Текст книги "Падение Софии (русский роман)"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

Глава двенадцатая

Я раздумывал вот над какой проблемой: наносить визиты я уже, можно сказать, научился; однако неизбежно грядет час, когда мне придется устроить у себя большой прием, например, на день Ангела. Я пытался представить себе, как это происходило при покойном Кузьме Кузьмиче. Наверняка имели место карты, степенные разговоры и немножко танцев – из снисхождения к молодежи.

Будучи реалистом, я отдавал себе, конечно, отчет в том, что отделаться картами и «немножко танцами» мне не удастся. Я молод; следовательно, по мнению большинства, должен любить веселье. Из книг, бесед с умными людьми и по собственному опыту я также знал, что обманывать ожидания большинства – это все равно, что запихивать голову в духовку и удивляться спекшемуся мозгу. Однако я терялся в догадках: чего, собственно, от меня ожидают.

Здешняя «молодежь» вся была, мягко выражаясь, немолода. Должен ли я поэтому отыскать в Петербурге и пригласить каких-то моих прежних друзей по студенчеству? И где раздобыть достаточное число молодых девиц из хорошего общества?

Все эти мысли глодали мой бедный ум, когда, внезапно выглянув в окно, я получил новое свидетельство причуд провинциальной жизни.

Следует отметить, кстати, что после происшествия с дракой и последующим бегством пещерный дворник мой преспокойно возвратился к покинутым пенатам. Он провел в уединении, как и предрекал Витольд, еще почти сутки. Лекарство благотворно воздействовало на его нервы. Пробудившись в столь экзотическом месте, как пещера, Мурин ничуть не удивился. Он завернулся в одеяло, как в плащ, вскарабкался по склону и явился домой весь грязный, с глиной в волосах, но абсолютно спокойный. Он посетил баню, получил от кухарки полную тарелку щей с мясом, после чего приступил к исполнению своих обязанностей, как ни в чем не бывало.

Я как раз любовался чисто выметенной дорожкой перед домом, когда увидел, что по ней движется своего рода шествие. Впереди выступала Анна Николаевна Скарятина собственной персоной. Она была в чрезвычайно хорошенькой шубке из легкого серого меха, в шапочке с меховым перышком. На ходу она энергично размахивала рукой, в которой держала муфту. Неожиданно от всей ее фигуры повеяло чем-то рождественским, и мне даже краем глаза привиделась украшенная елка.

За Анной Николаевной следовал тот самый мужиковатый лакей, которого я встречал в доме Скарятиных. Он был в валенках, которые затрудняли ему шаг, ибо доходили до колен и мешали сгибанию ноги. Лакей был также в рукавицах, которыми удерживал большую строительную тачку, всю в пятнах белой краски. На тачке громоздились какие-то тяжелые угловатые предметы, прикрытые рогожей. С моего наблюдательного пункта это выглядело как небольшой гроб, к примеру, младенческий.

Странно, однако, но рождественское настроение при виде этой слегка зловещей фигуры у меня не улетучилось, а напротив – усилилось. Почему непременно гроб, положим? Почему не ясли с Младенцем-Христом? Волхвы не обязаны писать вежливые письма, предупреждая о своем визите.

Я быстро вышел Анне Николаевне навстречу.

Она улыбнулась:

– Трофим Васильевич, как мило! Рада, что застала вас.

Я был несколько удивлен ее словами.

– Но разве вы не рассчитывали меня застать, когда отправлялись ко мне с визитом?

Она кивнула, засмеялась.

– Вы ужасно милый, – повторила она. Затем обернулась к лакею: – Оставь здесь и отыщи Мурина. Пусть поможет отнести в дом.

Я поцеловал руку Анне Николаевне, проделав это, впрочем, довольно неловко.

– Счастлив вас видеть.

– Давайте же наконец войдем! – сказала она.

Мы поднялись по ступеням крыльца, я помог Анне Николаевне снять шубку, принял у нее муфту и шапочку.

Она проговорила:

– А я ведь к вам надолго, Трофим Васильевич, не хочу в зимних сапожках сидеть.

С этими словами она преспокойно уселась на табурет, и я стащил с нее сапожки.

Она сама отыскала в моей прихожей в ящике маленькие домашние туфельки и надела их.

– Это еще дядя ваш для меня купил, – сообщила она. Ее, очевидно, забавляло мое смущение. – Я так и знала, что они сохранились.

– Вы, Анна Николаевна, удивительная, – сказал я, держа испачканные руки врастопырку. – Такая… простая.

– Вы ведь никому не расскажете? – спросила она строго. – Обещаете?

– Обещаю…

– Ладно, ступайте теперь отмываться, а потом приходите в «ситцевую гостиную» – я там буду вас ждать.

Распорядившись таким образом, Анна Николаевна упорхнула, а я отправился в умывальню. Когда я вернулся, переодетый в одну из нарядных домашних курток из коллекции дяди, Анна Николаевна уже сидела в кресле и надзирала за тем, как Мурин и ее собственный лакей вносят в гостиную большой ящик.

Теперь я понял, что это был за ящик. Мне уже доводилось видеть его. Там хранились палеонтологические образцы, собранные Анной Николаевной.

Я устроился в кресле, с любопытством глядя на свою гостью.

– Разрешите одну загадку, Анна Николаевна, – начал я, – и заранее простите глупого петербуржца, который задает вам такие вопросы.

– Хорошо, – улыбнулась она.

– И сердиться не будете?

– Только за то, что интригуете.

Я вдохнул побольше воздуха и спросил:

– Ваш визит ко мне – это в порядке вещей в Лембасово или же, напротив, – верх неприличия и проявление исключительной свободы духа?

– Вот вы о чем!.. – Она нахмурилась, потом засмеялась. – Полагаю, я уже в тех летах, когда мои визиты, даже и к холостому мужчине, не выглядят ни верхом неприличия, ни проявлением исключительной свободы… Скорее, дружеский жест, никак не окрашенный полом.

– Чем? – не понял я.

– Полом… – повторила она и сделала рукой в воздухе округлое движение, как бы рисуя эфемерно-соблазнительную женскую фигуру.

Я, кажется, покраснел, чем доставил ей неизъяснимое удовольствие.

– Когда-то я частенько бывала в этом доме, – заговорила Анна Николаевна. – Разумеется, приходила с моей компаньонкой, Ольгой Сергеевной… Она умерла года два назад. Малозначительная была женщина и, в общем, мне не нравилась. Постоянно вышивала какие-то скучные салфетки и всем их дарила. Кажется, она даже немножко интриговала против отца… Но поскольку она ни на что не была годна, то я держала ее при себе.

– Для чего же?

– Как вы считаете, Трофим Васильевич, что будет с никуда не годной и немолодой женщиной, если она потеряет место компаньонки? – спросила Анна Николаевна.

– Хотите сказать, что она жила у вас из милости? – догадался я.

– Не хочу, но пришлось… Ольга Сергеевна очень любила сладкое, чай, конфеты, поэтому обыкновенно она предавалась своим маленьким радостям, а я беседовала с Кузьмой Кузьмичом. Он был интересный собеседник… пока не начал свататься.

– Ну, я-то не начну!.. – вырвалось у меня прежде, чем я сообразил, что, собственно, говорю.

Анна Николаевна засмеялась:

– Ваше простодушие очаровательно. Смущайтесь, вам идет… А я ведь вовсе не к вам пришла. – Она чуть подалась вперед, как будто хотела потрепать меня по щеке. – На самом деле я пришла к Витольду. Вы не сердитесь?

Я вытаращил глаза:

– К Витольду? Вам нужен совет управляющего?

Она покачала головой.

– Управляющего? Нет, зачем же… Я и сама неплохо умею разбираться в наших домашних финансах, включая театр. И потом, Трофим Васильевич, финансы – гораздо более интимная область, нежели любовные сферы. На этот счет ни с кем не советуются, даже с другом.

– Витольд – ваш друг? – Я удивлялся все больше и больше.

Она пожала плечами.

– Почему вас это шокирует? Мы давно знакомы, и дружим тоже давно, только нечасто выпадает случай побеседовать… Для хождений к нам у Витольда нет предлогов, а я в последние годы не имела возможности переступать этот порог из-за домогательств вашего дяди. Теперь, полагаю, все переменится.

– Вы всегда желанная гостья… – пробормотал я, чувствуя в себе нарастание внутреннего идиотизма. – Но почему вы не сказали раньше? Я бы отпускал Витольда. К тому же я вообще не слежу, куда он ходит и чем занимается, – прибавил я. – В этом нет надобности, да и не в моих привычках…

– Знаю, знаю, – мягко остановила она. – Не нужно лишних объяснений, они только все запутывают.

– Вы, наверное, хотите остаться наедине? – сказал я, поднимаясь. – Я его тотчас позову, передам, что вы пришли, а сам уйду.

– Эти разговоры до крайности неловки, – произнесла Анна Николаевна и многозначительно показала пальцем на камеру, видневшуюся в углу комнаты.

Я в очередной раз забыл о камерах наблюдения. Обыкновенно я попросту не обращал на них внимания.

– Ясно, – сказал я и посмотрел в камеру. – Безценный, вы ведь все слышите, ну так идите же сюда и перестаньте строить из себя невидимку.

Витольд явился почти мгновенно, такой же скучный и сухой, как всегда.

Анна Николаевна просияла.

– Глядите, что я привезла!

Витольд глянул на ящик, пожевал губу и спросил:

– Принести для сопоставления имеющиеся у меня образцы?

– Разумеется! – воскликнула Анна Николаевна.

Витольд молча вышел из комнаты.

Я изумленно наблюдал за этой сценой. Анна Николаевна откинула назад голову и расхохоталась совершенно как мужчина, громко, во все горло.

– Я знала, я знала, что это собьет вас с толку! Вы, очевидно, вообразили, будто мы с Витольдом пренебрегли разницей в возрасте и положении и сделались тайными любовниками? Боже, сколько романтического бреда в вашей милой петербургской головушке! Нет, представьте себе только, ничего подобного нет! Мы лишь совместно палеонтологизируем.

– Я бы остался с вами, – признался я, – если это не помешает.

– А, вы тоже заинтересовались? – обрадовалась она.

– Увлечения заразительны, – признался я. – А я, к тому же, всегда завидовал увлеченным людям, поэтому пытаюсь хотя бы издали схватить кусочек чужого счастья.

– Это вы молодец, – похвалила Анна Николаевна.

Дверь в гостиную раскрылась, и явился Мурин с ящиком, прижатым к животу. Ящик был несколько меньше того, что привезла с собой Анна Николаевна, но тоже достаточно велик.

– Ку-куда его? – пропыхтел Мурин.

– Ставьте на пол, – Анна Николаевна показала на коврик.

Мурин присел, опустил ящик, прищемил при этом палец, сказал: «Ч-ч-ч-ч….» и ушел, сунув пострадавший палец за щеку.

Витольд явился следом. Под мышкой он держал несколько растрепанных альбомов и связку перетянутых лентой карандашей.

– Я попросил Планиду подать нам сюда чай, – сообщил он. – От долгих споров и пыли в горле непременно пересохнет.

Анна Николаевна рассмеялась, как будто он сказал нечто забавное. Я услышал в этом смехе нотки истинной, дружеской интимности – не то, что в зазывных горловых смешках Софьи Думенской.

Она уселась по-турецки прямо на полу и сняла с ящиков крышки. Витольд тем временем разложил альбомы. Один, с чистыми листами, протянул ей. Анна Николаевна забрала также карандаши и, щуря левый глаз, быстро набросала изображение какой-то окаменевшей гадины с завитками в области хвоста.

Витольд раскрыл несколько уже изрисованных альбомов, потом вынул из ящиков образцы и разложил их рядом с рисунками. Анна Николаевна передвинулась немного, чтобы иметь возможность лучшего обзора. Она моргнула, потерла лицо, оставив на щеке ярко-зеленую полоску от раскрошившегося карандаша.

– Сколько же неприятностей мне наделал Кузьма Кузьмич! – проговорила Анна Николаевна. – Три года я обходилась без его коллекций, поскольку к коллекциям прилагался отвергнутый жених…

– Это новые образцы – другие, – перебил Витольд. – Вы о них даже не слыхали.

– Другие? – Анна Николаевна удивленно подняла на него глаза. – Что вы имеете в виду?

– Знаете, Анна Николаевна, – признался Витольд, – я уж сам собирался к вам идти с этой штукой, да все времени не выдавалось. Постоянно был занят…

Тут оба они машинально посмотрели в мою сторону, и я понял, что представлял основную помеху на пути их палеонтологического счастья.

Анна Николаевна первая явила милосердие и отвернулась от меня.

– Что за штука? – мягко спросила она Витольда.

– Да вот эта самая штука, – сказал Витольд. – Та, что в ящике. Видите ли, Анна Николаевна… Вы считаете, очевидно, что я располагаю какими-то новыми местными образцами?

– Ну, не томите, Безценный! – воскликнула Анна Николаевна. – Вы же знаете, голубчик, как я люблю и уважаю вас, – прибавила она умильным голосом и мгновение спустя расхохоталась.

– Это с Фольды, – сказал Витольд.

Сделалось тихо. Я вдруг услышал, как в соседней комнате стучат часы.

– Что? – шепнула Анна Николаевна. Она была теперь почему-то ужасно бледна.

– С Фольды, – кивнул Витольд. – Эта штука неземного происхождения.

– С Фольды!.. – повторила Анна Николаевна. – Да вы меня просто убили!

Он ухмыльнулся:

– Рад, сердечно рад.

Я пошевелился и подал голос:

– Вы не могли бы объяснить мне, почему камни из дядиного ящика вызвали у вас столь сильные чувства? Я ведь вижу, что оба вы на грани обморока!

Они оба повернулись ко мне с легкой досадой, которая, впрочем, быстро сменилась: у Анны Николаевны – добротой к «милому мальчику», у Витольда – педагогической снисходительностью к профану.

– Несколько лет назад, – заговорил Витольд, – когда мы с Анной Николаевной еще имели возможность регулярных встреч и, соответственно, регулярных бесед, в одном из наших споров возник ксенопалеонтологический вопрос. До какой степени ископаемые образцы с других планет могут или не могут совпадать с земными при условии, что развившаяся на этих планетах гуманоидная жизнь обладает сходством или несходством с земной? Как ни странно, научные труды об этом немногочисленны. Считается, в общем, что подобное сходство не обязательно, хотя обыкновенно оно наблюдается в большинстве миров.

– А разве на изведанных планетах не собраны ископаемые образцы для изучения? – спросил я. – Я полагал, в этой сфере все уже исхожено вдоль и поперек и новым ученым там попросту нечего делать.

Они дружно рассмеялись.

– Это и так, и не так, – ответила Анна Николаевна. – Образцы собраны, но не в полной мере. Чем более планета подходит для колонизации, тем меньше академических изысканий на ней проводится. Все финансовые отчисления мгновенно перебрасываются в практические отделы: современная флора и фауна, минералогия, возможное их полезное применение – и так далее. Те немногочисленные исследования в области ксенопалеонтологии, которые проводились…

– Если вообще проводились, – заметил в скобках Витольд.

– …не дают нам никакого материала для самостоятельного изучения, – завершила Анна Николаевна. – Как правило, они представлены несколькими статьями в журналах, обыкновенно – с уже готовыми выводами.

– Еще чаще это просто описания, – прибавил Витольд. – Без иллюстраций.

– Вот почему наличие у нас инопланетных образцов еще никем не исследованных и не описанных, – заговорила Анна Николаевна прерывистым голосом, бросая алчные взгляды в сторону ящиков, – так волнительно и…

– Я понял, – сказал я. – Правда.

– Мы ведь располагаем как современными образцами с Фольды, так и доисторическими, – продолжал Витольд. – И можем создавать собственные теории.

Я похолодел. Насчет «современных образцов» Витольд напрасно высказался при Анне Николаевне. Наш собственный «современный образец» оправился от своей болезни и теперь окончательно переселился на кухню, под надзор достойной Платониды Андреевны. Я не был уверен насчет того, что Анне Николаевне можно доверять в этом вопросе. Палеонтология – это хорошо и благородно, но укрывательство бандитов с большой дороги – другое дело. Здесь я бы и родному брату не вполне доверился, будь у меня, конечно, родной брат.

Однако я напрасно всполошился. Сейчас все внимание Анны Николаевны было приковано к пыльным ящикам.

Некоторое время Витольд и Анна Николаевна увлеченно сопоставляли какие-то усики, чешуйки и хвостики у земных образцов и образцов с Фольды. Анна Николаевна беспрестанно делала зарисовки. Порой они извлекали из ящика какое-нибудь странное окаменелое создание и одновременно улыбались общему воспоминанию.

– Мы с вами, помните, долго спорили насчет вот этого отростка, – Анна Николаевна склонилась над каким-то из камней.

Витольд кивнул:

– Все-таки я пришел к мнению, что вы тогда были правы, Анна Николаевна.

– Я всегда права, – объявила она. – Слушайте, а откуда у вас вообще взялись образцы с Фольды? Неужели Беляков все-таки прислал?

– Прислал, – кивнул Витольд.

– И вы молчали? – упрекнула она.

– Анна Николаевна, мне разве следует напомнить вам обо всем, что произошло в последнее время? – вопросил Витольд. – Беляковский груз прибыл за несколько дней до кончины Кузьмы Кузьмича. В доме как раз творилась вся эта свистопляска с докторами и нотариусами. Вы и представить себе не можете, что здесь происходило. Кузьма Кузьмич переписывал завещание шесть раз. Докторов он призвал к себе сразу троих, причем каждый являлся признанным светилом в своей области. Один рекомендовал только химические препараты, и при том в больших дозах, другой настаивал на гомеопатии в дозах микроскопических, третий предлагал альтернативную терапию, вроде облучения кварцевой лампой. Хозяин мой применял попеременно все три вида рекомендаций. В мои обязанности входило надзирать за медсестрами, которых Кузьма Кузьмич страшно бранил. Одну даже поколотил кварцевой лампой. Я заплатил бедняжке из собственных сбережений, чтобы она никому не объясняла, откуда на ее хорошеньком личике взялись синяки. Синяки через неделю сошли, но деньги мои пропали, а с ними и полкило нервов… Наконец дорогой покойник отошел. Я заказал панихиду, сорокоуст и взял отпуск на два дня, чтобы выспаться. Кое-как привел дом в порядок. А после этого сразу же приехал наследник.

Я сделал приветственный жест рукой. Анна Николаевна улыбнулась мне мимолетно.

– Все это время ящики с Фольды, неразобранные, находились у нас в кладовке, – продолжал Витольд. – И у меня не было возможности даже просто снять крышку и посмотреть, что там. Только сейчас вот и нашлась минутка для разбора коллекции… Так что не упрекайте меня, драгоценная Анна Николаевна. Вы можете не сомневаться в моих соображениях касательно вас.

– Вот как? – протянула она. – У вас на мой счет имеются какие-то соображения? Берегитесь, дерзкий.

– Я считаю вас наилучшим собеседником по данной теме, – ответил Витольд.

– Что ж, это комплимент, – решила Анна Николаевна.

– А я как раз читал письма некоего Захарии Белякова, – опять вмешался я. – И, кажется, они как раз про эту самую экспедицию.

Впервые за последние полчаса они посмотрели на меня с настоящим интересом. Я воспрял духом и прибавил:

– Вы ведь про того Белякова говорите, который находился на чужой планете в экспедиции и корреспондировал дяде?

– Да, – проговорил Витольд. – Захария Беляков, член экспедиционного корпуса Академии Наук. Он прислал Кузьме Кузьмичу образцы и… Сохранилась переписка? – Витольд даже как будто разволновался, хотя я не понимал, почему. – И вы ее читаете?

– Почему вас это так удивляет, Безценный? – осведомился я. – Вы, кажется, знали, что в университете меня хорошо обучили азбуке. Я даже могу освоить довольно длинный связный текст, если он не слишком труден.

Увы, моя блистательная ирония пропала втуне – Витольд просто не обратил на нее внимания.

Тут вошла Планида с подносом и внесла чашки, которые ловко расставила на столе. Затем она вышла и скоро возвратилась с самоваром. Наконец настал черед колотого сахара в хрустальной сахарнице, посылавшей во все стороны крохотные радуги, и корзинки с печеньем.

– Спасибо, Платонида Андреевна, – проговорила Анна Николаевна, поднимаясь с пола. – Ступайте теперь. Я возьму на себя роль хозяйки и сама разолью чай. Если господа не возражают.

Я сказал, что не возражаю, и Планида удалилась, на ходу вытирая лицо фартуком.

Мы переместились за стол и продолжили нашу беседу за чаем.

– И правда, в горле пересохло! – засмеялась Анна Николаевна. – И от пыли, и от всех этих неожиданных новостей.

Она протянула мне налитую чашку.

Я вдруг понял, что едва ли не впервые в жизни пью чай с людьми, которых, наверное, мог бы назвать моими друзьями. В университете это все было не то – там и чай был плохой, и пили мы его не столько разговаривая друг с другом, сколько давясь и торопясь. Кто не успевал, тому не доставалось печенья или бутербродов, и мы вечно спорили из-за сахара, так что на беседы времени, в общем, не оставалось.

Витольд взял вторую чашку, я слышал, как он тихо проговорил «спасибо», а потом Анна Николаевна налила и себе. И снова тикали часы в соседней комнате.

– Расскажите про эту переписку, Трофим Васильевич, – попросил Витольд.

Я открыл глаза, вздохнул, слабо улыбнулся.

– Ну что вы впились в него клещами, Витольд! – упрекнула Анна Николаевна. – Дайте Трофиму Васильевичу дух перевести.

– Я уже перевел, спасибо, – сказал я. – А что переписка? Собственно, там нет никакой тайны или научного открытия. Я ведь читаю все подряд, как роман. Точнее… – Я замолчал, подбирая слова. Мне хотелось объяснить причины, по которым я обратился к дядиным тетрадям. – Видите ли, Кузьма Кузьмич предстает в разговорах здешних обитателей образцом совершенства. А я – недостойный его наследник и вообще – «попович».

Тут Витольд слегка смутился. Если бы я не знал Витольда уже порядочно времени, то и не заметил бы этого, а так я пережил мгновение острого торжества.

– Следовательно, – продолжал я, – первейшим моим долгом было знакомство с дядиным духовным наследием. Я брал наиболее растрепанные книги из библиотеки. Изучал периодические журналы, которые выписывал дядя. И, наконец, счел необходимым ознакомиться с дядиной перепиской. Вы скажете, что чтение чужих писем не согласуется с понятием о морали? – с жаром продолжал я, хотя оба моих собеседника молча поглощали чай и ничего подобного не говорили. – Что ж! Если бы я обнаружил письма какой-нибудь влюбленной в дядю женщины… или даже женщины, которая была им соблазнена… то мгновенно предал бы письма огню.

– Так о чем повествует господин Беляков? – напомнил Витольд. Нравственная сторона вопроса оставила моего управляющего совершенно равнодушным.

Я выпил половину чашки, прежде чем ответить:

– Господин Беляков описывает свои приключения на чужой планете. Я даже не понял сперва, что речь идет о Фольде, поскольку он называл место экспедиции попросту «Дырой». Только теперь, когда вы сказали, что образцы с Фольды прислал Захария Беляков, я сложил два и два…

– Что он пишет о Фольде? – вцепился Витольд.

– Да сами прочитайте, – сказал я. – Зачем я буду вам пересказывать? Тетради с перепиской у меня в спальне. Я их вам охотно вручу, а то, гляжу, у вас от волнения даже очки запотели.

– Это от чая, – сказал Витольд и снял очки.

Анна Николаевна заявила:

– Я тоже претендую. Может быть, прочтем вслух?

– Прекрасная мысль! – воскликнул Витольд. – Только кто будет все это декламировать?

– Если угодно, я начну, – предложила Анна Николаевна. – Отец обучал меня дикции, когда думал, что из меня выйдет актриса. – Она засмеялась. – Я даже брала уроки актерского мастерства у Лисистратова.

– Не может быть! – ахнул я.

Она посмотрела на меня лукаво.

– Да почему же не может? Он, когда трезвый, довольно толковый педагог. И играет на сцене совсем недурно. Не знали? Только с годами он все реже бывает трезвым… Ему бы лечиться. Впрочем, нет. Беру свои слова обратно. Таким, как Лисистратов, лечиться не нужно. Если он останется наедине со своей реальностью, то, пожалуй, лишится рассудка. Лучше уж плавать в море винных грез… Папа в те годы еще не терял надежд касательно Лисистратова и призвал его для моего обучения. Первые десять уроков прошли весьма плодотворно, а затем бедный Лисистратов вообразил себя Абеляром, а меня – Элоизою, и немедленно приступил к воплощению сюжета. Забыл, однако, что роман сей носит наименование «История моих бедствий».

– Неужто?.. – проговорил Витольд вполголоса, с явным намеком на «бедствие», которое – неужто? – постигло беднягу Лисистратова.

– О нет, до такого не дошло… – со смешком отозвалась Анна Николаевна. – То есть, Лисистратов не был «обабелярен», как выразился папа, хотя угрозы подобного толка высказывались… Но вышвырнут был с позором и больше «никогда-никогда, ни ногой на порог» – и так далее… Впрочем, впоследствии вполне ступал ногой на наш порог, однако держался очень смирно.

Я встал.

– Сейчас принесу тетрадь.

– Я волнуюсь, – призналась Анна Николаевна и поглядела на меня снизу вверх.

– Вы прекрасно справитесь, – заверил ее я и поскорее исполнил свое обещание: мне и самому не терпелось послушать ее чтение.

– …Кстати, – говорил Витольд, когда я с письмами входил в комнату, – хорошо бы установить, где сейчас находится Захария Беляков.

– Вероятно, он в Петербурге, – предположил я, кладя тетрадь на стол и усаживаясь на прежнее свое место.

– В таком случае, весьма странно, что его не было на похоронах Кузьмы Кузьмича, – указал Витольд. – Если учесть их дружеские отношения, переписку, присылание посылок… И впоследствии, уже после похорон, он также не давал о себе знать. Вы не находите данное обстоятельство удивительным, Трофим Васильевич?

Мне это, признаться, раньше в голову не приходило. Покойный дядя, его исполненная достоинств жизнь, его вещи, мысли и страсти – все это представлялось мне достоянием каких-то давно ушедших веков. А между тем времени со дня смерти дяди прошло совсем немного… И в самом деле, отчего Захария Беляков не явился проводить в последний путь «друга домоседушку»?

– Умеете вы, Безценный, поставить в тупик, – сказал я.

Витольд пожал плечами.

– У меня и в мыслях ничего похожего не было. Вопрос продиктован обыкновенной логикой.

– В таком случае, к логике и обратимся! – заявила Анна Николаевна. – Если Беляков был дружен с покойным Кузьмой Кузьмичом и не пришел к нему на могилу, то это означает… Например, то, что Беляков попросту не смог.

– Не смог? – переспросил Витольд.

– Что же тут такого особенного? В жизни всякое случается. Да хоть сломал себе ногу! – сказала Анна Николаевна.

– Или не захотел, – пробормотал Витольд. – Потому что опасался.

– Опасался? – удивилась Анна Николаевна. – Но чего он мог опасаться в Лембасово?

Витольд махнул рукой:

– Не слушайте, у меня бред…

– Ну, коли бред, так займемся лучше чтением…

Анна Николаевна взяла тетрадь, провела пальцами по обложке и спросила:

– С самого начала?

– Конечно, – сказал я.

– Я потому спрашиваю, что вы ведь, Трофим Васильевич, уже читали, так вам, быть может, неинтересно с начала, – пояснила она.

– Я с наслаждением послушаю ваше чтение, – заверил я.

– Хорошо же! – провозгласила Анна Николаевна. – Слушайте!

И начала, не сбиваясь и не запинаясь, хотя почерк у Белякова был довольно неразборчив местами – «точно мухи бредут», как выражался наш гимназический учитель чистописания. Декламировала она выразительно, в лицах, и временами делала ужасно драматические паузы.

Порой она останавливалась, чтобы выпить чаю. Витольд подливал ей горячего, за что она благодарила его быстрым пожатием руки.

Я слушал, полузакрыв глаза, и перед моим взором вставали картины экспедиционного лагеря: полосатые холщовые палатки, как у бедуинов, штабели ящиков, пахнущие казенным ситцем связки мешочков для отбирания проб; я воочию видел красноватые пустынные пески и низкое фиолетовое небо, в котором плясало раскаленное солнце, зрительно меньше земного.

Теперь, когда я знал, что планета, на которой находилась экспедиция Белякова, и есть та самая Фольда, мне гораздо лучше представлялись аборигены. При первом ознакомлении с письмами я рисовал себе нечто вроде пигмеев, низкорослых и чернокожих, с татуировкой на выпяченных животах. Ныне же местные обитатели являлись моему воображению в истинном своем облике: с тонкими и длинными конечностями, с багровой кожей, темно-синими раскосыми глазами в припухлостях век, с гладкими черными волосами. Я хорошо слышал и звучанье их языка со всем этим цвирканьем, глухим клокотаньем и протяжными тонкими звуками.

Дойдя до описания проступка «Яши», которого приговорили к смерти через прорастание шипов сквозь тело, Анна Николаевна отложила тетрадь. Витольд тотчас же опять налил ей горячего чаю и придвинул чашку.

– Это Бог знает что такое! – воскликнула Анна Николаевна. – Какая варварская жестокость!

– У всякого народа свои обычаи, – сказал Витольд. – С точки зрения этнографической, ничего варварского или дикарского в этом нет. Не более, чем в смертной казни через расстрел или повешение.

– Можно подумать, что расстрел или повешение – не дикость, – возразила Анна Николаевна. – Еще прибавьте, что одобряете гарроту, или гильотину, или эту там… не знаю… сажание на кол! – выпалила она гневно, как будто Витольд лично нес ответственность за все смертные казни мира.

– Я мог бы назвать еще некоторые виды, – сказал Витольд, отлично видя, что сердит и огорчает Анну Николаевну.

– Хватит, Безценный, – вмешался я.

– Хватит так хватит, – он покладисто замолчал.

– И знаете, что возмущает меня больше всего? – заговорила опять Анна Николаевна. – Позиция этого господина Белякова. Я предполагала, что долг всякого цивилизованного… да не обязательно цивилизованного… просто – порядочного человека – вмешаться, остановить жестокую расправу. Но нет, ему было интересно наблюдать. В этом отношении мужик Сократыч выглядит гораздо симпатичнее, хоть г-н Беляков и пытается изобразить его ограниченным и невежественным.

– «Яша» спасется, – сказал я. Мне невыносимо было видеть, как мучается Анна Николаевна, как переживает она за неведомого инопланетянина.

Я был вознагражден за свою несдержанность – ее глаза засияли.

– Правда? – воскликнула она. – Хорошо, что вы мне это сказали заранее, голубчик Трофим Васильевич, не то я не смогла бы дальше читать… – Она перевела дыхание и засмеялась. – Странно, однако, что я так волнуюсь.

– Ничего странного, – подал голос Витольд. – Вы добры и за всех переживаете, даже за книжных героев. Здесь же перед вами не вымышленные персонажи из книги, а действительно жившие (и, быть может, до сих пор живущие) люди.

Анна Николаевна снова принялась читать:

– «„Яша“ лежал под солнцем в ожидании, пока прикатится колючий шар и довершит казнь. Но колючки, как нарочно, избегали этого места. Наконец, когда солнце зашло, аборигены поднялись, приблизились к „Яше“, отвязали его и что-то выкрикнули громкими голосами, хлопая его при том по ушам ладонями. Я повернулся к Сократычу за разъяснениями…» Вы правы, Трофим Васильевич, он спасся, и я также была права – Сократыч в нравственном отношении куда выше, нежели профессор Беляков…

Она возобновила чтение.

* * *

«…Мой помощник, старший лаборант Хмырин, существо весьма желчное и обиженное жизнью. Он пишет уже вторую диссертацию. Первая была отвергнута ученым советом за полной научной несостоятельностью. Внятное изложение мыслей – не сильная сторона Хмырина. После изгнания из научного сообщества Хмырин не захотел далеко удаляться от Академии Наук – источника всех жизненных благ, – и потому устроился там на работу дворником. Позднее он сделался младшим, а затем и старшим лаборантом и снова взялся за диссертацию.