Текст книги "Византийская принцесса"
Автор книги: Елена Хаецкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
Наконец она не выдержала и подозвала к себе девицу Эстефанию.
– Я больше не могу этого выносить, – прошептала ей Кармезина. – Неужели он действительно решил уйти из жизни?
– Такое вполне возможно, – не стала отрицать Эстефания. – И в книгах нередко описываются похожие случаи.
– Этого нельзя допустить! – воскликнула Кармезина. – Тотчас же идите к нему в покои и посмотрите, что он там делает, а после доложите мне.
Эстефания поклонилась и удалилась, шагая степенно, чтобы внимательно наблюдавшая за девицами Заскучавшая Вдова ничего не заподозрила.
Принцесса же продолжала слушать музыку. Очередная мелодия вызвала у нее обильный поток слез. Принцесса облизала губы и поняла, что на сей раз слезы сделались сладкими.
* * *
Эстефания набросила на плечи просторный черный плащ и побежала через сад. И весьма скоро она очутилась там, куда стремилась.
Слуги в апартаментах севастократора сразу узнали ее и не стали задавать вопросов. Эстефании это было на руку. Она вовсе не желала, чтобы ее заметили другие бретонские рыцари и сицилийцы, которых император также повелел разместить в этом дворце. Держа в руках туфельки, она бесшумно скользила по комнатам, и, когда останавливалась возле портьер, ее плащ казался еще одной складкой пышной драпировки.
Тем временем Тирант, совершенно разбитый случившимся, готовился ко сну. Он стоял, растопырив руки, а слуги терпеливо снимали с него расшитый жемчугом костюм – настоящий доспех любви. Затем Тирант разделся до рубахи и, помолившись, умыл лицо. И наконец он остался один.
Некоторое время он еще стоял, озираясь в своей спальне с растерянным видом, как будто в поисках какой-то важной вещи, о которой он позабыл и которую теперь никак не может припомнить. В рассеянности он взял в руки кинжал и принялся вертеть его, любуясь тем, как изумруд в рукояти отражает свет свечи.
И в этот миг занавес, отгораживающий спальню от других покоев, чуть раздвинулся, и в щелке появился внимательный глаз Эстефании. Девица эта сразу увидела Тиранта, стоящего в одной рубахе с видом очень печальным и утомленным. Хуже того, в руках он держал кинжал, направив острие себе прямо в живот.
– О, нет, господин мой! – закричала вне себя от ужаса Эстефания и бросилась к нему, презрев все приличия. – Не делайте этого, иначе душа ваша попадет в ад и будет терпеть там непрерывные мучения!
Она упала к его ногам, обхватила руками его колени и заплакала:
– Что скажет моя госпожа, если вы лишите себя жизни?
– Умоляю вас, – очнувшись от своей задумчивости, Тирант выронил кинжал и наклонился к Эстефании, – умоляю вас, встаньте! Вы не должны опускаться передо мной на колени!
– О нет, я ни за что не встану, пока вы не поклянетесь, что у вас нет и в мыслях умереть!
Тирант, видя, что Эстефания не оставляет своего намерения, сам опустился на колени и обнял ее:
– Моя дорогая госпожа, уверяю вас…
– Если вы, – всхлипывала она, – надругаетесь над своей плотью из-за пустяков, которые наговорила вам Кармезина, то вас навсегда покроет величайший позор…
– Однако она сказала это, – помрачнел Тирант.
– Это была всего лишь шутка! – пылко возразила Эстефания. – Разве вы не видели, что у ее высочества было игривое настроение? После вашего ухода она позвала музыкантов. Разве стала бы она делать это, не будь у нее желания повеселиться?
Тирант молчал. Тогда Эстефания спросила:
– Как по-вашему, какие деяния более ценны в глазах людей и Господа Бога: те, что мы совершаем под влиянием гнева, или те, что мы совершаем ради добродетели?
– Я знаю лишь одно, – медленно проговорил Тирант, – любые мучения, которым подвергнут меня в аду, менее страшны, ибо главный адский палач – сущий младенец по сравнению с верховным палачом всех живущих.
– И кто этот верховный палач?
– Любовь, – выдохнул Тирант так пылко, что Эстефания тотчас поцеловала его.
И в этот миг в комнату вбежала Кармезина. Она не в силах была дольше сидеть у себя в покоях и не знать о том, что происходит у Тиранта, а Эстефания как на грех все не возвращалась.
Она увидела, что Эстефания держит в объятиях Тиранта и что рядом лежит кинжал. Сам же Тирант, бесчувственный, обмяк на плече придворной дамы.
– Тирант! – закричала Кармезина. – Боже милостивый, Тирант! Неужели вы совершили нечто ужасное?
Но тут Эстефания подняла к ней лицо и сказала со странным спокойствием:
– Должна сообщить вам, моя госпожа, что я обещала Тиранту от вашего имени одну вещь.
Кармезина молча смотрела на свою даму. А она, оставив Тиранта коленопреклоненным, высвободилась из его объятий и встала.
– Да, я обещала ему кое-что, – продолжала Эстефания. – Ведь когда я вошла в эту комнату, он держал кинжал и направлял острие прямо себе в сердце. И смерть казалась ему сладка, так что мне пришлось посулить ему кое-что послаще нее.
– Что? – спросила Кармезина.
– Поцелуй, – сказала Эстефания. – Тирант остался в живых только ради того, чтобы получить возможность поцеловать ваши волосы.
– В таком случае я позволю ему поцеловать не только мои волосы, но еще и глаза и лоб, – промолвила принцесса надменно. – И буду весьма рада, если за это он даст мне честное слово ничего над собой не учинять.
Тирант ощущал себя игрушкой в руках этих двух безжалостных и прекрасных дам и потому ничего не говорил и не делал, но лишь стоял на коленях и ждал.
Улыбаясь, Кармезина медленно опустилась к нему. Казалось, то богиня нисходит к смертному на облаке из широченного красного платья. А затем она повернула к нему лицо и закрыла глаза.
Тирант протянул руку и коснулся ее волос. Прядь оказалась совсем невесомой. Он поднес ее к губам и чуть прихватил зубами. И все это время он жадно смотрел на ее гладкий лоб и на опущенные веки, предвкушая тот миг, когда прикоснется и к ним.
И тут в комнату заглянул Диафеб.
– Император, – быстро сказал он.
Принцесса вскочила так стремительно, что Тирант едва не вырвал из ее головы прикушенную прядь. В комнату действительно вслед за Диафебом вошел император.
– А, вы здесь, – сказал он Тиранту. – Я искал вас, севастократор. Мне сообщили, что вы уже отправились почивать. К несчастью, вынужден потревожить ваше уединение: дело не терпит отлагательств. Прибыл гонец и с ним неутешительные вести, так что наутро следовало бы выступать.
– Я как раз хотела сообщить севастократору о том, что ему надлежит немедленно одеваться и идти на ваш совет, батюшка, – сказала Кармезина, приседая. – Моя верная Эстефания взялась проводить меня в эти покои, дабы никто не мог подумать о нас дурного.
– Вот как? – удивился император. – Но как же вы поняли, что необходимо сейчас же позвать севастократора на совет?
– Я видела гонца, а у него был весьма встревоженный и печальный вид, – ответила Кармезина.
– Вы чрезвычайно мудры, дочь моя, у вас государственный ум, – улыбнулся император с довольным видом.
– Ее высочество рассудила, что негоже будет вашему величеству застать севастократора в одной рубахе, – вставила Эстефания, – вот почему она и поторопилась предупредить его.
– Да, это очень разумно, очень, – повторил император. Он взял под руки свою дочь и Эстефанию и вместе с ними удалился, сказав Тиранту напоследок: – Мы ждем вас в зале советов, севастократор.
Глава пятая
В зале советов почти все осталось по-прежнему, если не считать того, что теперь на видном месте там висел щит Тиранта. Тирант вошел и уверенно уселся под этим щитом, а затем оглядел собравшихся и подивился тому, какими они все кажутся ему знакомыми, даже близкими. Но потом он понял: это, должно быть, оттого, что сейчас здесь нет ни герцога Македонского, ни его приспешников.
Император задерживался и вошел последним. С ним явился какой-то незнакомый человек, очень высокий и худой, с неприятным лицом: у него был хрящеватый нос, а от носа ко рту тянулись тощие складки. И глазки у этого человека постоянно бегали, как будто он совершил какой-то проступок. Тиранту тягостно было смотреть на него, но затем он понял: тот, кто приносит дурные вести, всегда обладает внешностью, подобной этим вестям; и чем хуже весть, тем более отталкивающей будет наружность вестника.
Императора также сопровождала Кармезина, одетая очень просто, в белое платье из толстой ткани. Принцесса была бледна, однако выглядела спокойной. Она не смотрела на Тиранта и уселась так, чтобы он не мог ее видеть.
Император заговорил первым:
– В Византии так повелось, чтобы император, имея дочь-наследницу или же ученую дочь, приглашал ее на важные государственные советы, дабы она имела возможность услышать обо всех событиях из первых уст. И поскольку других детей у меня не осталось, то Кармезина и ее будущий супруг мне наследуют. Поэтому я привел ее на совет и желаю, чтобы дочь моя училась всему, чему только могут научить ее собравшиеся здесь мужи.
И с этим император уселся, а гонец с неприятной внешностью начал свой рассказ.
Голос у гонца оказался глухой и ровный, и скоро Тирант уже перестал слышать его, ибо перед затуманенным взором молодого рыцаря непрерывно разворачивались картины, одна печальнее другой, и зрелище это так его захватило, что он даже позабыл о присутствии Кармезины.
* * *
Четырнадцать тысяч турок незаметно подошли к городу Пелидасу, названному так в честь славного Ахиллеса, сына Пелея и потому именуемого также Пелидом. Нашествие турок происходило ночью, и оттого из города их никто не видел. Они пробрались на большой луг.
В нынешнем году из-за половодья трава на сенокосных лугах выросла выше человеческого роста, и турки, опытные воины, этим воспользовались. Они залегли посреди травы, так что и после восхода солнца со стен города их никто не видел. Нужно было обладать крыльями птицы, подняться на высоту и начать кружить над лугом, чтобы углядеть в траве четырнадцатитысячное войско.
Поэтому появление врагов застало жителей Пелидаса врасплох. Внезапно перед городом выросла армия, все в доспехах и верхом на лошадях. Турки во весь опор поскакали к реке, протекающей под стенами города. Они размахивали копьями с длинными бунчуками и вертели над головами сабли; они верещали так, что их слышно было даже в самой глубокой крипте, где покоятся мощи святых угодников, и их тюрбаны покрыли весь луг, точно диковинные тыквы, которые к тому же двигались.
Тогда герцог Македонский, которому поручено было охранять Пелидас, велел трубить в рога и седлать лошадей. Ему пытались возражать, справедливо указывая на численное превосходство противника, но герцог, будучи человеком несведущим в военных делах и вдобавок спесивцем, не пожелал и слушать. И вместе со всеми своими людьми он выехал из города и помчался навстречу туркам.
Он приказал перебираться через реку, которая оставалась единственным естественным препятствием между турками и Пелидасом, и все его воины, и пешие, и конные, бросились в воду. Из-за упомянутого половодья река сильно разлилась. И хотя половодье уже пошло на спад, все же вода доходила лошадям до подпруги, а в некоторых местах кони пускались вплавь – такой глубокой стала река.
Наконец первые византийские конники добрались до противоположного берега. И поскольку берег этот был крутым, то лошади потеряли немало сил, карабкаясь наверх, а враги уже были начеку: стояли в ожидании и били копьями тех, кто пытался взобраться наверх. Многие падали обратно в воду и больше не могли подняться. Раненых уносило течением, и они погибали, захлебываясь в воде.
А ведь хороший брод имелся в нескольких лигах выше по течению. Что стоило повернуть отряд и добраться, по крайней мере, до этого брода! Но герцог Македонский так спешил схватиться с врагом, что пренебрег этой возможностью.
И все же греческие рыцари сумели одолеть крутой подъем. Те, кто очутился на суше, тотчас же бросились в битву, отвлекая на себя врага. Благодаря этому оставшиеся воины преодолели обрыв и тоже вступили в сражение.
Каждый бился отчаянно и отважно, защищая свою землю и свою честь. Это стоило бы увидеть, потому что такое зрелище навсегда запечатлевается в памяти и даже, как говорят, передается потомкам.
Окруженный двумя-тремя, а то и четырьмя турками в пестрых развевающихся одеяниях, христианский рыцарь в блестящем благородном доспехе наносил удары и отбивал их, и ловко управлял конем, так, чтобы турки не могли заставить всадника покачнуться или потерять равновесие. И головы в тюрбанах катились по ярко-зеленой траве, оставляя широкий кровавый след, ибо сказано в Писании: «И зубы грешников сокрушил».
Вся трава была в рубиновых каплях, сверкавших, как величайшие драгоценности, ибо это была кровь храбрецов, пролитая на поле сражения.
Но тут турки увидели, с какой отвагой бьются славные греческие рыцари, и вышли из засады, где их таилось не менее пяти тысяч. Они окружили воинство герцога Македонского, и теперь уже на каждого рыцаря-христианина приходилось по пять, а то и семь турок. Так, один за другим, начали погибать греческие воины, и пало их там великое множество…
Тут голос рассказчика пресекся, и Тирант, вздрогнув, очнулся от своей задумчивости. Он увидел, что по серому некрасивому лицу гонца, по длинным продольным морщинам медленно сползают слезы. Зрелище это показалось севастократору отвратительным, и он подумал о том, что у молодых и страстных людей слезы округлые и если не льются из глаз обильным потоком, то прыгают, точно живые, и цельными каплями падают на пол. У старых же, слабых и отчаявшихся людей слезы бессильны, и они тянут за собой след, подобно слизняку или улитке, и постепенно расточаются, не добравшись даже до подбородка.
– Что же герцог Роберт? – спросил император, озабоченный молчанием гонца. – Говорите нам все, друг мой, ибо дурная весть рано или поздно найдет для себя крылья и доберется до нашего слуха.
– Не знаю, каким вы назовете это известие, дурным или хорошим, – возразил гонец. – Герцог Македонский спасся. Утомленный тяготами битвы, он тайно бежал с поля боя и вернулся в Пелидас. С ним ушли все, кому удалось уцелеть. Теперь город Пелидас осажден. Хуже того, под стены этого города явились сам Великий Турок и с ним многие его союзники, в том числе некоторые маркизы из Генуи и Ломбардии. И намерения Великого Турка таковы: он хочет взять Пелидас, захватить герцога Македонского и всех оставшихся с ним сеньоров, а затем осадить Константинополь и… – Гонец осекся, ибо остальные намерения Великого турка представляли собою сплошное кощунство.
Император понял это и не стал настаивать на продолжении.
– Сколько припасов осталось в Пелидасе? – спросил он.
– Мне было велено сообщить вашему величеству, что герцог Македонский в силах продержаться не более месяца, – был ответ.
Тирант понял, что настало для него время также задать кое-какие вопросы и уточнить обстоятельства дела, прежде чем начинать разговор о дальнейших действиях.
– Скажите, рыцарь, – обратился севастократор к гонцу, тщательно скрывая свою неприязнь, – сколько воинов погибло в том сражении?
Гонец ответил:
– Согласно подсчетам, мы потеряли убитыми в бою, погибшими при переправе и взятыми в плен одиннадцать тысяч двадцать два человека.
Стало очень тихо. Тирант смотрел на императора, а тот, совершенно посерев от горя, молча кусал губы. Потом император сказал:
– Итак, севастократор, прошу вас в самом скором времени выступить с войском на подмогу герцогу Македонскому. Вы должны освободить Пелидас, иначе мы все обречены. Я хочу, чтобы вы собрались в течение пятнадцати дней.
– Ваше величество! – горячо возразил Тирант. – Разве можно ждать целых пятнадцать дней? К этому сроку Пелидас уже падет. Быть может, турки вынудят герцога Македонского дать еще одно безнадежное сражение. Нет, нельзя медлить так долго. Мы выступим тотчас же. Следует оповестить всех наших солдат, ополченцев и наемников, чтобы они явились в казначейство за своей платой и были готовы выйти навстречу врагу уже через шесть дней.
Император кивнул, а несколько сеньоров, и в том числе сеньор Малвеи, широко улыбались Тиранту. И он понял, что все они весьма довольны его проницательностью, умом и рыцарской отвагой.
А император сказал:
– Мы должны возблагодарить Господа за то, что он послал нам такого храброго севастократора, способного спасти Константинополь. Потому что в том случае, если турки возьмут город, их жестокость не будет знать границ, и всех мужчин ожидает мучительная смерть, а всех женщин – позорное рабство. И поэтому я хотел бы во избежание беды отправить мою дочь Кармезину к ее родне в Венгрию, где она находилась бы в безопасности.
Тирант сперва густо покраснел, когда подумал о том, что император не верит в его победу, а затем страшно побледнел, стоило ему помыслить о том, что Кармезина может очутиться в плену у турок.
Но тут принцесса вышла перед всем советом и опустилась перед отцом на колени.
– Дорогой отец! – воскликнула она, глядя ему прямо в глаза широко раскрытыми, полными влаги глазами. – Как вы можете говорить такое! Неужели вы намерены подвергать риску самую мою жизнь? Как мне уехать от вас? Разве не родной отец наилучшим образом может позаботиться о дочери? И разве вам – и всем благородным рыцарям, которые здесь собрались, – неизвестно, что в подобных опасных делах надлежит препоручать себя Господу Богу и больше ни о чем не заботиться, кроме как о достойном исполнении долга? Я вижу свой долг в том, чтобы оставаться рядом с вами, дорогой отец. Нет, лучше мне умереть на родине, подле вас, нежели утопать в роскоши где-нибудь на чужбине, среди чуждых лиц, где я несомненно зачахну в слезах и страданиях.
Произнося все это, она ни разу даже не посмотрела в сторону Тиранта, и он тоже не смотрел на принцессу, а вместо этого разглядывал карту и пытался представить себе город Пелидас и широкий луг перед ним, где в траве смогло спрятаться четырнадцать тысяч турок вместе с их доспехами и лошадьми.
– Боже! – воскликнул император, поднимая с колен свою дочь и целуя ее в щеки и глаза. – Я самый счастливый отец на свете! Дочь моя предпочитает умереть подле меня, и немила ей мысль о том, чтобы процветать вдали от отчего крова. Нет ничего слаще этих слов, и я рад, что назначил такую великодушную и разумную принцессу моей наследницей.
Тирант поднялся из-за стола и вежливо поклонился императору, принцессе и всем собравшимся:
– Я намерен тотчас осмотреть некоторые местности, ибо, будучи севастократором, я обязан знать более достоверно обо всем, что происходит в империи.
– Ступайте, – молвил император. – И станьте моей последней надеждой, Тирант, ибо других у меня не осталось.
– У НАС не осталось, – мягко поправила принцесса.
Тирант поскорее вышел, чтобы сильные чувства его не задушили прежде, чем он покинет зал военных советов.
* * *
Под покровом темноты Тирант и еще несколько рыцарей выехали из города и отправились осматривать окрестности. Один из спутников Тиранта, паж по прозвищу Сверчок, хорошо знал местность и охотно провожал севастократора по разным рощам и долинам. Он непрерывно что-нибудь рассказывал – например, о споре святого Сильвестра с одним идолом, из которого святой Сильвестр вышел победителем, отчего идол с досады треснул; и о том, как один рыцарь увидел в роднике лицо девы, в которую безумно влюбился, и решил выпить из родника всю воду, вследствие чего переполнился влагой и, захлебнувшись, умер; и еще об ангеле, которого видели в роще плачущим, и когда стали искать на том месте, где его видели, то отыскали заброшенную часовню, посвященную неизвестному святому, и все девы, желающие честного замужества, повадились ходить к этой часовне и там молиться. Еще он показал Тиранту развалины старой мельницы, выстроенной из костей великана, который некогда лютовал в тех краях, пока не убил его герой Ахиллес. И еще он показал колодец, выкопанный одним безумным сеньором, который решил служить дьяволу и, дабы узреть своего самочинно избранного и страшного господина, попробовал прорыть ход до самого ада, но в конце концов упал в собственный же колодец и сломал себе шею; в колодце же этом никогда не было и никогда не будет воды.
И много еще других интересных историй рассказывал Тиранту паж Сверчок. На второй день пути они прибыли в плодородную долину, которая называлась Вальбона. Как и было обозначено на карте императора, в этой долине паслось множество лошадей. Она была хорошо защищена от неприятеля, поэтому здесь византийцы и держали большую часть своих коней; турки пока не добрались до Вальбоны, а если доберутся до нее, то, даст Бог, в последнюю очередь.
Тирант приказал позвать пастухов, и к нему было доставлено пятеро, все дочерна загорелые, так что впору было принять их за мавров, и на редкость угрюмые, что, очевидно, служило у пастухов признаком хорошего воспитания.
Тирант смотрел на них как будто издали. Однако он понимал, что должен стать для этих людей ближе, и потому заговорил с ними дружески о том, что их беспокоило: о продовольствии, доставляемом из города, о благополучии жеребят, о новой теплой одежде для самих пастухов, а заодно рассказал о собаках, которых видел в Англии.
– Собаки эти весьма огромны и приучены сгонять в плотную стаю овец, – говорил Тирант. При выражении «стая овец» двое пастухов быстро блеснули глазами и столь же быстро опустили веки. – Я сам стал свидетелем презабавного случая, когда молодые рыцари играли в мяч и ради этого рассыпались по всему лугу, а затем решили бежать наперегонки и сильно растянулись по дороге: первыми бежали самые сильные, а последними – самые слабые. И тут поблизости оказались две такие собаки. Они приняли юношей за овец и начали кружить вокруг них, покусывая их за ноги и толкая их боками, пока наконец все молодые люди не сбились в плотную стаю и не остановились. Только тогда собаки успокоились. И, таким образом, по вине собак никто не сумел победить или проиграть в том состязании.
– Чрезвычайно забавная история! – воскликнул паж Сверчок, смеясь и хлопая в ладоши.
Пастухи немного смягчили лица, и Тирант понял, что завоевал их сердца. А он знал, что люди лучше подчиняются такому полководцу, которого они любят, и потому не считал уроном для своей чести установить дружеские отношения с людьми, пусть даже и с простолюдинами.
Один из пастухов сказал:
– Ежели ваша милость скажет, так мы все выполним в точности.
– Мне нужно, – произнес Тирант, – чтобы вы отобрали для меня кобыл и, связав их друг с другом, отправили в Константинополь. Ибо эти кобылы примут участие в сражении и, если Бог того захочет, помогут нам его выиграть. И если, перегоняя в Константинополь этих кобыл, вы заметите еще каких-либо кобыл, то и их забирайте и связывайте вместе с остальными.
Отдав такое распоряжение и увидев все, что ему нужно было увидеть, Тирант развернул коня и направился в сторону столицы. И его спутники поскакали за ними, а паж Сверчок начал умолять Тиранта поведать ему еще что-нибудь о собаках, которых Тирант видел в Англии, и Тирант вспомнил об огромном псе, коим владел принц Уэльский.
– Этот пес был обучен сражаться, как рыцарь, и вызвал меня на поединок на ристалище при большом скоплении народа. И там была одна девица по имени Прекрасная Агнесса, – сказал Тирант. – Она была хороша собой и очень любезна, и это стало причиной, почему я избрал ее на том турнире своей дамой. Говоря по правде, я сделал это ради того, чтобы позлить одного весьма надменного и глупого рыцаря.
– Но вы были влюблены в эту Агнессу? – спросил Сверчок.
– До встречи с одной благородной девицей здесь, в Греции, – торжественным тоном ответил Тирант, – я не был влюблен ни в одну женщину, ни в одну девицу, ни в одну вдову и ни в одну монахиню.
– Но что же пес? – не отставал Сверчок.
– Этот пес бросил мне вызов по всем правилам: он укусил меня и стал ждать, что я соглашусь с ним биться. И, видит Бог, я отбросил меч и копье, дабы не иметь перед этим псом никакого преимущества, и сражался с ним лишь тем оружием, которым наделила нас обоих природа, то есть крепостью мышц и зубами.
– И что же?
– Я жив, – коротко ответил Тирант.
– А пес?
– Он был побежден.
– Воистину, я много видел и собак, и людей, и лошадей, – сказал паж Сверчок, – но никогда не доводилось мне слышать о таких удивительных собаках, каких вы, ваша милость, повидали в Англии!
* * *
Огромная армия была готова выступить. Под стенами Константинополя был произведен грандиозный смотр всем войскам. Стены эти высились так внушительно, что казались воистину библейскими, словно были возведены по слову самого Господа. И войска, что шествовали рядом с этими стенами, казались сошедшими со страниц часослова, где тонкие рамки с трудом удерживают внутри миниатюры густую мешанину движущихся воинов. Ныне же как будто гремел с небес глас Божий, и все миниатюры, иллюстрирующие Книги
Царств, распахнули ворота и выпустили на волю воинов и героев.
На конях сидели рыцари, полностью вооруженные, в доспехах, готовые отбыть на поле боя в эту самую минуту. Везде колыхались штандарты с вышитыми гербами и девизами, и самым первым везли штандарт самого императора: Вавилонская башня, шитая серебром, на голубом поле, и рука в наручах, держащая меч, воткнутый в эту башню, а девиз, вышитый золотом, гласил: «Удача сопутствует мне».
И множество владетельных сеньоров выступали под своими знаменами. Тирант был вооружен не полностью; в блестящей кольчуге, похожей на рыбью чешую, в наручах и поножах, в тунике с императорскими знаками, он не участвовал в шествии, шагая в каком-то определенном месте, но разъезжал повсюду и следил за тем, чтобы все развивалось своим чередом, в правильном порядке. И когда шествие уже заканчивалось, севастократор задержался, наблюдая за теми, кто проходил перед императором в последних рядах. Принцесса, стоявшая рядом с отцом, сделала севастократору знак, чтобы он задержался.
Тирант с охотой остался стоять на месте. Он обтер платком лицо, потому что весь был покрыт потом от множества забот этого великолепного дня, и бросил платок в траву, а затем отъехал чуть в сторону. Ему хотелось предстать перед принцессой безупречным.
Она вышла к нему одна, без всякого сопровождения. Он смотрел, как она идет. Прежде он никогда не видел ее вот так, издалека; она всегда находилась где-то поблизости, так что в поле его зрения попадали преимущественно ее лицо или руки, а иногда ножки и наполовину открывшаяся грудь.
Сейчас же он охватывал взором большой кусок пейзажа и заключенную в нем женскую фигурку. Принцесса казалась маленькой и хрупкой. Тирант поднял руку, сгибая ладонь лодочкой, и поднес к глазам, и ему стало казаться, что он держит принцессу на ладони, как куколку.
И если бы он мог, он усадил бы ее в красивый ларец и повсюду возил с собой. Он дарил бы ей прехорошенькие крошечные платьица и украшения из бисера и жемчужинок, ибо драгоценные камни были бы слишком тяжелыми для нее. И искусные кузнецы ковали бы для нее золотые ниточки.
«Боже, – подумал Тирант, чувствуя, что пот снова выступает на его лице, – теперь я понимаю, отчего иные великаны так стремятся взять себе в жены обычных смертных дев и с такой любовью о них заботятся!»
И еще несколько минут он ощущал себя великаном, вроде злополучного бедняги по имени Господибожемой, который зачем-то вызвал на поединок непобедимого Тиранта Белого и был им убит. А затем Кармезина подошла к нему вплотную, и Тирант тотчас спешился и склонился перед ней в поклоне.
– Судя по всему, севастократор, ваш отъезд уже решен, – сказала принцесса своим мелодичным голосом.
Тирант поднял голову и встретился с ней глазами:
– Да.
– Красивый был смотр.
– Это был мой первый смотр, ваше высочество, и потому прошу не судить строго.
– Я же сказала, что это было красивейшее зрелище, – повторила она с некоторой досадой.
– Я счастлив, что угодил вам.
– Вы еще больше угодите мне, когда вернетесь с победой.
– Вам нужно лишь подождать, – ответил Тирант. – Я непременно вернусь с победой.
Кармезина прикусила губу, а потом сказала:
– Ведь и Александр Великий был очень молод в пору своей величайшей воинской славы.
– И Ахиллес тоже, – добавил Тирант. – Я вижу доброе предзнаменование в названии города, который нам предстоит освободить.
– Молодость – это большое достоинство, – заметила принцесса.
– Несомненно, – кивнул Тирант. – Молодые люди легче умирают.
Она очень побледнела и пошатнулась, как будто испытала вдруг необоримую боль.
Тирант испугался:
– Что с вами?
– Ничего… Я не хочу говорить о смерти. Поговорим лучше о вас. Есть ли у вас какое-нибудь желание? Сейчас вы можете попросить меня о чем угодно, и вы тотчас все получите, так что ни в чем не будете испытывать недостатка.
– Есть у меня одно сильное желание, – медленно произнес Тирант. – И если бы это желание было исполнено, я не стал бы помышлять больше ни о каких земных благах. Но я не решаюсь высказать его, потому что вы мне откажете. Поэтому прикажите мне говорить, иначе я буду нем, как рыба.
– Вы бестолковы нынче, – рассердилась Кармезина. – Военные приготовления заполнили все ваши мысли, так что вы не в состоянии выражаться ясно! Я ничего не поняла из того, что вы сказали.
– Я лишь сказал, что не желаю говорить до тех пор, пока вы сами не выскажете пожелание услышать то, что я не хотел бы выражать словами.
– По-вашему, мы здесь, в Греции, не умеем разобрать, где право, а где лево? – возмутилась принцесса. – О, нет, севастократор, вам не сбить меня с толку! Уж я-то понимаю ваш язык не хуже любой француженки, хоть и не была во Франции! Чего вам угодно?
– Моя богиня – Доблесть, и я молюсь ей об удаче, – пробормотал Тирант.
– Что ж, а моя богиня – Любовь, и я молюсь ей о свободе! – воскликнула принцесса. – И если бы вы читали Аристотеля, то знали бы, что существуют три вида любви: добродетельная, корыстная и плотская. И те, кто любит добродетельно, довольствуются тем, что обожают предмет своей страсти издалека и ради своей любви стараются стать лучше всех, но никогда своего сердца не открывают. Корыстная любовь начинается с подарков и заканчивается пустым кошельком. А плотская любовь существует ради наслаждения, и для нее ничего лучше нет, чем кровать с надушенными простынями. Лично я нахожу достойными лишь первый и третий вид любви. И потому если вы чего-то от меня хотите, то просите, и я уважу вашу просьбу!
– Вы совершенны, как феникс, и так же мудры, – сказал Тирант.
– Не смейте морочить мне голову! – закричала принцесса. – Что вы взяли за моду – нахваливать мою мудрость, тем самым выставляя меня дурочкой? Приказываю вам немедленно открыть ваше желание!
– В таком случае, моя госпожа, – объявил Тирант, – я прошу у вас в подарок рубашку, которая сейчас надета на ваше тело, чтобы я мог взять ее с собой в сражение. И еще я прошу дозволения снять ее с вас собственноручно, дабы не было подмены.
