Текст книги "Падение Софии (русский роман)"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

Глава четвертая

Я проснулся в своей спальне от головной боли и жажды. Шторы на окне были раздернуты, я мог видеть серый рассвет. Слабый дождик засеивал холодную землю, листья за ночь осыпались на дорожку сада.

Я мучительно размышлял о том, что выпил бы сейчас воды, а лучше – компота, киселя или даже, на худой конец, кваса. Но встать я боялся – голова кружилась при малейшем движении. Звонить же и просить кого-нибудь из слуг подать мне напиться я почему-то не решался. Перед моим мысленным взором попеременно вставали кухарка Планида, горничная Макрина, Витольд, Серега Мурин… и я столь же последовательно отказывался от намерения тревожить их. Меня раздирали глубокие противоречия. С одной стороны, я ведь имел полное право попросить о такой пустяковой услуге, как стакан воды, с другой – не в пять же часов утра…

Наконец я чуть повернулся и увидел, что совсем близко, стоит только протянуть руку, стоит кувшин, а рядом лежит упаковка болеутоляющих средств. Слезы безумного восторга подступили к моему горлу, и мне потребовалось время, чтобы успокоиться.

Я принял лекарство, напился кваса и спокойно заснул.

Второе мое пробуждение было более достойным, хотя я и выглядел несколько опухшим. Я умылся на заднем дворе, причесал влажные волосы, переменил одежду и почувствовал себя человеком и землевладельцем, достойным членом общества.

Витольд сам принес мне кофе в «ситцевую гостиную», где я устроился после умывания, после чего, как было у него заведено, развернул блокнот и нацелился карандашом на страницу.

– Как вы узнали, где я нахожусь? – спросил я.

– В доме установлены камеры слежения, – ответил Витольд, опуская блокнот. – Если вы считаете, что это неудобно, я удалю некоторые. Но ваш дядюшка полагал, что это, напротив, очень удобно.

– Я не о доме, – поморщился я. – Я насчет трактира… и всего остального.

– Тщательное изучение местной флоры и фауны, – сказал Витольд, – позволяет строить практически безошибочные прогнозы. Вы – новичок в наших краях, Трофим Васильевич, следовательно, являетесь объектом повышенного внимания. Все здешние трилобиты и белемниты весьма возбуждены вашим появлением, и каждый активно тянется к вам усиками и прочими органами осязания. Посещение вами господ Скарятиных не могло не возбудить Лисистратова; а Лисистратов в возбужденном состоянии имеет обыкновение заманивать объект в трактир и там поить его до бесчувствия.

– И за мой счет? – уточнил я.

– Вчера вы изволили пропить около сорока рублей, – бесстрастно сообщил Витольд.

– Не может быть! – вырвалось у меня.

– Может, потому что вы выразили желание погасить все долги господина Лисистратова, которые он сделал в этом трактире за последний месяц.

– Но ведь это… – начал я и в бессилии замолчал.

– Да, это было весьма коварно со стороны господина Лисистратова, – согласился Витольд. – Вероятно, мне следовало предостеречь вас заранее.

– Следовало.

– Но я этого не сделал.

– Не сделали.

– Дело в том, Трофим Васильевич, что вы бы мне не поверили, – сказал Витольд. – Петербуржцы обычно не верят ничему насчет Лисистратова, начиная с его фамилии… Кроме того, я предпочитаю не слыть злоречивым и завистливым.

– А вы завистливы? – немного удивился я. Витольд представлялся мне аскетом, лишенным обыкновенных человеческих желаний.

– Возможно, – не стал отпираться Витольд. – Однако те, кому я завидую, обитают в совершенно иных сферах, нежели Лисистратов.

– Наверное, богатому банкиру какому-нибудь завидуете, – сказал я, отчетливо сознавая, что говорю ужасную чушь.

Витольд ни на миг не обиделся.

– Такое можно было бы предположить, учитывая мое имущественное и социальное состояние, – согласился он. – Однако ни один, даже очень богатый банкир не способен вызвать во мне столь низменное чувство… Впрочем, я глубоко и страстно завидую некоторым ученым, которых Академия Наук отправила в экспедиции.

Он замолчал и замкнулся в себе, а я не счел возможным расспрашивать его дальше.

– Что у меня сегодня по вашему гениальному стратегическому плану? – осведомился я.

– Визит к госпоже Вязигиной, – напомнил Витольд. – У вас ведь имелся полный последовательный список. Впрочем, если вы его потеряли, то я с удовольствием изготовлю для вас копию.

– Не надо копию, хотя, кажется, точно – потерял… Просто дайте адрес и расскажите, как найти. И еще, – я пригладил влажные после умывания волосы, – сообщите мне, пожалуйста, заранее, как следует вести себя с этой дамой. Клянусь не считать вас ни завистливым, ни злоречивым.

Витольд пожал плечами.

– Будьте самим собой, держитесь естественно… Вязигина любит молодых людей. Я хочу сказать – любовью попечительши. Если в вас она увидит очередной объект для нравственной благотворительности – радуйтесь, потому что сделаться врагом госпожи Вязигиной означает почти верную гибель.

– Я начинаю бояться… Она замужем?

– Была.

– А дети?

– Ее детьми является все человечество в лице избранных его членов. Постарайтесь попасть в число добрых злаков, потому что сорняки, как я уже сказал, она выпалывает из здешней почвы с корнем, не дожидаясь Страшного Суда.

Устрашив меня свыше всякой меры, Витольд записал несколько распоряжений по хозяйству, вроде – выгладить мои (бывшие дядины) рубашки, почистить замызганные во время вчерашнего променада брюки, приготовить на обед суп с курятиной и прочее. После этого он удалился, а я принялся рассеянно листать журналы, лежавшие аккуратной стопкой на подоконнике.

Под журналами обнаружилась вышитая салфетка, серая от пыли. Рукоделие было не слишком искусное и совершенно не вызывало желания гадать – кто была та неведомая вышивальщица и как сложилась ее последующая судьба.

Журналы оказались сплошь глянцевым «Вестником палеонтологии». Неужели дядюшку тоже накрыло здешним повальным увлечением? Впрочем, почему бы и нет? Если он желал понравиться Анне Николаевне, то должен был разделять и ее вкусы. Умные женщины обычно ценят внимание такого рода.

Я пробежал глазами несколько статей, ничего в них не понял и почувствовал себя достаточно усталым, чтобы предаться в попечительские руки госпожи Вязигиной.

Я почти уверил себя в том, что Вязигина и есть та самая таинственная незнакомка, которая своим появлением спугнула грабителя Матвея Свинчаткина, и потому ожидал встречи с особым нетерпением. По совету Витольда, я направил к ней Серегу Мурина с письмом в красивом конверте (у покойного дядюшки нашлось несколько, а вообще я заказал в Петербурге целую коробку с почтовым набором, но только заказ еще не доставили).

Мурин возвратился от «барыни» около полудня. Он проследовал в гостиную, где я мучительно постигал прошлогодние новшества в области палеонтологии, и, оставляя повсеместно грязные следы, приблизился ко мне.

– Вя-вязигина за-за-за… заинтересовалась! – доложил он, сердито глядя на стену повыше моей головы. – Ве-велела б-быть.

– Что значит – «велела»? – осведомился я, откладывая журнал.

Серега пожал плечами, переступил с ноги на ногу, почесал лопатку, сильно заломав руку себе за спину, потом метнулся глазами по гостиной и снова уставился в стену.

– Она ве-ве-велела, – повторил он. – Ч-что неп-понятного?

С этим он вышел из гостиной. Тотчас послышалось жестяное громыханье ведра, и в комнату осторожно заглянула Макрина. Чтобы не смущать ее, я забрал журналы и вышел.

Каждая встреча с Муриным почему-то выводила меня из равновесия. Наблюдая его, я начинал ощущать вину перед угнетенным человечеством. Мне представлялось неправильным эксплуатировать Мурина, посылать его с поручениями, требовать от него ясности в изложении фактов – и так далее. Мурин, явленный как данность, меня пугал. Витольд относился к нему гораздо проще и без малейших нравственных содроганий гонял по самым разнообразным делам. В этом смысле Витольд, конечно, стоял выше меня на эволюционной лестнице.

Я еще немного полистал журналы, полюбовался видами гигантских стрекоз, летающих над гигантскими папоротниками, рассмотрел портрет красивой лаборантки на общем снимке какой-то старой экспедиции и, в общем, успокоился. Теперь я готов был предстать перед госпожой Вязигиной.

Ее дом располагался сравнительно недалеко от трактира, однако на улице, которая не несла на себе никаких следов цивилизации, в том отношении, что там не имелось даже намека на мостовую. Мне следовало сделать соответствующие выводы раньше, увидев, в каком состоянии сапоги Сереги Мурина. Вот и еще одно наказание мне за невнимательность и снисходительное отношение к дворнику: я-то счел, что Мурин просто где-то извозюкался вследствие общей недоразвитости. Что ж, поделом мне, такому высокомерному.

Заляпанный самым плачевным образом, я звонил в дверь с табличкой «Вязигина» и даже не представлял себе, как войду теперь в гостиную. Мне отворила толстая горничная с мясистыми руками и железными зубами во рту. Она отступила на шаг и смерила меня сердитым взглядом.

– Я, собственно… к госпоже Вязигиной… – неловко произнес я.

– Назначено? – спросила она.

– Ну, да. От меня приходил человек с письмом, и госпожа Вязигина передала на словах…

– То есть, назначено? – повторила горничная.

– Да, – сказал я, решив держаться уверенно.

Она отошла еще на шаг, чтобы иметь возможность разглядеть всю мою фигуру – от головы до ног, а не только лицо.

– И куда вы намереваетесь, простите за выражение, в таком виде впереться?В гостиную? Или, может быть, в конюшню? Моя барышня не держит лошадей ни в каком виде.

– Я бы, собственно…

– Снимайте пальто и сапоги. – Она притащила таз, пахнущий хлоркой, и натянула резиновые перчатки. – Умники, – ворчала она, наблюдая за тем, как я избавляюсь от обуви. – Все они выше такой приземленной вещи, как резиновые сапоги. Или хотя бы галоши. Вот моя барышня всегда носит галоши.

– Может быть, лучше было бы замостить улицу или хотя бы участок перед домом? – неубедительно вякнул я.

Она выхватила у меня ботинки и принялась отчищать их.

– По-вашему, моя барышня обязана мостить улицу? – осведомилась горничная едко.

– Я, собственно, не лично ее имел в виду… но Лембасовское самоуправление… есть ведь губернатор… – пробормотал я.

– Говорю же – все кругом умники, – изрекла горничная. – Судьбы вселенной решать наловчились, а нет, чтобы по улице ходить аккуратно.

Она подала мне вычищенные ботинки.

– Пальто я потом, пока вы ля-ля-ля с моей барышней, – прибавила она. – Погодите-ка, еще штаны надо оттереть.

Она прошлась сырой тряпкой по моим брюкам и наконец допустила меня двинуться дальше в дом, громко крикнув:

– Барышня! Новый Городинцев пожаловал, покойного Кузьмы Кузьмича племянник! Попович-то!

Дом загудел, наполняясь могучим голосом горничной, и раскрыл мне свои объятия. Я поднимался по лестнице, которая, скрипя каждой ступенькой по-новому, как будто говорила мне на разные лады:

– Добро пожаловать.

– Привет, попович.

– Здравствуй, Трофим.

– А, Трофим Васильевич!

– Дорогой Трофим Василич, дорогой…

– Наконец!

– Будем знакомы.

– Очень приятно…

И так далее.

Затем начался коридор, покрытый ковром, как в учреждении, а вдали коридора настежь стояли двери, и в проеме я видел длинную комнату с большим прямоугольным столом.

Я поспешил туда. Брюки от колен и ниже были противно-мокрыми, и мне пришлось прикладывать определенные усилия, чтобы не думать об этом.

Госпожа Вязигина оказалась совершенно не той, которую я рассчитывал увидеть. Это была энергичная дама лет пятидесяти, очень маленького роста, щупленькая, со светло-голубыми, как бы налитыми слезой глазами и бледными, поджатыми губами, не знающими помады. Она была одета очень строго, с брошью под горлом. Пепельные свои волосы она забирала в высокую прическу.

Боюсь, я не слишком успешно скрыл свое разочарование, потому что когда я поднял голову после поклона, то увидел недоуменно поднятые брови моей собеседницы.

– Мне показалось, или моя наружность действительно вас удивила? – спросила она, царственно пренебрегая формальностями, вроде «рада вас видеть» и прочее.

– Да, – ответил я столь же прямо, – признаюсь, я удивлен.

– Чем? – спросила опять она.

– Вы… не похожи.

– На кого?

– Ни на «барышню», как выражается ваша горничная, ни на «барыню», как аттестовал вас мой дворник, – я уклонился от правдивого ответа.

– На кого же я похожа? – настаивала она.

– На себя самоё, – объяснил я. – Невозможно было предугадать, какая вы. А вы – это вы.

– Что ж, это объяснение, – удовлетворенно произнесла она. – Садитесь, Трофим Васильевич. Матильда скоро подаст самовар. Как добрались до моих пенатов? Благополучно ли?

– С приключениями, – сознался я.

– Другой раз отринете гордость и обзаведетесь резиновыми сапогами… Что вам еще обо мне рассказывали, помимо того, что я «барыня»?

Она так и впилась в меня глазами.

Я покачал головой:

– Ничего.

– Ну так я сама вам расскажу, пока вам совершенно не задурили голову на мой счет, – объявила Вязигина. – Зовут меня Тамара Игоревна. Мне пятьдесят шесть лет.

– Ой, не может быть! – вырвалось у меня.

Вязигина слегка улыбнулась.

– Вот теперь вы совершенно искренни, – заметила она. – Приму ваши слова как комплимент.

– Не знаю, можно ли считать комплиментом истинные… соображения… – пробормотал я, изумленно рассматривая Вязигину. Она, конечно, не была первой молодости, но – пятьдесят шесть? Как ей это удавалось? Женщины всегда останутся для меня загадкой.

– Итак, вы узнали самое заветное обо мне – возраст. Впрочем, я никогда его и не скрывала. Напротив. Я горжусь своим возрастом. Теперь – другое. Настоящая моя фамилия – не Вязигина, а Потифарова. А, вижу, вы снова удивлены! Что ж, вот вам старый скандал, в который вас так или иначе скоро посвятят. Шесть лет назад я ушла от супруга моего, Петра Артемьевича Потифарова… Вы еще не наносили ему визита, не так ли?

– Нет.

– Хорошо. Он будет вам жаловаться, но вы, прошу вас, приглядитесь к нему пристальнее. И тогда, быть может, поймете меня и одобрите мое решение. Впрочем, все здешнее хорошее общество меня поддержало, за небольшими исключениями. Я ничего более не скажу о Петре Артемьевиче. Я считаю наиболее честным дать вам возможность сделать выводы самостоятельно. Поэтому не будем больше об этом. Покинув мужа, я вернула себе изначальную мою фамилию и отныне, как и в девичестве, зовусь Вязигиной. О роде моих занятий вам тоже не сообщали?

– Нет, Тамара Игоревна, – я покачал головой. Удивление мое росло с каждой минутой. Я даже забыл на время о моей незнакомке с большой дороги. Потифарова-Вязигина интриговала меня не меньше, если не больше.

– Я директор гимназии, – поведала Вязигина.

Тут вошла, пыхтя, Матильда. От нее разило хлоркой. Матильда тащила самовар. Вязигина величественно махнула рукой, указывая на стол, куда Матильда не без облегчения плюхнула свою ношу. Затем настал черед круглого жостовского подноса с чашками, хрустальной вазочки с печеньем, блюдца с творогом и какого-то особенного сливового джема. Я испугался, что Матильда примется разливать чай: мне казалось, я никогда уже не избавлюсь от запаха хлорки; но Матильда только ухмыльнулась, блеснув железными зубами, и вышла, а чаем занялась сама хозяйка.

Руки Тамары Игоревны все же выдавали возраст – кожа была тонкая, сморщенная, с бледными пигментными пятнами. Массивное серебряное кольцо с крупным полудрагоценным камнем подчеркивало хрупкость пальцев.

– Расскажите теперь о себе, – предложила Вязигина.

– Собственно, у меня еще нет истории, – отозвался я. – Я рано потерял родителей, учился в университете, потом получил наследство – и вот сейчас знакомлюсь с соседями.

Вязигина подала мне чашку, наклонилась вперед и накрыла мою ладонь своей. Близко-близко я увидел ее слезливые глаза.

– Не уезжайте из Лембасово, – проговорила Вязигина. – Не продавайте имения. Останьтесь здесь. Что вам Петербург? Одни соблазны, глупости, карточная игра и разврат. Тем более что при продаже имения легко попасть на мошенников и разориться. Вы закончите свои дни в ночлежке, если решитесь на это.

Она отпустила меня, выпрямилась и удовлетворенно отхлебнула чай.

– Я вовсе не собирался… В моих намерениях совершенно не… – забормотал я, недоумевая, отчего Вязигиной пришла в голову столь неожиданная мысль.

Она покивала мне благосклонно.

– Что ж, вы еще молоды, – прибавила она снисходительно. – Скоро вы откроете для себя чудеса деревенской жизни.

– Скажите, Тамара Игоревна, – решился я наконец, – не знаете ли вы даму приблизительно ваших лет, которая имеет обыкновение гулять с компании очень молодого человека?

Не без удивления я увидел, что Вязигина вздрогнула и отставила чашку.

– Вы, конечно же, знакомы с нею? – повторил я. – Она, кажется, принадлежит к обществу.

– Где… где вы о ней слыхали? – голос Вязигиной задрожал.

– Собственно, даже не слыхал – я повстречал ее… их… когда ехал сюда.

И я описал Вязигиной мое дорожное приключение, особенно подчеркивая то обстоятельство, что разбойники при виде этой женщины поспешили скрыться.

– Вы не подошли к ней?

– Нет, я не успел… Она удалилась, не выразив ни малейшего желания вступать со мной в какие-либо разговоры, а навязывать свое общество я еще не научился.

– Умно, – сказал Вязигина и снова отпила чай. Она как будто немного успокоилась. – Что ж, это благое правило, быть может, спасло вам жизнь… – Она помолчала, как бы раздумывая, стоит ли рассказывать мне историю таинственной незнакомки. Наконец она заговорила: – Ее зовут Софья Думенская.

И опять замолчала.

– Кто она такая? – спросил я.

– Кто? – переспросила Вязигина. Она пожевала губами и вдруг с горячностью произнесла: – Да никто! Совсем никто, понимаете? Безродная сирота, которую подобрали на улице. Она была в услужении у старушки княжны Мышецкой. После смерти Мышецкой выяснилось, что княжна все свое имение отписала Софье. Этого никто не ожидал; многочисленная родня Мышецкой, все ее племянники с двоюродные внуками пытались отсудить имение обратно, но ничего не вышло. Оспорить завещание не удалось, и Софья сделалась полновластной хозяйкой усадьбы. У нее несколько арендаторов, которые исправно ей платят, так что живет она припеваючи.

– А Мышецкие?

– Несколько наиболее рьяных противников Софьи необъяснимым образом заболели и умерли. Да и прочие, надо сказать, как-то захирели. Все они не вылезают с курортов. Крутят там чахоточные романы.

– Может быть, это обычная судьба древнего рода, – предположил я. – Чем древнее род, тем больше в нем признаков вырождения.

Вязигина хмыкнула:

– А вы сами-то в это верите?

Я пожал плечами.

– Не знаю. Я ведь не принадлежу к древнему роду. И до сих пор не имел случая водить знакомства с таковыми.

Она покачала головой:

– Говорю вам, здесь очень нечисто дело. И потом, этот молодой человек, который неотлучно находится при Софье… Как вы думаете, как долго он с нею не расстается?

– Не знаю… Лет пять, быть может, – предположил я.

– Больше двадцати, – категорически отрезала Вязигина. – Понимаете, что это значит?

– Не вполне…

– Двадцать лет – двад-цать! – при Софье неотлучно находится юноша. Она с тех пор успела состариться, и, кстати, более, чем многие другие женщины ее возраста. Он же по-прежнему остается молодым… И все еще держится с ней как любовник, – прибавила Вязигина сквозь зубы.

– А они и в самом деле любовники? – заинтересовался я.

– Вас этот вопрос тоже занимает, как я погляжу? – Вязигина прищурилась. Должно быть, я покраснел, потому что она засмеялась: – Не смущайтесь, тема интригует многих. Пока Софья была в подходящих летах, никто особенно не удивлялся. Кстати, к ней неоднократно сватались, но всегда безуспешно. Угадываете подробности?

– Полагаю, отвергнутые женихи начинали болеть и скоро умирали? – предположил я.

Вязигина погрозила мне пальцем.

– Вы быстро учитесь и уже умеете делать правильные выводы. Да, всё обстояло именно так. Несколько молодых людей, соблазненных не столько наружностью Софьи, сколько немалым ее имуществом, настойчиво домогались ее руки, и все они плохо окончили свои дни. Что же, думаете, это случайность?

– Наоборот…

Она не дала мне завершить фразу.

– Да. И поэтому благоразумие требует избегать сколько-нибудь тесного общения с Софьей… Надеюсь, это вы уже сообразили?.. Некоторое время она путешествовала за границей, потом жила в Петербурге, а теперь вот возвратилась в Лембасово.

– Так вот почему Свинчаткин поспешил удалиться, едва лишь она показалась на дороге… – проговорил я.

– Не сомневаюсь, разбойник Матвей Свинчаткин наслышан о Софье… Как человек осмотрительный и неглупый, он не стал дожидаться даже намека с ее стороны и предпочел унести ноги.

Я был совершенно оглушен открывшимися мне новыми обстоятельствами и нуждался теперь в одиночестве, чтобы осмыслить их. Однако выходить на улицу мне не хотелось, поскольку я уже имел представление о местных грязях. Поэтому я молча пил чай и пытался вообразить, будто никакой Вязигиной поблизости нет, а я сижу один в комнатах.

– Ну, что же вы затихли, Трофим Васильевич? – спросила Вязигина. – Кажется, я смутила вас всеми этими сплетнями…

– Признаться, да, – не стал отпираться я. – Все это как-то… чересчур.

– Что именно?

– Княжна Мышецкая, Софья… Этот ее спутник…

– Вы ведь ощутили на себе магнетичность их взглядов? – осведомилась Вязигина. – Вы испытали определенные неприятные ощущения, когда те двое смотрели на вас?

– Наверное… Я плохо помню. Меня потрясло разбойное нападение, – признался я. – К тому же Софья находилась на достаточном отдалении.

– Вы – счастливчик! – объявила Вязигина. – Можно сказать, избранник судьбы!

Мне стало совсем неудобно, и я поспешил перевести разговор на другую тему, спросив Вязигину об основных принципах, по которым строится теперь программа преподавания в руководимой ею гимназии.