Текст книги "Мир оранжевой акварелью (СИ)"
Автор книги: Елена Саринова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
Елена Саринова
Мир оранжевой акварелью
Пролог
Мужчина шел по причалу навстречу золотому закатному солнцу. Солнце уже висело над самыми горами, но, еще чуть-чуть, и оно вовсе исчезнет. Уйдет прямиком за высокий крест на каменной вершине. И тогда берег окончательно сольется с темно-серым небом и морем, превратив мир в одну прохладную темную дыру. Сейчас же, на качающихся у берега кораблях, спешно зажигали фонари, подсвечивая деревянные спины распростертых под бушпритами дев, птиц и морских богов. Все они тянулись своими застывшими телами к шагающему мимо мужчине. И было странно, что их так много. Не идолов, самих кораблей. Обычно в это время северная гавань острова Прато почти пуста. Хотя… Мужчина, черкнув взглядом по очередной гальюнной фигуре, хмыкнул.
– Капитан, сэр, – вмиг отозвался, идущий рядом бородатый крепыш. – Вы не передумали? Может, ее и в живых то давно нет? Мы ж, когда в последний раз сюда заходили?
– Может, и нет, – с расстановкой повторил мужчина, замерев у основания деревянной лестницы, ведущей наверх от причала. – По-моему… здесь, – и пошел на подъем.
– Капитан!
– Яков… не знаешь, с какого перетруса в этом змеюшнике крест водрузили?
Заскрипевший за его спиной ступенями бородач смену темы воспринял досадным вздохом:
– А хоб его знает. Говорят лишь, лет пятьдесят назад заявился сюда не то бродячий подстаканник [1]1
На морском сленге – странствующий рыцарь.
[Закрыть], не то шальной проповедник с целью развернуть всю местную ворожейную свору на путь истинный. А после того, как ему не то рыло надраили, не то предсказали сто акул в задницу, плюнул, и остаток жизни потратил на выдалбливание этого креста. Вот якобы, с тех пор он там и торчит. Вроде назиданья: «одумайтесь и покайтесь». Последний шанс, значит.
«Последний шанс», конечно. У Якова – давний, годами выработанный талант упорно возвращаться к тому, что он считает важным. Иногда это боцману помогает. Почти всегда, но, только не в сегодняшний ветреный вечер:
– Последний шанс у меня как раз здесь и находится. Так что, или умолкни, или… Святой Эразм с лебедкой! Они здесь икрой, что ли плодятся? – мужчина, уперев руки в бока, обвел удивленным взглядом открывшуюся наверху панораму. – А вот теперь разберись, куда идти дальше.
И ведь, действительно: восемь лет назад здесь, на узкой равнине между известняковыми великанами, было всего-то с десяток домишек, отделенных друг от друга глухими заборами. Сейчас же длинные ряды фонарей обозначили в темноте целые улицы из новых, даже не домов, а настоящих каменных вилл. Подсвеченных щедро разноцветьем. Правда, вывески у их входов прочесть с данной точки было трудно. Хотя, догадаться, можно было вполне:
– Не иначе, игорщики сюда, в нейтрал [2]2
Остров Прато расположен в «ничейных» водах Моря радуг и, в связи с этим, является местом, весьма сомнительным с точки зрения закона.
[Закрыть], после запрета на материке занырнули. В соседи к местным ворожеям, – видно, к схожему выводу пришел и Яков.
– Не иначе. А вслед за ними – питейщики и красотки. И теперь ясно, почему эта дыра так сейчас популярна. А нам, по-моему… прямо.
– Ну, прямо, так прямо, – вновь вздохнул боцман и, бросив цепкий взгляд в сторону идущей к лестнице громкоголосой компании, двинул вслед за своим капитаном.
Эта часть бывшего уединенного селения Профитис была почти погружена в ночь. Лишь в самом конце гравийки, упирающейся в колодец под развесистой ольхой, горел тусклый фонарь. Но, он только колодец из темноты и выхватывал. Будто, самое посещаемое в данное время суток место. Здешние же магические старожилы своим гордым традициям не изменили. И никто навстречу двум путникам с криками: «Предскажу по сыру и подошвам! Недорого!» или «Гадаю по верной гречихе!» не выскочил. И вдогонку, цепляясь за рукава, не понесся. Однако, свет за плотно занавешенными окнами, все же, горел. Причем, за всеми. И это было хорошим, хоть пока и не верным, знаком. Осталось лишь в нужный дом войти:
– Есть кто живой?! – капитан, первым переступивший порог, сделал один широкий шаг в сторону и с прищуром, после ночной тьмы оглядел сквозную комнатку с горящим очагом между задернутыми оконцами и длинным, под вышитой скатертью, столом прямо по центру.
И сам себе с очередным удивлением, признался: внутреннее ее немудреное убранство, как и саму здешнюю хозяйку, он, в отличие от дороги сюда, запомнил прекрасно. И тут за прошедшие восемь лет мало что изменилось. Разве только, над камином, вместо венка из пожухлых трав висел теперь пестрый квадратный гобелен. И мужчина уже набрал для повторного окрика воздух, когда низкая дверь напротив открылась, выпуская из темного нутра миниатюрную смуглую старушку. Старушка на несколько секунд замерла, буравя визитеров изучающим взглядом, потом дернула плечиками:
– А, знакомец.
– Доброго здоровья, хозяюшка, – тут же от своего косяка объявил боцман, явно растерявшийся от такого «просвечивания».
– И вам не иссохнуть, не просолиться, господа, – нараспев произнесла та и, глядя в карие капитанские глаза, добавила. – Я уж и не чаяла тебя снова увидеть. По кому скорбное марево? Родитель?
Боцман непроизвольно крякнул и поспешил спрятать изумление под весомый кулак. Капитан выразил свои эмоции открыто:
– Да, он. Я по поводу этого сюда и…
– Ну, так проходите от порога. У меня не палуба, чтоб на ногах торчать. Чаю налить? Что покрепче-то вам и в другом месте теперь предложат, – собрала она рот в ехидный пучок.
– Да мы заметили, – поддержал тему боцман, усаживаясь за стол. Старушка же поспешила к буфету:
– А как такое не заметить? Разве что слепому и глухому. Ну, да, хоб с ними, с временщиками. Полгода как-нибудь дотерплю.
Мужчины переглянулись, но, уточнять данный срок посчитали излишним. Тем более, и чай подоспел. Душистый, горячий. Он сразу повернул разговор в нужное «интимное» русло…
Старая предсказательница внимала капитану с усердием старателя, промывающего золотой песок. И лишь изредка прерывала его своими странными вопросами. Мужчина же ничего от нее не скрывал. Иначе, зачем вообще сюда явился?
– А вот теперь мне придется все это разгребать, – закончил он через несколько минут и крепко сцепил лежащие на скатерти руки.
Старушка, торчащая напротив, встрепенулась:
– А, ну, дай ко мне их сюда, свои холмы и реки. Посмотрим, чем ты занимался.
– Только это посмотрим? – протянул ладони капитан.
– Не только, – буркнула гадалка, увлекая мужчину за собой к горящему камину.
Тот, прямо у огня послушно замер в забавной согнутой позе и сейчас уже сам обратился в слух и зрение. Но, первые несколько минут лишь прислушивался к тихому старушечьему шепоту, да хмуро глазел на мелкие гобеленовые цветочки. Боцман же, оставленный за столом, теперь казалось, впал в новое непривычное для себя состояние – крайнюю неловкость от такого «сокровенного» зрелища. Поэтому, когда старушка, вдруг громко икнула, вздрогнули оба.
– О-ой, – выпустив мужские ладони, прихлопнула она собственные к груди. – А вот тому, видно и быть.
– Чему… быть? – глухо уточнил, распрямивший спину капитан.
– А тому, что сам ты себе в предстоящих поисках главной помехой и станешь, – многозначительно изрекла гадалка и направилась обратно к столу. – Честь свою можно по-разному отстаивать. И приумножать ее можно разными путями.
– Я не о своей чести пекусь.
– Ой, ли? – сморщила она свой острый нос. – Ты кому сейчас врешь? Нам или себе? Твой родитель, конечно, успел начудить со своими заполошными Бенанданти [3]3
Тайное общество, известное еще с древности, но получившее широкое распространение в средневековой Италии. Его члены обладали способностью покидать свои тела и на астральном уровне перевоплощаться в животных. Гонимые церковью в предтечном мире, «оборотни Христовы», под покровительством алантов, основали государство Чидалию на южном побережье Моря радуг.
[Закрыть], да только вы с ним давно друг за друга не в ответе. И давно живете на разных берегах. Так с чего, вдруг, такая прыть?
С чего, вдруг, подобная прыть?.. Мужчина на мгновенье задумался и упрямо тряхнул головой:
– Да. Мне это тоже надо. Так ты, Клара, поможешь? – глянул он исподлобья на старушку, скрестившую на тощей груди руки. Та лишь с досадой покачала головой:
– Вашу бы, каменную мужицкую гордыню, да на изгородь. До небес бы вознеслась… Не могу я тебе помочь.
– Почему? – медленно уточнил вопросивший.
– Да потому, что перекрыты мне те тропы «туманом» – магия посильней моей клан этот древний бережет. Но… – вскинула она палец.
– Все же, есть «но»?
– Есть. Другая магия есть. Чистая, прозрачная. Исконная магия этого мира. Да только пользоваться ею надо осторожно.
– Кому? – недоуменно хмыкнул капитан. – Мне? Да из меня маг, как из моего боцмана – белошвейка.
– А что? – неожиданно вскинулся тот. – Я сам себе штаны чиню и…
– Умолкни, Яков. А ты, уважаемая Клара, выражайся конкретней. Что за местная сила и по какому рецепту готовится?
– Нет, сынок, – совершенно не впечатлившись гневной речью, захихикала старушка. – Это не боцман твой – белошвейка. Это ты у нас – кухарь. Или, кок по вашему… Послушай меня, – сняла она, вдруг, с лица улыбку. – Послушай внимательно: место, куда ты должен последовать, явилось мне высокими зелеными столбами. И даже не столбами, нет. Свечами. И свечи те высятся на самом берегу и тебе надо именно туда. Там пульсирует… А как доберешься – будь внимательным. Она сама тебе явится.
– Кто?.. Магия?
– Девушка, – выдавила гадалка. – Она – носитель той магии.
– Девушка? И как я ее узнаю? – скривился капитан. Старушка же в ответ фыркнула:
– Узнает он. Будешь внимательным – узнаешь. Или ты от меня подробного портрета ждал? Так здесь я тебя разочарую, потому как сама видела лишь ее нечеткий образ.
– И в чем он выражался?
– В чем? – потерла старушка наморщенный лоб. – На мир она смотрит не как все. Вот в чем. Он у нее, то зеленый, то желтый. Но, любимый ее цвет – голубой, как море в солнечный полдень. И еще я ее руки видела. И не сказать, чтоб грязные. Просто… – вдруг, щелкнула она пальцами. – разноцветные. Точно! Вот руки у нее постоянно разноцветные. И саму себя она считает «трусихой».
– И это все? А как она мне поможет… отстоять и приумножить собственную честь? Эта «разноцветная трусиха при неизвестных зеленых свечах»?
– А это уже не моя забота, – категорично отрезала гадалка. – Я что могла – сказала. Дальше – сам своим разуменьем.
– Ага…
– Капитан, сэр?
– Чего тебе? – бросил, хмуро отвернувшись к огню, мужчина.
– Я, кажется, знаю, что это за «зеленые свечи». Помните, капитан, несколько лет назад мы заходили в один порт по пути из Эйфу домой?
– Ну-у? – повернулся тот к боцману. – И-и…
– И порт тот назывался Канделверди.
– Что в переводе с исходного итальянского, звучит, как «зеленые свечи», – глухо закончил за Якова мужчина. – А ведь верно. Клара, может такое быть?
– Канделверди?.. – медленно повторила гадалка, будто еще что-то для самой себя решая. – Может, сынок. Может. Там она, твоя… трусиха.
– Ну, значит, на рассвете – снимаемся сразу туда. А дальше, – усмехнулся, вскинув лицо к низкому потолку мужчина. – своим разуменьем… Клара, благодарить в вашем деле не принято. Так что… – запустил он руку за пазуху и вынул оттуда тяжелый кожаный мешочек…
Старушка, проводив визитеров до порога, еще долго стояла в ярко освещенном прямоугольнике двери. И сначала она просто вслушивалась в удаляющиеся по дороге голоса. Потом, отведя взгляд к фонарю над колодцем, нахмурила и без того изрытый бороздами морщин лоб.
– Канделверди… Дело чести… Ох уж мне эта вечная мужская погоня за иллюзиями… Глупый, глупый гордец. Приумножить он собрался. Приумножишь то ты, наверняка. Да только истинную цену этому поймешь еще не скоро. И… бедная девочка… Да, видно, это – судьба. И никуда от нее… А я то – старая недоделка… Ведь сама же… – гадалка, продолжая тихо корить себя, мужскую суть и весь, сошедший с ума мир, медленно закрыла дверь, вновь предоставив право голоса присмиревшим ночным сверчкам…
Глава 1
– Подмалёвок… Подмалёвок и это тоже – лишь жалкий, скучный подмалёвок [4]4
Начальный эскиз, представляющий собой композицию будущей картины с основными цветовыми тонами.
[Закрыть]! – три плотных листа, один за другим, спикировали прямо к моим ногам. – Лучистая Мадонна! Это – не ученица. Это – сущее наказание на мою…
– …новую соломенную тарелку, – не удержавшись, продолжила я, сгребая с плит террасы свои шедевральные работы. – Хотя, вчера страшнее была, – маэстро выпустил жар носом – у него это всегда выразительно получалось. И, как бы новой шляпы не лишился. Да что я все с его шляпами то?! Пришлось строить привычную покаянную физиономию:
– Я старалась. Правда, – сморщив облезлый нос, потупилась я в пыльные учительские сандалии.
– Она старалась! – тоже привычно не проникся учитель. – Она стара-лась. Зоя!
– Да.
– Ты в какой стране живешь?
– В Чидалии, маэстро Бонифас.
– В Чидалии! – запальчиво взвился тот. – В месте, где кристально-синее море, изумрудно-сочные кипарисы и золотисто-слепящий песок! В месте, где каждый младенец рождается с абсолютным вкусом и первым делом восклицает: «О, какая грудь!» Где танцуют, когда счастливы, и когда убиты горем! Где в людях, еде и природе напрочь отсутствуют полутона! Так почему же, когда я смотрю на твои… рисунки, у меня ощущение, будто ты производила их на свет среди вечных снегов? Зоя! Где всё это?! Где Чидалия?!
О, как же мне «всё это» обрыдло!
– Она там есть, маэстро. Просто… вы ее не видите.
– Не вижу? – склонив голову набок, прищурился мужчина. – Наверное, потому, что она спрятана за унылыми бледно-салатовыми садами и серо-буро-розовыми горами? И размытое бежевое солнце ее недостаточно освещает? Зоя?
– Да, маэстро.
– Ты опять писала сквозь свои линзы? Я их не все у тебя отобрал? – душевно поинтересовался педагог. Я же, напротив, насупилась:
– Нет, маэстро. И вообще… как хочу, так и пишу. А, если вам не нравится, можете от меня отказаться. Хотя, мне будет жаль.
– И почему, позволь узнать?
– Потому что вы мне нравитесь, не смотря на ваши постоянные вопли и балаганные шляпы.
Мужчина, устало плюхнулся на каменный парапет:
– О, лучистая Мадонна… Это – не ученица. Это – сущее наказание на мою… Иди сюда.
– Ну, иду, – буркнула я, опускаясь рядом с учителем на прогретые камни. Потом потерла свободной рукой нос и вздохнула. На этот раз – совершенно искренне: ну разве мой многострадальный педагог виноват, что у меня – все «сквозь линзы»? – Маэстро Бонифас.
– Что, Зоя? – ответствовал он уже вполне спокойно и, вдруг, неожиданно добавил. – Ко мне в мастерскую сегодня заходил твой многоуважаемый опекун.
– Да?.. И что ему было надо? – уныло отозвалась я, хлопая по вытянутым ногам своими шедеврами.
Маэстро поправил широкополую «тарелку»:
– Ты знаешь, я так и не понял: узнал, платишь ли ты за наши уроки.
– С чего, вдруг? Это уже давно – не его забота.
– Вот и мне невдомек, – дернул он худым плечом. – Зоя, он… тебя не обижает?
– Сэр Сест? – удивленно прищурилась я. – Не-ет. Он меня, наоборот, не замечает. Впрочем, как и я его. И очень надеюсь – наша взаимная «незримость» скоро станет реальной. Ведь мой день рождения уже через пять месяцев. Как и моя дееспособность.
– Ну-ну, – буркнул мужчина. – Двадцать один год. Лучистая Мадонна! А ведь я тебя помню еще веснушчатой большеглазой егозой с вечно кривыми косичками. Даже тот день, когда ты пришла ко мне в старую мастерскую на улице Колокольщиков и важно пропищала сразу от входа: «Дяденька – знаменитый художник, научите меня показывать другим то, что видно лишь мне».
– Угу, точно так и было, – засмеялась я, качнув своего учителя плечом. – И как вы находите, маэстро, я с тех пор сильно изменилась?
– Ты? – с насмешливым прищуром глянул он на меня. – Расстоянием от макушки до земли… Зоя.
– Да?
– Он интересовался твоими «особенностями». Скажи, эти, – замолк в тени шляпы маэстро, явно подбирая слово. – видения, они до сих пор тебя посещают?
– Видения? – глянула я в сторону моря, тоже с ответом не торопясь. – Ну да… Правда, сейчас уже реже, – и, еще немного подумав, решила добавить. – Последнее вы видели. И оно вам даже понравилось… Своими насыщенными тонами, – конечное «дополнение» вышло весьма ехидным. Маэстро понимающе хмыкнул:
– Еще бы. Та узконосая бригантина в схватке с грозовым штормом?
– Угу. Просто корабль. С нарисованным факелом на среднем парусе фок-мачты [5]5
Первой, считая от носа к корме.
[Закрыть]. Без всякой иррациональности. А вообще, – вернулась я взглядом к своему притихшему соседу. – Мне пора, – и подхватила с парапета выцветшую папку на ручках. – За какой шедевр вы меня в следующий раз отчитаете?
Мужчина, поднявшись следом, тщательно задумался:
– А, знаешь, что? Раз у тебя так хорошо выходят именно корабли, отряжайся ко ты на нашу портовую пристань. Только, в этот раз, без своих линз на носу. Голубых, по всей видимости. Я прав?
– Маэстро, вы правы и… я постараюсь, – а что я еще могу ему «привычно пообещать»?
Конечно, я постараюсь… первые несколько минут. А потом плюну и спущу со лба очки. Потому что последние четыре года лишь так и храню свой личный, без всяких ярких красок и душевных потрясений мир. Потому что, по-другому у меня не получается. И Арс… Арсений, «кусач» и мое любимое «ботало» – тому самый болезненный аргумент…
* * *
Сэр Сест, тогда еще, просто Сест ди Федел [6]6
Приставка «ди» перед последующим в обращении словом означает название населенного пункта, родины именуемого гражданина. В данном случае: «Сест из Федела». Федел в такой вариации заменяет традиционную фамилию.
[Закрыть], появился в нашем просторном доме тринадцать лет назад, в середине сентября и в день, когда у нас с братом шел принципиальный бой за главное сокровище острова «Дупло» – пирог с абрикосовым вареньем. Вот от этого «острова» меня Арс за ногу и сдернул:
– Ты! Ты! Я в следующий раз тоже так сделаю! Прицеплю тебя к штакетине за помочь! – нависнув тощей тенью над моей скривившейся физиономией, выдал он. Я же, не торопясь подниматься, пояснила:
– Иди к лысому дракону. И вообще, ты мне правую ногу сломал.
– Да ну? – оба уставились мы на так и не покоренный, бородавчатый ствол оливы. Один – с явным сомнением. Другая – с сожаленьем (ведь совсем немного не долезла). В этот момент порыв ветра, петляющего меж деревьями сада, донес до наших носов вожделенный аромат. Мы с братом настороженно переглянулись. – А ну, пошевели.
Я опустила взгляд на собственные босые пальцы, торчащие сейчас из травы в соблазнительно выгодной диспозиции (между расставленными братскими ногами) и… великодушно вздохнула:
– Ладно: на счет «три».
– Три!
– Ботало! – подскочив с земли, ухватилась я руками за нижнюю ветку оливы. – Я все равно быстрее.
– Как же, – пропыхтел с противоположной стороны Арс. – Вот, если б ты языком цеплялась, то уже на макушке была.
– Сам ты… Ай! Руку!
– Да как бы не так! Изыди, нечистая!
– Дурак! Люса тебя, богохамца, не слышит! Ай!.. О-ой… – пирог предательски разломился и, приложившись по дороге о пару веток, ушел прямиком в траву. Мы с Арсом угрюмо уставились друг на друга. – И ведь все из-за тебя.
– Не канючь. Трава то – чистая. После дождя.
– Я с травы есть не буду.
– Да? – глянул брат вниз и, вдруг, ухмыльнулся. – А уже и не успеешь. Приятной трапезы, Хвостик!
Пес, секунду назад подоспевший к нашему утерянному сокровищу, мотнул закрученной «кличкой». Арс расплылся в торжествующей улыбке.
– Вот только не надо! – тут же дошло до меня. – Ну и что, что это – твоя собака. Она в сражении не участвовала.
– Потому что в засаде сидела, – резонно заметил со своей ветки стратег. А потом поднес к голубым глазам пятерню. – О! Сколько у меня варенья.
– Ботало.
– И тебе приятной трапезы.
Вот на том наш принципиальный бой и закончился – вылизыванием пальцев на шершавых ветках оливы с обеих сторон от дупла. Правда, никто из нас место решающей битвы покидать не спешил, увлекшись новым занятием.
Мы в детстве с Арсением, вообще жили занятно. Хотя, порою не дружно. Как и положено близнецам. Вот только с собственным полом иногда выходила неразбериха – окружающие частенько в нем путались. Нет, на: «Парнишки, отойдите ко от лотка!», я предположим, не оскорблялась. Ведь все детство пробегала в коротких штанах с помочью через плечо. Хуже случалось, когда моего «мужественного» братца, вдруг, принимали за девчонку. Арс тут же надувался лягушкой и старательным басом выдавал: «Сам ты – дура в щетине». Я же ошалевшему незнакомцу поясняла: «Он, просто, миленький у нас очень. Да ведь, Арсеньюшка?» И тогда доставалось и мне. Правда, если догонит. А, лет с семи разница стала проявляться ощутимее – моими пшеничными косичками и выгоревшим ежиком Арса. Да и платья пришлось носить (мне). Хотя бы, в гимназию. Тоже, кстати, раздельную.
Что же касалось родителей, то они любили нас всякими, полагая удвоенным даром или проклятьем, в зависимости от того, что наша парочка вытворяла. Хотя, чаще, вторым и мама. Потому как отца мы с Арсом видели редко. Да у нас половина Канделверди аналогично живет: главы местных семейств, либо – рыбаки, либо – моряки, либо, как наш отец – морские торговцы. Пропахшие солью вперемешку с потом и табаком. Вот по этому запаху я отца и запомнила. А еще по серому кителю с золотыми нашивками, означающему «частный торговец-судовладелец под юридической защитой Его Королевского Величества – правителя Чидалии, Пятидолья и девяти Божьих скал». Очень красиво звучит. Жаль, что не от всего эта «защита» оберегает…
– А Люса на ужин курицу щиплет.
– Это не курица, а петух. Гляди, перья у него – чернильно-синие. У куриц таких не бывает.
– Ха! Зато у них зеленые бывают, – перевесился ко мне через ствол Арс. – В красные звездочки.
– Подумаешь. Зато красиво получилось. А то, что Люса потом через забор от страха перемахнула, так это от… – вспоминая цитату из маэстро, скосилась я в густую листву. – эстетической тупости, вот. Желтая то ее не так уже напуга…
– Зоя.
– Чего?
– А к маме кто-то пришел, – прищурился брат в распахнутое окно кабинета, видное с этого дерева, лучше остальных. Я тоже вгляделась в далекий комнатный полумрак:
– Угу. Точно.
Сам по себе факт визита удивления не вызвал – мама часто в отсутствие отца вела его скопившиеся дела. Поэтому вначале мы лишь попытались с братом опознать в невысоком мужчине с зачесанной назад шевелюрой и солидным носом, знакомого. Но, через пару минут мама, вдруг, резко встав из-за стола, направилась к окну. Мужчина немедля последовал за ней, а еще через мгновенье сад огласился громким отчаянным криком.
Мы с братом летели в дом со всех ног. Мне тогда показалось – я земли в прыжке не коснулась:
– Мама!
– Что случилось?!
Она развернулась к нам от подоконника и, сделав пару шагов вглубь комнаты, оперлась на спинку высокого отцовского кресла:
– Дети… Дети, ваш отец умер. И… вот этот мессир принес нам весть…
Последующие два года я про себя сэра Сеста так и называла: «мессир – дурной вестник». Как его в уме именовал Арс, не знаю. Он вообще долго отказывался принимать данную реальность. И сэр Сест ему раз за разом терпеливо рассказывал о том, какой наш отец был замечательный человек и деловой компаньон. И что та страшная болезнь, подкосившая вместе с ним половину команды, никому даже мизерного шанса не оставила, но, наш отец, как герой, боролся с ней до последнего. И даже успел доделать последние торговые дела. Мало того, уже на пороге чистилища, передал их своему верному компаньону. Так что мы втроем теперь – под его, такой же верной защитой. При этом слове Арс обычно вздыхал, смотрел на рассказчика со смесью недоверья и обреченности и уходил вон из комнаты. Я же – просто сидела и слушала. А на сдавленную улыбку мужчины отвечала своими кособокими гримасами. Правда, привыкла к нему гораздо быстрее Арса. Наверное, потому, что пах он точно так же, как отец. Или, видя расположенность к нему мамы. Ведь, женщина всегда должна быть «при мужчине». А вдова, как подбитая на одно крыло чайка. Это так Люса нам говорила. И до их свадьбы и после нее. Хотя, после, уже реже.
Следующие три года мы прожили все вместе в нашем большом доме. И, по большому счету, привычный наш уклад изменился мало. С той лишь разницей, что теперь на большой родительской кровати, рядом с маминым пустовало не отцовское место, а совершенно чужого мужчины. Но, к огромному огорченью моего брата, «пустота» эта стала белеть все реже и реже. Потому как сэр Сест решил сменить серый китель морского торговца на чиновничье кресло в местном порту. Этот период жизни запомнился мне сумбурно. Все больше по шумным застольям незнакомых нам с Арсом людей и частым эмоциональным разговорам мамы и сэра Сеста, доносящимся через дверь кабинета. Нет, мы специально их не подслушивали. Просто, мамин муж говорил уж очень громко и то, ругал какого-то «мутного» Хирономо, то грозился вывести его же в «прозрачные воды истины». А еще через семь месяцев, ранним апрельским утром в дом постучались трое солидных визитеров. Сэр Сест в запахнутом наспех халате, проводил их в кабинет. И вот теперь мы не разобрали с той стороны ни слова. Лишь монотонное бубнение под причитанья Люсы, присоединившейся к нам троим с нашей стороны: «Ох, чуяла я, добром это не кончится. Одна половина города треплет, кто сэра Хирономо под судейский молоток подвел. А другая – кто вместе с ним казну портовую и растащил». И я уж было, развернулась к ней, чтобы припомнить, кто сам «трепал» про «однокрылую чайку», но, тут дверь распахнулась, и мимо наших разинутых ртов по коридору важно прошествовали гости. Следом за ними из серого рассветного кабинета выплыл мамин муж и, остановив на нас свой оторопелый взгляд, произнес:
– Поздравляю: в Канделверди – новый начальник порта. И это – я…
Мама умерла еще через полтора года… И вот это событие изменило «наш привычный уклад» кардинально…
Детство, оно сродни мотыльку. Красивому, с яркими крылышками и легким, кратковременным мигом полета. Потому что в детстве отсутствуют и планы на будущее и ноющая ностальгия по прошлому. Детство эгоистично, ибо живет лишь днем сегодняшним, беря от него по максимуму. Без заначек на завтра и зароков от прежних ошибок. Вот так и мы… Нет, мама, конечно, болела. Иногда. Днями лежа в своей огромной кровати за задернутыми наглухо шторами. В спальне, пропитанной лечебными снадобьями и еще чем-то тревожно густым, темным облаком висящим над ее запрокинутой головой. Но, воспоминание это быстро выветривалось, как из комнаты, едва там распахивались окна, так и из наших с Арсом голов. Вытеснялось более важными заботами порхающих в своем ярком мире мотыльков. А потом все, вдруг, изменилось и я впервые, давясь слезами под лестницей, шепотом вопросила у брата:
– Арс, а что будет завтра?
– Не знаю, – растерянно глянул тот на меня. – Это он во всем виноват. Это из-за него она постоянно болела.
– Не говори ерунду. Мама и с отцом тоже мучилась головой. Помнишь, – хлюпнула я носом. – наш семейный лекарь предупреждал, что ей волноваться вредно и какую-то микстуру вонючую прописывал?
– А кто маму заставлял волноваться?.. Больше остальных? – вовремя уточнил мой «примерный» со всех сторон брат. – Он. Со своей работой и еще кое-чем, похуже.
– Арс, чем «похуже»? – недоверчиво прошипела я. Подросток хмуро уткнулся взглядом в пыльный угол:
– Тебе ведать о том ни к чему. Да только я точно знаю – из-за него, этого пеликана жадного, мама умерла.
А что ожидает нас завтра, мы в том разговоре под лестницей так и не выяснили. Да только жизнь сама за нас все решила. В лице человека по имени Сест ди Федел…
Местное кладбище, видное еще издали густой зеленой макушкой из высоченных дубов, находилось в стороне от кипящих жизнью городских улиц. И хоть рядом с ним, на тюльпановой пустоши, то быстро появлялись, то так же быстро пустели чьи-то скромные постройки, жители Канделверди капитально осваивать ту часть предгорья явно не торопились. Я же торопилась сюда каждый день. И сначала являлась без всяких других причин, кроме единственной – проведать маму. А потом, пришлось их выдумывать. Не для себя. Для других. Для Люсы, маэстро Бонифаса, иногда насупленного сэра Сеста. Для скучающих теток, торгующих пучками из вечно подвядших цветов сразу у кладбищенских ворот. И один лишь Арс в моих оправданьях не нуждался. Он, казалось, вообще во мне теперь не нуждался, нырнув с головой в видимость дерзкой взрослой жизни…
В тот ветреный майский день облака, согнанные с просторов Моря радуг, досрочно закончили в городе послеобеденную сиесту. Поэтому тетки у распахнутых настежь ворот, уже не клевали носами над своими тощими пучками. Пришлось здороваться, демонстративно поправив на боку папку на длинных ручках (рисовать пришла, не просто так). А уж потом, сразу за высоким забором, быстро нырнуть в пеструю тень кладбищенских дубов. И зашагать по широкой центральной аллее. За последние два года я узнала о городском кладбище почти все. Хотя эта его часть, самая старая, была под стать здешним дубам, которые своими вершинами упирались в вечность. Вот и серые мраморные памятники-надгробья, судя по их выеденному ветром и солнцем виду, тоже были от этой вечности в одном шаге (если такое выражение вообще применимо к статуям и деревьям).
И некоторых из них я, действительно, рисовала. Поэтому сейчас, проходя мимо, задерживала взгляд, как на старых приятелях. Вот, например те, что высятся слева на бугре, полностью утонувшем в пахучих желтых лилиях. «Здесь покоится Петра Волош. Дева, достойная наших разбитых сердец» – надпись на постаменте, едва различимая сейчас. И две каменные фигуры: ангела смерти, с силой снимающего с головы девушки венец жизни. Девушка цепляется за него руками, хотя очи ее уже сомкнуты. И действительно, данная Петра покинула бренный мир внезапно и при невыясненных обстоятельствах… Или еще одна местная «почти вечность» – умирающая женщина, держащая в одной согнутой руке цветок мака, как символ сна. В другой – ритуальную емкость для скорбных слез (вероятно, ее оставшихся горевать близких). А чуть дальше, почти скрытый в густо разросшейся сирени – постамент с восседающим на нем ангелом-хранителем. Люди свято верят, что такая скульптура заставит небесного охранника беречь своего «подопечного» и на том свете. Наверное, поэтому молящийся ангел опирается обеими руками на увесистую дубину… Но, самой любимой моей здешней скульптурой был лежащий под покрывалом из плюща, каменный лев. Время почти стерло с его добродушной морды нос, а листья плюща скрыли раззявленную во всю ширь пасть (словно животному очень жарко) и эти метаморфозы сделали из надгробного льва сказочного персонажа: с головой кудрявого младенца и туловищем хищника. Вот его я рисовала больше всех остальных. Каждый раз меняя выражение «детских» глаз и положение лежащих лап. А про себя называла «наивным чудовищем».
– Ух, ты! – разлегшаяся посреди аллеи, худая рыжая кошка, заставила меня вновь сосредоточиться на дороге и через пару десятков ярдов, я увидела конечную цель пути. Хотя, сначала не ее, а, обрубающий аллею, ржавый, покрытый мхом забор с обмотанной цепью калиткой – входом в заповедную часть кладбища. Значит, мне осталось лишь повернуть перед ним налево. – Ну, здравствуй, мамочка. Это – опять я.
Наш семейный склеп назвать таковым можно было лишь по принадлежности к месту. Потому что он скорее, напоминал прямоугольную беседку, сотканную из ажурных металлических прутьев с единственным надгробием по центру и лавочками вдоль узких перил. Заполнились они седоками лишь единожды – в день маминых похорон. Остальное же время были заняты опадающей дубовой листвой да еще воробьями, облюбовавшими это ветреное место для своих посиделок. И первым делом я привычно разогнала мелкую, гулко чирикающую компанию. А потом придирчиво осмотрела все остальное пространство… Вроде, без изменений. И уселась на край мраморной плиты:
