Текст книги "Падение Софии (русский роман)"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

– Софья Думенская.

– Вообразите, Думенская, – все было абсолютно как в Древнем Египте! Я ощущал себя на берегах Нила!

Потифаров крепко пожал Соне руку своей влажной прохладной рукой и отошел.

Проносясь мимо в вальсе с гусаром Вельяминовым, Тамара Вязигина едва не сбила его с ног. Вельяминов что-то сказал Тамаре на ухо, Тамара засмеялась, а Потифаров сердито махнул рукой. Соня оперлась руками о подоконник. Проскакала, вальсируя, Полин. Она впилась в плечо подпоручика Рыжова с безумной силой, глаза ее были полузакрыты, губы шевелились. Подпоручик Рыжов имел ошеломленный вид.

Потифаров опять подошел к Соне.

– Я уверен, что он назвал меня «дураком», – прошипел он, провожая взглядом Вельяминова, который продолжал что-то нашептывать красавице Тамаре. – Полагаю, я обязан теперь вызывать его на дуэль.

– А вы знаете какие-нибудь неприличные слова на древнеегипетском языке? – спросила Соня.

– Что? – удивился Потифаров.

– По-русски я много знаю, знаю и на латыни, – сказала Соня. – У меня был частный учитель классической латыни, недолго, правда. Приходил к отцу пить. Как выпьет – так обучает меня непристойностям. Римляне, говорит, весьма много их писали на стенах, и раскопки городов Помпеи, Стабии и Геркуланум открыли нам глаза на античность… А древние египтяне что на стенках писали?

Потифаров молча следил за Вязигиной глазами.

Соня дернула его за рукав.

– С вами дама разговаривает, господин Потифаров!

Он как будто очнулся и перевел на нее взгляд.

– Древние египтяне были народом благочестивым и на стенах писали гимны своим божествам, – медленно проговорил он.

– Ну тогда и я вам не скажу, как на латыни будет «жопа», – сказала Соня.

Потифаров покраснел, а Соня ужасно расхохоталась.

Глава двадцать вторая

Через два дня после памятного приема у Скарятиных гусарский полк, к великому огорчению местных дам, покинул Лембасово и направился в Пулково, откуда должен был лететь на отдаленную колонию, где действительно намечалось «дело». Полин, запершись у себя, рыдала и давала страшные клятвы читать все-все газеты и долго-долго ждать письма. Княжна заказала молебен.

Соню начали обучать плетению кружев. Занималась этим любимица княжны – Неонилла Павловна, единственная из всех приживалок, к которой обращались по имени-отчеству. Говорили, будто она пришла в Петербург пешком откуда-то из Сибири и что в родном городе ее держал взаперти местный градоправитель: слишком дорожа ее искусством, он не позволял Неонилле Павловне никуда отлучаться. Но мастерица сплела кружевную лестницу и однажды самовольно покинула место своего заточения, а затем, переодевшись богомолкой, пустилась в странствия.

Княжна приютила ее у себя, дала ей лучшую комнату, возвысила до привилегированного положения и с той поры безраздельно пользовалась всеми навыками Неониллы Павловны. Многие в Лембасово (и даже в самом Петербурге) выпрашивали у княжны изделия Неониллы Павловны, хотя бы на продажу, но княжна соглашалась очень редко.

Неонилла Павловна была лет пятидесяти, рано увядшая и постаревшая, с выкаченными светлыми глазами и тоненькими, в ниточку, губами. Казалось, изумительное мастерство существует отдельно от своей носительницы; не может ведь такого быть, чтобы тончайшие кружева выходили на свет из-под красноватых, шелушащихся рук, чтобы покрытая свалявшимся седым мхом голова измышляла такие дивные узоры?

В разговорах Неонилла Павловна была скучна, а по характеру – чрезвычайно склонна к доносительству. Она ничего не объясняла Соне – то ли не умея учить, то ли попросту не желая с кем-либо делиться; всю работу она исполняла сама, а потом жаловалась княжне на непонятливость и леность ученицы.

Плетение кружев совершенно не занимало Соню, равно как и музицирование.

Княжна мягко выговаривала своей воспитаннице за неблагодарность.

– Как ты можешь, Соня, поступать так глупо! – говорила княжна во время чая под мерное кивание всех своих приживалок. – Это, по меньшей мере, неразумно! Я намеревалась подготовить тебя к достойному замужеству. Еще ничего не решено, но, возможно, найдется кто-нибудь в Лембасово, кто захочет взять тебя без приданого. На балу у Скарятиных, я знаю, тобой заинтересовался молодой Потифаров. Ты удивлена? Напрасно. Мне об этом сообщили.

Соня поймала взгляд Полин и поняла, что именно она и передала княжне насчет беседы «новой девочки» с прыщавым Потифаровым. Очевидно, Полин пыталась таким способом отвлечь внимание от ее собственных бальных похождений.

– От меня, милая Соня, ничего не скроется, – продолжала княжна, покачивая головой. – Даже и не пытайся. Я осведомлена и о том, что ты не делаешь никаких успехов в музыке. Почему? Тебя не увлекает музыка?

– Нет, – сказала Соня, перехватив злобный взгляд Сычихи. – Совершенно не увлекает.

– Ты обучаешься музыке не для того, чтобы она тебя увлекала, – сказала княжна, – а для того, чтобы быть всесторонне приятной и хорошо смотреться в гостиной. Музицирование привлечет к тебе достойных женихов, а впоследствии станет основой для семейных вечеров. По крайней мере, ты сможешь играть песенки для детей, если не сумеешь освоить что-нибудь более сложное.

Во время этого монолога Соня преспокойно пила чай, а Полин сверлила ее глазами. Едва лишь княжна сделала паузу, как Полин воскликнула:

– Если бы меня обучали всему, чему пытаются обучать тебя, Соня! Как бы счастлива я была!

Княжна перевела строгий взор на Полин:

– Разве ты несчастлива, Полин? Я уже не в первый раз слышу от тебя странные разговоры о твоем несчастии! Объяснись.

Полин покраснела, опустила глаза и пробормотала что-то насчет «долгого отсутствия известий от одного господина подпоручика…»

– Все это глупости, – сказала княжна и вернулась к Соне. – Неонилла Павловна также недовольна твоим безразличием. Как такое возможно, Соня? Многие отдали бы палец за право видеть Неониллу Павловну за работой, а ты воротишь нос! Это все нехорошо. Ты понимаешь, Соня, что поступаешь нехорошо?

– Не знаю, – сказала Соня. – Она меня ничему не учит. Да я и не хочу – я путаюсь в этих нитках.

Неонилла Павловна с силой поставила чашку на блюдце, вскочила из-за стола, обливаясь слезами, и поскорее выбежала из комнаты.

Кругом на Соню зашипели:

– Беги просить прощения! Беги, умоляй не гневаться!

Соня встала.

– Да, ступай, – сказала княжна, очевидно, очень расстроенная.

Соня вышла. Неонилла Павловна ожидала ее, очевидно, не сомневаясь в том, что произойдет. Она заранее сжала губы и выпучила глаза еще больше.

– Неблагодарная, – прошептала Неонилла Павловна.

– А ты – дура, – преспокойно сказал ей Соня и спустилась на двор.

Неонилла Павловна зашлась громким криком, который разразился рыданиями, затем – судорогами и наконец все завершилось глубоким обмороком. Вокруг Неониллы Павловны собрались приживалки: ей растирали виски уксусом, давали нюхать какую-то гадость на платке, обмахивали фартуками и каталогом «Сельскохозяйственной выставки», присланным зачем-то из Петербурга.

Полин побежала скорее искать Соню, чтобы объявить ей обо всем происходящем. Она застала Соню возле сарая. В руке у Сони был молоток.

– А, Полин! – сказала Соня. – Хорошо, что ты здесь. Хочу тебе кое-что показать. Смотри!

Она взмахнула молотком.

Полин отшатнулась и взвизгнула.

– Больше никакой музыки! – крикнула Соня. – Никаких кружев! Ясно?

Она с силой ударила себя по пальцам левой руки и отшвырнула молоток. Ее лицо перекосилось от боли. Вся дрожа, Соня опустилась на колени, скорчилась и застонала сквозь зубы, тихо и зло.

Полин в ужасе коснулась ее плеча.

– Уйди, – сказала Соня до странного спокойным, ровным голосом.

Полин помялась еще немного поблизости, потом скрылась. Соня не заметила ее исчезновения.

Боль постепенно отступала. Соня выпрямилась, встала. Рука распухла, пошевелить пальцами казалось невозможно. Соня пошла по дорожке сада к воротам, стараясь не тревожить больную руку.

Она выбралась к реке Агафье. Здесь дышать стало как будто легче. Кругом росла высокая, сочная трава, под ногами то и дело хлюпало, незабудки сияли в низинах тихой радостью, а белые зонтики, окруженные роем насекомых, источали медовый аромат. Это был какой-то другой мир, не похожий ни на тот, где жила Соня до смерти отца, ни тот, где она очутилась по воле княжны. Чтобы быть полноправным обитателем этого мира, требовалось сделаться какой-нибудь букашкой.

Скоро уже Соня оказалась на самом берегу. Она остановилась над обрывом и смотрела, как бежит внизу пересохшая к лету речка.

Передохнув, Соня пошла по узкой тропинке, вьющейся над обрывом, а затем увидела вход в старую пещеру. Соня спустилась вниз по ступенькам, которые были образованы выступающими корнями деревьев, пару раз проехалась на спине и наконец на четвереньках забралась внутрь.

Там было прохладно. И темно. И очень тихо.

Соня поднялась, сделала несколько шагов в глубь пещеры. Ей пришла в голову мысль объявить себя религиозной искательницей и поселиться здесь, вдали от людей. Пусть-ка княжна попробует выкурить ее отсюда!

Чей-то тихий стон оборвал Сонины мечтания. Она прислушалась, но ничего больше не услышала. Впрочем, этого и не требовалось: теперь она ощущала чужое присутствие так явственно, словно воочию видела вблизи кого-то постороннего. Чужак находился впереди, за узким лазом, ведущим куда-то в бесконечную глубину земли.

Не колеблясь ни мгновения, Соня проползла этим проходом и очутилась во второй пещере, больше первой, широкой, с низким потолком. Если затаить дыхание и навострить слух, можно было уловить, как еще дальше в земном чреве течет вода.

У Сони не было никакого светильника, поэтому она пробиралась на ощупь. Пещера представлялась ей огромной, но в следующее же мгновение она натыкалась на стену или задевала плечом острый выступ и останавливалась, пытаясь определить, куда ей двигаться дальше.

– Я здесь, – раздался очень тихий голос.

Неожиданно Соня поняла, что видит в темноте. Она не стала допытываться, как такое могло случиться. Все происходило как будто само собой. В рассеянном сером свете хорошо различима была теперь часть стены с ровными, нависающими друг над другом выступами, а под ней, в длинной и узкой норе, – небольшая, похожая на детскую, фигура.

Одна рука человечка вытянулась и вцепилась в камни, другую он подложил себе под щеку. Он был щуплым и угловатым. Светлые глаза беспокойно выслеживали каждое движение Сони.

Она отвела с его лица длинную прядь. Волосы на ощупь напоминали искусственные: слишком тонкие, чуть сальные, покрытые легкой пылью.

– Кто ты? – спросила Соня.

– Кто ты? – проговорил он в ответ.

Соня задумалась ненадолго. Существо следило за ней с тревогой, как будто ожидая от девочки какого-то важного решения.

Потом оно прошептало:

– Я голоден.

И стремительным движением схватило губами сломанные Сонины пальцы. Она вскрикнула от острой боли, когда он прокусил ей кожу и принялся жадно сосать.

– Пусти! – Соня резко высвободилась и отползла подальше. Рука горела.

– Я умру, – сказало существо. И повторило: – Я голоден.

Соня не отвечала. Ей чудилось, что у нее даже голова распухла, так сильна была боль.

Существо зашевелилось, неловко, боком выползая из норы.

– Как ты здесь оказался? – спросила Соня.

Он жадно следил за каждым ее жестом, вздрагивал всем телом, вздыхал и снова затихал.

– Кто ты? – повторила Соня. И с замиранием сердца добавила: – Ты ведь не человек?

– Я не знаю, – прошелестело существо. – Может быть.

– Я буду называть тебя Харитин, – предложила Соня.

– Зачем? – спросил он.

– Мне так проще.

Он еле слышно шепнул:

– Я умираю. Я голоден.

– Я накормлю тебя, – обещала Соня. – Ты не умрешь.

Он сделал усилие и подполз к ней еще чуть-чуть, но Соня теперь была начеку.

– Нет, – отстранилась она. – Меня ты больше не тронешь, запомни. Никто меня больше не тронет.

Она выбралась из пещеры тем же путем, что пришла. Летний день ожидал ее за выходом, как и прежде, но теперь он как будто померк в Сониных глазах: она владела тайной, которая была могущественнее и ярче любого летнего дня.

Соня прошла по знакомой тропинке над обрывом. Рука у нее кровоточила. Насекомые то прилетали и кружились роем, то вдруг, сдуваемые ветерком, куда-то исчезали. Напрасно река старалась, пела на перекатах. Что значило пение реки, если там, глубоко под землей, в сплошном и влажном мраке пещеры, пряталось странное создание? Всем сердцем Соню тянуло к нему, но пока оно голодно, оно остается опасным, и его нельзя приручить.

Соня подставила лицо солнцу так жадно, словно прощалась с ним. На лугу солнце казалось свободным, кусачим, в то время как в имении княжны оно было прирученным и сонным, как кастрированный кот.

– Софи! – услышала Соня знакомый голос и вздрогнула.

По дорожке, путаясь в траве и юбках, к ней спешила Полин. Прическа Полин слегка растрепалась, глаза были заплаканы.

– Софи, бедная девочка! – восклицала Полин. – Разве можно так пугать?

Соня остановилась среди луга и смотрела, как Полин приближается к ней. Сейчас Полин вдруг показалась Соне очень красивой. Люди нередко хорошеют, когда становятся испуганными или несчастными. Может быть, и княжна об этом знает и потому мучает окружающих.

Неожиданно на губах Сони появилась улыбка.

– Не стоило так беспокоиться, Полин, – проговорила она.

Полин приостановилась, вглядываясь в Сонино лицо. Недоуменная тень промелькнула в глазах Полин.

Соня спросила:

– Что там в усадьбе? Все тихо?

– Неонилла Павловна от твоего поведения захворала, – сообщила Полин. – Лежит в полуобмороке. Ей ставят компрессы на голову и делают горчичные припарки на ноги, чтобы оттянуть кровь. Думают послать за пиявками, но княжна очень противится. Княжна ненавидит голых гадов и не терпит их в своем окружении.

Соня сорвала травинку, принялась жевать уголком рта.

– А обо мне что говорят? – поинтересовалась она наконец.

– Сперва чрезвычайно бранили, но затем княжна сказала, что ты еще очень молода и твой характер необработан, – доложила верная Полин. – Чередование умеренных наказаний и легкой похвалы должны будут способствовать воспитанию из тебя истинно добродетельной девушки, пригодной для достойного замужества. Это собственные слова княжны, – прибавила Полин, поднимая руку, словно обороняясь от гневного взора Сони. – Остальные сразу тоже принялись искать у тебя добрые черты.

– И какие нашли? – прищурилась Соня.

– Только то, что ты много страдала.

– Ах, Полин! – произнесла Соня с чувством. – Тебе одной хочу открыть мою тайну.

Полин побледнела еще сильнее и принялась заправлять за ухо выбившуюся из прически прядку.

– Вот теперь ты напугала меня, Софи.

И посмотрела на подругу с жадным любопытством.

– Я собираюсь стать отшельницей, – сообщила Соня. Ей стоило больших трудов не расхохотаться. Еще час назад она действительно об этом задумывалась и даже разработала целый план – как поселится в пещере, будет предаваться размышлению и молитве, как состарится прежде времени и прослывет прозорливицей; уж тогда княжна не посмеет подсылать к ней своих приживалок, бить и мучить ее, обрабатывать ее характер!

Сейчас Соня старательно возвращала себя к этим мечтам и высказывала их с преувеличенной серьезностью. Каждое мгновение ей чудилось: вот сейчас Полин пожмет плечами и заметит: «Нельзя же врать так скучно, с полным неверием в каждое свое слово!» Но этого не происходило – Полин поверила.

– Идем! – воскликнула Соня. – Идем, я покажу тебе то место, где намереваюсь скрыться от людского взора. Ты будешь приносить мне еду – тайно. Совсем немного еды, чтобы никто не замечал пропажи. К тому же я должна буду умерщвлять свою плоть, поэтому мне поневоле придется голодать.

Полин пошла вслед за Соней по тропинке. То и дело Полин останавливалась и оборачивалась назад, словно смутно предчувствовала что-то. Однако Соня не замедляла шаг и не подгоняла Полин, и та в конце концов послушно следовала за подругой.

Возле входа в пещеру Полин снова заколебалась.

– Ты здесь собираешься жить?

– Это лучшее место, – заверила ее Соня. – Я все обдумала. После случившегося я уже не могу вернуться к княжне. Меня там уморят.

– Не говори так! – возмутилась Полин. – Княжна – наша благодетельница.

– Идем, – не слушая, Соня пригнула голову и вошла в пещеру. – Иди же сюда, – повторила она. – Я покажу тебе.

Полин осторожно проникла внутрь пещеры и застыла у самого входа. Ее как будто парализовало от страха.

– Здесь темно, тесно, – проговорила Полин. – Как ты сможешь тут жить?

– Я покажу тебе, – откликнулась Соня. – Давай руку.

Она крепко ухватила Полин за руку и потащила за собой. Полин немного упиралась, но все же шла.

Возле узкого лаза, ведущего во вторую пещеру, Соня остановилась. Не выпуская Полин, она крикнула:

– Харитин, сюда!

Полин дернулась, но Соня держала ее крепко.

– Погоди, не торопись. Ты еще ничего не видела.

Раздалось негромкое шуршание, а затем из лаза показалась голова, за нею узкие плечи и, наконец, извиваясь, выползло наружу все тело – угловатое, истощенное тело подростка с узкими босыми ступнями. Оказавшись в пещерном зале, тот, кого Соня называла «Харитином», встал на четвереньки и быстро побежал вперед, к обеим женщинам. Он тихо постанывал и качал головой, а когда поднял лицо, видно было, что с его губ сползает слюна.

Соня резко толкнула Полин вперед, и та, не ожидавшая подобного, упала на пол рядом с Харитином. В мгновение ока Харитин надавил локтем ей на грудь и наклонил голову к ее шее. Полин сдавленно вскрикнула, а Харитин забрался на нее сверху и начал сосать прямо из вены на ее горле. Он содрогался всем телом и постанывал, а Полин лишь раскрывала глаза – все шире и шире, пока они вдруг не остекленели.

Наконец Харитин вздрогнул в последний раз, помедлил и сполз с неподвижного тела Полин. Соня присела рядом на корточки, коснулась его лица.

– Харитин, – позвала она.

– Это мое имя? – спросил он.

– Тебе нравится?

– А тебе нравится? – переспросил он.

– Да. Харитин. Я буду так тебя называть.

– А ты?

– Я – Соня.

Он посмотрел на неподвижное тело.

– А она?

– Разве она имеет значение? – удивилась Соня.

– Во мне ее кровь, – объяснил Харитин. – Я живу ее жизнь.

– Ее звали Полин, – сказала Соня.

Харитин нежно потерся о Сонино плечо щекой.

– Я теперь долго буду сыт.

Соня не ответила. Странно, что она не колебалась, когда привела Полин на убой. И еще странно, что эта смерть, произошедшая у нее на глазах, не оставила никакого следа в ее душе. Может быть, это потому, что Соня слишком часто видела мертвецки пьяных людей и привыкла к тому, что жизнь ровным счетом ничего не стоит. Многие друзья отца, да и сам отец, превращались в мертвецов, а потом воскресали, но воскресали лишь для того, чтобы снова умереть. Они проделывали это много раз, и ни в одном из своих состояний не представляли собой ничего доброго или полезного.

– Нужно вытащить отсюда тело и бросить в реку, – сказала Соня.

– Зачем? – удивился Харитин.

– Чтобы покончить с ним… с ней. С Полин.

Харитин больше ни о чем не спрашивал. Он встал на ноги и приблизился к выходу из пещеры. При ходьбе он кособочился – держал одно плечо чуть выше другого. Но в каждом его движении была странная, завораживающая грация, и Соня, наблюдая за ним, чувствовала, как сладкое тепло разливается по ее груди и животу.

Харитин осторожно выглянул наружу и сразу отпрянул в полумрак пещеры.

– Там слишком ярко, – пробормотал он.

– Там ясный день, солнце, – объяснила Соня.

– Жжет, – сказал Харитин.

– Ты боишься солнечного света?

Харитин пожал плечами.

– Многие боятся, – неопределенно ответил он.

Соня по-прежнему сидела на камнях, рядом с неподвижной Полин.

– Откуда ты взялся такой, Харитин? – спросила она тихо. – Откуда ты пришел?

Он не мог ей объяснить. Ему не хватало для этого слов. Но не только обычных слов, из обыденного русского языка, – этих слов не нашлось ни в одном из существующих языков. Наверное, не было их и в языках несуществующих.

Хотя он пытался. И при первой их встрече, и потом, спустя много лет.

Мир Харитина был сумеречным, серым. Там различались мириады оттенков серого – гораздо больше, чем в состоянии улавливать человеческий глаз. В мире Харитина обычные люди оставались невидимками – слюдяные тени, проходящие сквозь пространство и время без всякого ощутимого следа.

В пещере имелось странное место, где сумерки смыкались с тьмой. Там очутился Харитин, в мире, где тонкие оттенки серого были заменены цветовыми пятнами; он очутился в мире плоском, чересчур ярком, чересчур грубом.

Он забрал жизнь у молодой женщины, чтобы начать жить в этом плоском, грубом мире.

* * *

Соня явилась в дом княжны под вечер. Ее привел молодой человек, похожий на поэта и на калеку. Княжна, рыдая, покачивалась в саду на плетеном кресле-качалке. Те приживалки, что отгоняли от нее мух и стояли у нее за спиной, держались сонно и равнодушно (им надоела вся эта история с новой воспитанницей); те же, что оставались в поле зрения княжны, наперебой совали ей батистовые носовые платки, роняли слезы и поминутно бегали за успокоительным отваром.

Неонилла Павловна находилась в своей комнате и там, опоенная успокоительными отварами, мирно спала.

– Ведут! Ведут! – курлыканье птичьей стаи неслось впереди Сони, медленно шагавшей по дорожке сада. Харитин держал ее под локоть.

– Ведут, княжна-матушка, голубушка-благодетельница, ведут, нашу бедочку, ведут, сиротиночку!

– Ведут!..

Соня остановилась перед старушкой-княжной и вдруг увидела ее совершенно другими глазами. Как будто ей отворили новое зрение, сумеречное, когда из мириадов оттенков серого складывается истинный облик людей и вещей.

Слезы высохли на глазах старушки Мышецкой, она приподнялась в креслах, задрожала и снова обрушилась на подушки. А Соне в этот миг казалось, что она читает всякую мысль княжны, даже самую тайную, скрытую от всех так глубоко, что уж и забыто, где искать.

Девочка молча показала ей свою искалеченную руку.

Лицо старушки передернулось.

– Что это, дитя?

– Неонилла Павловна, – выговорила Соня. Голос у нее прозвучал сдавленно, как будто не рассмеяться боялась Соня, а заплакать. – Она, злодейка. Не хочет тайны ремесла никому открывать, а когда увидела, что у меня получается плести кружево не хуже, взяла молоток и ударила меня по пальцам.

От эдакого известия платок выпал из рук старенькой княжны, она затрясла головой и дребезжащим голосом прокричала:

– Приведите мне сюда Неониллу!

– Почивает… Неонилла Павловна почивает… От горести утомилась – заснула… – зашелестело кругом.

– Разбудить! – Княжна топнула шелковой ножкой. – Быстрее!

А пока за Неониллой Павловной бегали, княжна обратилась к Харитину:

– Вы, молодой человек, должно быть, не из наших краев. Я прежде вас не встречала.

– Я не из ваших краев, – подтвердил Харитин.

Княжна прищурилась.

– Какой у вас выговор странный.

– Он грек, ваше сиятельство, – вмешалась Соня.

– Грек? Как интересно… – Княжна протянула Харитину руку для поцелуя.

Харитин с интересом посмотрел на эту руку. Соня подтолкнула его в бок.

– Поцелуй. Не кусай, только поцелуй.

Харитин чуть улыбнулся Соне, наклонился над хрупкой старческой рукой и, прикладываясь, все же чуть-чуть прихватил зубами кожу.

Княжна благосклонно моргнула.

– Где вы нашли Сонечку?

– Под обрывом реки, – ответил Харитин. – Она собирала слезы в ладонь.

– Поэт… поэт… – зашелестели приживалки и смолкли.

– Вы хорошо поступили, приведя ее домой, – похвалила поэта княжна. – А сами вы где остановились?

– Остановился, – сказал Харитин. Это вышло невпопад.

Соня вмешалась:

– Он только что приехал, ваше сиятельство.

– Вы можете погостить у меня, – пригласила княжна.

От крыльца дома доносились голоса, звучавшие все громче, и на их фоне выделялся плаксивый, возмущенный крик Неониллы Павловны:

– Все врет она, мерзавка!

Соня холодно посмотрела на свою мучительницу.

– Идет Неонилла Павловна, ваше сиятельство.

– Хорошо. – Княжна даже не повернула головы.

Неонилла Павловна, в стеганом шелковом халате поверх ночной рубашки, босая, предстала перед княжной.

Та долго смотрела на нее неприязненным взглядом. Неонилла Павловна не выдержала – начала озираться, ежиться.

Княжна заговорила наконец с ней – холодно:

– Хочешь что-то мне рассказать?

Неонилла Павловна бурно зарыдала и упала на колени.

– Оклеветала!.. Сквернавка, оклеветала!.. – взвыла она. – У ней глаза дерзкие, я сразу говорила – путного не выйдет. А чего ждать от дочери самоубийцы, пьяницы?

Тут Соня засверкала глазами и подняла повыше распухшую руку.

– Чем на моего отца, покойника, напраслину возводить, – крикнула девочка, – взгляни лучше, как ты меня искалечила! Из зависти, что я молодая, а ты старая! Из страха, что я смогу плести кружево получше твоего! Я все благодетельнице рассказала. Не отпирайся теперь и не позорься.

Неонилла Павловна с ужасом уставилась на изуродованную кисть.

– Не делала! – завопила она и принялась биться головой о землю. – Не делала! В жизни бы не посягнула!

– Вон от меня, – произнесла княжна. Она говорила очень тихо, но ее все услышали. – Вон отсюда, Неонилла. Я тебя пригрела, а ты оказалась змеей.

Неонилла Павловна так и застыла, простертая на земле. Уж чего угодно ожидала она, только не изгнания. Осторожно приподняла она голову, заглянула благодетельнице в лицо. Та не шутила.

– Прямо сейчас уходи, – прибавила княжна.

– Я… хоть вещи соберу… – пролепетала Неонилла Павловна.

– Нет здесь ничего твоего, – отрезала княжна. – Все мои подарки. Не испытывай терпения – уходи как есть.

Неонилла Павловна, с трясущейся головой, поднялась и побрела по дорожке к выходу из сада, словно шла на эшафот, словно попалась она в руки к пиратам и ступала по доске за борт, в объятия убийцы-океана.

Харитина пригласили в дом. Накрыли поздний чай. Расспрашивали о Греции. Харитин отговаривался плохим знанием русского языка и признан был очаровательным. Княжна предложила ему комнату в нижнем этаже – в верхнем было бы неприлично, поскольку там обитают девицы.

Вспомнили о Полин и искали ее в саду и в доме, однако безуспешно. Решено было отложить поиск на утро. Княжна, сердито поджимая губы, сказала, что у нее имеется одно подозрение, которое, впрочем, она ни за что не выскажет, не получив подтверждений. «Полин легкомысленна и склонна доверять мужчинам», – прибавила княжна.

* * *

Тело Полин выловили из реки Агафьи на рассвете следующего дня. Ее нашли прачки на отмели. Княжне доложили с осторожностью. Из Петербурга приехал врач, а после него – и следователь. Врач лечил руку Сони. Он признал, что пальцы сломаны в нескольких местах и что произошло это вследствие удара молотком, как и показывала потерпевшая. Кроме того, он обнаружил на пальцах несколько мелких порезов. Соня объяснила, что они – от бритвы, которой обрезают нитки, и что случилось это по неосторожности.

Потом врач напоил княжну успокоительными лекарствами, от которых старушка заснула на несколько часов, и вышел из ее опочивальни с приговором: «Я не в силах исцелить ее сиятельство от прирожденной доброты. Она и впредь будет страдать за все человечество».

Насчет покойницы Полин врач подтвердил, что та погибла от того, что упала в реку с обрыва и сломала себе шею. «Быть может, торопилась на встречу с каким-нибудь мужчиной, – прибавил врач, полностью разделявший точку зрения княжны на нрав Полин, – а может быть, слишком глубоко замечталась о нем… На скользком обрыве это опасное дело».

С тем врач и отбыл. Следователь не был допущен до княжны, поскольку та почивала. Соня рассказала ему о своей дружбе с Полин и о том, что Полин ждала писем от подпоручика Рыжова. Впоследствии был послан запрос на колонию, в часть, где служил подпоручик Рыжов, откуда пришел ответ: подпоручик Рыжов действительно имеет место, однако никаких романов в письмах с женщиной по имени Полина Тимешева за ним замечено не было, и сам он тоже все отрицает.

На этом следствие было остановлено, и Полин похоронили на Лембасовском кладбище как погибшую от несчастного случая.