Текст книги "Падение Софии (русский роман)"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

– Почему вы сели на Земле, а не сразу повернули к Фольде? – спросил я.

– Подумайте, – приказал Матвей с таким видом, словно я сдавал у него экзамен и до сих пор все шло отлично, покуда я не споткнулся на очень простом вопросе.

Я подумал, но ничего не придумал.

– Когда мы подняли мятеж, топлива хватало только для возвращения на Землю, – объяснил Матвей. – До Фольды мы бы уже не долетели. Еще недоумения?

– Почему вы не сообщили о преступных намерениях Белякова властям? – спросил я.

– А как бы я это доказал? – возразил Свинчаткин. – Речь шла всего лишь о намерениях.

– Цепи в грузовом отсеке? – подсказал я.

– Мало ли для чего могут быть цепи… Остались с прошлого рейса, например. Может быть, у прежнего капитана было обыкновения сажать в железа провинившихся работников… Если бы я передал дело для судебного разбирательства, фольдов пришлось бы разместить где-нибудь на казенной квартире, в большой тесноте. Неизвестно, как бы они это перенесли. Уверен, мы потеряли бы человек пять – просто от болезней.

– По-вашему, в лесной землянке, среди нашей зимы, им живется лучше? – возразил я.

– А вы когда-нибудь пробовали сидеть взаперти, в чужом доме, в полной зависимости от неизвестных вам людей, не зная, как решится ваша участь? – вопросом на вопрос ответил Матвей. – У нас погиб только один соплеменник, да и то потому, что встретился маниакальному убийце. А вот в городе жертв было бы гораздо больше. Здесь, в лесу, мы свободны и ничего не боимся.

– Ага, – сказал я. – А грабежами вы, очевидно, пытаетесь набрать сумму, необходимую для того, чтобы нанять корабль до Фольды?

– Точно, – кивнул Матвей.

– И много вам недостает?

– Желаете благотворительствовать, Трофим Васильевич?

– Может быть, – не стал я отпираться.

– Нанимать придется контрабандиста, – сказал Матвей. – А это обойдется дороже. Думаю, у нас пока только треть суммы… – Он помолчал, обдумывая что-то, потом сказал: – Ну так что, все тайны, по-вашему, раскрыты?

– Наверное, – я пожал плечами, недоумевая.

– Нет, не все, – возразил Матвей. – Еще одна осталась… Догадались, какая?

– Пока нет.

– У Захарии Белякова имелся на Земле сообщник, – подсказал Матвей. – Сам Захария, как вы помните, является сотрудником экспедиционного корпуса. У него нет связей в деловом мире. Доставить товар – это ведь еще не все. Белякову позарез требовался человек, который устроил бы продажу. Необходимо было найти надежных покупателей, обговорить «достойную» цену, проследить, чтобы не произошло надувательства при совершении сделки… Ну-ка, подумайте: кто, по-вашему, был этот самый партнер Захарии Белякова?

Я молчал.

Матвей смотрел на меня с сочувствием.

– Ваш дядя, – сказал наконец Матвей.

Я не понял:

– При чем тут мой покойный дядя?

– Вот именно, что покойный… Кузьма Кузьмич Городинцев, который должен был превратить ксенов в деньги, и в деньги очень немалые, неожиданно взял да помер.

Я не верил собственным ушам:

– Хотите сказать, мой дядя, безупречный покойник, преподобный Кузьма Кузьмич, – работорговец?

Матвей пожал плечами… Мысли лихорадочно вскипали в моей голове. Я искал подтверждений и опровержений… И вдруг кое-что вспомнил.

Лекарства, идеально подходящие для лечения данной группы ксенов. И одеяла. Пачки одеял в фабричной упаковке, которые были закуплены дядей незадолго до его кончины. Для чего, спрашивается, Кузьме Кузьмичу потребовалось столько одеял?

– В конце концов, они все-таки попали по назначению, – пробормотал я.

– Кто? – удивился Свинчаткин.

– Не «кто», а «что». Одеяла.

Матвей рассмеялся.

– В этом заключается своеобразная ирония, не находите?

– Я уже ничего не нахожу… – пробормотал я. – Потому что боюсь найти что-нибудь еще.

Матвей помолчал.

– Ну вот, а теперь, когда я открыл вам все мои побудительные мотивы и основные обстоятельства, приведшие меня в эту яму, набитую ксенами, – давайте-ка вернемся к Белякову и Анне Николаевне. Вы согласны со мной в том, что у Белякова имелась чрезвычайно веская причина нанести Анне Николаевне смертельный удар?

– Да, – кивнул я. – Анна Николаевна как раз раскрыла тетрадь, когда Беляков вошел в ложу. Он ведь не мог не узнать свой почерк. Он полагал, что у госпожи Скарятиной находятся прямые доказательства его преступного сговора с моим дядей. Поэтому после спектакля он вошел в ее ложу и незаметно убил ее, а тетрадку забрал с собой. Все сходится.

– Да, – повторил Матвей задумчиво. – Все сходится… Думаю, настало время навестить вашего «тверичанина» в Лембасовском трактире. Захватим его тепленьким и сдадим властям.

– Витольда выгнали из университета, – сказал я некстати.

– Почему? – возмутился Матвей. – Он был очень способным студентом… Это из-за ареста?

– Нет, его еще до ареста выгнали. За академическую неуспеваемость.

– Если я сумею восстановиться на кафедре, то возьму его к себе, – обещал Матвей.

– Ну вот еще, – сказал я. – А как же я обойдусь без управляющего?

– Найдете другого. Витольд не может всю жизнь обслуживать вашу лень и губить собственную карьеру.

– Знаете что, Матвей Сократович! – сказал я. – Вы какой-то социалист!

Глава семнадцатая

Идея появиться с Матвеем Свинчаткиным в самом Лембасово представлялась мне сущим безумием.

– Как вы вообще могли на такое решиться! – говорил я все то время, пока мы шли через лес к дороге. – Вас ведь мгновенно схватят, едва вы окажетесь на наших улицах!

– Нет, потому что не узнают, – отвечал Матвей.

Мы форсировали бурелом и канавы, отделявшие мир беглецов от мира обыкновенных землян. Ветки с хрустом оживали под нашими ногами. Матвей вдруг сказал:

– А вообще, я чувствую, пора уже выбираться из норы.

Еловая лапа больно хлестнула меня по лицу, но я сдержался и не издал ни звука.

Я вынул из кармана передатчик и послал сигнал Мурину. Скоро мой чудесный электромобиль показался из-за поворота и, проплыв мимо нас, плавно остановился возле верстового столба с цифрой «65». Дверца, помедлив, отворилась, наружу высунулся встрепанный Серега Мурин.

– Я за-заснул, – сообщил он. – В-в-все в по-порядке, Т-т-трофим Ва-васильевич?

Он посмотрел на Матвея тревожно, но без всякой враждебности.

– Да, – кивнул я. – В полном порядке. Спасибо, Мурин. Ты очень хорошо справился. Это – Матвей Сократович. Он сейчас с нами поедет.

– З-знаю, – сообщил Мурин. – С-с-свинчаткин. Ба-бандит.

Матвей Свинчаткин расхохотался, а я безнадежно махнул рукой.

– Садимся и едем, Матвей Сократович.

Матвей взгромоздился на заднее сиденье, а я уселся спереди, рядом с Муриным.

Мурин потянулся к панели управления, чтобы ввести координаты, одновременно со мной. Мы столкнулись пальцами. Мурин быстро отдернул руку и посмотрел на меня почему-то с испугом.

– Все хорошо, – сказал я. – Набирай цифры.

Мурин ловко надавил несколько кнопок, опять посмотрел на меня и откинулся на спинку.

– Ко-когда я с-сам, н-не так с-страшно, – объяснил он.

Электромобиль сорвался с места и полетел по дороге. Мурин сидел с закрытыми глазами, с капелькой пота на бледном виске.

«И правда, боится, – подумал я. – Что ж, не буду больше его мучить этой штукой».

Матвей устроился расслабленно, спокойно. Сложил руки на животе, сплел пальцы. Теперь легко было поверить в то, что он профессор: привычка к удобству, к мягким креслам, к теплому помещению сказывалась в каждом его движении.

– Закончу дела с Беляковым и сбрею бороду к чертовой матери, – сказал Матвей, будто бы прочитав мои мысли. – У вас ведь найдется для меня приличная одежда? Кажется, в последние месяцы я здорово похудел.

* * *

Электромобиль остановился возле трактира. Мурин сказал:

– Я бы щей зд-десь с-съел, – и показал на вывеску, где скучно было выведено слово «трактир» без всяких дополнительных пояснений. – Бо-больно в-в-кусные зд-десь щи.

Я дал ему полтора рубля и прибавил, что он может не торопиться.

– Вернешься домой пешком, когда тебе будет удобно. А сарай завтра вычистишь.

– Т-там работы еще на д-два д-дня, – сказал Мурин, как будто это могло меня каким-то образом успокоить, и пошел заказывать себе щи.

Матвей с интересом проводил его глазами.

– Кто он? – спросил он у меня. – Любопытный субъект.

– Мой дворник, – ответил я. – Делает разную работу по дому или ходит с поручениями.

– Он, кажется, немного отсталый в развитии? – спросил Матвей.

– Просто заика, – объяснил я.

К нам уже приближался хозяин собственной персоной. Несомненно, он узнал меня.

– Господин Городинцев, если не ошибаюсь? – заговорил он со мной с полупоклоном.

При этом он метнул в сторону Матвея вопросительный взгляд, выражавший готовность, по моему мановению, немедленно отогнать мужика от моей сиятельной особы или же, напротив, приласкать и напоить водкой.

Я сказал просто и грубо:

– Мужик со мной. Будьте любезны, укажите нам, где у вас снимает комнату господин Качуров.

– Кто? – изобразил недоумение хозяин.

Я подал ему пять рублей.

– Вчера я имел удовольствие познакомиться с господином Качуровым в театре, на постановке «Гамлета». Нас свел господин Лисистратов.

– Да, да, постановка «Гамлета»… Ужасная трагедия! – произнес хозяин трактира. – То есть, я имею в виду, конечно, не пьесу, хотя и там, говорят, изображаются разные страшные случаи… Анна Николаевна!.. Разве можно было вообразить! Такая приличная молодая дама… Вы ведь знаете? Ну конечно, как же вы можете не знать! Эта подколодная змея, этот Безценный… удивительный все-таки негодяй. Некоторые обвиняют вас, – слово «вас» хозяин трактира процедил сквозь зубы, – но я считаю, что вы абсолютно ни при чем. Я так им и объявил! Господин Городинцев не мог ничего знать. Как и его дядя, покойный Кузьма Кузьмич, господин Городинцев-младший, хоть и попович, но разбирает добро и зло… В том смысле, что не видит злого в людях, даже когда оно очевидно, – быстро исправился трактирщик.

Я молчал, позволяя ему невозбранно молоть языком. Трактирщик принял это за одобрение и с жаром продолжил:

– Господин Порскин, следователь, также снимал у меня комнату. Вы, конечно, знаете. Прямо здесь и содержал арестанта. Недолго, разумеется, всего несколько часов, но народу набилась – тьма! Я ведь недельный запас водки распродал. Поверите? Недельный! Господин Порскин, между прочим, проживал у меня на казенный счет, то есть – совершенно без чаевых, но последние часы окупили все и даже сверх того. Порскин мне так и сказал. «Ты, – говорит, – внакладе не останешься, потому что я понимаю: каждый человек должен зарабатывать пропитание честным трудом, в меру своего соображения».

– А что народу-то набилось? – проговорил я. – Цирк им, что ли, показывали?

– Цирк не цирк, а арестант в наручниках, – многозначительно ответил трактирщик.

– Он что, прямо тут и сидел, в общей зале?

– Ну да, а где еще было его держать? Из комнаты своей господин Порскин к тому времени съехал, там уж и уборку сделали… Да и оставаться с таковым злодеем наедине – опасное дело. А тут – при народе. Он и не посмел ничего, Витольд-то. Сидел смирно и всё глядел вниз, себе под ноги… Замечали, злодеи – они всегда вниз глядят? Это потому, что их, во-первых, грехи к земле пригибают, – трактирщик загнул один палец, – а во-вторых, они ведь ад подземный высматривают, то место, куда их, по грехам, непременно скинут, чтобы вечно их червь неусыпающий грыз…

Я бы, наверное, наговорил трактирщику резких слов, если бы не заметил, что Матвей с трудом удерживается от смеха. Вся злость с меня разом слетела, и я просто сказал:

– Ну вот что, проводите нас лучше к господину Качурову.

– Так, а… чистая там публика… – сказал трактирщик, с открытой враждебностью уставившись на Матвея.

– Ничего, он со мной, – повторил я. – Постоит у двери. Мне не надо, чтобы он без меня оставался. Ясно?

Трактирщик, разумеется, ничего из моих объяснений не понял (я и сам толком не понимал, что имею в виду), но показал нам, где дверь в беляковскую комнату. Я поднялся по лестнице, Матвей тяжело ступал за мной следом.

– Лишь бы он еще был на месте, – прошептал вдруг Матвей.

Я оглянулся и поразился выражению его лица – одновременно зверскому и мечтательному.

– Вы ведь не собираетесь его бить? – спросил я.

– А вы? – отозвался Матвей.

Я не ответил.

Перед дверью я замедлился, подышал, чтобы немного успокоиться и трижды стукнул.

– Войдите, – раздался голос, при звуке которого Матвей напрягся и на мой вопросительный взгляд кивнул.

Я зашел.

* * *

В комнате было не прибрано: постель всклокочена, на столе разбросаны газеты, счета и мятые листки. Чемодан стоял с разинутым зевом, и из него, как язык, свисали брюки.

– Господин Городинцев! – произнес лже-Качуров как ни в чем не бывало. Заподозрить в нем злодея было, кажется, невозможно. – Рад видеть вас… Прошу прощения за беспорядок. Кочевая жизнь не способствует аккуратности, особенно если ее и изначально нет в характере.

Я не успел и рта раскрыть, как, отстранив меня, в комнату ввалился Матвей Свинчаткин. Тяжело дыша, он уставил бороду на «тверичанина».

– Со свиданьицем, Захария Петрович, – вымолвил он.

Беляков отскочил в дальний угол комнаты.

Такого я прежде никогда не видел, хотя в книгах читать доводилось: мол, «его подбросило»… Я еще гадал, помнится, как это может быть, чтобы «подбросило»? А вот теперь узрел воочию. Словно под Захарией с силой распрямилась пружина, так стремительно и, главное, так внезапно улетел он в этот свой угол. И произошло это со скоростью, не уловимой человечьим глазом. Кошки иногда так прыгают, но нечасто.

Матвей, зловеще улыбаясь, надвигался на Белякова.

– Сократыч! – выговорил Беляков. Он уселся на стул, уставился на Матвея. – Что ты здесь, братец, делаешь? – спросил Беляков довольно твердым голосом.

Обо мне они тотчас позабыли, так что я, потеснив чемодан, уселся на кровати и положил ногу на ногу.

– Встать! – приказал Матвей.

Беляков негромко рассмеялся. С каждым мгновением он все более приходил в себя.

– Да ты, кажется, рехнулся, Сократыч! Тебя вся петербургская полиция разыскивает, а ты по Лембасово разгуливаешь, да еще с такой наглостью…

– Положим, не вся полиция, а только господин Порскин, – вставил я.

Беляков повернулся в мою сторону. Он отвлекся от Матвея только на миг, но этого хватило: внезапно в руке у Свинчаткина оказался лучевик.

Я даже не подозревал о том, что Свинчаткин может быть вооружен. Мне столько раз повторяли, что Матвей «никого не убил и даже не ранил»! Я приучился считать его «благородным разбойником», который действует лишь силой убеждения да изредка – угрозами.

– Ты – мой билет на свободу, – сказал Матвей. – Должен был понять с самого начала.

– Что ты городишь, Сократыч? – возмутился Беляков. Он косил глаза на лучевик, но по-прежнему сидел в непринужденной позе. – Какой билет, на какую свободу? Ты грабитель, виновный, к тому же, в незаконном ввозе ксенов на Землю… А я – сотрудник экспедиционного корпуса, пострадавший от твоих безответственных действий.

– Это такие объяснения ты дал властям? – прищурился Матвей.

– Разумеется… На корабле были найдены доказательства того, что ты намеревался заняться работорговлей. Обманом проник в состав экспедиции, склонил ксенов к полету на Землю, захватил в плен начальника экспедиции и всю команду, а потом…

– Понятно, можешь дальше не излагать, – Матвей поморщился. – Ф-фу, какой, однако, в этой комнате спертый воздух… Где дневник? – спросил он резко.

– Какой дневник? – осведомился в ответ Беляков.

– Не дневник, черт, тетрадка с письмами!

– Не понимаю, о чем ты, Сократыч. Кажется, ты пьян, братец. Дать тебе на опохмелку? Или, виноват, ты сам привык отбирать деньги у честных граждан?

Матвей зарычал:

– Тетрадь где, паскуда?

Беляков привстал.

– Вот как ты заговорил, – молвил он. – Теперь я вижу, что ты с самого начала…

Я попытался устроиться удобнее на кровати и для этого отодвинул от себя чемодан. Под чемоданом обнаружилась та самая тетрадь, все еще в нарядной обертке, с наполовину отклеившимся парчовым бантом. Я дотронулся до обложки, и меня будто током ударило: мне почудилось, будто я коснулся руки покойницы. Страшная тоска по Анне Николаевне сжала мое сердце. Странно – ведь я едва знал ее, а кажется, будто мы знакомы и дружны были всю мою жизнь, такой родной она мне вдруг предстала.

– Оставьте, Матвей Сократович, – проговорил я, показывая ему тетрадь. – Я нашел то, зачем мы приходили.

Матвей даже не посмотрел в мою сторону. Он приложил лучевик к голове Белякова. Тот зажмурился.

Я испугался: вдруг Матвей сейчас выстрелит?

Но Матвей лишь сказал, совсем обыденным тоном:

– Вот видишь, Захария Петрович, как все удачно складывается. И тетрадку мы нашли, и тебя сейчас с собой заберем. Ты, главное, помалкивай и делай что велят, – глядишь, жив останешься.

– Ты не выстрелишь, – прошептал Захария Беляков. – Не посмеешь.

– Мне терять уже нечего, – напомнил Матвей. – А вдруг выстрелю? Не играй с судьбой.

Захария перевел взгляд на меня. Я встал, отряхнулся. Мне все казалось, что с этой кровати на меня налипли какие-то соринки.

– Я не пойму, Трофим Васильевич, – болезненно морщась, произнес Захария Беляков, – какова ваша роль в этом деле? Вы молодой совсем человек, не бедствующий… Мне уже рассказали и про «Осинки», и про вашего управляющего… Вы пали жертвой…

– Во-первых, не пал, – сказал я. – Во-вторых, не жертвой. А про «Осинки» вы очень хорошо все знаете, коль скоро переписывались с моим дядей.

– Да, конечно… – Захария вздохнул. – Переписка. Нынешнее молодое поколение не замедлит ознакомиться с чужими письмами, не предназначенными, быть может, для посторонних глаз… Мне жаль, что вы так испорчены, несмотря на вашу молодость.

– Я не стану выслушивать обвинения в безнравственности от убийцы, – сказал я.

– От какого убийцы? – взорвался Беляков.

Матвей шевельнул лучевиком.

– Ну, полно врать, – сказал Матвей.

– Я не вру… – Беляков осторожно поднял голову и посмотрел на него. – Я никого не убивал.

Я поднял тетрадь.

– А вот это?

– Что – «это»? – Беляков сощурил глаза. У него задергалась кожа на виске. – Это просто мои экспедиционные письма. Они ничего не доказывают.

– Вы боялись, что они докажут, – сказал я. – Докажут ваши планы продать в рабство тридцать фольдов, которых вы заманили на корабль обманом. Поэтому вы вошли в ложу и убили Анну Николаевну.

– Да вы что! – закричал Беляков. – Я этого не делал!

– Не ори, – посоветовал Матвей.

– Клянусь, я не убивал ее, – чуть тише повторил Беляков.

– Трофим Васильевич, – обратился ко мне Матвей, – забирайте тетрадь и выходите наружу. А я отведу это… животное. – Он сжал левую руку в кулак и сильно ткнул Белякова в бок. В правой он по-прежнему сжимал лучевик, ни на миг не отводя дуло от беляковской головы. – Отвезем его в «Осинки» и там запрем. У вас найдется подходящее место?

– «Осинки» – большая усадьба, – сказал я. – Там всего довольно. Найдется и тюрьма.

– Превосходно, – одобрил Матвей Свинчаткин. – Ну, ступайте.

Я сошел вниз с тетрадью в руке. Мурин доедал щи. Завидев меня, Мурин поднял голову.

– Вернешься домой и приходи сразу к каретному сараю, – сказал я. – Мне там понадобится от тебя кое-какая помощь.

Мурин кивнул и спокойно вернулся к своему обеду.

Я ответил благосклонным кивком на поклон издали от трактирного хозяина и вышел на улицу. Мой электромобиль стоял возле входа, гладкий и синий, такой гармоничный и прекрасный в этом мире ошибок, недоразумений и несправедливости, что у меня даже слезы навернулись.

Бедная Анна Николаевна. Я сумел бы доказать ей, что эта вещь – не «дешевая мерзость». Она полюбила бы поездки на большой скорости. Я свозил бы ее в Петербург, мы посетили бы Кунсткамеру или еще какой-нибудь музей. А потом, вечером, Анна Николаевна угощала бы нас чаем и поглядывала бы добро и снисходительно. Она была женщиной, с которой возможна теплая, сердечная дружба. И на миг мне показалось, что она жива, что с нею ничего не случилось и скоро мы увидимся.

Мои размышления были прерваны появлением Матвея и Захарии. Захария, спотыкаясь, шел первым. Матвей с довольной ухмылкой в бороде шагал следом.

– Захария Петрович был так любезен, что согласился поехать с нами в «Осинки», – сообщил Матвей.

Вообще-то он вполне мог этого и не говорить, но удержаться не смог. Он просто сиял торжеством.

Беляков остановился возле меня, посмотрел прямо мне в глаза и процедил сквозь зубы:

– Вы горько раскаетесь в своих теперешних поступках, молодой человек. Вас будет глодать мучительный стыд.

– Вы это из собственного опыта мне говорите? – дерзко возразил я.

Захария покачал головой и полез в электромобиль. Матвей плюхнулся рядом с ним, а я устроился впереди, на водительском месте.

– Едем, – величаво распорядился Матвей.

Мы тронулись с места.

* * *

В Захарии Белякове меня смущало то, что он совершенно не был испуган. Он держался так, словно происходило какое-то едва ли не забавное недоразумение, которое скоро будет разрешено.

– Запрем его в каретном сарае, – сказал я Матвею. – Выводите.

Матвей грубо вытолкнул Захарию из электромобиля. Тот упал на снег. Пока Беляков поднимался на ноги, Матвей успел выбраться сам и снова навести на него лучевик. В мыслях я одобрил этот маневр.

– Слушайте, Свинчаткин, – проговорил вдруг Захария Беляков, – я наконец узнал вас. Вы ведь не мужик вовсе, а только притворялись, да и то не слишком искусно. Да, плохой из вас фигляр!

– Достаточно хороший, чтобы вы поверили, – возразил уязвленный Матвей.

– Я поверил лишь потому, что к вам не приглядывался, – ответил Беляков. – Вы не представлялись мне персоной достаточно значительной и интересной, чтобы уделять вам слишком много внимания.

– В письмах вы, однако, утверждали обратное, – вставил я.

Беляков обидно рассмеялся.

– Я писал эти письма, чтобы позабавить вашего дядю, а глупое кривлянье «Сократыча» служило этой цели наилучшим образом.

Матвей раздувал ноздри, сопел и шевелил бородой. Я с удивлением понял, что Захарии Белякову удалось его зацепить. Очевидно, Свинчаткин слишком гордился своим умением перевоплощаться, и Беляков понял, где можно нанести удар по его самолюбию.

– Одного не понимаю, – продолжал Беляков, – как вы решились выступать под собственной фамилией? «Свинчаткин» – не такое уж распространенное имя.

– И однако же меня до сих пор не раскрыли, – возразил Матвей. – А все потому, что люди обыкновенно ищут преступника среди преступников. Им никогда не придет в голову разыскивать преступника из мужицкого сословия среди профессоров университета. Что до вас, господин Беляков, то мы же никогда прежде не встречались. Вы постоянно находились в разных захолустных экспедициях, а я работал на кафедре. Занимался, знаете ли, наукой и пестовал молодое поколение ученых.

– Что ж, выпестовали, – сказал Беляков. В отличие от Матвея он никак не реагировал на уколы. – Например, этого Безценного. Я видел, как его привели в трактир в наручниках. Жалкое, доложу вам, зрелище! Разоблаченный преступник всегда жалок… А тут еще этот нелепый роман с богатой старухой.

Я взорвался:

– Кого вы называете «старухой»?

Беляков мельком глянул в мою сторону.

– Уж вы-то, Трофим Васильевич, должны признать, что женский век короче мужского и что Анна Николаевна, Царство ей Небесное, конечно, уже начинала увядать… Для такого молодого человека, как Безценный (не говоря уже о вас), она, несомненно, является старухой.

– Вы… грязный тип! – сказал я.

Я не знал, как еще пригвоздить его.

– Только не изображайте рыцарственный дух, – поморщился Беляков. – Я говорю все как есть. Подобная связь с женщиной, вышедшей из детородного возраста, противоестественна.

– Во-первых, еще не вышедшая… – Я прикусил язык и мысленно проклял себя.

Матвей Свинчаткин сказал:

– Ну все, хватит. Полезай в сарай.

– И не подумаю, – огрызнулся Беляков. – Я не убивал Анну Николаевну, что бы вы обо мне ни говорили. Да, я забрал у нее тетрадь, но я не убийца!

– У живой или у мертвой ты забрал тетрадь? – спросил Матвей.

– У мертвой… – сознался Беляков. На краткий миг я уловил в его лице испуг. – Она была уже мертва, когда я вошел в ложу. Я, собственно, хотел просить ее по-хорошему отдать мне эти документы… Но уговаривать не пришлось.

– И вы промолчали? – не выдержал опять я. – Ведь вы были там, в трактире, видели следователя…

– А зачем? – Он пожал плечами. – Что бы изменилось? Я не убивал. А привлекать внимание к письмам из экспедиции мне, по известной вам причине, не хотелось.

– В сарай! – рявкнул Матвей и ударил Захарию в лицо.

Может быть, господин профессор и плохо ломал из себя мужика, но битье кулаком в нос у него получилось. Захария мгновенно облился кровью, а Матвей ухватил его за шиворот и швырнул в сарай.

– Фу-у, – произнес Матвей, обтирая о себя руку. – Гадость.

– Ловко вы, – сказал я.

Матвей поморщился.

– Я впервые, – признался он. – Поэтому, наверное, и раскровянил его. Надо хорошенько закрыть дверь, а то ведь он выберется.

Я подобрал с земли доску, оторванную Серегой Муриным несколько дней назад, счистил с нее снег.

– Давайте заколотим, – предложил я. – Тогда он точно отсюда не выйдет.

Матвей не ответил. Отвернувшись, он смотрел на аллею.

– Что? – насторожился я.

– Ничего… Идет ваш дворник.

Действительно, к нам приближался Серега Мурин, сытый и в хорошем настроении.

Поравнявшись с нами, он спросил:

– В-все в-в по-порядке, Тро-тро…

– Да, Сергей, – ответил я. – В полном порядке. Ты не мог бы обратно заколотить каретный сарай? Вдруг потребовалось. Мы потом опять доски снимем. Это ведь нетрудно?

– Н-не т-трудно, – подтвердил Мурин, берясь за топор. Он пошарил в снегу, вытащил длинные, кривоватые гвозди и почти по волшебству приладил доски.

Из сарая донеслись приглушенные крики. Мурин опустил топор, прислушался.

– Т-там кто-то е-е-есть, – полувопросительно сказал он.

– Да, Мурин, там сидит один человек, – подтвердил я. – Очень плохой и злой. Мы с Матвеем Сократовичем подозреваем его в убийстве Анны Николаевны. И в других дурных делах.

– Мы сейчас вызовем сюда следователя. Пусть разберется, – прибавил Матвей.

– П-пусть Ви-витольда с с-собой при-привезет, – потребовал Мурин.

Я вынул передатчик и позвонил в полицейское управление.

Мне сообщили, что господин Порскин уже отправился домой – вкушать законный отдых, и наотрез отказались сообщить коды, по которым я мог бы добыть его на частной квартире.

– Это очень важно, – настаивал я.

– Подождет до утра, – равнодушно отвечал голос диспетчера.

– Речь идет об убийстве!

– Труп никуда не денется, – сказал диспетчер и отключился.

Я убрал передатчик и посмотрел на своих товарищей.

– Знаете что, – объявил я, – я ужасно устал. Давайте сейчас отдыхать. Мурин, в каретном сарае есть обогреватель?

– Ага, – сказал Мурин. – Д-для м-машины неполезно со-со-совсем без отопления.

– Стало быть, господин Беляков до утра не умрет, – подытожил Матвей.

Я подошел к сараю и крикнул:

– Беляков!

Из сарая мне не ответили.

Я громко произнес:

– Беляков, не валяйте дурака. Вы меня слышите, я знаю. Найдите обогреватель и включите его. Вам предстоит провести здесь ночь – следователь приедет только утром.

Матвей смотрел на меня с шутовской мольбой:

– Приютите еще одного бедного странника, Трофим Васильевич. Я уже тысячу лет на белье не спал.

– Вы не бедный странник, Матвей Сократович, – ответил я, – а разбойник с большой дороги. Однако вы представляете для меня большую ценность: я намерен обменять вас на моего управляющего. Поэтому входите в мой дом и будьте гостем. Завтра я сдам вас властям.

– А, это ради Бога! – ответил Матвей. – Что там у вас на ужин? Чечевичная похлебка?

* * *

Матвей умывался долго, ожесточенно гремя кувшинами и тазами. Планида Андреевна яростно дымила папиросами и швыряла окурки в ведро с водой. До назначенного обеденного часа, т. е. до семи вечера, оставалось еще немного времени. Планида подозревала меня в том, что я успел закусить в трактире и потому не голоден.

– Знамо дело, домой не торопился, – сказала она, – потому что в трактире сидел.

– Я там вовсе не сидел, Планида Андреевна, – оправдывался я. – А заходил по одному важному делу.

– Как Витольда нет, так все наперекосяк, – сказала Планида. – А я вари мясной обед! Зачем, спрашивается? Ироды. Кого вы с собой привезли? Что это за варнак? Он будет обедать?

– Он будет обедать, и это, в общем, да, варнак… – сказал я. Мне понравилось слово. – Не сердитесь, Планида Андреевна.

– Ну вот еще, сердиться на вас, Трофим Васильевич. Я тут заходила к купцам Балабашниковым, просто так, забрать платки… Они мне платки привезли из Новгородской губернии, – пояснила она. – Ну до чего же все-таки скучные люди… И табачный дым не любят. Глаза у них слезятся, мол. Хотя денег предлагают много. Я им так и сказала: «Я, – говорю, – останусь у моего голубчика, у Трофима Васильевича. Может, он меньше платит, зато любит, как я курю, и замечаний не делает». Вот прямо так и отрезала.

– Планида Андреевна, – сказал я, – я бы вам, наверное, и больше платил, но сейчас пока не знаю, какими средствами располагаю… Я с Витольдом поговорю.

– С Витольдом!.. – Она безнадежно махнула рукой. – Пропал наш Витольд, совсем он пропал. С этими делами – как увязнешь, так все, навечно. Может, и оправдают, но черное клеймо останется. Люди ведь только плохое помнят. «Кто таков? Не тот ли, кого за убийство арестовывали?» – вот и все, что скажут. А что оправдали там или невиновен оказался – про это и не упомянут. Кто его теперь на работу возьмет? После такого-то позора, как в трактире сидел на цепи… Мне Матрена Балабашникова говорит: «Уходи из ихнего дома, Планида, только курить бросай, и я тебя золотом осыплю с головы до ног», но я ей прямо отрезала, что это будет как предательство.

Я решился и поцеловал Планиду в щеку. Щеки у нее оказались, несмотря на жар кухни, прохладными. В нос мне полетели клочья табачного дыма, да такие ядреные, что у меня слезы брызнули из глаз.

– Расчувствовался мой голубчик, – сказала Планида и взяла с рабочего стола чашку с толченым чесноком. – Сейчас жаркое заправлю и подам. Ступайте в гостиную. И варнаку скажите, чтобы кончал водой плескаться, обед почти готов.

«Варнак», благоухающий, с красным от долгого мытья лицом, облачился в один из дядиных атласных халатов. Я тоже был в атласном халате, так что мы выглядели как члены одного клуба. Планида лично принесла изготовленное ею жаркое – больше из любопытства поглядеть на «варнака», чем из каких-то других соображений.

Поставив блюдо на стол, она вдруг произнесла:

– А вот был у нас на «Отчаянном» мичман Филимонов, так он черта видел. Такие дела.

После чего удалилась.

Матвей проводил ее веселым взглядом.

– Колоритная особа.

– Она раньше служила на кораблях, – объяснил я.

– Очень колоритная, – повторил Матвей и с завидным аппетитом принялся за мясо.

После ужина меня разморило. А Матвей, напротив, пришел в превосходнейшее расположение духа и принялся разглагольствовать. Я устроился в креслах и то задремывал, то просыпался под Матвеево рокотание.