Текст книги "Падение Софии (русский роман)"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

– …Вот говорят, что Москва хлебосольна, – слышал я, например, – а ведь это далеко не так. Как-то раз, помнится, приехал я в Первопрестольную и бродил по ней всю ночь напролет. Куролесил немножко, ну так и молод же я был, немногим старше вас, может быть… В шесть утра уж притомился, захожу в один кабак. «Так и так, дайте мне тарелку щей со сметаной». А там баба, помню, дебелая такая за стойкой стоит. «Не могу, – говорит, – никаких щей, никаких тарелок». – «Как так? Ведь вы открыты и положительно тут у вас написано: круглосуточно поесть и выпить». – «Мало ли что написано; а кухня сейчас закрыта». – «Что же у вас есть?» – спрашиваю. Думаю, хоть салатиком разживусь, живот подводит. И что бы вы думали? «Водка», – говорит. «На что мне водка, если я голоден!» – «Ничего не знаю, кухня закрыта, коли зашли – так пейте водку, а не хотите водку – так и проваливайте, потому что ничего другого больше нет!» Ну вот как это понимать, Трофим Васильевич? Где же московские кулебяки, где слойки с курятиной, где щи со сметаной и грибами? А то еще есть отменно вкусная рыба. Нигде, как в Москве, такую не готовили… И вдруг – «водка». «Что же это за кабак такой?» – спрашиваю. «Везде так, – отвечает она. И с подозрением на меня глядит, как будто я у нее что-то неприличное спрашиваю, а вовсе не щи. – Я вот не понимаю, что вы за человек такой, если в шесть утра щи кушаете». – «А я, – говорю, – не понимаю, кем надо быть, чтобы водку в шесть утра пить». На том и расстались. Ужасно упрямая баба! Нет, не люблю Москвы, все про нее врут…

В рокотании его голоса, во всей его повадке мне усматривалось, напротив, нечто глубоко-московское. Петербуржец вечно сидит с напряженно спиной на краешке стула, готовый тотчас сорваться по первому же сигналу трубы. Москвич же, если можно так выразиться, глубоко укоренен в своем жилище, и отсутствие щей в любой время суток, разумеется, будет воспринимать как оскорбление. Впрочем, представления мои довольно умозрительны и почерпнуты в основном из книг и чужих рассуждений.

– Попросим, пожалуй, у вашей Планиды по чашке кофе, – решился вдруг Матвей. – А то, как я погляжу, вас в сон клонит. Это от свежего воздуха и больших впечатлений.

– Думаете, Беляков не убивал Анну Николаевну? – спросил я.

– Думаю, не убивал, – с сожалением вздохнул Матвей.

Я вышел в кухню и попросил, в самом деле, Планиду сварить нам кофе.

– На ночь-то глядя кофием набухиваться! – осудила нас Планида. – А потом полночи в постели ворочаться от бессонницы? Я ведь о вас забочусь.

– Просто сварите нам кофе, Планида Андреевна, – повторил я.

Планида все еще ворчала, когда я выходил из кухни.

Матвей расхаживал по комнате, заложив руки в карманы. При виде меня он остановился и резко повернулся.

– Помните, вы говорили, что дядя ваш ничего не выбрасывал даже такие вещи, от которых другой человек давно бы избавился?

– Да.

– Как, по-вашему, где он мог спрятать остальные письма Белякова? Те, где прямо упоминается о работорговле?

– Вы абсолютно уверены, Матвей Сократович, в существовании этих писем?

– Да.

– Почему?

– Объясню, – охотно отозвался профессор. – Вся переписка была затеяна именно для обсуждения хода их совместного дела. Анекдоты про «Сократыча» и других, повести из жизни аборигенов – это так, художественные излишества. Очевидно, Беляков мнил себя чем-то вроде писателя… Кстати, вы сберегли тот сверток, который я оставил Витольду?

– Наверное… То есть, наверняка, – спохватился я. – Думаю, так у Витольда и валяется в ящике стола. А что там?

– Мои собственные заметки об экспедиции, – объяснил Матвей, слегка приосанившись. – Я намеревался опубликовать их впоследствии, когда все закончится. Во время самой экспедиции я, разумеется, никаких записей не вел. Это могло бы разоблачить меня. Но память у меня хорошая, поэтому, очутившись на Земле, точнее – под землей, в нашей норе, я решился запечатлеть на бумаге мои приключения. Единственное, чего я боялся, – это потерять книгу вследствие какого-нибудь события. Не скажу – «непредвиденного», потому что и мой арест, и даже смерть вполне предсказуемы. Поэтому я крайне обрадовался возможности передать книгу единственному человеку, которому мог довериться. Кроме вас, конечно, – прибавил Матвей.

Мы вошли в комнату Витольда, где все оставалось по-прежнему, в хмуром порядке, аскетично и серо. Я зажег люстру, а лампу, обычно горевшую у Витольда на краю стола, не тронул. Ящики не были заперты, ни один. В верхнем находились деньги в надписанных конвертах – обговоренные со мной расходы на ремонт, подарки, жалованье и т. п.; во втором лежали книги учета и в отдельной коробке – счета и квитанции.

Третий ящик гремел при выдвижении, там обнаружились сваленные кучей палеонтологические образцы, очевидно, представлявшие мало ценности. В битой жестяной коробке из-под леденцов хранились обтрепанные карточки – каталог коллекции или что-то в этом роде. Там же был и сверток, который Витольд получил от Матвея.

– Даже обертку не тронул, – проговорил Матвей, жадно хватая свою рукопись. – А ведь догадывался, что там книга. Вот это выдержка! Надо было мне позволить ему распечатать сверток и все прочесть…

– Ничего, завтра прочтет, – сказал я. – Кажется, в тюрьме дозволяется иметь книги.

Матвей прижал сверток к груди.

– Это единственный экземпляр. Я не выпущу его из рук, пока не сделаю копии.

Он быстро содрал обертку, торопясь показать мне свое детище. Я не без удивления увидел розовую обложку с вытисненными кошечками.

– Можно посмотреть?

Матвей ревниво отдал мне книгу.

Округлым девичьим почерком на первой странице было выведено:

«16 мая 2…. года. Глупо, конечно, было затевать офисный роман. Служащая девица, начальник. Меня завораживает, однако, вовсе не то, что он начальник. У каждого мужчины есть в наружности такое место, где он беззащитен. За ушами, например, или затылок, или висок, или ямка на шее. Для всех – разное. Для меня это руки. Не сами даже руки, а впадинки между костяшками на ладони. Когда я смотрю на них, у меня перехватывает дух…»

В недоумении я поднял глаза и увидел, что Матвей досадливо хмурится.

– Дальше листайте, – сказал он, – это не мое.

– Правда? – деланно удивился я. – А чье же?

– Не знаю… Какой-то молодой особы. Я не стал вырывать лист, потому что использовал оборотную сторону. Бумаги жалко.

– Вы отобрали этот дневник при ограблении? – догадался я.

– Ну да! – нетерпеливо произнес Матвей. – Разумеется! По-вашему, я купил бы себе тетрадь с розовыми кошечками? Да невелика потеря. Эта молодая особа легко купит себе другую подобную же тетрадь и украсит ее новыми измышлениями насчет мужчин вообще и своего начальника в частности. Вы мое читайте.

– Кстати, вы могли бы позаимствовать рассуждение о «беззащитном месте» у каждого мужчины для своей брошюры о человечестве, – заметил я.

– Уязвимы решительно все, – сказал Матвей. – Нужно только знать, куда воткнуть кинжал… Ладно, не нужно, не читайте сейчас. Незачем глаза портить – у меня почерк неразборчивый. Потом прочтете, в напечатанной книге.

Мне показалось, что он слегка обиделся. Я положил записки Свинчаткина на стол Витольда.

– Пусть пока здесь побудут, – сказал я примирительно. – Лучше сохранятся. Вдруг вас все-таки арестуют?

– Конечно, меня арестуют! – воскликнул Матвей. – Как же без этого? Мы ведь с вами затеваем грандиозный скандал… Как вы полагаете, где же могут быть недостающие письма Белякова?

– В кабинете, – сказал я, подумав. – У дяди все в идеальном порядке.

Мы потратили, наверное, полчаса на то, чтобы перебрать каждую бумажку на книжных полках и в столе. Наконец, стоя посреди развала, Матвей Свинчаткин воскликнул:

– А между тем Захария Беляков сидит в темном сарае, откуда выход можно разве что прогрызть себе зубами! И я уверен, что ему там голодно и одиноко.

– И холодно, – подхватил я. – Зная Мурина, могу предположить, что отопление в сарае очень скудное. Мурин большой экономист.

– Где же эти чертовы бумаги? – пробормотал Матвей. Я заметил, что чудесный атласный халат, бывший на нем, уже покрылся пылью и обзавелся жирным пятном на груди. – Ваше мнение, Трофим Васильевич?

– Я уже говорил, что среди других бумаг.

– Иного мнения нет? – настаивал Матвей. – Ну там, «вариант Б»?

– Среди обуви, – сказал я.

– Почему непременно среди обуви? – насторожился Матвей.

– Вы имеете что-то против обуви?

– Нет, просто хочу услышать аргументацию в защиту подобного мнения.

– Обувные коробки часто используют для хранения бумаг, – сказал я. – Устраивает вас такая аргументация?

– Вполне.

Мы вошли в гардеробную и учинили там разгром, но ничего не обнаружили.

Теперь пыль была у Матвея не только на халате, но и в волосах, и в бороде. Подозреваю, что и я выглядел не лучше.

– Что дальше? – спросил меня Матвей с таким раздражением, что я вдруг почувствовал обиду:

– Послушайте, Матвей Сократович, что это вы все на меня гневом полыхаете? Я ведь стараюсь помочь. Позволяю вам, вообще-то разыскиваемому преступнику, разгуливать по моему дому и ворошить здесь вещи… Обедом накормил, – прибавил я и сам услышал, как жалобно прозвучал при этом мой голос.

Матвей Свинчаткин хмыкнул.

– Как ваша кухарка меня назвала, вы говорили? «Варнаком»? Очень, знаете ли, мило. Она, наверное, нам давно уже кофе сварила. Я сто лет не пил хорошего кофе.

Мы вернулись в столовую. Планида Андреевна находилась там. Кофейник стоял на столе. Судя по тому, как накурено было в комнате, Планида ожидала нас уже порядочно времени.

– Глядите, что нашла в кофейной банке, – сказала она, бросая, точно отчаявшийся карточный игрок, на стол пачку бумажек. – Нарочно вас ожидала, чтобы показать. Большой озорник был ваш дядя! Сунул прямо в кофий, представляете? Я даже всплакнула от умиления. До самого конца шутки шутил… – Она вздохнула. – Большой души был Кузьма Кузьмич. Ну, пейте ваш кофий. Больше я не понадоблюсь? Вы уж меня не трожьте, я одна посидеть хочу.

С этими словами Планида Андреевна вышла.

Матвей посмотрел, как за ней закрывается дверь, и метнулся к листкам.

– Они! – вскричал он. – Они! Ну, и не верьте после этого в счастливую звезду!

– Скорей уж в счастливую планиду, – сказал я.

У Матвея светились глаза. Они прямо-таки излучали пламя. Он впивался взглядом в письма, перелистывал их, шевелил губами и наконец прихлопнул их ладонью.

– Все, пропал Беляков! – воскликнул он. – Давайте кофе пить. Ему конец, паскуде.

Мы уселись на прежние места. Я разлил кофе по чашкам.

– Полагаете, совпадение, что письма нашлись именно сейчас? Да еще таким чудесным образом? – спросил меня Матвей.

Я так устал, что только мог пожать плечами.

Матвей подался вперед.

– Своими действиями мы прорубили некий тоннель в причинно-следственной цепи.

– Кстати, о следствии, – сказал я. – Я бы сейчас пошел все-таки спать. Завтра с утра буду вызывать опять следователя. А вы вольны делать, что хотите. Читайте письма Белякова, пользуйтесь библиотекой, посмотрите коллекцию Витольдовых ископаемых… Только постарайтесь не слишком шуметь, у меня сон чуткий.

* * *

Я пробудился в восемь утра. Выпил остывший с вечера кофе. Заглянул в комнату Витольда. Там беспробудным сном спал Матвей Свинчаткин. Во сне он был похож на богатыря Дуная Ивановича, не хватало только меча в груди. Несколько книг, открытых и закрытых, валялись на полу, на стуле, на столе.

Я вышел на крыльцо и постоял, почти раздетый, на колком морозном воздухе. Это освежило меня. Я позвонил в следственное управление. Там не отвечали. Наверное, было еще слишком рано.

Я вернулся в дом, полистал записки Свинчаткина, но быстро утомился разбирать его скачущий почерк. В самом деле, дождусь лучше издания книги. Я сел у окна и стал смотреть на пустую аллею.

В этом занятии я провел, наверное, час. Потом опять связался с управлением. На сей раз Порскин был обнаружен и даже доставлен к передатчику. Судя по голосу, он не слишком бы счастлив меня слышать.

– Конон Кононович, – сказал я. – Это Городинцев, из Лембасово. Вы не могли бы сейчас приехать?

– Еще труп? – слегка взбодрился Конон.

– Нет, не труп… Я хочу сдать вам Матвея Свинчаткина, – сказал я. – Но только в обмен на Безценного.

Наступило молчание. Мне даже показалось, что Порскин умер.

– Господин Порскин? – окликнул я.

– Да, я здесь, – раздался голос прямо у меня в ухе. – Вы отдаете себе отчет в своих словах?

– У меня были вечер и целая ночь на раздумья, – ответил я. – И еще кусочек утра. Если вы привезете с собой Безценного, я докажу вам его невиновность. А в обмен получите Свинчаткина со всеми его потрохами. Соглашайтесь!

– Ладно, – медленно проговорил Порскин. – Я улажу с бумагами и приеду, как только смогу. К полудню буду, наверное.

– Жду вас, – сказал я и отключил связь.

Утром, когда дом еще спит, а ты один бодрствуешь, на душе покойно и тихо. Кажется, будто ты своей властью охраняешь весь мир и сущих в нем людей.

Тем временем на дворе становилось все светлее и белее. Неожиданно я обнаружил, что минуло уже два часа и скоро полдень. Я разбудил Матвея.

– Просыпайтесь, профессор.

Матвей сказал что-то на языке фольдов и попытался отвернуться от меня к стене.

– Не обзывайтесь, – сказал я. – А вообще, можете спать дальше. Сейчас здесь будет следователь. Охота вам предстать перед ним с мятой физиономией!

И я вышел, хлопнув дверью.

«Карета» следственного управления въехала в мой сад в половине первого дня. Оттуда вышли двое жандармских солдат, потом, неловко сгибаясь, показался Витольд, а за ним выскочил и Порскин. Все четверо направились к дому.

Я встречал их внизу.

– Благодарю за то, что прибыли так скоро, – сказал я Порскину.

– Как смог, так и прибыл, – флегматично ответил Порскин. – Где Свинчаткин? Вы знаете его местонахождение?

– Да, – сказал я.

– Безценный! – раздался с лестницы голос Матвея. – Что это вы в кандалах, как декабрист Волконский? Господин Порскин, снимите с него эти нелепые штуки, он ведь не убежит.

– Почему? – холодно осведомился Порскин и поднял голову к Матвею. – Почему он не убежит?

– Потому что не виновен… Позвольте представиться – Матвей Свинчаткин, – провозгласил Матвей и приосанился. Сейчас он выглядел таким холеным и благополучным, что никто бы даже не заподозрил в нем лесного разбойника.

Порскин несколько секунд глядел на него, а затем заговорил, обращаясь исключительно ко мне:

– Господин Городинцев, я исполнил вашу просьбу в точности, потому что поверил в ваши добрые намерения. Если вы поставили себе целью подшутить над сотрудником следственного управления, то последствия…

– Нет, – сказал я. – Никаких шуток. Это Свинчаткин, и он готов сдаться. Он не будет оказывать сопротивления.

– Не буду! – вставил Матвей и сошел вниз по ступенькам.

– Кроме того, у нас имеются новые данные по этому делу… И в самом деле, снимите наконец с Безценного эти наручники.

– Он арестован, – сказал Порскин. – Я не имею права возить с собой арестанта без наручников.

С этими словами он вынул из кармана ключ и освободил Витольда. Витольд тотчас же сунул руки в карманы. Он старался не смотреть в мою сторону. Я тоже избегал встречаться с ним глазами.

– Давайте пройдем в мой кабинет, – предложил я. – У нас имеется пара интересных улик.

Я заранее приготовил бумаги, которыми намеревался поразить Порскина в самое сердце. Тот уселся на свое «обычное» место, где сиживал не раз, проводя допросы в моем доме.

– Помните, мы утверждали, что покойная Анна Николаевна взяла с собой в театр полевые дневники одной экспедиции? – начал я.

Порскин сложил руки поверх своей закрытой кожаной папки. Он не спешил раскрывать ее, брать бумагу и карандаш. Он просто сидел и слушал.

– Вы еще уверяли, что это невозможно. А когда и тетради этой в ложе не нашли, сочли наш рассказ пустой выдумкой. Помните? – наседал я.

– Я хорошо помню каждое мое слово, – ответил Порскин усталым тоном. – Давайте ближе к делу.

– Вот эта тетрадь, – сказал я, торжествуя, и продемонстрировал ему обложку с бантом.

Порскин порозовел и жадно схватил тетрадку. Он пролистал ее, пробежал глазами несколько страниц. Мы трое наблюдали за ним: Витольд – хмуро, я – предвкушая, а Матвей – с нескрываемым торжеством. Наконец Порскин положил тетрадь на стол.

– Вы доказали мне, что данный предмет действительно существует. Но как он связан с убийством?

Я поднял руку и щелкнул пальцами. Если бы я был факиром, то в комнате мгновенно материализовался бы Беляков. Увы, такое невозможно, поэтому мне пришлось просить Витольда, чтобы тот сходил и разыскал Мурина.

Мы сидели и ждали Мурина. Порскин постукивал пальцами по своей папке. Следует отдать ему должное, он тоже не вел себя как персонаж из фильма, не произносил фраз, вроде: «Мы здесь попусту теряем время» или: «Позовете, когда будете готовы». Он просто сидел, расслабившись, и ожидал продолжения.

Мурин был доставлен минут через десять. Он выглядел заспанным.

– Сергей, – произнес я, – сними опять доски с двери сарая и приведи сюда человека, который там заперт. – Я повернулся к Порскину. – Попросите жандармских солдат сопровождать моего дворника, потому что тот, запертый человек, – он очень опасен.

– А кто он? – спросил Порскин после того, как Мурин и оба солдата удалились.

– Запертый-то? – Я улыбнулся. – Это наш свидетель.

– Я все вот над чем раздумываю, – заговорил Порскин. – Матвей Свинчаткин, как я понимаю, согласился добровольно сдаться правосудию. Для меня это очень кстати… Но по какой, собственно, причине Свинчаткин принял такое решение? Не для того же, чтобы освободить господина Безценного, который, во-первых, проходит по совершенно другому делу, а во-вторых, возможно, все-таки виновен?

– Пока Мурин отдирает доски от сарая, – сказал я, – ознакомьтесь вот с чем.

И вручил ему листки, источающие резкий запах кофейных зерен.

Порскин послушно взял листки и принялся читать.

– Что это? – спросил он вдруг, подняв голову.

– Вы внимательно читали? – осведомился Матвей. – Это письма. С Фольды. Писал некий Захария Беляков своему сообщнику на Земле. Там, кажется, черным по белому сказано, с какой целью Беляков намеревался привезти на Землю три десятка фольдов. Вы это прочли?

– Да, – сказал Порскин. И посмотрел на меня совершенно новым взглядом, отчужденным и враждебным. – Стало быть, вы, господин Городинцев…

– Не он, – подал голос Витольд. – Вы не поняли, господин Порскин. Это его дядя, покойный Кузьма Кузьмич.

– А вы-то откуда знаете? – Впервые за это время я прямо заговорил с Витольдом. – Я сам узнал только вчера.

– Мне Матвей Сократович рассказал… еще тогда, в первый раз, – ответил Витольд.

– И вы от меня утаили! – упрекнул я.

– Не хотел вас огорчать, – объяснил Витольд. – Думал, может, все еще обойдется.

Порскин с интересом наблюдал за нами.

– Понятно, понятно, – промолвил следователь. – Покойный Кузьма Кузьмич Городинцев вступил в сговор с ныне здравствующим Захарией Беляковым, чтобы устроить небольшое доходное дельце с торговлей рабами. Умно… И письма вполне это доказывают. Их еще можно будет проверить, но я уже сейчас вижу, что они подлинные.

– Да, – сказал Матвей. – Именно. Доказывают. А я был свидетелем всему, что произошло на Фольде и потом, на корабле.

– Вы? Но ваши показания, мягко говоря, будут под вопросом, поскольку дальнейшие ваши поступки…

– Мои дальнейшие поступки являются логическим следствием поступков Захарии Белякова, – резко оборвал Матвей.

– Нам осталось лишь найти и допросить этого Захарию Белякова, – заметил следователь, – чтобы картинка окончательно прояснилась. А на поиски может уйти немало времени и…

Я опять щелкнул пальцами, и на сей раз все получилось: как по магическому мановению, дверь отворилась, и в комнату вошел Захария Беляков, а с ним – Мурин и двое жандармских солдат.

* * *

Беляков был бледный, с посиневшими губами. Челюсть у него подергивалась.

– По-под ут-тро от-топление вы-вы-вы… – проговорил Мурин. – О-он ч-чуть д-дуба не д-дал.

Он показал пальцем на Белякова и быстро вышел из комнаты.

– Вот и хорошо, – одобрил Матвей. – Меньше рыпаться будет. А то очень шустрым себя вчера явил. Презренье свое мне показывал.

Беляков молча опустился на стул, с которого встал я.

– Принесите ему, Безценный, какое-нибудь одеяло согреться, – попросил следователь своего арестанта как ни в чем не бывало. – И, может быть, питья горячего… Мы подождем.

Витольд кивнул и скоро возвратился с колючим шерстяным пледом.

– Макрина уже тащит сюда самовар, – сообщил он, бросая плед Белякову. Тот не сумел поймать окоченевшими пальцами, и плед упал на пол. Беляков нагнулся, подобрал плед, закутался. Постепенно дрожь перестала сотрясать его.

Явилась Макрина, действительно с самоваром. Водрузила его на стол. Затем доставила чашки. Все это напоминало какую-то затянувшуюся, старомодную комедию положений, над которой никому больше не хочется смеяться. Макрина посматривала на Витольда с испугом. Казалось, она боялась, что сейчас Витольд проявит маниакальную сущность и кого-нибудь убьет. («Мне все его лик чудился, будто бы злобой искаженный, – признавалась она потом Планиде. – Так и мнится, что вот-вот оскалит зубы или еще что похуже вытворит…»)

Витольд налил чай и подал Захарии. Тот посидел неподвижно, будто замороженный, а потом вдруг очнулся и схватил чашку обеими руками.

– Оттаяли? – осведомился Порскин. – Теперь рассказывайте.

– Что? – сипло спросил Захария Беляков. – Как меня похитили из трактира вот эти двое? – Он показал в нашу с Матвеем сторону.

Матвей звучно хмыкнул.

– Это разве не противозаконно – хватать людей и похищать их? – продолжал Захария. – Между прочим, он угрожал мне лучевиком, – кивая на Матвея, прибавил он.

– Да? – переспросил Порскин.

– Да я просто ткнул в шею этого дурака пальцем и сказал, что у меня лучевик, – отозвался Матвей. Невозможно было усомниться в правдивости его слов. – А он и поверил. Потому что за свою шкуру очень дрожит. Ну, еще что скажешь, ты, бланманже трясучее?

– Меня заперли в сарае без света, тепла и еды, – продолжал Захария.

– Там имелся обогреватель, – возразил я. – Я не стал бы подвергать жизнь человека такой опасности. Да и зачем? Вы нам нужны как свидетель. Сами, небось, его и выключили, этот обогреватель, чтобы показать, как бесчеловечно с вами обошлись!

– Пока все правдоподобно, – отметил Порскин. Я не понял, к чему относилось его замечание – к словам Захарии или к нашим объяснениям.

– Как вы намерены покарать их неправомочные действия? – лязгая зубами о край чашки, пытал следователя Захария.

– Вообще-то эти действия сэкономили мне много времени, – ответил Порскин. – К тому же я готов признать в поступке господина Городинцева логику и необходимость. Мне докладывали о том, что господин Городинцев пытался сообщить в управление какую-то важную новость. Это было около семи вечера, вчера. Очевидно, он хотел сразу же передать вас в руки правосудия и только обстоятельства вынудили его запереть вас в единственном доступном ему месте заключения, именно – в сарае. Поэтому давайте-ка продолжим беречь мое время. Отвечайте на мои вопросы, хорошо?

– Я знаю, что в России нет правды, – сказал Беляков.

– Да бросьте вы, ее нигде толком нет, – был ответ следователя. – На вопросы отвечайте, хорошо? – Он повторил это «хорошо» с ласкающей слух угрозой. – Вы узнаете тетрадь?

– Да.

– Где вы ее видели?

– В ложе, в театре.

– У кого?

– Да знаете же, у кого, – с досадой бросил Беляков. – У госпожи Скарятиной. Бантик дурацкий наклеила… Фу ты.

– Это вы забрали тетрадь из ложи?

– Да, я.

– Зачем?

– Потому что там содержатся мои письма. Мои личные письма, адресованные совершенно другому лицу. Посторонним людям незачем их читать. Я хотел взять то, что принадлежало мне.

– Вы убили Анну Николаевну, чтобы отобрать у нее бумаги?

– Вовсе нет. Я уже говорил господину Городинцеву, – Захария при этом яростно посмотрел не на меня, а на Матвея. – Я говорил, что взял тетрадь уже у мертвой.

– И вам не было стыдно? – возмутился я.

Порскин сделал мне знак молчать.

– Нет, не было! – взъелся Захария. – Не было! Я ничем ей не повредил. А вы, господин Городинцев, докажите-ка, что ничего не знали об участии вашего дяди в работорговле!..

– Следовательно, вы подтверждаете свое намерение заняться работорговлей? – продолжал Порскин.

– Ничего я не подтверждаю! – огрызнулся Беляков. – В моих письмах об этом, кстати, ни слова не сказано.

– В тех, которые были у Анны Николаевны, – действительно, – кивнул Порскин (я просто любовался происходящим). – А вот в этих, – он придвинул пахнущие кофе листки, – вот в этих совсем другое дело. Хотите перечитать? Ознакомиться?

Беляков молчал.

– Это ведь ваша рука? – настаивал следователь. – Конечно, мы произведем экспертизу, мы всегда это делаем… Но рука – ваша?

– Да, – выдохнул Беляков. – Все-таки старый черт их не уничтожил. Не помер бы, сволочь, так не вовремя… И ведь знал, что помирает, а все равно до конца дело не довел.

– Может быть, он забыл? – предположил Порскин. – Напрасно вы покойника так честите… Когда человек отходит в иной мир, ему бывает не до бумаг, тем более – не его компрометирующих.

Беляков ничего не ответил. Порскин глубоко вздохнул.

– Вы арестованы, господин Беляков, – промолвил он. – Сейчас на вас наденут наручники и препроводят в «карету» следственного отдела. Извольте подчиниться, иначе неприятности ваши только удвоятся.

Беляков встал.

– Я подчинюсь, – произнес он. – Но судить меня все равно будут только за намерение. Я не сделал ничего дурного.

– Вследствие того лишь, что вам помешали, – ответил Порскин. – Благодарите Свинчаткина. Своими действиями он уменьшил срок вашего тюремного заключения лет на десять.

Матвей зло посопел и произнес:

– Жизни трех десятков фольдов этого стоили.

Белякова увели. Матвей сказал:

– Дышать легче стало.

Порскин покачал головой:

– Что мне с вами делать?

– Да что хотите, – ответил Матвей. – Меня вон здешняя кухарка варнаком именует. Мотивы моего поведения, думаю, вам понятны…

– Почему вы решились выйти из подполья?

– Понял, что не соберу нужной суммы. Да еще ведь необходимо было найти такого контрабандиста, который бы не обманул. Ну где его сыщешь, честного контрабандиста? – прямо сказал Порскин. – Зима только начинается… Что ж нам, четыре месяца под землей сидеть? Этого никто не выдержит.

– Вы что же, все сделаете ради своих ксенов? – спросил Порскин. – Готовы для них претерпевать бедствия, совершать преступления, даже пойти в тюрьму?

Матвей пожал плечами.

– Почему вас это, собственно, удивляет? Людям свойственно заботиться о тех, кто им доверился. Это можно наблюдать даже на примере отца-пьяницы, который из последних сил борется со своим плачевным недугом, имея на руках маленького ребенка…

– Вы мне что-то из области Диккенса рассказываете, – заметил Порскин.

– Не предполагал, что вы читали Диккенса, – ответил Матвей. – А впрочем, вполне приветствую. Но вы согласны? Насчет доверия?

– Я каких только людей не видал, – сказал Порскин. – Вы осознали, конечно, Свинчаткин, что тоже теперь арестованы?

– Разумеется, – величаво ответил Матвей. – Только не сажайте меня в одну «карету» с Беляковым. Из соображений чистого гуманизма.

– Я вас пока вообще никуда сажать не буду, – обещал Порскин. – Потом, когда в Петербург поедем… Ну что, любезные господа, все ваши благородные заговоры разоблачены или же остались еще какие-то?

Я пожал плечами. Лично я всех моих заготовленных чертей из коробки уже выпустил. Но, может быть, у Витольда или Матвея притаилось по паре дополнительных чертиков в рукаве.

Однако оба они молчали.

Порскин посмотрел на каждого из нас по очереди, затем, видя, что все мы безмолвствуем, хлопнул ладонями по столу.

– Хорошо. Тогда я вот что вам скажу. Проблема с бандой Свинчаткина разрешена. Но это никоим образом не снимает подозрений с Безценного. Убийство госпожи Скарятиной по-прежнему не раскрыто. И я не вижу причин отпускать Безценного. Он по-прежнему остается главным подозреваемым.

– А тетрадь? – возмутился я. – Мы ведь доказали вам, что она существует!

– Да, существует; но вовсе не доказывает его невиновности. Думаю, Беляков не лжет: он забрал бумаги уже у мертвой.

Витольд мрачно улыбался, глядя поверх моей головы в окно.

– Хотите сказать, – медленно проговорил я, – что Безценный действительно тот самый маниакальный убийца, который действует в Лембасовской округе вот уже десять лет? Что это он раз в два года…

Я не договорил.

Порскин потер подбородок. Я с тревогой наблюдал за ним.

– Сомнительно, – ответил наконец Порскин. – Говорю вам сейчас всё как есть, карты на стол. Я ознакомился со всеми сходными делами, имевшими место в Лембасово и окрестностях. Во всяком случае, с теми, которые удалось найти, не обращаясь к доисторическим архивам… До Ольги Сергеевны Мякишевой, погибшей два года назад и обнаруженной у входа в пещеру, отмечены еще два нераскрытых убийства, совершенных сходным способом: мещанина Вахрамеева и некого Баштана.

При этом Порскин внимательно посмотрел на Витольда.

– Про Вахрамеева слышал, – кивнул Витольд. – А про Баштана даже не знаю.

– Потому что это произошло еще до вашего появления в Лембасово, господин Безценный, – объяснил Порскин. – Вот и не знаете.

– То есть, вы хотите сказать, что мой управляющий и маниакальный убийца – все-таки разные лица? – уточнил я.

Следователь долго молчал, прежде чем дать мне определенный ответ. Наконец он промолвил:

– Я склонен так считать. И никакие обстоятельства не связывают господина Безценного с теми смертями, о которых я только что упоминал. Да и смерть ксена тоже вряд ли на его совести. Но с Анной Николаевной – дело другое. Остаются мотив и возможность.

– Мотива не было, – упрямо сказал Витольд.

Порскин покачал головой:

– Свидетельские показания говорят об обратном… Вы достаточно умны, чтобы имитировать действия маниакального убийцы и таким образом направить нас по ложному следу…

– А как я, по-вашему, избавился от всяких следов крови? – осведомился Витольд. – Выпил?

– Вот вы мне и расскажите, что вы сделали с кровью, – парировал следователь.

Витольд отвернулся и ничего не ответил.

– Словом, в деле с госпожой Скарятиной все обстоит для вас по-прежнему, – заключил Порскин.

– Есть ли какой-нибудь способ избавить господина Безценного от тюремного заключения? – вмешался я. – Ну хотя бы на время, до суда?

Порскин молчал.

– Мы ведь убедились в том, что он не опасен, – настаивал я. – В том смысле, что маниак – не он.

– Вы можете подписать денежно подкрепленные гарантии, что он никуда не убежит, – сказал наконец Порскин, – и тогда я позволю ему остаться в «Осинках», под личную вашу ответственность… Но вам ведь, Трофим Васильевич, придется дорого заплатить, если вы в нем ошибаетесь.

– Вот и хорошо, – сказал я. – Нагими мы пришли в этот мир, нагими и уйдем из него, и в землю ляжем. Давайте бумаги, я подпишу гарантии. Мне позарез нужен в имении управляющий. Иначе я вообще лягу в землю нагим раньше срока.