Текст книги "Падение Софии (русский роман)"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

– Почему они покойного Кузьму Кузьмича не осуждают, хотел бы я знать, – скрипнул я зубами. – Ведь Кузьма Кузьмич, Царство ему Небесное, Витольда и нанял…

– Кузьма Кузьмич был блаженный и почти святой, он дурного ни в одном человеке не подозревал, даже в маниаке, – сообщила Макрина и тотчас до смерти перепугалась: – Я господина Безценного ни в чем не подозреваю, упаси Боже так думать, я считаю ровно так, как вы.

– Ладно, – я махнул рукой. – Что еще там болтали про меня?

– Будто вы сами хотели сделаться любовником Анны Николаевны… Но в основном, конечно, полагают, что вы недоглядели. Нет в вас хозяйского ока, чтобы распознать и вывесть на чистую воду.

«Все-таки очень хорошо, что я не пошел туда подписывать показания, – подумал я с содроганием. – В Петербурге, по крайней мере, на меня никто таращиться не будет…»

А вслух я произнес:

– Хорошо, Макрина. Теперь оставим это. Не будем больше обсуждать.

Она не спешила уйти. Стояла, упрямо пригнув голову, то сцепляла пальцы, то расцепляла.

– Что еще? – спросил я.

– Трофим Васильевич… – Макрина торопливо обтерлась платком. – А вы как считаете на самом деле – Витольд Александрович не виноват?

– Не виноват, – сказал я.

– Я тоже так считаю, – торопливо произнесла она.

– Я кататься поеду, – сказал я. – Обед подавать к семи вечера. Скажите Планиде Андреевне.

– Планида Андреевна очень убивается, – поведала Макрина. – Витольд Александрович ей был как родной сын.

– Понятно, – кивнул я без всякого сочувствия к горю Планиды Андреевны, несомненно, преувеличенному сентиментальной Макриной. – Так к семи пусть будет обед, – повторил я деловитым тоном. – И не работайте сегодня. Отдохните. Только из дому никуда не ходите, а то снова нацепляете сплетен, как блох.

Я надел теплую куртку, шарф, взял вязаные рукавицы, меховую шапку и, обмундировавшись таким образом, направился к каретному сараю, где трудился Серега Мурин.

Мурин с хмурым усердием вычищал сарай. Завидев меня, он выпрямился и произнес:

– А Ви-ви-витольд н-не ви-ви-ви…

– Я тоже не верю, что он виновен, – сказал я. – Бросай работу, Мурин, ты мне нужен в одном деле.

Мурин посмотрел на лопату, которую держал в руке, с силой воткнул ее на снег и сказал:

– Хо-хорошо.

– Садись в электромобиль, – распорядился я.

Мурин с сомнением оглядел свои рабочие штаны.

– Отряхнись и забирайся в электромобиль, – повторил я приказание.

– Я ро-рогожу п-подстелю! – сообщил Мурин, бросаясь обратно в сарай.

Он вернулся с куском новой, чистой рогожи и заботливо положил ее на сиденье, а уж потом уселся сам. Я устроился рядом.

– Слушай внимательно, – сказал я. – Сейчас мы едем до шестьдесят пятой версты. Там я выйду и отправлюсь в лес.

– Про-про-пропадете, – заволновался Мурин.

– Нет, не пропаду… Я знаю, куда идти. Тебя мои дела не касаются, – прибавил я, памятуя слова Витольда о том, что Мурин не умеет врать и при допросе мгновенно выложит всю правду. – Просто сделай, как я скажу. Когда я выйду, отгонишь машину на четыре версты и там встанешь. Потом я тебе позвоню. – Я вынул из кармана передатчик и показал Мурину. – Когда услышишь от меня сигнал, возвращайся к шестьдесят пятой версте и жди там. Я выйду из леса, и мы вернемся домой. Ты понял?

– А ч-что непо-понятного? – ответил Мурин. – По-поехали.

На электромобиле мы добрались до нужного места за несколько минут. Я вспоминал мучительный час ночного шагания по скользкой дороге и даже не верил, что это все со мной случилось в действительности.

– Все, Мурин, – произнес я строго и открыл дверцу, чтобы выйти наружу. – Ты хорошо помнишь, что я говорил?

Он кивнул.

– Я рассчитываю на тебя, – прибавил я, рассчитывая таким образом внушить ему уверенность в собственной значимости.

– Да по-по-понял, – досадливо сказал Мурин. – Я не ид-диот.

Мне стало стыдно. Я махнул ему рукой и нырнул в чащу леса. Я ухнул в нее с головой, как отчаянный пловец, прыгающий в бассейн с вышки.

Сейчас все покрыло толстым слоем снега, но я различал кусты, помятые нами при прошлой вылазке, а потом отыскал и тропинку между деревьями. Странно, но никаких следов в окрестностях я не видел. Может быть, я сбился с пути? Я решил прибегнуть к старинному способу и покричать. Не звать Матвея, конечно, по имени, а просто крикнуть: «А-а-а!»

– А-а! – попробовал я.

Голос у меня сразу сорвался – наверное, от холода, однако даже малой попытки хватило. Внезапно я понял, что больше не один. Откуда-то возникли другие живые существа. Может быть, выскочили из сугробов, где доселе прятались, незримые глазу. Хоть я и был подготовлен к их появлению, но все же испугался. Полагаю, страх мой был не столько рассудочным, сколько атавистическим. Разумом я понимал, что фольды не причинят мне вреда, но все мое естество противилось их близости.

Я глухо вскрикнул и инстинктивно устремился прочь. Я перепрыгнул через сугроб, споткнулся о запорошенное снегом бревно, угодил ногой в яму и упал. Ксены без малейшего затруднения настигли меня, подхватили под руки, подняли и утвердили в вертикальном положении. После этого двое удерживали меня под локти, третий счищал с моей одежды налипший снег, а четвертый приплясывал передо мною, вертясь и встряхивая плечами, – вероятно, с целью приободрить и развеселить.

– Я ищу Матвея, – сказал я, переводя взгляд с одной красной физиономии на другую. – Мат-вей, – повторил я раздельно и как можно более внятно. – Мне нужен Матвей.

Они замотали головами, закивали, один даже хлопнул себя ладонями по ушам, а потом протянул мне руку. Мы оба были в рукавицах, и все же я помедлил, прежде чем принять приглашение. Даже сквозь рукавицу я как будто ощущал прикосновение ксена. Может быть, у них температура тела другая, а может – причина в каком-то их особенном запахе, который я улавливал на подсознательном уровне.

Мы шли по лесу, величавому и безмолвному. При каждом шаге мы увязали в снегу почти по пояс. Фольды, привыкшие к пескам своей родной планеты, справлялись с этим неудобством куда лучше, чем я, земной уроженец, избалованный расчищенными тротуарами.

Лагерь фольдов был теперь совершенно скрыт снеговой шапкой. Я поздравил себя с прекрасной идеей позвать на помощь – без сопровождения я ни за что бы не нашел ни Матвея, ни его краснокожих братьев.

Мои спутники оставили меня возле входа в землянку, а сами нырнули внутрь, протиснувшись в узкую щель. Я остался в одиночестве.

И вдруг мне живо представилось: я действительно один в зимнем лесу и у меня нет даже представления о том, где дорога. Ни товарищей поблизости, ни даже передатчика. Первобытный лес и перепуганный человек посреди стихии. Настанет ночь, и я замерзну насмерть, если только не разорвут меня какие-нибудь уцелевшие в этих дебрях волки.

Затем из землянки показался Матвей и разом убил все эти устрашающие фантазии.

– Трофим Васильевич! – шумно воскликнул он. – Приятный сюрприз!

Он выбрался на снег, притопнул ногами и широко улыбнулся мне. Я видел, что он действительно рад меня видеть, и зачем-то сказал:

– А я к вам с пустыми руками…

Он ошеломленно смотрел на меня несколько секунд, а потом рассмеялся:

– О чем вы говорите?

– Я ничего не принес. Ни денег, ни припасов, – повторил я, отлично понимая, что несу чушь.

Мне подумалось, что сейчас Матвей нахмурится и скажет что-нибудь вроде: «Дружба не измеряется деньгами или съестными припасами». Но Матвей лишь беспечно махнул рукой в рукавице:

– Да оставьте пока это… На вас просто лица нет. Долго нас разыскивали? Устали? Испугались? Чаю хотите?

Я сказал, что чаю, наверное, не хочу, и вдруг начал плакать. Это произошло как-то помимо моего участия. Обычно человек плачет потому, что хочет заплакать. Он сам, усилием воли, выталкивает из себя слезы, он всхлипывает и рыдает. А тут все случилось неожиданно, и я вообще ничего поначалу не понял.

Матвей озабоченно сдвинул брови.

– Да что с вами такое? – повторил он тихим голосом. – Ну, полно.

Он присел на корточки перед входом в землянку и произнес, обращаясь внутрь, несколько слов на языке фольдов, а затем снова повернулся ко мне:

– Трофим Васильевич, пожалуйста, перестаньте. Просто расскажите мне все. Что плохого произошло там у вас, в большом мире?

– Витольд арестован за убийство Анны Николаевны Скарятиной, – сказал я. Слезы, вроде бы, перестали течь из моих глаз. – Пока это все.

Матвей снял рукавицу, потер лицо, снова надел.

– Выпейте чаю. Любите горячее на морозце?

Из входа в землянку высунулась красная рука с термосом. Матвей подхватил термос, цвиркнул фольду пару слов благодарности и возвратился ко мне.

– Пейте.

Он налил из термоса чай в маленькую чашку и протянул мне. Над ней шевелился легкий дымок.

– Кусочек родного дома, – прибавил Матвей с усмешкой, глядя, как я принимаю у него чашку.

Фольды заваривали очень крепкий чай. От него сразу прояснилось в голове. Матвей внимательно наблюдал за мной.

– Можете теперь рассказывать?

– Наверное…

– Что вы сделали с телом убитого фольда? – неожиданно спросил Матвей.

– Я с ним ровным счетом ничего не делал! – ответил я, ошеломленный подобным вопросом. – Или, по-вашему… по-вашему, это я его убил? Господи, да он мне потом во сне снился… И так было жаль… – Я замолчал, боясь опять заплакать.

– Боже меня упаси подозревать вас в подобном злодействе, Трофим Васильевич! – Матвей покачал головой.

– Следователь привел меня к месту преступления – на опознание, – сказал я обиженным тоном. Сейчас мне очень хотелось обвинить Матвея хоть в чем-нибудь, но не получалось. – Ему требовалось получить от меня формальное подтверждение, что убитый – точно из банды Свинчаткина. Я ведь считаюсь свидетелем как жертва вашего ограбления… Я посмотрел мертвеца, дал показания, что он – несомненно, из числа ваших. Потом меня отпустили, и я отправился домой. Вот и все мое участие.

Матвей моргнул.

– Я, собственно, спрашивал не о вас лично, Трофим Васильевич, а о вас,о людях… о землянах. Что онисделали с телом?

– Увезли в Петербург, – сказал я. – Больше мне ничего не известно… Стало быть, себя вы к числу земных жителей не причисляете?

– Сейчас я могу причислять себя только к собственной банде, – ответил Матвей Свинчаткин. – Все другие сообщества для меня закрыты… Мертв один из моих соплеменников, я пытаюсь узнать судьбу его останков. Ничего более.

– Следователь сказал, что по поводу убитого ксена был отправлен запрос в министерство и что его определили как обитателя планеты Фольда.

– Что еще? – настаивал Матвей. Глаза у него потемнели.

– Ни один из обитателей Фольды до сих пор не получал официального дозволения посетить Землю. Отсюда был сделан логический вывод о незаконном въезде, – продолжал я. – В общем, ни у кого не возникло и тени сомнения в том, что это был ваш человек.

– Ага, – сказал Матвей. Он опять снял рукавицу, почесал кончик носа, похлопал себя рукавицей по рукаву. – Понятно.

– Мне продолжать? – осведомился я.

Я уже совершенно успокоился. Мне даже не было холодно.

– Налейте мне из термоса чаю, – попросил Матвей.

Я выполнил его просьбу. Он пил, поглядывая на меня поверх края чашки, а я продолжал:

– Через день после первого убийства точно таким же способом было совершено второе. Между жертвами нет ничего общего.

– Кто такая Анна Николаевна? – спросил Матвей.

– Молодая дама. Любительским образом занималась палеонтологией. Приходила к нам в гости. Я тоже навещал ее. В общем, можно сказать, мы дружили.

– Почему обвинили Витольда? – резко спросил Матвей.

– Вы же не верите, что он мог кого-то убить?

– Вообще-то Витольд, мне кажется, вполне в состоянии кого-то убить, – несколько неожиданно для меня ответил Матвей. – Но к этим двум случаям он, конечно, не имеет отношения.

Я передал моему собеседнику весь разговор с Порскиным и доводы следствия. Матвей болезненно морщился, как ценитель музыки при фальшивом исполнении.

– Чушь! – оборвал он меня с таким гневом, словно я был автором всех этих измышлений.

Я даже обиделся.

– Послушайте, господин Свинчаткин, не нужно нападать на меня. Я ведь к вам как к другу пришел.

Матвей вздохнул и принужденно рассмеялся.

– Простите. Что я, в самом деле!.. Совершенно отвык от людей и изрыгаемых ими глупостей.

– Я и без ваших замечаний знаю, что говорю много глупостей, – сказал я. – Что поделать! Со временем я выправлюсь.

– Я, собственно, не лично вас имел в виду, – проговорил Матвей. – Какой вы, однако, вспыльчивый! И постоянно готовы отвечать за все человечество… Давайте без ссор и обид, хорошо? Считайте, что я одичал в лесу и иногда сболтну лишнее… Расскажите мне еще раз о том, что случилось в театре. Попробуем восстановить всю картину, шаг за шагом. Кто заходил в ложу, кроме Витольда?

– Перед началом спектакля – «тверской гость», – вспомнил я. – И еще Лисистратов, кажется… Нет, Лисистратов заглядывал к Софье, а к Анне Николаевне – нет.

– Кто такой «тверской гость»?

– Приезжий из Твери. Остановился у нас в трактире. Узнал о готовящемся спектакле и тотчас разжился билетом. Представьте только, какая страсть к искусству!

– Скучает он у вас, должно быть, – заметил Матвей.

Я пожал плечами.

– Во всяком случае, он был взят под крыло пьяницей и бывшим актером по фамилии Лисистратов, который устроил ему место в ложе. Он и познакомил нас в буфете, а я представил этого Качурова Анне Николаевне.

Матвей насторожился.

– Как его фамилия, вы сказали?

– Качуров. Отец Анны Николаевны обладает особенностью путать имена, так он назвал его Камучиным и потом все удивлялся, что при монгольском имени у тверичанина совершенно русское лицо.

– Качуров? – повторил Матвей. – Интересно… А как он выглядел, этот Качуров?

Я добросовестно описал ему наружность тверичанина. При каждом моем слове Матвей мрачнел все больше и, сам того не замечая, отрицательно покачивал головой. Когда же я закончил, Матвей был темен от гнева.

– Вовсе это не Качуров! – сказал он. – Это был Захария Беляков.

* * *

Мы спустились под землю, к искусственному костру. Я снял куртку и шапку. Фольды раздвинулись, пропуская меня ближе к источнику тепла. Я протянул к нему озябшие руки, дрожь пробежала у меня по спине.

– Скажите, господин Свинчаткин, – спросил вдруг я, – как это у вас тут выходит, что над землянкой не тает снег?

– Теплоизоляция, – объяснил Матвей, подняв палец к потолку.

Я посмотрел на потолок, но было темно, и я ничего не разглядел.

Меня вдруг потянуло в сон. Все эти беспокойства, прогулка по холоду и переход в теплое помещение…

– Выпейте еще чаю, – приказал Матвей.

Я вздрогнул. Оказывается, я все-таки задремал – может быть, на пару минут.

Я взял чашку, отпил и тяжело вздохнул. У меня ломило все тело. Фольды, сгрудившись вокруг, посматривали на меня с грустью и сочувствием. Я вспомнил, что у них погиб соплеменник. Теперь я почему-то не испытывал отвращения ни к их заплывшим глазам, ни к их багровой коже. Может быть, что-то встало на место в моей голове, а может – привык, только произошло это в единый миг, а не постепенно. Я даже как будто начал отличать одного фольда от другого, а ведь совсем недавно они все представлялись мне на одно лицо.

– Матвей, – сказал я, – не знаю, как вас по батюшке…

– Сократович, – ответил он. – Матвей Сократович.

Должно быть, я смешно заморгал, потому что фольды, пристально наблюдавшие за мной, принялись толкаться и хихикать.

– Сократыч? – переспросил я. – Так это про вас было в письмах?

– Ого! – воскликнул Свинчаткин. – Вы еще и письма какие-то читали?

– Остановитесь, – сказал я. – У меня сейчас голова треснет. Вы – Сократыч!..

– В это так трудно поверить? – Матвей посмеивался, чрезвычайно довольный. – Я ведь нарочно бороду отрастил. Похож на Сократа? Сократ мне друг, но истина дороже?..

– Да, с бородой поверить можно…

– Что это за письма, которые вы читали? – спросил Матвей.

– От Белякова к моему дяде, «другу домоседушке», как он его называет. Очень подробный рассказ об экспедиции.

– Где они хранятся? – настойчиво расспрашивал Матвей. – У вас дома? Я могу их увидеть?

– Я на все отвечу, но сначала вы, – взмолился я. – Как вы догадались, что тверичанин был Захария Беляков?

– По описанию наружности.

– Нет, Матвей Сократович, это не ответ, и вы сами это понимаете, – настаивал я. – Видит Бог, я не лез в ваши дела, пока это меня не касалось, но теперь…

– Да, – кивнул Матвей. – Не думайте, кстати, Трофим Васильевич, что я не обратил внимания на вашу сдержанность. Людям, знаете ли, очень свойственно во все лезть, все выяснять, непременно докапываться до правды… К каким последствиям это приводит – отдельный разговор; я говорю сейчас об общем положении вещей. Полагаю, проистекает сие опасное любопытство от обычного страха. Человек боится неизвестного, которое скрывается в темном углу, и прикладывает отчаянные усилия для того, чтобы зажечь там свет. Иногда в углу оказывается монстр. Разбуженный светом, он уничтожает обидчика. А иногда там вообще ничего нет, и тогда человек испытывает жгучую обиду…

– Вы свои мысли где-нибудь записываете? – спросил я. – Можно было бы впоследствии составить поучительную брошюру «Из наблюдений за человечеством». Денег бы заработали.

Матвей тихо рассмеялся.

– Ну, не язвите… Я же профессор, привык читать лекции.

– Ладно, вы что-то про меня хотели сказать, – напомнил я.

– Вы не любопытны не потому, что не любопытны в принципе, а потому, что не испытываете страха, – сказал Матвей. – В вас не умерла еще детская доверчивость к миру.

– Ясно, – сказал я, немного разочарованный подобным истолкованием моих поступков.

– Я объясню вам, почему заподозрил в тверичанине Захарию, – Свинчаткин вернулся к интересующей меня теме. – У нас в экспедиции был рабочий по фамилии Качуров. Сначала я подумал, что это он побывал у вас в ложе. Предположение почти невероятное, но – каких только случайных совпадений в жизни не бывает! Поэтому я и заинтересовался его внешностью – чтобы подтвердить или опровергнуть мою изначальную гипотезу. Но вы живописали мне Белякова.

– Почему же он взял себе фамилию, по которой его опознали?

– Людям вообще свойственно… – начал было Свинчаткин, но замялся. – Ладно, – он комически вздохнул, – внесу это в ту же брошюру. Людям свойственно брать себе в качестве псевдонимов не какие попало фамилии, а знакомые. Чаще всего это девичья фамилия матери…

– Похоже на правду, – вздохнул я.

– Теперь – о письмах, – настойчиво произнес Свинчаткин.

– Я расскажу, но в обмен на один вопрос, который все это время мучил меня, несмотря на мое детское доверие к миру, – ответил я.

Матвей засмеялся. Наверное, с таким человеком очень хорошо быть в далекой экспедиции. Он был очень домашним. И как будто все понимал – и о людях, и о фольдах.

– Выкладывайте свой товар, – сказал Матвей и прибавил «простонародным» голосом: – Не бойсь, барин, не обижу. Баш на баш, честь по чести. Отвечу на все вопросы. Рассказывайте же!

– Мой покойный дядя, Кузьма Кузьмич Городинцев, регулярно получал длинные письма от Белякова. Из каких-то соображений, мне не вполне ясных, он вклеивал их в особую тетрадь с присовокуплением собственных ответов, переписанных им из черновиков.

– Древние римляне поступали аналогичным образом, – сообщил профессор Свинчаткин. – Они весьма дорожили своей перепиской. Считали ее литературным достоянием.

– Возможно, дядя воображал себя древним римлянином, – подхватил я. – В любом случае, мне досталась в наследство эта тетрадь. Я начал читать ее и получил немалое удовольствие. Беляков довольно выразителен в своих описаниях… И про вас писал весьма обильно. Ну то есть про «Сократыча».

Матвей хмыкнул:

– Сильно он меня бранит?

– Изрядно… Вы ему много неприятностей наделали.

– Он и половины не знает всего, что я там наделал, – сказал Матвей с полуугрозой. – Ну так что эти письма? Где они?

– Я вручил их Анне Николаевне при последнем ее визите в мой дом, – объяснил я. – Она же принесла их в театр, потому что ей не терпелось поговорить о прочитанном. Собственно, с Витольдом они и обсуждали какую-то ксенопалеонтологическую проблему. Разгорячились. А Лисистратов вообразил, будто они ссорятся…

– Где они? – зарычал Матвей. – Где эти чертовы письма?

Я набрал в грудь побольше воздуха и признался:

– После смерти Анны Николаевны они пропали.

Матвей отвернулся от меня, так что несколько секунд я не видел, какое у него лицо. Когда он снова взглянул в мою сторону, то казался, в общем, довольно спокойным.

– У вас еще остаются какие-то сомнения? – спросил он.

– В чем? – не понял я.

– В том, кто на самом деле убил Анну Николаевну.

– Хотите сказать, это сделал Захария Беляков?

– Кто же еще? – Матвей сильно фыркнул носом.

– Почему? – настаивал я.

– Чтобы завладеть тетрадью.

– Матвей Сократович, при всей моей неприязни к Белякову, я не понимаю, для чего ему было совершать убийство ради старых писем из экспедиции.

– Вы же читали эти письма?

– Читал.

– Ничего такого, что резануло бы ваши чувства, в них не примечали? – Матвей с каждым мгновением делался все более мрачным.

– Да нет, собственно… Может быть, рассуждения о том, что за аборигенами следует наблюдать, не вмешиваясь… – Я онемел. Одно воспоминание кометой пронеслось в моих мыслях. – А ведь вы совершенно правы, Матвей Сократович! – воскликнул я. – Это точно он, Беляков! Тверичанин тоже говорил про необходимость наблюдения, но не вмешательства во внутренние дела аборигенов. Типичное его рассуждение. А я еще не обратил внимания, только в памяти отпечаталось…

Матвей досадливо отмахнулся. Для него всякий вопрос касательно личности «тверичанина» был уже решен и не нуждался в дополнительных подтверждениях.

– Кроме идеи «наблюдения», не заметили в письмах что-то еще? – настаивал он. – Ну же, – уговаривал он, – вы ведь внимательно их читали… Никаких любопытных деталек?

– Нет.

– Нет? – переспросил Матвей в третий раз. Он приподнялся на коленях и закричал прямо мне в лицо: – А идея работорговли вас никак не… не оскорбляет?

Я разинул рот и несколько секунд вообще ничего не мог ему ответить. Я просто не понимал, о чем он говорит.

– Какая работорговля? – вымолвил наконец я. – В посланиях Захарии Белякова ни словом об этом не упомянуто.

Матвей долго рассматривал меня, то ли как диковинный экспонат из музея уродов, то ли как архиглупца на шествии дураков. Потом он проговорил:

– Вас, очевидно, все это время сильно занимал вопрос: что все эти ксены делают на Земле и почему мне вздумалось набрать себе банду из числа инопланетян. Верно?

– Да, – подтвердил я. – Угадали.

Матвей криво усмехнулся.

– Ну так я расскажу вам всю историю, от начала и до настоящего момента. Господин Захария Беляков сильно нуждался в деньгах. Не обладая большим талантом к науке, он оставался в экспедиционном корпусе Академии Наук. В меру честолюбивый, довольно умный в житейском отношении, неплохой руководитель, он успешно руководил несколькими экспедициями и вполне проникся духом испанских конкистадоров. Справедливо рассудив, что чистая наука никогда не приносит дохода, он обратился к самому прибыльному из всех древних промыслов: к работорговле. Так называемые «отсталые» народы подходят для этой цели наилучшим образом. Их вождей всегда можно соблазнить какой-нибудь блестящей консервной банкой, и те легко отдадут десятка два-три своих подданных во власть чужеземцев.

– Хотите сказать, что… вожди фольдов… – я даже не сумел договорить эту фразу до конца.

Матвей покачал головой.

– С фольдами все вышло еще проще. Беляков предложил им участие в увеселительной поездке. Чтобы фольды лучше узнали людей и, в свою очередь, рассказали им о своей планете. Чтобы они поняли, каким благом станет для них общение с человечеством. Что-то в таком роде.

– Не понимаю, – сказал я. – Кто же внушил им всю эту чушь? Вы ведь были у них, кажется, единственным переводчиком?

– Это вы из писем извлекли? – слабо улыбнулся Матвей.

– Да…

Он покачал головой.

– Сдается мне, часть писем все-таки пропала. Или же ваш дядя, человек умный и предусмотрительный, их уничтожил.

– На дядю непохоже, – возразил я. – Вероятнее всего, он изъял их из «чистового» варианта тетради и припрятал. У него вообще хранится очень много вещей, от которых менее запасливый человек давно бы избавился.

– Вам видней, каков был ваш дядя, – вставил Матвей.

– Вовсе не видней; мы никогда с ним не виделись, – заметил я.

Матвей, однако, вернулся к прежней теме.

– У меня нет оснований не верить вам, Трофим Васильевич… Если вы утверждаете, что ни слова не читали о работорговле, значит, не читали вы и о том, как был разоблачен «Сократыч»… Я заподозрил у Белякова, скажем так, конкистадорские наклонности еще до начала экспедиции и нанялся к нему рабочим в последний день. Мне пришлось немного позлодействовать. Ничего особенного, впрочем, я не сделал: просто перед вылетом напоил до бесчувствия одного из работников экспедиции и сделал так, чтобы он не явился к месту сбора. Сам же, напротив, бродил поблизости и спрашивал, нет ли работы. Выглядел я положительным и трезвым мужиком, поэтому Беляков, отчаявшись ждать своего работника, в последний момент нанял меня.

– Вы же рисковали! – сказал я. – А вдруг бы он вас узнал?

– Исключено, – ответил Матвей. – Борода. Забыли? И одежда. Люди обыкновенно смотрят на одежду и табличку на дверях кабинета, а не на лицо. Это тоже сведения из брошюры, которую я непременно напишу.

– А если бы он вас не взял?

– Такой риск, конечно, существовал, – согласился неожиданно для меня Матвей, – но, с другой стороны, если бы я явился к нему заблаговременно, у Белякова появилась бы возможность навести обо мне предварительные справки. Бог знает, что бы он раскопал на мой счет! Вдруг – правду? А так он просто принял меня на работу и пообещал выкинуть в открытый космос или закопать в пески Фольды, если я окажусь непригодным. Я обещал «стараться»; на том мы и порешили.

– Понятно…

– Это была с моей стороны чистейшая авантюра, конечно, от начала и до конца, – хмыкнул Матвей. – Зато я попал в команду. Меня сразу нагрузили самой грязной и тяжелой работой, но этого и следовало ожидать, так что я не роптал и был всегда бодр и весел. Что бесконечно раздражало беляковского помощника – Хмырина. Забавно оказаться в роли подчиненного, когда до сих пор ты был профессором, руководителем, словом – начальником. Я обнаружил, что в положении низшего из работников имеется собственная прелесть. Никакого груза ответственности. Никаких бесконечных совещаний, необходимости ломать чужое сопротивление (а оно всегда есть, даже когда кажется, что его нет). Отменяется запрет на употребление спиртного в компании с прочими участниками экспедиции.

– То есть? – не понял я.

– То есть, начальство не пьет с подчиненными, – объяснил Матвей. – Иначе они сядут на шею. А тут я мог делать что хотел. Если на меня орали за недостаток усердия, я молчал или огрызался себе под нос. Но этим неприятности, в общем, и заканчивались. Мы прилетели на Фольду, начали знакомство с местным населением. Пособирали образцы флоры, фауны, поискали полезные ископаемые. Все это делалось больше для виду. Главное, что интересовало Белякова, – живой товар, люди.

– А как вы учили их язык? – спросил я.

– Ну, я слыл «смышленым мужиком», – сообщил профессор Свинчаткин. – Вообще же существуют методики изучения языков ксенов «с нуля», без базовой основы. Этой методикой я и воспользовался. Беляков, однако, потребовал, чтобы я обучил и его некоторым речевым оборотам. Отказать я не мог, саботировать – тоже. – Матвей задумчиво почесал бороду. – Беляков научился довольно бойко изъясняться на их языке. И Качурин, кстати, тоже… Они-то и начали плести фольдам разные небылицы о том, какая чудная жизнь ожидает их на Земле.

– А что же вы? Противодействовали этим уговорам?

– Я пытался переубедить, но они меня не слушали. Фольдам, как и людям вообще, присуще стремление верить в лучшее. – Матвей бледно улыбнулся. – Я был их другом, и все же они мне не поверили. В результате три десятка фольдов согласились лететь.

– Скажите, Матвей Сократович, почему Беляков не оставил вас на Фольде? – спросил я.

– А что? – насторожился он.

– Лично я бросил бы вас на Фольде или подстроил несчастный случай, – объяснил я.

Матвей захохотал:

– Какой вы, оказывается, коварный и кровожадный, Трофим Васильевич!

– Все работорговцы такие, – сказал я.

– Беляков тоже такой, – перестав смеяться, подтвердил Матвей. – Но фольды сильно ко мне привязались. Если бы со мной что-то случилось, они могли отказаться и не полететь.

– Даже если бы это был просто несчастный случай? – не поверил я.

– Да, – кивнул Матвей. – Они испытывают ко мне род суеверной любви. В простом народе так иногда относятся юродивым. Я – их талисман удачи. Это началось после того, как я организовал спасение фольда, осужденного по требованию Белякова за кражу… Такой случай, надеюсь, вам известен?

– Да, – сказал я. – Нам с Анной Николаевной он очень понравился. Весьма остроумно.

Матвей выглядел очень довольным.

– То-то же! – сказал он и погрозил мне пальцем.

Я поскорее вернулся к прежней теме.

– Значит, фольды полетели с Беляковым добровольно?

– Да.

– А вы?

– Беляков обещал расправиться со мной, если я не подчинюсь. «Сейчас ты мне нужен, – сказал он, – потому что дикари идут за тобой, как стадо баранов. Радуйся этому и молись, чтобы такое отношение к тебе сохранялось впредь».

– А что мешало Белякову убить вас уже в открытом космосе, когда все фольды находились в его власти?

– Ничто, – ответил Свинчаткин. – Он, собственно, и собирался так поступить. Он допустил ошибку, перестав притворяться и начав обращаться с фольдами как с рабами. Это облегчило мне задачу, когда я поднял мятеж. – Он хмыкнул. – «Краснорожие дикари» были такими кроткими, совершеннейшими детьми, а «Сократыч» – таким простоватым мужиком, пусть и смышленым, но совсем не привыкшим повелевать людьми… Захарию Петровича ожидал крайне неприятный сюрприз. Я запер его, Хмырина, Качурина и еще троих в грузовом отсеке. Каюсь, я бесчеловечно заковал их в цепи. Мне до крайности понравилась предусмотрительность господина Белякова, который заготовил эти железа для строптивцев, буде таковые объявятся.

– Ясно, – пробурчал я.

Матвей внимательно разглядывал меня.

– Боюсь, вам не все ясно, Трофим Васильевич…

– Да? – удивился я. – А по-моему, господин профессор, вы очень прозрачно все излагаете.

Он явно потешался над моей недальновидностью.

– Хорошо. Продолжим. Итак, наш мятеж увенчался полным успехом… Вы знаете, что в старину захваченные в рабство свободные люди имели законодательно закрепленное право на восстание?.. Но я отвлекаюсь. Мы благополучно приземлились в лесу, в стороне от Пулкова, и, бросив Захарию с соратниками в трюме звездолета, спрятались в лесах. Разумеется, наш корабль хорошо видели из космопорта, поэтому за участь Белякова и прочих можно было не беспокоиться: через несколько часов их обнаружили и освободили. А у нас как раз хватило времени, чтобы скрыться.