него соболью накидку.
Сломанная нога выглядела ужасно и казалась не человечьей конечностью, а каким-то жутким недоразумением, одним из тех, какими полнится ад.
– Держите его голову и плечи, сеньор, – приказал лекарь Ипполиту. – Я должен привязать к сломанной ноге прямые палки, чтобы при перевозке не случилось худшего. А худшее может быть в том случае, если сломанные кости в ране совсем разболтаются, проткнут мясо и жилы, разорвут мышцы, и нога совсем отвалится.
Выслушав такое наставление, Ипполит схватил Тиранта за руки и сильно сжал их. Лекарь тем временем начал привязывать к раненой ноге специально приготовленные палки. Тирант рычал и отбивался с такой силой, какую трудно было предположить в раненом, и при этом осыпал проклятиями и Ипполита, и лекаря. Однако ни тот, ни другой не обращали на это внимания.
Наконец работа лекаря была закончена, и Тиранта перенесли в повозку. Севастократор больше не кричал и не стонал, но тихонько цедил сквозь зубы какой-то тонкий, ни с чем не сообразный звук.
– Тише, – прошептал некто, бывший в повозке.
Тирант так удивился, что проглотил свой жалкий полустон и некоторое время безмолвствовал. Тот, второй, что находился в повозке, носил капюшон, почти полностью скрывавший его лицо, если не считать подбородка. Подбородок этот был юношеский, округлый, с маленькой мягкой ямочкой, так что Тиранту вдруг показалось, что перед ним женщина.
Но скоро он убедился в своей ошибке: голос человека в капюшоне принадлежал мужчине, хоть и очень молодому.
– Любовь меня погубила, – сказал ему Тирант. – Смотри и запоминай: тот, кто живет во грехах, сам творит собственную смерть. Если бы я не поддался соблазну и не забрался в постель к той, которая не стала еще моей супругой, мне не пришлось бы прыгать с крыши, я не сломал бы ногу и не страдал бы так ужасно.
– Любовь продлила твою жизнь, – возразил неизвестный.
– Как это? – удивился Тирант.
– Возможно, ты должен был умереть раньше… – сказал незнакомец. – Намного раньше. Только любовь охраняла тебя все это время, потому что любовь благословенна Господом.
– Но я люблю мою госпожу земной и грешной любовью! – сказал Тирант горячо. – Теперь я понял это, и одному Богу известно, как сильно я раскаиваюсь.
– Бог не запрещает тебе телесную любовь, – ответил незнакомец. – И в ней нет ничего дурного, ведь ты любишь одну женщину, а не многих, и женщина эта совершенна. Но отныне тебе стоит поторопиться, потому что любая отсрочка подходит к концу.
Повозку сильно тряхнуло, боль в сломанной ноге отозвалась настоящим взрывом темно-красных искр, и Тирант на миг погрузился в море извивающихся огоньков; а когда он оправился и смог смотреть на мир не моргая, незнакомца уже не было. И Тирант сразу забыл об этом.
Его везли в столицу, а он слушал свою боль, которая гуляла по всему телу, как ей хотелось. Но дольше и охотней всего она задерживалась в боку и в ноге, а висков и груди лишь изредка касалась своим железным пальцем.
* * *
Государь явился навестить больного севастократора тем же днем, после мессы. Тирант встретил его прямым молчаливым взором, но даже не пошевелился на постели.
– Мне говорили, будто вы упали с коня, – сказал император, усаживаясь рядом в кресла.
– Да, – подтвердил Тирант.
– Как это могло случиться? – спросил император с большой печалью.
– Я отправился в Бельэстар – посмотреть, хорошо ли содержатся лошади, присланные для армии, а заодно и распорядиться о том, чтобы их готовили к походу, – ответил Тирант.
– Почему же вы поехали туда ночью?
– Потому что днем я был слишком занят празднествами, – объяснил севастократор. – Мне не хотелось портить удовольствие, поэтому все дела я перенес на то время суток, когда все люди спят.
– Поистине, вы необычный человек! – воскликнул император. – То, что все делают тайком, вы делаете явно, а то, чему принято отдавать время прилюдно, да еще так, чтобы это заметили все сеньоры и начальники, вы делаете под покровом ночи, тайно.
– Это оттого, что я сражаюсь не ради похвалы, а ради победы и славы Византии, – ответил Тирант.
– Разве, став победителем, вы не пожелали бы никаких благ для себя лично?
– Если настанет такой день, я буду знать, о каких благах для себя лично молить ваше величество, – сказал Тирант. – Но пока этот желанный день от меня далек, так что я лучше промолчу.
– Я перебил вас, – извинился император. – Однако продолжайте ваш рассказ. Как же получилось, что вы упали, да еще так неудачно? Мой лекарь говорит, что, судя по виду вашей лошади, она не то что опытного наездника – и ребенка не могла бы скинуть, такой спокойный и мирный у нее нрав.
– Лошадь моя оступилась, попав ногой в выбоину на дороге, – был ответ Тиранта. – Вот и вся причина. Она действительно славная кобылка и не причинила бы вреда по собственной воле. Так что я хотел бы, чтобы о ней позаботились должным образом и ни в коем случае не обижали ее.
– Разумеется, – вздохнул император. – А у нас тоже были волнения. В спальне принцессы обнаружилась огромная крыса!
– Крыса? – удивился Тирант.
– Да, и она оцарапала ее высочеству лицо.
– Надеюсь, эту мерзкую тварь поймали?
– Нет, – сказал император, – хоть мы и разыскивали ее повсюду, но она сбежала. Вероятно, выпрыгнула в окно.
– Меня глубоко печалит эта история, – заметил Тирант.
– Я хотел бы немного развеять вашу печаль, – ответил император. – Может быть, у вас есть какие-то просьбы ко мне?
– Только одна, – отозвался Тирант, припомнив, какое обещание он дал Эстефании.
– Говорите! Если это в моих силах, я исполню.
– Я хотел просить ваше величество о дозволении вступить в брак.
Император поднял бровь и вопросительно уставился на Тиранта:
– Брак?
– Да, мой кузен Диафеб влюблен в герцогиню Эстефанию Македонскую, и она отвечает ему взаимностью. И поскольку ваше величество выступает в роли отца Эстефании – ведь настоящего отца, равно как и отчима, она лишилась…
Тирант замолчал, не зная, как закончить. Особенно сбивало его с толку выражение лица императора – тот вдруг нахмурился и помрачнел.
– Хорошо, – произнес наконец император. – Я даю мое согласие на этот союз, хоть ваш кузен и голодранец, без роду-племени.
– Я не могу допустить, чтобы о моем кузене говорили подобным образом, – возразил Тирант. – Хоть у него и нет земель в Византийской империи, в Бретани он владеет немалыми угодьями, он носит титул сеньора Мунтальского, а род наш восходит по материнской линии к королю Утеру Пендрагону!
– Хорошо, хорошо, – прервал его император, не скрывая досады. – Я ведь уже сказал, что не возражаю против этого супружества, не так ли? Более того, я хочу, чтобы свадьба состоялась немедленно, потому что завтра сеньор Диафеб должен отбыть к армии и продолжить осаду Бельпуча.
– Я всецело разделяю желание вашего величества, – сказал Тирант. – И более того, я намерен присоединиться к моему кузену в этой осаде.
– Но это безумие! Вы не в состоянии встать с постели!
– Меня могут носить на носилках, – упрямо сказал Тирант. – Я должен находиться с солдатами, иначе не миновать беды.
– Под Бельпучем находятся граф де Сен-Жорди, герцог де Пера; туда же отправится сеньор Диафеб – если он женится на Эстефании, то в приданое за женой получит титул герцога Македонского; имея при армии сразу трех столь знатных сеньоров, можно не беспокоиться за исход событий.
Тирант только покачал головой, а император, не желая продолжать этот разговор, встал и молча вышел.
* * *
Эстефания и Диафеб ворвались к Тиранту вскоре после того, как государь покинул комнату больного. Эстефания слева, а Диафеб справа кинулись к кровати, схватили Тиранта за руки и стали целовать. Эстефания запросто забралась к нему в постель и обняла за шею, прижавшись щекой к его скуле и глазу и едва его не задушив. А Диафеб просто поднес к губам руку брата и глубоко вздохнул.
– Как себя чувствует ее высочество? – тихо спросил Тирант.
– Когда она узнала о том, что вы спрыгнули с крыши, она чуть не лишилась рассудка от страха, – сказал Диафеб. – Все плакала и повторяла, что погиб тот, в ком вся ее надежда. Она не верила, что можно спрыгнуть с такой высоты и остаться в живых.
– А мне приходилось делать вид, будто она сама не знает, что говорит в сонном забытьи и для чего-то все спрашивает, не поймали ли ту злополучную крысу, – добавила Эстефания. – Под утро лекари даже боялись, что у нее начнется лихорадка, так она рыдала и убивалась.
– Боже! – сказал Тирант. – Из-за меня одни несчастья. Лучше бы мне и в самом деле умереть в назначенный мне час и не пользоваться отсрочкой.
– Какой отсрочкой? – испугалась Эстефания.
Диафеб взглянул на свою невесту поверх головы брата:
– Идемте, не будем его тревожить. – И одними губами прошептал так, что его поняла только Эстефания: – Он бредит.
* * *
Дабы не откладывать отъезд Диафеба к Бельпучу, император повелел сыграть свадьбу на следующий же день, так что спешно были приготовлены угощения, а жонглеров и музыкантов пригласили всех, кого только сумели разыскать в столице за столь краткое время.
После мессы и благословения новобрачных император приказал принести сундуки, в которых находилось приданое невесты, и перед всеми предстали горы золотых дукатов, а также украшения, драгоценности и прекрасные одежды, которые отец оставил в наследство Эстефании. Каждую достойную вещь вынимали из сундука и расправляли перед собравшимися, так что показ приданого занял долгое время. Но никому не было скучно, потому что не бывает скучно в присутствии красивых женщин, знатных мужей и дорогих одежд.
Затем из самого последнего сундука, который был меньше остальных, но куда богаче украшен, извлекли тунику с изображением герба герцога Македонского, а также стяги с тем же гербом и корону из чистого серебра. Стяги развернули и вознесли над головами. Эти стяги оказались очень большими и роскошными и заняли много места в мироздании.
Тунику с гербом Македонской сеньории надели на Диафеба, после чего увенчали его короной, и никогда еще такая прекрасная корона не находила себе пристанище на столь тугих и чудных кудрях, какие покрывали голову Диафеба Мунтальского.
Молодая супруга Эстефания смотрела на своего избранника с восхищением. Ее любовь была так велика, что герцогиня готова была простить Диафебу все те выходки, которыми тот смущал ее в минувшее время и еще смутит во времена настающие.
Вторую серебряную корону, поменьше, возложили на голову Эстефании, и так они предстали перед народом.
Под звуки труб новобрачные и все остальные вышли из храма и поехали верхом по всему Константинополю, а стяги развевались у них над головами. Они постарались ехать так, чтобы не миновать ни одной площади и побывать на всех больших улицах столицы. А когда они совершили все это, то выбрались за городские стены на просторный луг к Святому источнику, который истек здесь в незапамятные времена, когда Богоматерь явилась одному воину и заплакала на этом самом месте.
В водах этого источника освятили стяги Македонского герцогства, а затем окропили головы герцога и герцогини, и весь луг наполнился благоуханием.
После благословений начались состязания, и триста рыцарей развлекались тем, что сражались за дам (которых было всего сто пятьдесят). Они отбивали друг у друга этих дам или уводили их силой, а то и воровали. В таких забавах они провели несколько часов. А Диафеб и Эстефания просто наблюдали за происходящим и держались за руки.
Раз или два Диафеб вспоминал своего брата, который томился сейчас в комнатах, заточенный в тюрьму своей боли надежнее, чем если бы его удерживали стальные оковы. Но скоро образ бедного Тиранта совершенно рассыпался и покинул мысли Диафеба. И последнее, что подумал о нем Диафеб, было: «Не следует брать на свое брачное ложе родственников, хотя бы и самых дорогих и близких».
Тирант присутствовал в церкви, куда его принесли на специальных креслах, а затем и на свадебном пиршестве. Все самые красивые и знатные дамы ухаживали за севастократором и кормили его наивкуснейшими кушаньями; но он скоро удалился к себе в покои, терзаемый не столько болью в ноге, сколько печальным видом принцессы.
А новобрачных проводили в комнаты, которые отныне были отведены герцогу и герцогине Македонским, и оставили там наедине. Однако никто из гостей и не думал даровать им совершенный покой: всем было любопытно, как они поведут себя на брачном ложе.
Дамы и девицы спорили о Диафебе. Одни дамы говорили:
– Сеньор Диафеб Мунтальский – чрезвычайно учтивый кавалер, и потому его натиск на супругу будет деликатным. Может быть, она вскрикнет раз или два, но не более.
Другие возражали:
– Нам доводилось видеть, как сеньор Диафеб скачет в битву: он приподнимает верхнюю губу и скалится, наподобие собаки, готовой вцепиться волку в горло. А ведь известно, что в битве, страдании и любви мужчина ведет себя одинаково; стало быть, и в постели с молодой женой сеньор Диафеб непременно поднимет верхнюю губу и оскалится. И потому нам следует ожидать громких пронзительных криков сеньоры Эстефании.
Третьи дамы кое о чем догадывались и помалкивали, улыбаясь таинственно.
А Эстефания, оставшись в спальне с Диафебом, обвила его шею руками и с улыбкой прошептала:
– В первый раз мы с вами будем спать вместе, ни от кого не таясь.
Она сняла с себя всю одежду. Диафеб тоже поскорее разоблачился и схватил жену в объятия. Они со смехом повалились в постель и предались удовольствиям. И совершенно забыли о том, что сегодня их первая брачная ночь.
К счастью, одна из придворных девиц, услужавших принцессе, успела принести в спальню нескольких котят. И вот, когда Диафеб и Эстефания соединились в законном соитии, котята проснулись и стали разыскивать кошку-мать. При этом они громко пищали.
– Пресвятая Дева! – воскликнул Диафеб, заслышав эти звуки. – До чего же противные твари! Как ужасно они верещат!
– Ах! – сказала Эстефания. – Да благословят небеса ту догадливую девицу! Она сообразила, что от счастья я потеряю голову и забуду о необходимых предосторожностях, но котята мне напомнили мой долг.
И тут она принялась кричать и жаловаться на все лады, проклиная мужскую мощь и нетерпение Диафеба и сожалея о своей погибающей девственности.
Она кричала так громко, что несколько подслушивающих дам объявили о своем полном разочаровании в куртуазных достоинствах Диафеба; а другие дамы стали кусать себе губы и переглядываться. Император же хохотал, как ребенок, и в конце концов, удостоив одну из девиц крепкого щипка за бочок, удалился к себе в спальню.
Кармезина не принимала участия в общем веселье. Весь день она держалась с неприступным величием и рано заперлась у себя, объявив, что не желает оскорблять свое целомудрие выслушиванием глупых шуток и скабрезных подробностей.
А Тирант лежал у себя в покоях, в обществе своей несносной больной ноги, и молча плакал.
