Текст книги "Падение Софии (русский роман)"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Глава девятнадцатая

Я уговорился с Порскиным о встрече, сказав, что у меня появились новые улики. Порскин никак не выразил своего отношения к тому, что я вроде как ввязался не в свое дело и даже занимаюсь чем-то вроде частного расследования. Он просто сказал мне, чтобы я приезжал к пяти часам вечера, если успею добраться, а если не успею – то к шести, к семи или вообще когда мне угодно, хоть в полночь.

Так я и поступил, то есть выехал немедленно.

Петербург был погружен в деятельную, кипучую ночь, когда я очутился на его улицах. Горели фонари, витрины, вывески. Электромобили, проезжая, переливались всеми цветами, по их лакированным поверхностям скользили искаженные буквы пылающих вывесок и гротескные изображения цветов, расчесок, тарелок.

Я прибыл в управление около семи часов вечера и сразу же спросил Порскина. На меня посмотрели осуждающе.

– Это вы – свидетель из Лембасово?

– Да, я.

– Долго же ехали. Конон Кононович из-за вас вон как задержался.

– Быстрее не получилось. Я и так уехал прямо с поминок, – зачем-то начал оправдываться я.

Дежурный не сказал мне больше ни слова. Он надавил на кнопку, вызвал сержанта, а сержант проводил меня к кабинету на четвертом этаже.

Там было серо и скучно, почти как в комнате Витольда. Порскин сидел за столом, разложив вокруг себя бумаги. При виде меня он сгреб их в кучу и смахнул в ящик стола.

– Припозднились, Трофим Васильевич, – сказал он, совсем как дежурный внизу. – Показывайте, что у вас. Простите, я без формальностей. Устал сегодня.

Я подал ему веер.

Порскин раскрыл, закрыл веер, постучал им по краю стола, слушая, как потрескивают костяшки.

– Присовокупляйте, – сказал он наконец.

Я «присовокупил»:

– Эта вещь была у госпожи Скарятиной в ложе, когда ее убили. Я сегодня стащил, во время поминок. Там устроили что-то вроде мексиканского «дня мертвых», только черепа не хватало… И веер положили. А на нем – пятнышко крови.

– Пятнышко? – переспросил Порскин. – Крови?

– Ну да, – повторил я, медленно отступая к двери.

Порскин встал и пошел прямо на меня, похлопывая веером себя по ладони. Мне показалось, что сейчас он меня пристрелит.

– Вы привезли мне вещь убитой женщины с пятнышком крови? – медленно проговорил Порскин. – Да? Так?

Я молчал.

– Ради этого я сидел на службе и ждал?

– Да, – сказал я. – Ради этого. Потому что есть шанс.

– Шанс чего? – осведомился Порскин. – Вы в своем уме, Городинцев?

Отступать мне было некуда. Я сказал:

– А что вам стоит проверить эту кровь? Лаборатория ведь работает.

– До восьми, – ответил Порскин. – Но они не…

– Если вы им прикажете, они проверят, – сказал я.

После паузы Порскин опять уселся на стул и спросил меня:

– Как вы, собственно, воображаете наши взаимодействия с лабораторией, господин Городинцев?

– Не знаю, – признался я. – Никогда об этом не думал. Мне всегда представлялось так, что вам в ходе расследования бывает нужно проверить: кому принадлежат кровь или волосы. Вы относите образцы в лабораторию, а там делают всякие исследования и выдают заключение.

– Это в идеале, – сказал Порскин. – А мы имеем дело с реальностью. В реальности же лаборатория обслуживает десятки преступлений. Они не могут все бросить и заняться исключительно моим делом. Тем более что ваша, извините, улика ничего не стоит.

– Но ведь среди сотрудников лаборатории у вас наверняка есть какой-нибудь знакомый, – настаивал я. – Кто-то, кто согласится сделать работу прямо сейчас. Я ему денег заплачу, – прибавил я неожиданно даже для самого себя. – Сорок рублей дам.

Порскин сказал:

– Сорок рублей? Хорошо. У вас деньги при себе?

Я сунул руку в карман.

– Тут есть поблизости банк-автомат?

– Прямо в здании управления, – сказал Порскин. – Я провожу.

По дороге, пока мы переходили из одного коридора в другой по сложным переходам, Порскин связался с кем-то по передатчику. На ходу он говорил:

– Приезжай в управление. Ну да, сейчас… Один анализ крови. Один. Клянусь. По буквам: о-д-и-н. Тебе сорок рублей не нужны? Нет, он со мной. Уже снимает деньги в автомате. Не то чтобы совсем частное дело, а, скажем так, дурь нашла. Потребовалась срочная генетическая экспертиза. Установить, кому принадлежит кровь… – Он помолчал некоторое время, видимо, выслушивая собеседника, а потом взревел: – При чем тут незаконнорожденные дети!

И отключил переговорное устройство.

– Он едет? – спросил я.

– Да, – ответил Порскин, абсолютно хладнокровный. – Сделает вашему вееру анализ крови. И при необходимости произведет генетическую экспертизу. Это несложная работа. На самом деле она не стоит сорока рублей. Но учтите, что я вам этого не говорил.

* * *

Обоих нас, и Порскина, и меня, клонило в сон. Мне было лучше, потому что я устроился на диване в кабинете Порскина, а сам он кемарил прямо на стуле. Потом раздался звонок из лаборатории. Было уже девять часов вечера. Нас просили немедленно зайти.

Лаборатория мертво пылала огнями. Там было как в ресторане: стекла, лампы, столы, диковинное содержимое в посуде. Народу только не было. Знакомый Порскина – небольшого роста, с бритой и царапанной лысиной – терялся в большом помещении.

– Сюда! – услышали мы его голос.

Он сидел за столом, отодвинув в сторону микроскоп, и что-то вписывал в клеточки большого, расчерченного на белые и желтые квадраты листа. Веер Анны Николаевны лежал на краю стола. Он единственный казался здесь живым, хоть и был сделан из перьев мертвой птицы.

– Что нашли? – спросил Порскин, быстро подходя к сотруднику. – Это Анны Николаевны, конечно, кровь?

– Нет, – ответил он. – Ваш осведомитель, Конон Кононович, был прав, когда обратил ваше внимание на эту улику. Поздравляю! – Тут он мельком взглянул на меня, не вполне уверенный в том, что я и являюсь тем самым «осведомителем», и кивнул мне. – Возможно, она повернет ход дела совершенно в другую сторону.

– Чья же это кровь? – спросил Порскин. – Безценного?..

– Опять ошибаетесь, – был ответ. – Она вообще не человеческая. Не кошачья, не собачья, не крысиная. У меня в принципе еще не было подобных образцов… Ваши соображения, господа?

Порскин засунул руки в карманы и прошелся по лаборатории. Здесь, на своей территории, он был совсем не таким, как у меня в «Осинках». Более развязным, более спокойным… и более опасным.

– Есть одно соображение, – проговорил наконец Порскин (у меня ровным счетом никаких не возникло). – Причем если оно подтвердится, то история сделается еще более запутанной. С другой стороны, у каждой, самой запутанной истории, есть простое разрешение.

– Вступление хорошее, – одобрил знакомец Порскина. – Жду основной части.

– Придется съездить в нашу ведомственную гостиницу, – сказал Порскин. – Взять там образец для сравнения. Нужен, уж прости, второй анализ. Подождешь нас здесь или прокатишься?

– Подожду, – решил сотрудник. – Заодно посмотрю стереовизор. На вахте хорошо ловит? Сегодня футбол.

– На вахте… не знаю. Вроде бы, футбол ловит, – сказал Порскин. – Мы вернемся через час… Трофим Васильевич, идемте.

Мы сошли вниз. Порскин предупредил охрану, что еще вернется, потому что «открылись важные обстоятельства дела». Я безмолвствовал. На меня вообще не обращали внимания, как будто я превратился в тень Порскина и перестал существовать как отдельная личность. Неожиданно я вспомнил рассуждения Матвея Свинчаткина о том, что имеется своя прелесть в подчиненном положении. Ни за что не отвечаешь – и так далее.

Я даже вздрогнул, когда Порскин назвал имя Свинчаткина. На миг мне показалось, что он читает мои мысли.

– …чудовищный тип, – продолжал Порскин. – Я приказал запереть его в одиночной камере. Позволил ему связаться с университетом и выписать к себе десяток журналов по ксеноэтнографии. Даже не стал проверять, не передали ли ему вместе с журналами инструменты, чтобы он мог перепилить решетки и выбраться на свободу. Словом, я исполнил все возможные в его положении прихоти. Однако он продолжает произносить монологи. Вчера я чуть не убил его. Простите, что все это вам рассказываю. Я больше никому не могу объяснить мои чувства по отношению к этому человеку. Товарищи мои по работе предполагают, что чувства эти вызваны личной антипатией, которую я-де испытываю к преступнику. Один прямо высказался: «Ты, – говорит, – Конон, его ненавидишь потому, что поймать не мог. А теперь он сам сдался – ну и глумится над тобой. Ты и сам бы так поступил». Да никогда в жизни я бы так не поступил! – прибавил Порскин. – И в голову бы не пришло… Если бы занялся преступным промыслом, то с дороги бы не сошел. А господин Свинчаткин, благородный разбойник и борец за свободу, глядите-ка, раскаялся в своих злодеяниях и теперь нас, простых граждан, просто поедом ест.

– Он профессор, – проговорил я, – привык, наверное.

– Профессор! – воскликнул Конон. – У него совести нет, вот и весь вам профессор. Вчера пришлось брать его с собой и ехать в лес. Для фольдов наконец-то приготовили место в городе. В нашей ведомственной гостинице. Освободили целый зал, чтобы они могли там разместиться всем улусом, или как у них это называется… Нужно было, чтобы Матвей вывел их из леса, объяснил, что происходит, успокоил и уговорил ехать с нами. Я вам руку на сердце положа скажу, Трофим Васильевич, что с этими ксенами куда проще найти общий язык, чем со Свинчаткиным. Он выводил их из леса, как Моисей евреев из Египта, разве что псалмы не распевал. «Отпусти народ мой…» А?.. А ксены, кстати, очень милые оказались. Если мимику их понимать, так с ними довольно легко объясняться.

– Мы куда сейчас едем? – спросил я. – К фольдам?

– Да, – подтвердил Порскин. – Я же вам только что рассказывал…

– Вы рассказывали о том, как замучил вас Матвей, – напомнил я.

– Значит, мне показалось, что я вам рассказывал про фольдов, – не стал возражать Порскин. – Словом, отчаявшись утихомирить Матвея, я при нем позвонил в зоосад и попросил прислать ветеринара с ружьем, которое стреляет успокоительным. Матвей сперва всполошился. Стал кричать на меня, что фольды, во-первых, не животные, а совершенно разумные существа со своей оригинальной цивилизацией, и вызывать к ним ветеринара противоречит международным правилам, потому что оскорбительно. Во-вторых, надрывался он, они, кажется, показали себя смирными и покладистыми, и незачем применять к ним подобные суровые меры. В-третьих, совершенно неизвестно, как подействует на них инъекция нашего земного успокоительного, и если они начнут умирать, то он, Матвей, меня попросту задушит… Я подождал, пока иссякнет колодезь праведного гнева, и сообщил, что ветеринар, ружье и слоновая доза снотворного предназначены для него лично, для Матвея Сократовича Свинчаткина, профессора, бунтовщика, варнака и как там еще ему угодно себя называть. И что я выполню свою угрозу, если он не замолчит.

– И что же? – заинтересовался я. – Замолчал он?

– Да, – сказал Порскин. – Посмеялся, но замолчал.

– А вы действительно поступили бы так, как грозились?

– Конечно, – ответил Порскин. – Потому что в качестве альтернативы был только лучевик. Я боялся, что в какой-то момент сорвусь и застрелю его. А он мне нужен как свидетель в деле Белякова. И потом, я думаю, что он получит очень небольшой, либо условный срок и в конце концов вернется к своей работе. Несправедливо лишать его будущего только потому, что он – крикливая скотина и абсолютно невозможен в общении.

* * *

Я возвратился домой глубокой ночью и сразу же лег спать. Весь мой приятный, размеренный дневной распорядок был теперь скомкан. Я только мог мечтать о том, чтобы возвратились прежние спокойные дни. Но, может быть, не все еще потеряно, и скоро все неприятности останутся позади. Может быть.

С Витольдом я увиделся на следующий день только после обеда. Все это время я читал произведение классической прозы древнего Китая в классическом русском переводе с французского. То есть, сначала какой-то француз перевел это с китайского, а потом какой-то наш ученый перевел с французского. В результате получился роман, очень динамичный и увлекательный, где все герои действовали, руководствуясь какими-то абсолютно несообразными мотивами.

Например, царевна, услышав признание в любви от военачальника, которого она и сама тайно любила, наутро покончила с собой при свете умирающей луны. Я совершенно не понял, для чего она это сделала. Или молодой принц, услыхав от своего отца решение передать ему корону, пронзил мечом грудь одного из царедворцев. Объяснения вроде: «Я избавил его от печали, которая туманила ему глаза» меня почему-то не устраивали. Я представил себе, как нечто подобное выслушивает Порскин, и у меня начинало чесаться за ушами при одной только мысли об этом.

Витольд вошел в мой кабинет с блокнотом в руке. Это зрелище было привычным и успокаивало нервы.

– Мурин дома, – доложил Витольд. – Никуда не сбежал и ведет себя очень спокойно. Заканчивает вычищать каретный сарай. Меняет там доски на полу.

– А, – выговорил я.

– Я думал, вам интересно будет узнать.

– Конечно, – сказал я. – Спасибо, что сообщили.

На самом деле я напрочь забыл о Мурине и о том, что все эти волнения могли вызвать у него очередной приступ. Витольд, конечно, догадывался, но предпочитал не обсуждать мою забывчивость (которую, вероятно, можно счесть бессердечной).

– Какие распоряжения на сегодня? – спросил Витольд, невозмутимо листая блокнот.

– «Сегодня», если вы заметили, Безценный, уже почти закончилось, – сказал я. – На дворе темнеет.

– Правда? – Витольд обернулся и посмотрел в окно. Там разливалась серая мгла. – В это время года очень рано темнеет, Трофим Васильевич, так что ничего удивительного.

– Вы не хотите узнать, чью кровь мы обнаружили на веере?

– Хочу, – сказал Витольд.

– Могли бы и поинтересоваться, – заметил я.

– Не мог, – сказал Витольд.

– Ну и черт с вами, я и так скажу… Это кровь фольда.

– Невозможно.

– Экспертиза не лжет.

– Но это ведь невозможно! – повторил Витольд. – Откуда в театре взяться фольду? В театре не было никаких фольдов.

– Не было. Но экспертиза не лжет.

– А Порскин что говорит?

– Порскин в полном недоумении.

– А Матвей? – настаивал Витольд. – Матвея спрашивали?

– Не знаю… При мне с ним не говорили. Да и что может Матвей? Он знает не больше нашего. Пятно крови на веере бесповоротно означает, что некий фольд – уж не знаю, как он загримировался, – пробрался в театр, проник в ложу Анны Николаевны и там зачем-то убил ее, причем во время убийства сам был ранен. Да, и еще он имитировал те убийства, которые совершал здесь лет десять кряду местный маниак. Может быть, и маниак этот – фольд?

– Нет, – сказал Витольд. – Фольдов до сих пор на Земле не было. Дружинники Матвея – первые.

– В общем, итог закономерный: мы запутались еще больше. Как и предвидел премудрый Порскин. – Я покачал головой. – Удивительный он человек! Сидит в тупике и свято верит, что мы все-таки основательно продвинулись вперед.

– Ну да, – протянул Витольд. У него вдруг опасно заблестели глаза. – Возможно, так оно и есть. Как вы считаете, Трофим Васильевич, если сейчас попросить Порскина провести еще одну экспертизу, – он сразу откроет стрельбу или опять сдержит себя и согласится?

– Вы о чем? – насторожился я. – Еще что-то нашли?

– Собственно, я о вчерашнем браслете, – объяснил Витольд.

– Интересно… – протянул я.

– Мне тоже, – быстро сказал Витольд.

– А что, собственно, в нем интересного, в этом браслете? – спросил я вдруг. – Мне кажется, дело очень простое и не имеет никакого отношения к нашему.

– Рассказывайте вашу гипотезу, – предложил Витольд, – а я потом скажу мою.

– Я думаю, Серега Мурин несколько лет назад украл браслет в доме Мышецких. Приходил туда с каким-нибудь поручением, соблазнился блестящим предметом и стянул. Хранил у себя. А тут начали происходить всякие события, убийство, приезды следователя… Кто знает, какими путями бродят мысли в голове у Мурина! Может, он вообразил, что следователь как раз и подбирается к той давней краже, и решил избавиться от предмета, который тяготил его совесть.

– Очень убедительно, – кивнул Витольд. – Убедительно и логично. Было бы, – прибавил он, тут же уничтожая свою положительную оценку моей догадливости, – если бы речь не шла о Сереге Мурине. Мурин никогда не лжет и никогда – уж поверьте мне – никогда в жизни не взял бы чужого. Но в другом вы правы, Трофим Васильевич: эта вещь тяготила Мурина и именно приезды следователя побудили его расстаться с ней. Только сдается мне, страдала не совесть Мурина, а что-то другое… Думаю, он боялся.

– Чего?

– Попробуем выяснить у него самого… Я с ним утром уже переговорил, и он, в общем, согласен… Я позову его?

– Зовите, – сказал я. – Все равно ничем другим больше заниматься невозможно. Все мысли только о случившемся.

– У меня тоже, – тихо сказал Витольд.

Он возвратился вместе с Муриным. Тот был немного испуган, но держался стойко. Витольд поправил камеру слежения так, чтобы она «видела» все, что происходит за столом, потом сходил в свою комнату и включил запись.

– Серега, ты готов? – спросил Витольд.

Мурин – теперь уже с нескрываемым страхом – смотрел на таблетку, которую Витольд держал в руке.

– Просто доверься мне, хорошо? – сказал Витольд. – Проглоти эту штуку. Помнишь, старичок следователь тебе такие давал?

– Ла-ладно, – сипло выдохнул Мурин. Он взял таблетку и быстро ее разжевал. – Т-так ск-корее по-подействует.

Он закрыл глаза и стал ждать, пока успокоительное средство позволит ему говорить без заиканий и, главное, не впадать в панику при страшных воспоминаниях, которые придется воскресить.

Мы оба терпеливо ждали. Я успел справиться о здоровье Макрины. Витольд ответил, что не знает в точности, потому что доктора к ней не вызывали, но вообще она довольно бодра. Надела респиратор и разбирает бельевой шкаф.

Мурин вдруг ожил и произнес:

– Вроде, под-действовало.

– Погоди еще чуть-чуть, – сказал Витольд.

Мурин махнул рукой:

– Л-легкое заиканье останется… Что рассказывать?

– Про браслет, который ты мне вчера отдал.

Мурин омрачился.

– Я его б-больше видеть не мог. Спрятал, чтобы вовсе забыть, не вспоминать никогда. И забывал, а потом опять вспоминал. Особенно когда вдруг найду. Я перепрятывал, чтобы не находить, и опять находил… Н-ни одну вещь на самом деле навсегда спрятать в доме не удается. Как бумаги-то в коробке с кофием нашлись? Да? И в-вот ведь как совпало: захотелось вам кофе, а кофе-то и кончилось, до самого донышка, тут-то все и открылось!.. Т-так всегда.

Он помолчал, обдумывая дальнейшие свои слова.

Витольд напомнил:

– Где ты в первый раз нашел браслет? Не в доме же?

– Нет, – Серега покачал головой и сморщился. – Опять подкатывает, – сказал он, – Можно мне еще таблетку?

– Еще одна – и ты заснешь, а нам нужно, чтобы ты рассказывал, – возразил Витольд. – Я тебе потом дам, когда закончишь говорить. Спи себе на здоровье, можешь даже храпеть.

– А сарай кто б-будет чинить? – слабо уперся Серега.

Витольд был неумолим:

– Завтра проснешься и дочинишь. Давай, про браслет рассказывай.

– Вот Ольгу С-сергеевну убили… – начал Серега.

Я хотел было вмешаться: при чем здесь Ольга Сергеевна, когда мы разбираем убийство Анны Николаевны? Но Витольд быстро сделал мне знак молчать, и я прикусил язык.

– Убили Ольгу Сергеевну, – протяжно повторил Мурин, – а я ее п-прямо накануне с-смерти видел. Она мне рубль дала за то, что я ей сапожки починил. Я ей сапожки зашил незаметным швом, а она мне рубль дала. Я ей г-говорю: «Ольг-га Серг-геевна, я за бесплатно», а она ответила: «Я тебе не за с-сапожки рубль даю, а просто из симпатии». И ушла. А потом ее убили, почти сразу. Меня с-следователь все расспрашивал, о чем мы говорили с ней, почему она мне сапожки отдала, а не в мастерскую. С-сомневался! А мне-то почем знать, почему она мне с-сапожки отдала чинить! Может, ей хотелось мне рубль подарить, а она не знала, как? Вот и придумала способ. А они не верили и все спрашивали и спрашивали, совсем меня замучили. Я и убежал.

Мурин посмотрел на Витольда виновато.

– Я знаю, что убегать нельзя. Вам много хлопот меня потом выискивать. Но я не знаю, как это получается. Просто… иногда нужно спрятаться. Я вам знаете что скажу? – добавил он вдруг и заморгал очень быстро, как будто готовился заплакать. – Я этого никому не говорил. Там, внутри меня, есть злой. Он маленький совсем, но очень злой. Вот ему и надо в пещеру. Он там просыпается. А сам я сплю.

– Дальше, – сказал Витольд, никак не реагируя на признание Мурина.

– Я убежал, – послушно заговорил опять Мурин. – Я не сумасшедший, я знаю, что ушел глубоко в пещеру, а проснулся возле самого входа. Я все помню! Это вы меня вытащили. Я же помню, как вы меня ловили и вытаскивали. – Он покачал головой и усмехнулся, лукаво и совершенно незнакомо. – Ну и ненавижу я вас, Витольд Александрович, когда вы меня так хватаете и веревкой тащите! Просто убил бы, шею бы сломал… А когда просыпаюсь, то иначе все – я одно добро помню. Если тот, злой, заснет – мне одному из пещеры не выбраться. А злой нипочем из пещеры добровольно не уйдет. Так и сгнил бы я внутри земли…

Он вздохнул.

– Вернулся я домой из пещеры в тот раз, а браслет уже был у меня в кармане. Я его в пещере и нашел. По-подобрал зачем-то и в карман положил, потому что вещь дорогая.

– Там герб князей Мышецких, – сказал Витольд. – Это ты тоже разглядел?

– А как же, – кивнул Серега. – Первым делом. Ну, думаю, все, пропал Серега Мурин! Идти к Софье да отдавать ей вещь, которую украли из ее дома? Она же меня поедом заест! Ни один ее обидчик жив не остался… Как глянет – так все, начинает человек чахнуть, а потом умирает. Мне этого не надо. Ну я и спрятал браслет. Никому ничего не говорил. А теперь время пришло. Заберите от меня эту вещь, чтобы я больше не вспоминал про нее.

– Так и будет, – обещал Витольд. – Держи свою вторую таблетку и ступай, братец, спать.

Мурин схватил таблетку и быстро ушел, почти убежал, не оглядываясь на браслет, который так и остался лежать посреди стола.

Витольд проводил его взглядом.

– Я себя чувствую каким-то отравителем, – сказал он. – То Макрину травлю, то Мурина. – И посмотрел в камеру: – Это была шутка. Не всерьез. Не признание. – Потом перевел взгляд на меня. – Что скажете, Трофим Васильевич?

– Я не знаю, – выговорил я. – Кажется, начинаю понимать ваши вчерашние жалобы на мозоль в мозгу.

– Я ведь предупреждал, что Мурин всегда говорит правду, – заметил Витольд. – Причем даже в ущерб себе. Сейчас он фактически признался в том, что мог совершить преступление в состоянии забытья.

– Думаете, это Мурин – маниакальный убийца?

– Десять лет назад Мурин был еще ребенком, – сказал Витольд. – Может быть, он подражает маниаку. Или стал орудием в его руках… Но вернее всего то, что он просто подвержен припадкам, как я и говорил с самого начала, а браслет действительно нашел на месте преступления. И потом, не забывайте: Мурин все-таки не фольд, а тот, кто убил Анну Николаевну, имел в своих жилах кровь фольда.

Он вдруг замолчал – да так, что у меня мороз прошел по спине.

– Кровь фольда, – повторил Витольд. – Не обязательно фольд. Просто его кровь… И браслет с гербом Мышецких на месте другого преступления.

– Нам в любом случае не связать браслет с убийством Ольги Сергеевны, – сказал я. – Может быть, Софья просто лазила по пещерам для собственного развлечения и потеряла браслет.

Витольд взял серебряную вещицу и показал на один из завитков:

– Видите вот здесь?

Я пригляделся и увидел: в тонкую щель плотно забился обрывок светлого волоса.

– Поэтому я и говорил об экспертизе. Если будет доказано, что волос принадлежит Ольге Сергеевне, значит, владелец браслета встречался с ней на месте преступления. Кто владелец – мы знаем. Вырванный волос и потерянный браслет обозначают, вероятно, схватку. Это соответствует общей картине: следователь говорил, что Ольга оказала сопротивление прежде, чем ее все-таки убили.

– А у вас есть сомнения? – спросил я Витольда.

– Нет, сомнений нет, я уверен, что волос Ольгин, однако экспертиза позволит Порскину официально снять с меня все обвинения.

– Давайте действовать постепенно, – предложил я. – Сначала отвезем браслет с волосом в Петербург и дождемся результатов исследования. Потом попросим Порскина приехать в «Осинки». Покажем ему запись, которую сделали сейчас. Весь рассказ Мурина, без купюр. Из «Осинок» направимся к Софье Дмитриевне и зададим ей вопросы. Послушаем, что она скажет.

– А дальше? – Витольд слушал меня с каким-то детским интересом.

– Дальше? – Я пожал плечами. – Дальше будем жить, как жили прежде.

– Нет, Трофим Васильевич, – помолчав, сказал Витольд, – как прежде уже в любом случае не получится.