Текст книги "Византийская принцесса"
Автор книги: Елена Хаецкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)
Тирант переоделся, расчесал волосы, плеснул в лицо воды.
– Вы, мой господин, ужасно бледны, – сказал ему Сверчок. – Как бы вы не захворали от всех этих выкриков, колокольных звонов и прочих волнений.
Тирант глянул на него рассеянно и ничего не ответил.
– Для вас молока принесли, – добавил Сверчок.
– У меня от молока будет болеть живот, – отмахнулся Тирант. – Выпей сам.
Сверчок начал пить, бессловесно повинуясь приказу, а Тирант смотрел на него и как будто не видел: какие-то незримые картины плавали у него перед глазами.
На самом деле севастократор пытался прислушиваться к тому, что происходило сейчас в лагере. Он нарочно впустил в себя биение чужого сердца, и сейчас вдруг почувствовал, что это сердце колотится все быстрее.
Снаружи раздался шум: все закричали разом. Тирант бросился к выходу из шатра, опасаясь застать начало нового бунта. А общий мятеж в лагере ему уже не остановить: ведь пока севастократор уговаривает одного сеньора, десяток других успеет оседлать коней и выехать.
Однако причина общего беспокойства оказалась, к великому облегчению Тиранта, совершенно иная. Ею стал некий турок, который изо всех сил бежал навстречу грекам и размахивал листом бумаги, насаженным на тростник, – в знак своих мирных намерений.
– Что здесь творится? – тихо спросил Тирант у Диафеба.
Тот весело хмыкнул:
– Кажется, Великий Турок желает переговоров.
С другой стороны к севастократору приблизился герцог де Пера и вполголоса произнес, наклонившись к уху Тиранта:
– Вы оказались правы, Тирант Белый, когда останавливали нас и не позволяли поднимать оружие на герцога Македонского. Будь я проклят, если еще раз усомнюсь в вас! Хороши бы мы сейчас были, если бы на глазах у этого турка передрались из-за добычи! Он непременно доложил бы об этом своему господину.
– Известно, сколько турок осталось на горе? – спросил Тирант, не отвечая на похвалу.
– Попробуем выяснить это у посланца.
Ибо в плен сдались далеко не все из тех, кто сидел вместе с Великим Турком на горе, которую осаждала сейчас армия севастократора.
Когда переговорщик подошел ближе, Тирант увидел человека весьма почтенной наружности, с тщательно расчесанной бородой. Эта борода была идеально ухожена, седые волосы в ней чередовались с каштановыми, и она казалась невесомым сгустком тумана, который турок почтительно носил у себя на груди.
Лицо его было смуглое, с горбатым носом и глубокими впалыми глазами, а веки его, и верхние и нижние, были почти совершенно черны.
Этот человек низко поклонился севастократору, ни на миг не переставая при том оглядываться по сторонам. И Тирант мог бы поклясться, что турок не упускал ни единой детали из увиденного. Хитрый глаз был у этого турка!
– Клянусь спасением моей души, – шепнул Диафеб Тиранту, – вот человек, при котором стоило бы держать ухо востро!
Тирант любезно улыбнулся турку и заговорил с ним:
– Скажи, понимаешь ли ты мою речь?
– Мой господин не прислал бы к тебе человека, который не способен тебя понять! – ответил турок и еще раз поклонился, изгибая спину колесом. Но затем он выпрямился.
– Это очень хорошо, – сказал Тирант. – Я – севастократор Тирант Белый. Назови теперь свое имя, чтобы нам удобнее было беседовать.
– Меня зовут Абдалла, но, кроме того, меня прозывают также Соломоном, так что ты можешь обращаться ко мне «Абдалла Соломон», и я буду знать, что ты имел в виду меня.
– Почему же тебя зовут Соломоном? – удивился Тирант. – Я слышал, что у вас нет обычая давать человеку несколько имен в честь святых покровителей.
– Соломоном меня называют за мудрость, – охотно пояснил турок.
Тирант про себя подумал, что этот Абдалла Соломон очень хвастлив. А истинный рыцарь всегда скромен, и Тирант никогда не рассказывал о собственных подвигах и, когда мог, препятствовал Диафебу распространять подобные рассказы.
– Почему твоя одежда вымокла? – спросил Тирант. – У тебя печальный вид, а это не годится, ведь ты мой гость.
– Спасая свои жизни от ваших мечей – ибо вы вероломно напали на наш лагерь ночью, да еще и воспользовались тем, что лошади взбесились, – спокойно произнес Абдаллла, – мы сломали мост через реку. Мне пришлось переправляться на утлом плоту, так что я едва не погиб.
– Надеюсь, ты не погибнешь и при обратной переправе, – сказал Тирант.
Абдалла в ответ лишь улыбнулся и вручил Тиранту письмо.
– Оно вскрыто! – воскликнул Тирант. – Здесь была печать Великого Турка, однако она сломана!
– Да, – подтвердил Абдалла, – потому что сперва я побывал вон в тех шатрах. – И он указал в ту сторону, где находился лагерь герцога Македонского.
– И что же тот сеньор, у которого ты побывал сперва, прежде чем прийти сюда? – продолжал спрашивать Тирант.
– Он взял письмо, долго рассматривал его, затем сломал печать, прочитал с большим вниманием и вернул мне со словами: «Это писано не ко мне, а к севастократору, чьи шатры видны в миле отсюда».
– Понятно, – сквозь зубы проговорил Тирант. Но он тотчас взял себя в руки, потому что Абдалла продолжал наблюдать за ним, и один Бог знает, какие мысли таились за его любезными улыбками.
Севастократор отдал распоряжение, чтобы Абдаллу устроили наилучшим образом и дали ему все, чего он пожелает. А всем сеньорам велел сообщить, чтобы они собрались в большом шатре для советов, и там было при всех прочитано письмо, в котором, коротко говоря, предлагалось заключить перемирие на полгода.
Это известие многих взволновало, ибо яснее всего говорило о том, что турки признают свое поражение. Многим из собравшихся в том шатре кровь ударила в голову, и каждый уже набирал в грудь воздуха, чтобы излить свои чувства в словах; но тут снаружи затрубили, и послышались громкие, торжественные голоса.
Тирант сидел во главе собрания на особом высоком кресле и молча наблюдал за происходящим. Он решил, что позволит высказаться каждому и лишь потом заговорит сам. Этого требовала не только его прирожденная скромность, но и обыкновенный здравый смысл: севастократор никому не хотел навязывать собственного мнения. А кроме того, он надеялся увидеть, кто из византийских сеньоров мыслит с ним сходно, а кто различно.
Когда снаружи зашумели, Тирант насторожился и сжал губы. Многие сеньоры начали оборачиваться и смотреть на занавеси у входа в шатер, ожидая, кто же здесь появится. Тирант поднял руку, призывая всех прервать обсуждение и подождать, пока опять установится порядок.
Наконец занавес был откинут, и в шатер вступил собственной персоной герцог Македонский в сопровождении небольшой свиты. Но ни у кого не было сомнений, что он прибыл во главе изрядного отряда. Да это было и слышно из-за стенок шатра.
Тирант тотчас встал и поклонился вошедшему, признавая в нем близкую родню своего господина императора и желая поэтому выказать ему почтение, которого герцог Македонский совершенно не заслуживал.
В ответ на поклон герцог Македонский небрежно кивнул и уселся на стул, стоявший ближе к выходу, прямо напротив Тиранта, – это место доселе пустовало.
– Итак, как я погляжу, – заговорил герцог Македонский, – вы начали обсуждать вопросы войны и мира, не удосужившись даже оповестить меня об этом.
– Прошу прощения, – возразил Тирант, снова занимая свое место, – но у вашей светлости была возможность ознакомиться с письмом Великого Турка куда раньше, чем у нас.
– И в этом не было ни вашей заслуги, ни моей! – воскликнул герцог Македонский. – Глупый посланник Абдалла – или как там его кличут – перепутал шатры и принял меня за севастократора. Впрочем, говорят, что у себя на родине этот человек считается прозорливцем, так что, вполне возможно, он увидел лишь то, чему надлежало быть и что не свершилось лишь благодаря случайности.
Несколько сеньоров при этой дерзости вздрогнули, как от удара, и рванулись с мест, чтобы дать герцогу Македонскому достойный ответ, но Тирант остановил их быстрым жестом.
– Какое нам дело до видений какого-то турка! – возмутился севастократор. – Клянусь этим моим волосом, – тут он потянул себя за густую темную прядь, – который не упадет с моей головы без Господней воли! Нечестивые видения нечестивых турок не должны сбываться, иначе в христианских землях наступит хаос, и все наши государи лишатся своих тронов, и повсюду воцарятся эмиры да султаны, чего мы допустить не должны!
Герцог Македонский густо покраснел, а Диафеб и еще несколько сеньоров расхохотались.
Дождавшись, чтобы установилась тишина, герцог Македонский заявил:
– Да, мне известно содержание письма. И я считаю, что нам следует принять предложение Великого Турка. Полгода мира! За это время многое можно успеть. Восстановить разрушенные крепости, набрать новых людей в армию, создать запасы хлеба… А если турки предложат нам продлить мир на год, а то и на десять – то и это предложение, по моему разумению, следует принять. Тут и обсуждать нечего.
– Кажется, – мрачным тоном произнес граф де Сен-Жорди, – герцог Македонский взялся судить о том, в чем он дурно разбирается. Один раз он уже вмешался в дело, которое его не касалось, – и вся империя едва не погибла…
– Нет! – Герцог Македонский сильно хлопнул по столу ладонью. – Не следует лгать, господин де Сен-Жорди, это дурно сказывается на цвете глаз и зубов, о чем весьма убедительно пишет один арабский мудрец из Гранады… Это дело касается меня, и притом самым кровным образом, ибо из всех вас я – самый близкий родственник императора. И я говорю вам, кого вы сейчас будете слушать. Не чужака и выскочку, который втерся к его величеству в доверие, – нет, вы послушаете меня и поступите так, как я скажу: вы дадите туркам желанное для них перемирие.
Тут в шатер вбежал Сверчок, держа в руках какое-то маленькое существо. С громким криком он бросил это существо на стол прямо перед герцогом Македонским, после чего, не дав никому опомниться, выскочил вон – только его и видели.
Герцог отшатнулся, потому что на столе у него под самым носом извивалась небольшая змейка.
Диафеб сразу увидел, что змейка эта безобидна. Он протянул руку и схватил ее. Подняв змейку у себя над головой, Диафеб успокоил присутствующих:
– Не стоит бояться! Это всего лишь уж-желтопузик! Он только выглядит страшным, а на самом деле не ядовит.
И Диафеб вынес ужа вон, чтобы выпустить в траву, ибо даже змее не хотел причинять ненужного вреда – Тирант ненавидел бессмысленную жестокость по отношению к любой Божьей твари и не похвалил бы брата за дурное обращение с нею.
Вернувшись в шатер как ни в чем не бывало, Диафеб увидел, что герцог Македонский очень бледен, а Тирант кусает губы, чтобы не рассмеяться. Сеньор Малвеи весело усмехался, да и другие сеньоры тоже пришли в хорошее расположение духа.
При виде Диафеба все повернулись к нему. Чуть смутившись, он уселся на свое прежнее место. И только тут сообразил, что означала выходка Сверчка и какие слова он сам по своему простодушию произнес, не сразу осознав их потаенный смысл.
– Боже, – прошептал он, – как сложен греческий язык и сколько странных рифм водится в нем! Горе тому франку, который возьмет себе в жены византийскую даму! Ибо, как учит нас житейский опыт, вследствие грехопадения человечества между мужем и женой неизбежны трения; так что же говорить о Византии и Латинских королевствах!
Сеньор Малвеи изобразил рукой ползущую змею, а герцог де Пера встал и произнес:
– Только к тем судьба благосклонна, кто смело идет к ней навстречу. Победили мы в одном бою – с Божьей помощью одержим и другие победы. Я считаю, что не следует нам заключать с турками ни мира, ни перемирия.
Тут поднялся большой шум, и каждый сеньор спешил высказаться. Тирант молча позволял всем поговорить. Диафеб только дивился тому, сколько выдержки оказалось у его брата.
– Не помню я, кузен, чтобы вы с таким ангельским терпением выслушивали такое количество глупостей! – прошептал Диафеб на ухо севастократору. – В былые времена вам и половины глупости хватало, чтобы счесть сеньора дураком и дать ему понять это; что до простолюдинов, то к ним вы были более снисходительны и били их лишь после третьей глупости. Но здесь ерунды хватило бы на десяток порок, если бы речь шла о простолюдинах, и на шестьдесят поворотов спиной к глупцу знатного происхождения!
Тирант приподнялся и несколько раз покачал плечами взад-вперед, как бы примериваясь – хорошо ли будет это выглядеть, если сейчас он начнет поворачиваться к говорящим спиной – раз, другой, третий… и так еще пятьдесят семь, пока все тридцать вопиющих глупостей не будут им отмечены и отметены. Ибо ровно тридцать глупостей насчитал сейчас Диафеб, на чей чуткий слух Тирант привык полагаться.
И вдруг Тирант заметил, что гул голосов поутих и все глаза дружно обратились к нему. Севастократор чуть покраснел, но не позволил всеобщему вниманию смутить себя и громко, отчетливо произнес:
– Выслушав все, что каждый из вас желал мне сказать, с вашего разрешения и с Божьего благословения возьму слово. – И он поднял свой жезл, который вручил ему император. – Вот знак моей власти, а я получил его от нашего общего владыки. – Он направил жезл в сторону выхода, как бы угрожая Великому Турку, который сидел на горе и ждал ответа. – Мы превосходно сражались и одержали победу – и вот теперь-то враги заговорили с нами любезным языком, а ведь до того они объяснялись с нами только наречием железа и огня, и вместо слов употребляли они грабеж да казни. Я считаю, что никакого перемирия с ними заключать не следует, а напротив – надлежит нам бить их, бить без передышки до тех пор, пока они навсегда не покинут Грецию!
– Разве не следует нам перевести дух? – возразил Тиранту один из сеньоров.
Севастократор мгновенно повернулся к нему
– А вы можете сообщить мне, чем будут заняты наши враги, покуда мы переводим дух? Я моложе вас, но знаю, что они сделают: за полгода они наводнят наши земли своими людьми.
– Откуда они возьмут подкрепление? – снова спросил этот сеньор.
– Генуэзцы! – вместо Тиранта ответил Диафеб. – Вот кто охотно перевезет сюда турок на своих кораблях!
Тирант кивнул:
– А когда турки снова соберутся с силами, нам уже никаких сил не хватит, чтобы разделаться с ними. Нет, следует добить их прямо сейчас, и, видит Бог, я дам неприятелю столько сражений, сколько смогу!
– Нет! – закричал герцог Македонский, вскакивая и устремляя на Тиранта пылающий взгляд. – Нет, ты этого не сделаешь, мальчишка!
– Почему? – спросил Тирант невозмутимо.
– Я намерен противиться тебе! – объявил герцог Македонский. – И всем другим сеньорам я советую поступить так же.
– Соблаговолите не нарушать воли императора, – ледяным тоном произнес Тирант. – Иначе я буду вынужден заключить вас в колодки, любезный сеньор, а из почтения к вашему происхождению и возрасту мне бы очень этого не хотелось.
– Но из-за войны я потерял мои земли, – проговорил герцог Македонский. Он почувствовал, что от гнева у него немеют губы. И еще он чувствовал, что Тирант одерживает верх.
– Что ж, – сказал Тирант, – коли так, то могу вам ответить вот что: доблестному рыцарю более пристала смерть в бою, нежели голодное прозябание. И вот что говорит по этому поводу Тит Ливий, которого непременно должен изучать каждый благородный человек: «Три сокровища есть у человека – честь, состояние и жизнь. И ради чести можно пожертвовать состоянием и жизнью; ради состояния – жизнью, но не честью; а ради спасения жизни не стоит жертвовать ни состоянием, ни тем более честью». Запомните эти слова хорошенько и следуйте сему благому совету, и вы никогда не уроните своего рыцарского достоинства. – Севастократор еще раз оглядел собравшихся и заключил: – Никакого мира! Слышите вы? Будет война!
Герцог Македонский резко встал и вышел из шатра. Тирант этого не заметил, но от досады на глазах у герцога блестели жидкие слезы.
Севастократор вздохнул и вдруг широко улыбнулся:
– Полагаю, стол уже накрыт. Пригласим же Абдаллу Соломона разделить с нами трапезу после того, как он утолил первоначальный голод и потому не подвергнется риску явить дурные манеры – а такое иногда случается и с самыми воспитанными людьми из-за сильного голода. – Севастократор вновь обвел взглядом своих соратников. – Во время обеда и объявим посланнику наше окончательное решение.
Глава седьмая
Приближаясь к Константинополю, Диафеб дивился его величию и мощи, и ему казалось, что он не в город входит, а в огромную живую Библию, прямо в те страницы, где описываются стены Иерусалимские. И ему казалось, что на каждом здешнем камне почивает дыхание Господа.
«Иные крепости царапают небеса своими башнями, а то грызут их зубцами, и таковы те замки, которые стоят в Испании и Франции, – думал Диафеб. – Но эта цитадель – заодно с небом, у нее одна плоть с небесной твердью. Следует считать истинным чудом, что здесь живут самые обыкновенные люди, многие из которых и вовсе нехороши…»
Диафеб возвращался в город по повелению Тиранта, ибо севастократор хотел, чтобы о победах византийского воинства и разногласиях в лагере победителей, а также и о переговорах с турками император узнал не от врага, а от друга. При расставании с Диафебом Тирант снял латную рукавицу и затем стянул с пальца перстень. Он вручил этот перстень кузену как знак своего великого доверия.
Вместе с отрядом пеших и конных, сопровождающих пленников, Диафеб выступил в Константинополь в ночь того же дня, как завершились переговоры с Абдаллой Соломоном.
Они проделали весь обратный путь от Пелидаса к Константинополю куда быстрее, чем в первый раз, потому что с ними не было обоза и еще потому что ноги у победителей ходят куда проворней. Поэтому пехотинцы из отряда Диафеба шли ровным, спокойным шагом, а пленным туркам пришлось бежать, чтобы не отставать от них.
Когда Диафеб подходил к Константинополю, из города на подъездные дороги высыпало множество народу. Всем охота было посмотреть на пленников, которые тащились, связанные друг с другом длинной веревкой, и по распоряжению Тиранта волокли по земле захваченные у Великого Турка знамена.
Знатные дамы стояли возле окон и с брезгливым испугом рассматривали людей, которые при ином обороте событий сделались бы их господами и повелителями в постели.
– Странно становится, как поразмыслишь об этом, – сказала Кармезина своей подруге Эстефании.
– О чем? – переспросила Эстефания. Она уже знала, кто из христианских рыцарей возглавляет отряд, и с нетерпением ожидала свидания с Диафебом. По правде говоря, она больше почти ни о чем и не думала, кроме как об этом свидании.
– О том, чем угрожали нам турки – сделать всех знатных византийских женщин своими наложницами, – объяснила принцесса Кармезина.
Эстефания пожала плечами:
– Этого ведь не произошло и, даст Бог, не произойдет, когда у нас такие славные защитники!
– Вон тот, видишь? – не унималась Кармезина, показывая на какого-то пленника с длинными волосатыми руками. Он брел последним, привязанный к общей веревке за шею. – Например, его руки. Он хватал бы меня за грудь и за бедра, раздвигал бы мои колени и делал бы со мной все, что ему заблагорассудится, – да от одной только мысли об этом у меня мороз бежит по коже!
– Стоит ли об этом думать в таком случае, – рассеянно ответила Эстефания. – По крайней мере, этот человек закончит свои дни не в вашей постели, а где-нибудь на мельнице, где будет ворочать жернова, или в каменоломнях, добывая белый камень для строительства ваших дворцов.
– Все равно это ужасно, – сказала Кармезина и отошла от окна.
Пленников доставили в надежную тюрьму, а Диафеб вместе с несколькими знатными рыцарями отправился во дворец и предстал перед императором в большом зале, где имелось много чудес, например одна хрустальная собака, которая от малейшего дуновения ветерка раскрывала пасть. Император сидел на троне, но при виде Диафеба приподнялся, желая оказать ему честь.
– Что ж, гонец, принесший добрые известия, – улыбаясь, сказал ему император, – ступай к моему казначею и получи свои наградные деньги!
Диафеб рассмеялся шутке.
– Видеть ваше величество довольным – вот самая дорогая плата за добрые известия, – ответил он. – И если говорить коротко, то заключаются они вот в чем: севастократор одержал чудесную победу. Он снял осаду с Пелидаса, взял множество пленных и не намерен останавливаться до тех пор, пока последний турок не будет изгнан из Византии.
– Нам жаль, что его сейчас нет с нами, – промолвил император, снова усаживаясь и поправляя пурпурные подушки.
– Севастократор прибудет, как только появится возможность, – сказал Диафеб.
Тут в зал вошли императрица, а с ней придворные дамы и принцесса Кармезина. И Кармезина поцеловала Диафеба в щеку, как брата, и шепнула ему, что очень рада его видеть.
Диафеб тотчас приосанился и перецеловал руки и края рукавов всем дамам, а перед императрицей встал на колени и поцеловал край ее платья. Все дамы остались этим очень довольны, только Эстефания подумала про себя: «До чего же он нахален, этот Диафеб! Прикоснулся губами к моему запястью, чуть отодвинув рукав! А если бы он захотел поцеловать подол моего платья, я приподняла бы юбки, и ему удалось бы дотронуться до моей щиколотки». От этой мысли она задохнулась и едва не упала в обморок.
Император позвал слуг, подняв левую руку, и приказал, чтобы с Диафеба тут же, в присутствии их величеств, сняли доспехи и облачили в упланд длиной до пят, роскошный и расшитый жемчугами.
Диафеб ничему не сопротивлялся и даже и не думал возражать; он подчинялся заботам слуг, поднимал и опускал руки, когда они его об этом просили, стоял неподвижно и позволял вращать себя то влево, то вправо. Наконец его переодели и обтерли платком его лицо.
Двое прислужников собрали все снятое с Диафеба и унесли, а император предложил Диафебу устроиться на скамье, установленной перед троном, что и было исполнено. Все дамы расселись в зале вокруг императора, составляя прекрасную раму для своего повелителя. Диафеб видел, что принцесса Кармезина и Эстефания крепко взялись за руки, словно из страха утонуть, если будут держаться порознь, но при том обе впились в него взглядом. Диафеб знал, что принесет много радости Кармезине, если станет говорить о доблести, подвигах и разумности Тиранта; но знал он также, что если будет он рассказывать все это мягким и ласковым тоном, то доставит счастье Эстефании. И потому он постарался угодить им обеим.
Таким образом Диафеб рассказал обо всем, что происходило с самого дня их отъезда из Константинополя: о хитрости с кобылами, о смятении в лагере турок, о кровопролитнейшем сражении, о множестве пленных, о бегстве врагов и преследовании их, а еще о том, как Великий Турок был осажден на горе, и о том, как Тирант отверг всякую возможность мира с неприятелем.
– Турок Абдалла Соломон, уплывая к своему господину на том же утлом суденышке, или, лучше сказать, на плоту, – продолжал Диафеб, – был весьма признателен севастократору за сытный обед и за все те любезности, которые он встретил в нашем лагере. Если верить словам лживого турка, то скоро в Византии соберется столько недругов, что сама земля с трудом сможет их выдержать, но мы в это не верим.
Император, услышав такие слова, сильно побледнел, но Диафеб только усмехнулся:
– У наших врагов не осталось ничего, кроме пустых угроз.
Он повернулся и дунул на хрустальную собачку, отчего та с певучим лязгом раскрыла и захлопнула пасть.
Диафеб утопал в роскоши. Ему прислуживали только придворные дамы императрицы, как он попросил, а не обычные служанки. Правда, Диафеб остался не вполне доволен, ибо, прося о такой чести, он подразумевал самых красивых дам и девиц, а к нему прислали самых знатных, и это оказалось не одно и то же.
Для брата и посланца севастократора приготовили ванну, полную ароматных лепестков, которые плавали в благоуханной воде; затем волосы Диафеба причесали гребешками искуснейшей работы. Эстефания выпросила себе привилегию накрутить на пальцы локоны Диафеба и предавалась этому занятию так старательно, что скоро вся голова молодого франка оказалась покрыта кудряшками, как у барана.
Вскоре после этого в покои к Диафебу явился сам император, и до самой полуночи они разговаривали о войне. Император спросил посланника, что он на самом деле думает о сложившейся ситуации. Диафеб ответил:
– Предстоит еще одно сражение, потому что турки не уйдут без боя. Абдалла предупредил нас об этом, когда уезжал с нашим отказом от перемирия.
Император вздохнул и заговорил о другом:
– Пленных пересчитали, и вышло четыре тысячи триста человек. Я хочу передать с вами деньги для Тиранта – по пятнадцать дукатов за каждого пленника. Завтра всю сумму доставят в ваши покои.
Диафеб поблагодарил императора. Но он знал, что Тирант наверняка раздаст всю свою награду тем сеньорам, которые согласились повиноваться ему и не затевать смуты с герцогом Македонским.
Вскоре после этого государь оставил Диафеба и позволил ему отдохнуть.
Однако на рассвете Диафеб уже пробудился. Сперва ему показалось, что какая-то чрезмерно любопытная мышь бегает по его лицу, но затем он понял свою ошибку. Его щекотал солнечный лучик, и этим лучиком кто-то управлял.
Приподнявшись на постели, Диафеб увидел сидящего на дереве пажа с зеркальцем в руках. Как мог Диафеб не узнать это зеркальце, если Тирант вытащил его из сундука прямо на глазах у своего брата! И по одной только этой примете Диафеб догадался, кем подослан паж.
Он подошел к окну и высунулся наружу.
– Ты что здесь делаешь? – тихо окликнул пажа Диафеб.
– Меня прислала ее высочество принцесса, – ответил паж. – Она желает поговорить с вами, а если вы в чем-то сомневаетесь, то эта вещица должна убедить вас куда быстрее, чем я.
И с тем паж, двигаясь проворно, как обезьянка, слез с дерева и убежал.
Диафеб оделся и отправился в покои принцессы. Он мог только мечтать о том, чтобы и Эстефания находилась там. Впрочем, он знал, что Эстефания – девица расторопная и своего не упустит.
Так и вышло. Едва Диафеб ступил в покои принцессы, как Эстефания схватила его за руку и, путаясь в длинных шторах, закрывавших вход, притянула к себе и стала целовать в губы. А затем оттолкнула и ввела в комнаты.
Принцесса стояла у окна, но, заслышав у себя за спиной шаги, быстро обернулась и так и просияла улыбкой. Она протянула к Диафебу руки, привлекла его к себе и поцеловала в лоб.
– Дорогой брат! – воскликнула она обрадованно. – Есть ли у вас весточка для меня?
– Кажется, – сказал Диафеб, – все новости я уже рассказал вчера вашему батюшке и всем дамам, которые при этом присутствовали.
– Как! – огорчилась Кармезина. – И ни одного известия вы не приберегли для меня? Ваш кузен – хуже любого турка в таком случае! Он захватил в плен четыре тысячи триста человек, так что ему еще одна душа, которая томится, им плененная! Ужасное высокомерие… Должно быть, он и думать обо мне забыл. Еще бы, столько забот! На его плечах – целая армия, и вся страна, и полчища неприятелей…
Диафеб подумал о том, что принцесса рассуждает удивительно здраво для женщины. Ведь невозможно мечтать о возлюбленной и в то же самое время планировать сражение или скакать в атаку! Он собирался было сказать ей об этом и похвалить ее ум, по силе и организованности почти равный мужскому, но тут Кармезина добавила:
– Хотела бы я находиться рядом с ним в бою и не тревожиться о том, что он мог меня позабыть!
Диафеб помолчал, подбирая слова, а затем осторожно ответил:
– Что ж, если бы он сейчас слышал вас, то, наверное, сознание бы потерял от избытка радости! Потому что на самом деле он ни о чем не говорит, кроме как о вас, и, скача в атаку на врага, выкрикивает ваше имя, а замышляя какую-нибудь воинскую хитрость, думает только о ваших прелестях. Если бы вы видели, как он страдает! По ночам он не может заснуть и, облачившись в доспехи, объезжает весь лагерь, и дождь бьет ему в лицо, а ветер хлещет его по спине. И что же он делает, когда наконец удается уговорить его отойти ко сну? Он ложится на голую землю, покрывается одеялом и остаток ночи опять говорит о вас! И мы засыпаем под эти речи, как в детстве засыпали под колыбельную няни или матушки, и ваше имя ласкает нас во сне, а утром бросает нас в бой, и таким образом оно звучит для нас то нежно, то грозно!
Кармезина то вся заливалась краской, от груди и до самых бровей, то опускала голову и кусала губы, то вдруг вскидывалась и смотрела Диафебу прямо в глаза.
А Эстефания встретилась с Диафебом взглядом и увидела смех в глубине его зрачков. Это был добрый смех – и немного похотливый; от него становилось тепло, как будто Диафеб усадил ее на колени, угостил вином и прижал к себе, положив на спину широкую ладонь. И Эстефания подумала, представив себе все это: «Отчего считается, будто девица ищет в возлюбленном подобие своего отца? В жизни не слыхала большей глупости! Ибо возлюбленный – это целая вселенная, а для дитяти вселенной является мать. Итак, Диафеб будет моей матерью и моей вселенной, и сейчас я должна помочь ему завершить начатое дело».
И Эстефания заговорила, обращаясь к Кармезине:
– Не пойму, принцесса, почему вы медлите. Будь я на вашем месте, я давно бы уже показала Тиранту все то, что у меня под рубашкой, а затем взяла бы его в мужья! Или у вас имеется какой-то другой жених на примете? Я-то хорошо знаю цену тем, кто вас сватает! Герцог де Пера когда-то был пригож, но за него не вам бы выходить, а старшей сестре вашей матушки! Что до моего отчима, герцога Македонского, то худшей партии представить себе невозможно. Захотите поразвлечься – он будет храпеть, захотите поговорить с ним – начнет зевать. А Тирант и знатен, и красив, и отважен, а главное – умирает от любви к вам.
Принцесса тихо рассмеялась, и с кончиков ее пальцев посыпались бледные светящиеся искры.
И пока Кармезина была поглощена своим смехом, Диафеб склонил голову набок и спросил Эстефанию:
– Ну а теперь скажите мне, Эстефания Македонская, будете ли вы храпеть в то время, как мне захочется поразвлечься, и начнете ли зевать, если я с вами заговорю?
– К чему эти вопросы? – осведомилась Эстефания.
– Мне надо знать, каков ваш обычай, – пояснил Диафеб. – Ведь, если принцесса соблаговолит взять в мужья Тиранта, его ближайший родич вынужден будет подыскивать себе супругу среди придворных дам. Иначе нам с братом придется расстаться, а я бы этого не хотел.
– В таком случае, узнайте обо мне все самое худшее, – прошептала Эстефания. И закрыла лицо руками.
Диафеб с любовью смотрел на нее. От теплоты этого взгляда ладони у Эстефании нагрелись, и она отняла их от лица.
Диафеб улыбнулся:
– Что бы вы ни сказали, я все приму.
– Что угодно? – прошептала она.
Он только кивнул.
– Я завиваю локоны на лбу и оттого имею обыкновение спать с особыми валиками в волосах, – сказала Эстефания и залилась слезами.
