Текст книги "Дьявол начинает и... (СИ)"

Автор книги: Елена Козак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

   – Люди зря не скажут! – оборвал воспоминания женщины каратель. – Если не врешь, чего ж ты тогда не в храме рожала, как положено, а у бабки? Ведьмой-то она, Марта, была. Ее душа, если она у ведьмы есть, конечно. Скажи, Марта, есть у Ведьмы душа?

   – Что вы, Господин, – явно принужденно ответствовала софина мать. – Они проклятые. Свою душу в обмен на силы Дьяволу отдали. А чтобы силы эти обратно из нашего мира изгнать очистительный огонь нужен. Каждое такое изгнание для простого люда праздник.

   – Ведь ты знаешь, сегодня у нас как раз такой праздник и будет, – внезапно в насмешливом голосе Карима что-то изменилось. Проступила злость, какая-то просто нечеловеческая ярость. – Нашли ведь мы твою ведьму. Сегодня избавим мир от ее силы. И знаешь, что интересно?

   – Нет, господин, – тихо прошептала женщина, понимая, что от нее ждут ответа.

   – Она на тебя указала. Рассказала, как отродье твое приняла, как настоями, от Дьявола полученными, поила. Она ведь твоей душе, а есть ли она у тебя все еще, Марта?

   – Есть.

   – Твоей душе к Господу не дала отправиться. А ведь это преступление, как считаешь? Или и твоя дорога не к Господу, а к Дьяволу лежит. Вот и боишься ты смерти, чтобы по счетам не платить.

   – Милости прошу, господин! – до ушей Софы долетел стук о пол. Будто бы мать ейная упала на колени. Да так оно, видно, и было. – Я всегда его волю выполняла. Жила, как положено, не грешила, поступала по совести. В церковь каждый семерик ходила. Ну, разве ж ведьма будет к Создателю нашему на поклон ходить? Не по нраву ведь это будет ее повелителю. А мне оно нужно, отблагодарить чтоб Его за жизнь мою.

   – Все так складно у тебя получается, – каратель причмокнул губами. – Да только не верю я тебе. А ведь мое слово дорого стоит. Очень дорого. Ты подумай об этом.

   – Смилуйтесь. А я уж вас отблагодарю. Все, что хотите, сделаю.

   – Даже так, Марта. Слышь, Карим, – послышался второй голос, что дотоле молчал – Софа даже имени владельца этого голоса не знала – к своему спутнику, – мне по нраву ее покладистость...

   А затем прерывистое дыхание, стоны и даже еле слышный крик, что полоснул ребенка по сердцу. В груди становилось нечем дышать, руки дрожали. Софа пыталась не слушать. Свернуться в клубок, зажать уши и глаза. А потом по одной вытирала скатывающиеся по лицу на щеки слезы.

   – Мамочка, мама...

   Когда звуки в доме наверху затихли, Софа кое-как приставила лестницу обратно, открыла крышку погреба. Быстро поднялась наверх и подошла к матери.

   Марта сидела на полу, поджав под себя ноги. Вокруг нее лежало рассыпанное Софой просо. Но женщина его не замечала. Ее глаза, утратившие всякий блеск, были устремлены вдаль, губы упрямо сжаты. Белое лицо казалось вылепленным из воска, настолько неподвижным, безжизненным оно было. Волосы, все в пыли, закрывали половину лица. Одна из прядей, та, что возле виска, из золотистой стала снежно-белой, прямо как у старухи Бриянны – соседки их. На коленях лежали опущенные безвольные руки. Только спина прямой, как прежде, осталась. Перед Софой был не человек из плоти и крови – призрак, бледная тень живого.

   – Мамочка, мама! – Софа бросилась к матери, попыталась прижаться к ней крепче.

   Та лишь вздрогнула. Затем, на мгновение закрыв глаза, произнесла:

   – Теперь все хорошо. Они убрались, не вернуться больше. Ты сходи в деревню, с ребятишками поиграй. Мне нужно побыть одной.

   – Я... – хотела запротестовать Софа, видя, что с матерью беда приключилась.

   Но Марта непреклонно повторила:

   – Иди.

   Софа неуверенно кивнула, накинула кожух, прямо на босу ногу надела валенки и вышла во двор. Затем припустилась бежать. На душе у ребенка было горько. Впрочем, седьмой год уж девочке пошел, значит, уже не дитя. Несмышленышем-то назвать никак нельзя. В их деревне быстро взрослели, мальчишек с детства работу любить учили, а девчонки по дому матерям помогали, приданое себе вышивали. В пятнадцать-шестнадцать замуж выходили. Семнадцатилетние девушки нередко себя перестарком чувствовали, если до того с парубком каким в храме не постояли.

   Может, где-то еще, оно по-другому было. Мир, говорят, велик. Многое там происходит. Да только Софа об этом не знала, нигде, помимо родного села Большиц, которое, по словам ее матери, разместилось на юге Кырты – самых бедных земель Ливадии, – ей бывать не доводилось. Только слухи о чужеземных краях до обитателей деревушки и доходили.

   Бывало, путники о дворцах высоченных рассказывали, о каменных мостовых (нет, вот вы представляете, цельную дорогу камнями выложить, чтоб каретам ездить удобно было!). Да еще и кареты эти... Что это Софа не знала. Так, слышала краем уха разговоры чужеземцев. О короле юном, что лишь взошел на престол. Ему только-только двадцать сравнялась. Софа еще подивилась про себя: "Разве ж третий десяток это мало?" Девочка сама только до тридцати считать и умела, впрочем, соседские дети и того меньше! Кто до двенадцати, кто до двадцати.

   Впрочем, весть о новом короле дошла до Большиц не от путников, а от сборщиков податей. Решил король оброк поднять на заре своего правления. Видно, посчитал, что в деревнях живут слишком хорошо, нужно же это исправить.

   О Светоче Софе слыхивать доводилось – главном церковнике. О том, как очищает он землю Божью от скверны, карает ведьм – пособниц Дьявола, ищет ту, что должна родиться в третий день зимы и согласно пророчеству уничтожить их мир. А потому заранее уничтожает всех девочек, что посмели родиться в неположенное время. Помогают в этом Светочу каратели. А ничего больше о мире девочка и не знала. Впрочем, нет, однажды о неких жрецах рассказывали. По рассказам выходило, что они вроде как послабее епископа, но посильнее карателей. Софа плохо тогда поняла, кто они, решила у матери выспросить, а та как взъелась! Начала говорить, чтобы дочь не в свое дело не лезла, чтобы не слушала, о чем болтуны бают. А потом Софа видела, как родительница рыдала, как по одной капают слезы на вышивку, а лицо становится каменным, таким, как после сегодняшнего прихода карателей.

   Девочка опасную тему и оставила. Тем более, все россказни о короле, Светоче, жрецах – все походило на сказку, выдумку. Реальными были Большицы, что и были для Софы целым миром. А все остальное, как и говорила мать – выдумки.

   Софа всхлипнула, вспомнив о матери. Из глаз покатились слезы, да так и замерзли на уже через минуту покрасневших щеках.

   Зима в этом году выдалась морозной, снежной. То и дело накатывал пронизывающий до костей ветер. Да только все это было пустяком в сравнении с болью в сердце. Обжигающей ненавистью и безжизненным холодом. А ничего другого – живого – в детской головке и не осталось.

 ***

   Марта глядела, как Софа исчезает за поворотом. Видела, как та поскользнулась на взявшемся ночью возле дома Бриянны льду, как пыталась устоять, смешно размахивая руками. Как потом стояла, тяжело дыша.

   Только когда дочь исчезла из поля зрения, женщина поднялась на ноги и отошла от окна.

   По маленькой, еще недавно хорошо натопленной и уютной избе гулял холодный ветер. И дело не в холоде в сердце (вот уж что беспокоило Марту меньше всего), а во вполне ощутимом морозе, что покрывал кожу пупырышками и заставлял кутаться в дырявую муфту. Не больно-то она и грела.

   Дрова все еще горели в печи, да и рядом с ней наколотых было предостаточно (соседские мужики помогли). Вот только без толку все это. Один из карателей – Карим, сволочь та еще (впрочем, других в каратели не брали, а вдруг совесть проснется!), перед уходом выбил одно из окон. Будто предупреждение оставил или просто так повеселился, не скучали чтоб в его отсутствие. Кто знает, что у карателя на уме. Может, одержим идеей ведьму во славу Господа убить или просто упивается своей силой, безнаказанностью, испытывает удовольствие при виде чужих страданий. Видно, второе. Иначе так легко они бы с дочкой не отделались. Впрочем, разве это было легко?

   Женщина подставила свое лицо навстречу холодному порыву ветра, стараясь не думать о заплаченной цене. Софина жизнь стоит много больше. Она бесценна. Так Марта решила шесть лет назад. В такой же холодный день, как и этот. Только снега тогда не было. Зима еще не вступила в свои владения. Под ногами хлюпала слякоть. Что она там рассказывала карателям? Легкое дуновение ветра, золотая осень... Заранее придуманная ложь и только-то! Не было ни пения птиц, ни улыбки на губах. Одна лишь твердая решимость покончить со всем раз и навсегда!

   Шесть лет назад...

   – Спасите, прошу! – она ввалилась в небольшую кособокую хижину в самой чаще леса на заходе солнца. Тяжело дыша, с капельками пота на лбу да развевающимися по ветру юбками.

   Знахарка – уже немолодая женщина с сеточкой мелких морщин на лбу и переносице – подняла взгляд с котла, что грелся на печи.

   – Чего тебе, дитя мое? – спросила и без ответа незнакомки поняла, в чем дело. – Заходи. Как же ты такой путь в одиночку проделала? Кто же тебя в твоем положении на улицу-то выпустил?

   – Сама я сбежала, – прерывисто, как после долгого бега, ответила незнакомка.

   Пожалуй, еще недавно она была писаной красавицей. Длинные белокурые волосы, что каскадом спускались с плеч, пронзительные голубые глаза – будто бы далекие неизведанные глубины, что так и манили взор, а еще мягкость, хрупкость черт лица.

   Да только сейчас всю эту красоту перебивали полубезумный блеск в глазах и сотрясавшая тело дрожь. А еще грязь, что неровным слоем покрывала тело и одежду. Тоже весьма примечательную. Чадр ^[13]  простые крестьянки не носят. А еще огромное пузо, которое девушка поддерживала ладонью.

   – Чем помочь вам, барышня, я смогу? Час ваш пришел?

   – Не знаю... Нет... – девушка отвела взгляд в сторону. Затем снова с отчаянием поглядела на знахарку. – Прошу вас, я должна родить сегодня. Это очень важно, поверьте!

   – В последний день осени? – удивленно подняла почти безволосые брови знахарка. – У вас ведь еще три дня есть до часа Дьявола-то. К чему спешить?

   – Нет у меня этих дней! Не могу я ждать! – отрывисто проговорила незнакомка, упрямо глядя знахарке прямо в глаза. – Нет ли у вас зелья какого, чтобы я быстрее разрешилась? Не то смерть, что мне, что ребенку. Мне-то ладно, достаточно нагрешила. Но его-то за что?! За мои грехи?! – под конец речи почти кричала девушка.

   – Успокойся! – старуха быстро расстелила постель. – Ложись сюда. Сделаю все, что смогу...

   Марта прикусила губу. Нет уж, меньше всего она хотела вспоминать ту ночь. Ее жизнь тогда навсегда изменилась. Хотя нет, изменилась она раньше. В тот день, когда треклятая колдунья прокричала свое проклятие. В ту ночь, когда она чувствовала его губы на своем теле. В то утро, когда в ней впервые зашевелилась новая жизнь.

   Прочь воспоминания! Уходите в небытие, откуда пришли! Она сделала выбор, а жалеть о чем-то не в ее правилах!

 ***

   Софа сидела на берегу еще месяц назад замершей речки и глядела на рыбаков, что выуживали рыбу из прорубей. Одна, две... Сегодня, несмотря на неясную погоду, хорошо клевало. И десяти минут не проходило, чтобы кто-то не вытаскивал рыбешку.

   "Значит, можно будет на рынок сходить", – с радостью подумала Софа.

   Покупать рыбу она, понятно, не будет, но и стащить одну-две с прилавка можно. Будет им с матерью, что перед сном поесть, а то и на утро останется.

   Воровать, конечно, нехорошо, но у девочки сызмальства не водилось ни одной, самой мелкой монеты. Даже пятака, и того не было. Потому-то она всегда с завистью смотрела на деревенских мальчишек (да и девчонки ничем не лучше!), забавляющихся с этими пятаками: кто больше монет выбьет. Дети играли мелкими монетами, самая большая – пятак. Пятак кидался ребром, чтобы перевернуть как можно больше мелких монет. Те, что переворачивались доставались кинувшему пятак ребенку. Но это все больше летом играли. Зимой на земле особо не посидишь, как и на камне. Из игр разве что по снегу на санях прокатится. Так у софы и их не было.

   – Ну, привет, – протянул незнакомый голос за спиной у Софы.

   Девочка обернулась. На миг онемела.

   "Не может быть!" – она даже ущипнула себя: вдруг сон?

   Но видение не исчезало. На Софу, насмешливо улыбаясь, глядел Пет Кривой – сын карателя!

   – Чего надо? – сквозь зубы проговорила Софа, с ненавистью глядя на Пета. Всякая жалость к мальчику, что еще вчера находила отклик в ее сердце, исчезла без следа. То и дело всплывала в памяти боль матери и злость, презрение к ней отца Кривого. – Чего вылупился?!

   – Ты повежливей-то! Я, знаешь ли, и обидеться могу, – в голосе у мальчишки прозвучала та же насмешка, что и в речах его отца.

   И тут в Софу будто что-то вселилось. Она с нечеловеческим криком подскочила к Кривому.

   – Ненавижу! Ты! Ты...

   Но Пет, будто ожидая ее выпада, отскочил в сторону, слегка толкнул и перехватил за спиной ее руки.

   – Замолкни! Думаешь, ты хоть что-то можешь мне сделать? – он со злостью расхохотался. – Коль Кривым вы меня кличете, я на самом деле такой?

   – А какой же ты? – девочка упрямо сжала зубы. – Кривой он и есть Кривой!

   Он еще сильнее сжал ей руки. Так, что костяшки на пальцах побелели. Лицо же перекосилось от злобы.

   – Мало отец мой у вас "погостил". Надо будет ему сказать, чтобы еще пару раз к вам наведался. Уж больно борзая ты. А вы ведь только боль понимаете. Что ты, что мать твоя. Как там отец говорил – Марта...

   Софа снова закричала. Ударила Кривого пяткой по короткой ноге и, будто дикий зверь, что с безумной страстью рвется на волю, полоснула когтями по коже. Кривой завалился на бок, не выпуская из рук локтей Софы, но девочка изловчилась, снова дернулась, освобождаясь от захвата, затем ударила Пета в живот. Раз. Другой. Затем бросилась наутек.

   – Будь же ты проклят, – задыхаясь от бега, но все же пытаясь прокричать, повторяла девочка. – Будь же ты проклят! Будьте вы все прокляты!

   Создатель редко прислушивался к крикам смертных, а Дьяволу они и вовсе ни к чему. Вот слова Софы и ушли в небытие. Ни Высшие, ни смертные не услышали ее полубезумного отчаянного крика. Только звезды, что уже начали зажигаться на сумеречном небе. Да только они всегда оставались простыми свидетелями. Безмолвными и безучастными.

   Далеко убежать Софе не удалось. Вот и знакомая площадь, привычная для воскресного вечера толпа, смех, разговоры. А еще огонь.

   – Давай!

   – Смерть ведьмам!

   – Во имя Господа покараем нечистых!

   А затем треск поленья и мгновенно вспыхнувшие до небес языки пламени.

   Пять душ сегодня покидали мир Сорины. Впрочем, пять ушло только из этой деревни. Мир покинуло много больше. Не везде так, как здесь. Под веселое улюлюканье толпы, треск полений. Да Софу весь остальной мир не волновал. Она о нем почти ничего не знала. Не знала, как его называют Высшие. Не знала, есть ли у сгораемых заживо ведьм души. Не знала, есть ли среди этих пяти та, кто помог появиться ей на свет. Знала только, что сегодня праздник. У карателей, у людей на площади, у нее самой. Ведь среди пятерки обреченных ее матери не было. И никогда не будет.

   "Они убрались, не вернуться больше, – как молитву про себя повторяла девочка слова матери о карателях. – Мы спасены!.."

   Софе недавно минуло шесть лет. Девочка не знала, как много в мире лжи, не умела лгать сама. А вот ее мать лгать умела. И глядя из окна дома на зарево пожара, чувствовала, как огонь лижет ее собственные пятки, как пестрая юбка съеживается, по телу градом стекает пот, а с глаз капают кровавые слезы. Марта слишком хорошо знала:

   – Они вернутся. Они обязательно вернутся...

Глава 15. Долгая дорога в никуда  

   988 год по местному летоисчислению. За 12 лет до заключения пари...

   Вот уже неделю стояла ужасающая жара. Сорина плавилась и сходила с ума. Постоянно возникали истории о страшных пожарах, что уносили тысячи жизней. Будто бы слуг у Дьявола стало слишком много, а с ними и сил у властелина преисподней прибавилось. Вот он и напустил бедствий на род людской, с коими даже сам епископ не справится. Но церковники слухи о бессилии своего Светоча старались подавлять, отправляли на костер за малейшее слово.

   А костры этим летом горели часто. Не только по воскресным вечерам, как ранее. И трех дней не проходило, как новую "прислужницу Дьявола" отправляли в небытие. Невыносимые крики доносились из пыточных камер жрецов, епископ лично мучил самых непокорных. Да и каратели старались не отстать от старших братьев. Они купались, кто в крови, кто в простых молитвах, что денно и нощно читали священники над ведьмами. Да и к самим ведьмочкам не брезговали захаживать. Да только тогда-то их интересовала не кровь да чужие мученья...

   – Марта, что-то подурнела ты в последнее время. То красавицей была, всем тутошним бабам на зависть. Они ведь все, как одна, после родов обвисшими брюзгами становятся. А у тебя и фигура загляденье осталась, и кожа – персик – и губы, словно черешни – алые. А сейчас не пойми что. Поседела, живот, откуда не возьмись, появился, молодой крови в тебе и не осталось. Теперь и покрасивей тебя девки есть.

   Женщина ничего не ответила. Начала медленно подниматься с кровати, бросив пустой безжизненный взгляд на Карима. Но встать мужчина ей не позволил. Каратель резко схватил женщину за волосы.

   – Ты не думаешь что-то менять, Марта? Зачем ты мне будешь нужна старухой? Мне и сейчас уже противно!

   – Тогда убирайся! – на мгновение в ее осанке, в лице проявилось былое величие. Глаза вспыхнули злобой, губы упрямо сжались.

   Карим резко ударил ее по лицу. Затем больно укусил за оголенную грудь.

   – Знай свое место! Я уйду, но когда сам этого захочу!

   С каждым днем солнце жарило все сильнее. Поговаривали, еще с месячишек такой погоды и жизни в мире не останется. Скотина медленно подыхала. Ни коровы, ни козы не доились. Первые только жалобно мычали, а последние так и норовили боднуть кого-то, не то рогами, не то копытом. А бывало, что и тем и другим сразу.

   Мужики даже самогон перестали варить. Не один случай уже был, что до смерти по такой жарище упивались. И без того медленное течение жизни и вовсе приостановилось. Казалось, птицы не летают. Да что там птицы – насекомые, даже кровопийцы комары, и те исчезли!

   Одни ребятишки, как и прежде, резвились. Кто в пятак играл, кто рогатку мастерил (ну, и не важно, что птицы исчезли, зато перед ребятами будет чем похвалиться!). Но большинство, конечно, в речке сидело. Совсем маленькие возле бережка лежали, брызгались друг на друга, а то и песочные замки строили. Постарше заплывали глубже. Кое-кто из парней даже речку переплывал, чтобы силушкой молодецкой перед девками прихвастнуть. Может, чего и обломится им.

   Софа уже давно научилась плавать. Не особо мудрствуя с руками да ногами, что (как говорили мальчишки) должны двигаться, словно жабьи лапки, плавала, как собачонка. Руками воду перебирала, да чуток ногами себе помогала.

   Плавала она в одиночестве. Соседские дети ее не больно жаловали с того дня, как их с матерью отец Кривого стал навещать. Боялись, думали, она, как Пет, прокаженной стала. А то, что сама Софа Карима этого ненавидела, даже в расчет не брали.

   Как мать из окошка карателя увидит, так Софью прочь из дома гнала. И не в погреб, как тогда, а на улицу. Дескать, иди с ребятишками поиграй. Софа не хотела ее бросать, все переживала, что случится что-то не то. Так в саду и пряталась. Заросшим он был. Как на сажень ^[14] отойдешь, так и не видно тебя уже.

   А только-только каратель за ворота выезжал, она снова в дом возвращалась. Бывало, мать догадывалась, что Софа никуда не уходила. Покрикивала на дочь. Но руку не поднимала. Будто сила какая ее от этого удерживала. Бывало, уже руку для удара занесет, и тотчас опустит.

   Софа вздохнула, припомнив, что и сегодня к ним Карим наведался. Софа опять-таки в саду хотела пересидеть. Но каратель все не выходил из дома. А солнце припекало во всю. Вот Софа и решила минут на пять на речку сбегать. Раз окунуться и обратно бежать.

   Ну, понятно, за пять минут она не управилась. За это время даже до речки добежать не успела. А уж там... Прохладная водичка не только манила, но и отпускать из своих объятий не желала. Девочка легла на спину, развела ноги да руки в стороны и блаженно закрыла глаза. Красота-то, какая!

   Солнце жарило и без того черную от загара мордашку, и руки, что нет-нет, и снова вынырнут из воды.

   Софа не знала, сколько она так пролежала. Девочке казалось, что время замедлило бег. Но это невозможно, ведь, правда?

   Солнце, а вмести с ним и день, медленно шло на убыль. Оно все еще нестерпимо жарило, но теперь хоть не светило прямо в глаза. Софе даже казаться начало, пока солнышко совсем не исчезнет, она из воды не выберется. К чему спешить?

   Очнулась Софа, только когда ей на лицо вода полилась.

   – Так ее, так! – мальчишка одних с Софой лет командовал еще троими совсем маленькими ребятишками. Тем на троих и пятнадцати годков не было. – Будет знать, как с Кривыми дружбу водить, как на всех нас напраслину наводить!

   – Прекратите! Да хватит вам! – пыталась не захлебнуться Софа. Выныривала, чтобы вдохнуть воздуха, а в рот снова лилась вода. Девочка закашлялась, бросила пытаться договорится с мальчишками. Закрыла глаза и медленно пошла ко дну.

   – Гляди, получилось! За нами победа! – заорал один из мальчишек, видя, что Софина голова не спешит показываться на поверхности воды.

   Другой – Аким – младший сынок мельника Тура, шмыгнул носом.

   – Так может и маменька наша вернется. Забрали ее каратели. Брат говорит, с того дня уже почти год минул. Я-то еще считать не умею. Не то, что Рем, братишка. Так ведь не ведьма мамочка, вот она-то, – мальчишка показал на воду в том месте, где исчезла Софа. – Истинно, ведьма. Да и мамка ее. Отец мой так говорит. Из-за них: Софки этой, да ее родительницы, – ребенок снова всхлипнул. – Мамочку и забрали.

   – Зато теперь мы отомстили. Покарали... – второй мальчишка оборвал себя на полуслове. В двух саженях от них вода забурлила. – Гляди-ка, выныривает! Точно ведьма, раз вода ее не принимает.

   Софа вынырнула, тяжело дыша, бросила ненавистный взгляд на мальчишек. У тех, несмотря на удушающее жаркий день по коже пошел мороз от ее взгляда. Они заорали и бросились к берегу. Самый младший – все тот же Аким – даже плавать от страха разучился, так и хлюпал руками по воде, пока чья-то рука не подхватила его за шкирки да не выбросила на мелководье, а там и по лицу за все хорошее дала.

   Аким смотрел вслед Софе, что быстро выбралась на берег. Одной рукой подхватила, недавно аккуратно сложенную, а теперь мятую, чуть влажноватую от их с друзьями мокрых ног, коими они не преминули пройтись по "ведьминому" платью, одежду. Второй поддерживала растрепавшуюся косичку, волосы из которой так и норовили залезть в глаза.

   На мгновение Софа заслонила лицо. Впрочем, маленькой ладошки удалось закрыть только глаза. В приоткрытый, все еще тяжело дышащий рот один из мальчишек кинул песок. Да вперед побежал, чтобы ведьма его схватить не смогла.

   Софа закашлялась, на мгновение упала на колени, прижала к себе одежду, скрыла в ней мокрые, непонятно как успевшие покраснеть глаза. А затем побежала вперед. Вся растрепанная, мокрая после купания со следами песка на всем теле.

   Даже жалко ее как-то стало. Вишь как, помогла она ему. Аким медленно, шаг за шагом выбрался из воды. А, как на суше оказался, на бег быстро перешел. Приблизился к мальчишкам. Только хотел что-то сказать, а те отвернулись.

   – Вы чего? – опешил Аким.

   – Ведьма за просто так помогать не будет, – ответил их старший. – Не зря твою мамку забрали. Теперь всей вашей семьи черед. И ты, и отец твой – ведьмаки!

 ***

   Софа добежала домой, все еще давясь слезами, да то и дело сплевывая на дорогу песок. Только перед калиткой спохватилась. Накинула на тело платье, волосы прикрыла платком и осторожно заглянула в окошко: "А вдруг Карим все еще там?" Мать запрещала ей подглядывать, но сегодня Софа забыла ее советы. Забыла все. Только злость, безграничная злость на мальчишек, на Карима, на весь мир и осталась.

   – Нашли себе ведьму! – со злостью прошептала Софа. – Была б я ведьмой, отомстила бы вам всем, а не жару невыносимою насылала! Была б я ведьмой... – девочка замолчала, осознав, что уже несколько минут пялится на сидящую за вышивкой мать, да какую беду на себя минуту назад накликала. Плюнула через левое плечо, чтобы Лукавый не услышал ее призывов, и зашла в дом.

   – Мам, он ушел?

   Услышав голос дочери, Марта подняла голову от вышивки (все равно ведь работа не спорилась, не этому ее учили).

   – Ушел. Заходи, на пороге-то не стой, не то нечисть какую накличешь. Голодная? Я супу наварила, давай поешь.

   Софа кивнула, пошла вслед за матерью на маленькую кухоньку, в которой с трудом уместились стол, три стула (а вдруг кто чужой наведается) да старый, погрызенный крысами, ящик. Печь стояла в соседней комнате.

   Мать зачерпнула из кастрюли в тарелку наваристого супу. И поставила перед дочерью, из хлебницы достала кусок хлеба.

   – Бери давай, а то снова голодной ходить будешь, искать начнешь, чего бы поесть.

   – Нет, не буду! – Софа откусила кусочек горбушки. – Жарко-то как сегодня. Совсем есть не хочу.

   Марта только усмехнулась, глядя, как Софа за обе щеки уплетает что суп, что хлеб.

   – После воды есть охота, – Марта кивнула на все еще влажную Софину одежду. – Как поплавала?

   – Хорошо! – девочка, совсем как Аким, шмыгнула носом. – Только мальчишки... Чего им от меня надобно?! Разве я виновата... – она украдкой бросила взгляд на мать и не договорила.

   – Никто не виноват, – Марта погладила дочь по щеке. – Все будет хорошо. Они не каратели, не кто похуже.

   – Есть кто похуже карателей? – Софа от удивления даже ложку в сторону отложила. Каратели, Карим этот... Ведь они зло!

   – Многого ты еще в жизни не знаешь. Дай Бог, чтобы тебе только каратели на пути и встречались, чтобы и вовсе не знала ты о большем зле. Зло, оно, знаешь, многогранно. Его и с добром несложно спутать. Иногда.

   – Как же это? – от удивления Софа широко открыла зеленые глаза. – Добро со злом спутать?

   – И не такое бывает, – Марта встала из-за стола. – Пойду, вышивку закончу. Повезем на рынок, продадим, может, денег получим, будет за что еду купить, молока хотя бы. Дорого оно нынче.

   Софа зачерпнула ложкой супу, медленно поднесла ко рту. Как же это можно добро со злом перепутать? Зло – это каратели, а Карим и Пет, что нынче снова ее цеплял, ударить пытался, так в особенности! И мальчишки злые. Чего это они ее ведьмой кликали? А добро... Добро – это рыбак Велор, у кого она вчера на зарнице две рыбешки из сети вытащила, мать ее... Софа задумалась. Неужто, в мире этом зла больше, чем добра? Ведь получается, – девочка начала загибать пальцы, – зла вон сколько, а добра раз два и обчелся.

   Как же это?

   В задумчивости Софа доела суп, быстро сполоснула тарелку в стоявшем возле окна ведре с водой, оставшийся кусок хлеба, подумав, положила в рот и вышла к матери.

   – Ма, я тут подумала, а ведь зла больше, чем добра. Почему так?

   Марта немного грустно улыбнулась, отложила на край стола вышивку и предложила:

   – Ложись на печь, расскажу я тебе историю.

   Софа послушно залезла наверх. Накрылась одеялом и с любопытством посмотрела на мать. Марта села рядом, погладила дочь по голове и начала рассказ... Много она знала историй. Не все из них ребенку рассказывать можно было. Точнее, вообще ни одну нельзя. По крайней мере, до конца. Заканчивались ведь все они одинаково, что та, которая с Карен, приключилась, что с Габриэллой, что с сотней, тысячей безымянных ведьм. Смерть поджидала каждую. Даже могилы ни у одной из них не осталось. Только пепел и воспоминания.

   Софа уже давно закрыла глаза, а вслед за ней провалилась и Марта. Да только провалилась она не в сон, в воспоминание...

   – Помяни мое слово, ты сгоришь на костре. Я уже сейчас вижу это пламя, людской гомон, проклинающий твое имя, и...

   – Да замолкни ты! – мужская пощечина оборвала предсказание, приговоренной к смерти ведьмы. – И чего она так к тебе пристала?

   – Да откуда ж мне знать? – Марта высоко подняла брови. – Я ее первый раз в жизни вижу.

   – Лжешь, тварь! – снова заорала ведьма, напрашиваясь еще на один удар. Кристоф не подкачал. Ударил с такой силой, что женщина упала лицом на пол.

   – О чем это она? – мужчина пристально поглядел на спутницу.

   – Я уже сказала, что понятия не имею! – Марта подошла к Кристофу ближе, медленно убрала с плеч распущенные волосы, оголяя снежно-белые шею и плечи, и подняла голову, встречаясь с ним взглядом. – Кому ты веришь больше: мне или этой, – она с презрением посмотрела на лежащую ничком женщину. – Ведьме?

   – Тебе, – она почувствовала, как его губы коснулся ложбинки на ее шее, как по телу прошла дрожь.

   Она любит его. Глупо... Очень глупо... О чем она только думает?!

   Марта почувствовала, что его губы больше не касаются ее кожи, и снова встретилась с Кристофом взглядом.

   – Тогда нас ждет представление.

   – Твои глаза горят как никогда, – он прикоснулся к ее щеке ладонью. – Иди. Я закончу здесь и приду к тебе... К вам всем.

   – Не задерживайся. Демитрий с остальными ждут, – она легко убрала его руку со своей щеки, повернулась и сделала шаг к двери.

   Марта знала, что он смотрит ей вслед. И ненавидела его за это. Любила и ненавидела одновременно, а еще до смерти боялась. Женщина знала, что он не верит ей, знала, что если он останется с ведьмой наедине, сможет узнать правду, знала, что если кто и отправит ее на костер, то этим кто-то будет Кристоф.

   Что же это за любовь, за одержимость? Скорее, страсть, безрассудство, бездумный вызов судьбе. Тогда почему, когда он вновь появляется в замке, не только тело трепещет, душа радуется? Почему...

   – Знаешь, думаю, не стоит заставлять братьев ждать, – его рука легла ей на талию. – Ведьму доставят без меня. Нас уже ждут в башне.

   А затем огонь, адская боль в каждом кусочке тела и взгляд, что Карим бросил на нее перед своим уходом. Марта вздрогнула и открыла глаза. Когда-то в другой жизни ее предупреждали, она почувствует, когда придет смерть. Она не поверила. Зря!

   Смерть пришла.

   – Софа, Софа, проснись! – Марта, как следует, тряхнула дочку. – Софа!

   – Мам... Мам? Мне такой сон снился... Красивый. Я была где-то не здесь. Там так красиво. И люди... В них было добро. Во всем мире добра было больше, чем зла. Представляешь?!

   – Представляю, – Марта слегка улыбнулась. – Худо мне что-то стало. Сходи в лес, листьев агавы ^[15]  мне принеси. Я себе отвар заварю. Не сложно тебе будет?