Текст книги "Путь варга: Пастыри чудовищ. Книга 3 (СИ)"

Автор книги: Елена Кисель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)

– Сжигаю себя, – шепчут пересохшие губы.

Сколько болота бывает охваченным пламенем при пожарах?

– Меня заполнили-и-и-и-и!! – визжит Крелла, но Гриз уже не слушает.

Распахивая крылья во всю ширь. Облекаясь в пламя и становясь им.

Мгновенным жаром прокатывается по нитям, что связывают с сознаниями животных – и вспыхивает у них внутри обжигающим «Вместе!»

Вместе с каждым, горю в каждом, и всё уже в порядке, боль сейчас уйдёт, холод отступит. Ты слышишь меня, я знаю, потому что пылаю внутри тебя. Не бойся моего огня – я хочу только спасти. Я дарю тебе этот огонь, как желание уберечь, как возможность не слышать зова крови. Я – ваш пастырь и ваше пламя. Я открываю ваши клетки.

Их испуг и боль, их горе и ужас сгорают в ней без остатка, а взамен она даёт им горячее чувство пробуждения и возможность – быть прежними. Они же просыпаются и тянутся к огню в ответ – сперва драккайна, керберы, виверний, огнистые лисицы – все, кому родственно пламя. Потом алапарды, игольчатники, гарпии…

«Вместе!» – откликаются пламени звери, – и уходят в обычный мир, где не нужно быть ничьими орудиями. А пламя разгорается ярче, охватывает вздыбленную, обезумевшую топь, перекидывается по кочкам и вздымается к небесам.

Где-то внизу корчится обожжённое существо, завывает: «Меня заполнили, заполнили, заполнили!» – и пытается затушить пламя, смять его в ладонях…

«Нужно спасти», – то, что единственно важно вспыхивает внутри. Нужно показать дорогу, подтолкнуть к важной мысли, к собственному имени, к тому, что уведёт Креллу-Охотницу вслед за освобождёнными зверями…

«Сожги же меня! Сожгии-и-и-и!» – истошный визг боли, но это пламя может сжечь лишь одну, а всех остальных оно хочет уберечь. Ярость, сытая ненависть, холодное превосходство – всё плавится, сгорает в бушующем пожаре без остатка, пламя наполняет мир – и последний вой говорит, что узница ушла.

Куда?

Куда-то, куда её вытолкнуло из заполненного огнём мира.

Вовне.

Куда нужно и мне.

Совсем в пепел нельзя, потому что там, куда ушла другая, кто-то есть, кто-то…

Вспомнить. Погаснуть.

Спасти, спасти, спас… некого спасать здесь, но вовне – есть другие, и ей нужно к ним. Медленно гаснут за спиной крылья. Ноги касаются мягкого, горячего. Пальцы дрожат – в них ещё не утих внутренний жар – и она наклоняется и тихо ладонью сметает из-под ног пепел.

Ладонь натыкается на твёрдое, холодное.

Почти прозрачный, чуть розоватый лёд, в котором нет отражения.

Подо льдом – бездна. Кажется чёрной, но она знает, что в глубине у неё живут тропы – сотни шепчущих, манящих путей с тысячей перекрестий. Смутные тропы, ловушка для варгов, куда нельзя уходить.

Топь, засыпанная пеплом. Покрытая узорами льда. Лёд трещит и ломается, под ним просыпаются беспокойные, густые волны.

Слишком много крови пролилось на землю. Слишком много безумия. Жажды мести.

Из-под ног тихо ползут трещины. В них проступает сырое, вязкое, алое. Зовёт вниз, танцевать – она танцевала на льду, а мать звала её… звала её как?

До того, как она запылала и возродилась безымянной, у неё было имя, не птичье, но человечье, имя нужно вспомнить – и уйти туда, где она почему-то нужна.

Шум неистовых волн. Подступающих к хрупкому ледяному островку, отъедающих от него куски. Словно это её память – вся в трещинах, и в трещинах стены крепости за её стеной. И нужно собрать слова, и положить друг на друга, и скрепить ошмётками памяти – пока крепость не потопило совсем.

Я – крепость, и я мост между бестиями и магами (как быстро ползут трещины!), и я варг, но отступница (волны вздымаются так яростно), меня называют Тавмантой-попутчицей нойя и сестрой – даарду, и один варг с фениксом тоже назвал сестрой (нет, нет, всё не то!), а один законник говорил – я преступница, и был ещё один, для кого я – невыносимая… (лицо не помнится, почему оно так важно?), и я хорошая покупательница и друг, но нет чего-то, от чего можно оттолкнуться, как от камня, вспомнить имя, хлёсткое, короткое, как свист кнута – у меня был кнут, как у пастуха, только я не пастух, я…

Треск лопающегося льда оглушает, густое и алое касается ног, но трещины не пугают её, её никогда почему-то не пугали тьма и холод, и откуда-то, может быть, из бездны под ногами, – отдаётся вкрадчивый, дальний голос: «Аталия…».

И, отталкивая этот голос, она кричит в бушующие волны: «Я тебе не чёртова бабочка, Рихард, я…»

Гриз. Я Гриз. Гриз Ард…

Тяжкая волна с запахом безумия накатывается – и подминает её под себя.

МЕЛОНИ ДРАККАНТ

Они все падают разом. Грызи, звери и тварь, которая назвала себя Охотницей.

Звери воют и скулят, сучат лапами и стонут, как от плохих снов. Тварь Крелла вскрикивает удивлённо, и она оседает на землю медленно. Грызи же с помертвевшим лицом молча падает назад.

Морковка подхватывает её, опускается на колени, заглядывает в лицо отчаянно.

У неё стиснуты зубы, прерывается дыхание. Глаза широко раскрыты, и в них полыхает невиданная зелень. Только взгляд мёртвый, невидящий: она не-здесь. Ручеёк крови с разрезанной ладони медленно растекается по грязной земле.

– Это надо прекратить, – шепчет Морковка и дрожащими руками нашаривает на поясе то ли заживляющее, то ли бинт. – Нужно… прекратить это!

– С-с-с-стоять!

Огненный вихрь – разъярённая Конфетка, из которой вытряхнуло сладость. Подлетает к Морковке и шипит, оскаливая зубы ему в лицо:

– Не смей! Не тронь! Она сказала, что делать. Знала, что делать! Не лезь туда, слышишь, дурной мальчишка?! Не суйся!

– Она же умрёт! Умрёт, из-за того, что мы позволили ей! Это безумие…

– Будешь ей мешать – клянусь волосами Перекрестницы, пущу кровь и тебе тоже!

Конфетка суёт под нос Его Светлости короткий кинжал. Янист коротко моргает, а потом глаза у него делаются темно-синими омутами. Как в детстве. Когда до него доходило. Когда в голову ему вступало что-то отчаянн…

Кровь.

Вир побери, держать зверей на крови варга может не только варг. Может – маг, у которого хватит воли воззвать и удержать. Осталось секунд десять, пока он осмыслит. И пока пойдёт вслед за ней. Нырнёт туда, в не-здесь, на лёгкие тропы, в трясину сплетённых сознаний. С концами.

– Янист.

Голос нужно сделать спокойным. Хотя больше всего мне сейчас хочется метнуть нож в Конфетку и сигануть за Грызи с Морковкой на пару.

– Она сказала держать её, Янист. Там ты этого сделать не сможешь. Никто не сможет. Понимаешь? Ты должен быть здесь. Чтобы держать. Вытащить её.

Вроде бы, мне удаётся пробиться к нему. Он часто дышит, но глядит теперь на меня, а не в неживое лицо Гриз или на её ладонь. Губы дрожат, когда он шепчет:

– Но я не знаю, как…

– Зови её, – говорит нойя и чуть встряхивает его за плечи. – Мальчик! Зови её! Тебе она отзовётся, на твой зов придёт. Кричи, зови, чтобы слышала!

Но кричать первой начинает Крелла. Охотница корчится, держится за виски и визжит, будто её виверний поджаривает. А все звери разом ревут. Только это не песнь Крови и не песнь Охоты. Это будто бы они все разом вдруг обрели голос. Очнулись и приветствуют кого-то.

Нойя сквозь зубы ругается на родном наречии. Потом встаёт рядом с Янистом, опустив ему руку на плечо.

– Не смотри на них, зови её! Я прикрою.

И поднимает в руке какую-то склянку – готова метнуть.

«Вместе!» – выпевают звери особый зов, который у бестий предназначается для варгов. – «Мы вместе!»

Гарпии сбегают сразу же. Смущённо юркает в кусты огнистая лисица. Игольчатники побаиваются и огрызаются на грифона, а он сверху вниз глядит на них без любопытства, с холодным превосходством – что забыли, мол?

Они все прежние. Освобождённые. Некоторые недоумевают, другим страшно, или больно. Два алапарда вздыбили шерсть, низко рычат. Виверний тоже злится. И драккайна.

Не на нас.

Охотница заканчивает визжать и отлипает от земли. Рожа у неё перекошена и перемазана кровью из разрезанной ладони. Зубы оскалены и постукивают дробно. С третьего раза она поднимается, и глядит так, будто хочет то ли зарыдать, то ли расхохотаться.

На Конфетку, которая стоит с каким-то артефактом в одной руке и поднятой склянкой – в другой. Зловещая, как все слухи о нойя. На меня и мой атархэ в руке. На Грызи, ручеёк крови и Яниста – тот что-то шепчет Гриз на ухо, но та не откликается…

Потом тварь Крелла слышит рык и переводит взгляд на бестий. Стадо, которое она предала. На их выпущенные когти, оскаленные в страхе и злобе клыки.

Кидает мимолётный взгляд на свою окровавленную, трясущуюся ладонь – опускает её. И вырисовывает дрожащими губами неуверенное, знакомое «Вместе…»

Пытается воззвать как варг. Пройти в обычное единение. Значит, кровь больше не действует – наверное, Грызи сотворила что-нибудь этакое.

В своём обычном духе.

«Вместе, вместе, вместе», – твердит Крелла и шарит безумным взглядом по мордам алапардов, грифона, керберов, виверния… Но они все только дёргают головами и отворачиваются. А драккайна припадает к земле и рычит, высоко и злобно: предупреждение, чтобы не смели к ней соваться.

Охотница тужится, перекашивает лицо ещё сильнее, но в глазах у неё так и нет никаких разводов, глаза просто налиты кровью. Алые, как у кролика. И из носа тоже тёмные капли текут.

– Ты не можешь, – говорит Конфетка.

На физиономии у нойя – злорадная улыбка. Мстительная и тёмная.

– Ты сгорела. Не можешь больше дотянуться до Дара. Ты им больше не Пастырь.

На лице у Конфетки слишком ясно написано, что за этим последует. Тварь Крелла вскрикивает и кидается наутёк между деревьев.

Чёрта с два.

– Прикрой! – ору я Конфетке и несусь следом. Одновременно взываю к Дару: кто-то из хищников точно дёрнулся за мной. Просто на инстинктах: бежишь – значит, добыча. Потом за спиной, затихает – нойя всё-таки успела со своими эликсирами.

Перехожу на патрульную пробежку – неслышную, мягкую, скользящую. Крелла несётся громко, сучья трещат и ломаются под ней, она заплетается ногами, шатается и налетает на стволы. И дышит с натугой и хрипом, загнанно. И россыпь кровавых брызг отмечает её следы.

Но несётся она всё-таки быстро и хорошо знает здешние тропы.

И омуты.

О первой болотной ловушке предупреждает Дар, за три шага. Перелетаю в прыжке, прыгаю по кочкам. Охотница бежит прямо в болото, думает оторваться среди трясины, она тут точно все кочки выучила…

Врёшь, не уйдёшь! Взываю к Дару на полную катушку и кожей, нюхом, всем нутром настраиваюсь на сколько-нибудь твёрдую почву, рвусь по следу дальше. Скоро капли крови пропадают среди коричневой воды и ряски. Но уже не нужно, потому что я её вижу.

Ей удалось оторваться шагов на тридцать, и теперь кажется, что Охотница идёт прямо по трясине. На самом деле переступает по какой-то тайной тропке, временами без боязни окуная ногу до колен.

Шатается. Дар доносит сиплое, сбитое дыхание. Надрезанная рука висит плетью.

Делаю с десяток шагов – и понимаю, что могу не догнать. Дар орёт о том, что дальше так идти слишком опасно. А Крелле осталась с дюжину шагов до кочковатого островка с чахлыми деревцами – там будет посуше, и идти ей станет легче, а потом…

Отцов подарок греется в ладони. Попаду, нет? Ещё пять шагов, метнуть, держать направление всей волей…

В момент, когда я вскидываю Резун, Крелла оборачивается посмотреть – где погоня.

Наступает босой ногой на скользкое дерево коряги и теряет равновесие в трёх шагах от заветного островка.

Она соскальзывает с тропы и проваливается сразу до груди, пытается вытянуть руки, распластаться пошире, но ноги уже ушли в глубину, и до кочек дотянуться тоже не получается: вязкое торфяное месиво начинает тянуть её вниз.

Вкладываю атархэ в ножны. И зачем-то прохожу ещё несколько шагов. Нащупывая путь при помощи Дара.

Крелла теперь совсем близко, тянет руки из трясины.

– Помоги, – хриплый шёпот, прыгающие губы. Безумные глаза с алыми разводами. – Дай… руку. Ты… спасаешь живое.

Спасаю живое. Дерусь за людоедов с Мясником. Дрессирую тхиоров.

Не терплю охотников.

– Ты… знаешь, что я права. Они… заслужили… С-справедливо… справедливое отмщение.

– Да, – говорю я, глядя на неё сверху вниз.

Охотники убивали зверей. Ты убивала охотников. Потом угрожала двум самым близким мне людям на всём свете. И ещё Конфетке. И мне уж заодно.

Справедливое отмщение.

Трясина ей уже до подбородка, и только рука тянется и тянется. Скрюченные синеватые пальцы, покрытая шрамами ладонь вся в крови. Сочится глубокий порез – алая отметина, как на небе…

– Она хотела бы… дала бы мне руку. Она спасла бы меня!

– Да, – говорю я ещё раз.

Сжалилась бы и поняла. Попыталась бы обогреть и исправить. К делу приставить, как Мясника.

Только вот я не она.

Поворачиваюсь спиной и принимаюсь выбираться из болота. Под ногами чмокает трясина. Заглушает другие звуки. Можно подумать, что плеск и бульканье – это от местных гидр. Их тут точно целая прорва.

А алая метка перед глазами – это ни черта не растопыренная ладонь. Просто кто-то поранил небо, и некому его перевязать.

Я не оборачиваюсь, пока не выхожу на твёрдую поверхность. Потом выдыхаю, вытираю лоб рукавом, гляжу на болото, и вслушиваюсь Даром. Но там уже никого нет, только что-то будто бы ворочается в глубине, пуская пузыри.

Тогда я бегу туда, где слышится отчаянный зов Яниста.

С каждым шагом зов становится всё громче, а утробные, глухие звуки из трясины –тише.

Потом Охотничья Погибель за моей спиной замолкает совсем.

Глава 9

ЛАЙЛ ГРОСКИ

Изнутри поднималась мутная волна тошноты.

Очень может быть, дело было в передозировке всякого рода нехороших зелий. Или в той ампулке с секретом альфина, которую я раздавил пять минут назад. Трогири я наврал, что ампулка мне совершенно необходима, чтобы отпугнуть в роще злых и страшных алапардов. На самом деле запах самого крупного хищника Кайетты должен бы как раз поманить на всю голову ушибленную тварь, которая считает себя вершиной местной пищевой цепи.

Тошнота могла объясняться и попытками понять – что там в голове у мортаха. Одновременно при этом орать на лесничих и размахивать руками.

– Значит так, этого вот живо на контроль! Проверьте, что у него там с верёвками на руках. Дарт подальше уберите! Бестолочи, четыре конвойных, не меньше, что вы там толкотню устроили, сбежит – нам всем разом башку оторвут! Да куда вы в меня целитесь – мне напомнить, что вы должны выполнять мои приказы? Живее! Арена там готова или нет? Ты и ты – доложите хозяевам, срочно!

От воплей и суеты очумевшие лесничие метались вокруг, как некормленные шнырки. С закрытием калиточки я устроил не меньшую суету – и выцепил-таки момент, проследил, чтобы запирающий артефакт не был как следует активирован («Куда ты его поворачиваешь, а ну, дай я, а то к нам сейчас все зверьё местное пожалует!»). Поорал ещё, выцепил второй момент – прикоснулся ладонью к артефакторной задвижке, с силой вытолкнул остатки магии через Печать.

От магических упражнений тошнота навалилась с удвоенной силой, ноги начали заплетаться, и лесничие хором обеспокоились – а не надо ли мне чего.

– Пока не надо, – отстал от Нэйша и конвойных, поманил Клайса. – Вот тебе приказ напоследок: собери кого можешь – и не рыпайтесь, пока не кончится заварушка. Услышал? Есть желание уточнить приказ у высшего начальства или получить другие распоряжения?

Тощий Клайс понятливо замотал головой. Всё-таки не до конца им мозги вынесли в Граде Рабов…

– Вот и молодчина. Выполнять.

Жаль, мне фляжку не вернули. Пока догонял лесничих и Нэйша, пока огибали поместье – тошнота так и подтапливала своими волнами. Будто пережил морскую болтанку. Или собираюсь с разбега сигать в пропасть.

Может, просто слишком много мыслей о Гриз. Пока я продумывал всё это, насчёт мортаха, – вспоминал её уроки. Так что теперь кое-что от Гриз точно обосновалось внутри. И, кажется, печалилось. Или интересовалось – что я буду делать, когда все три проблемы окажутся решенными, а путь в «Ковчежец» для меня – закрытым.

«Не думала же ты, что я останусь, – спорил я и всё никак не мог поймать в прицел светлый затылок впереди. – Вот этот отморозок кое в чём был прав: непонятно, почему я не ушёл раньше. Мне такое же место в питомнике, как ему. Что я, спрашивается, буду делать, а? Ловить кинжалы в пузо, поедаться тхиорами, сжигаться чокнутыми геральдионами? Пытаться кого-то спасать, как это делаешь ты – хотя у меня это вообще внутри не прописано?»

И хватит смотреть этой своей укоризненной зеленью из моих периодических галлюцинаций. У меня два отменных выхода. Сигануть с этого корабля на роскошное судно Шеннета. Или самому выбрать, чем заниматься. И оба выбора – привычнее, проще, вот только это… опять…

Тут мы наконец обогнули поместья с левого крыла, и нас препроводили на арену. Ту самую, построенную для развлечений инвалида на голову и не на голову. Скучнейшая площадка с твёрдым покрытием, на каких стравливают диких зверей – может, только в несколько раз пошире. Тех самых лабиринтов и препятствий, о которых говорил Трогири, на арене не было – то ли поубирали, то ли арен всё-таки было несколько, под настроение.

Настроение у обоих Трогири было ничего себе. Они находились на единственной трибуне, закрытой малым артемагическим щитом (вир побери, подстраховались!). В компании четырёх слуг с Печатями (да чтоб вас!). Нарден приветственно дёргался, зеленел и строил гримасы. Старший Трогири откинулся в своём кресле и пялился на то, как мы с Нэйшем волочимся пред его ясные очи.

Дюжина шагов и порядочное возвышение. Достаточно чтобы рассмотреть выражение лица и говорить без крика. Недостаточно для качественного рывка в побег или нападения. Не только из-за слуг на трибунах. Просто конвойные лесничие повинуются приказу Нардена и уходят с арены. Занимают посты у калиточки, через которую нас сюда привели. И через ограду наводят на нас пушки с Пустошей.

А Нэйш поворачивается ко мне и всем своим видом выражает, как он рад оказаться на этой арене в компании со мной.

Когда шулер в «Каменноликом» узнаёт, что вместо обычных ребят с ним тоже играют сплошь шулеры – это обозначается ёмким «Судьба показала корму». В моём случае она ещё и оголила все свои шлюзы.

Надежда разве что на то, что Трогири начнёт излагать Нэйшу историю «Как меня задрал медведь, а я выжил».

– Не хочу тянуть, – проскрипел калека, и я чуть не заорал: «Ты чо, подслушивал?». – Я видел, на что вы способны, господин Нэйш. Вы будете венцом моей коллекции.

Ответная любезность в духе: «Оу, Мэйс Трогири, я о вас столько слышал, и вы тоже, в некотором роде, венец» – прямо-таки напрашивалась. Но Нэйш ухитрялся быть ещё гаже, чем о нём думают.

– Не то чтобы я мог сказать то же самое, – Где-нибудь выдают медальку «Взбеси маньяка одной фразой»? Папочка-Трогири вернул себе речь секунд через десять.

– Нарден, покажи ему его дарт. Он будет храниться на почётном месте в Зале Трофеев. А вы будете знать, что вас убил калека.

– Спуститесь ко мне или прибегнете к более изобретательным способам? – отлично, теперь он смотрит на кресло и на колёса. Никакого уважения к покалеченным старикам.

К покалеченным старикам, от смеха которых у меня сейчас кишки завернутся.

– Лучшему из охотников нет нужды убивать самому. Достаточно правильно расставить ловушки. Поэтому вас убьёт наш напарник.

Ладно, догадаться было несложно. Хотя мы вообще-то о таком и не договаривались. Но старик скрипуче хихикает с трибун, и в смехе невесёлый выбор: грохнуть Нэйша – или грохнут тебя.

Под взглядами двух коллекционеров моя тошнота устремилась к новому уровню.

– По твоим меркам это тянет на крайний случай, Лайл?

Ещё и как тянет. Выбор между им и тобой, рукоятка оружия нагревается в ноющей ладони, крыса верещит внутри, да какого вира, почему бы и нет, собственно?

– И ты же не будешь отрицать, что хочешь этого?

«Горевестник» лежал в пальцах прилично, совсем чуть-чуть подрагивал, не от нерешительности, а от усталости. Я чертовски хотел этого, да. Ещё на Рифах. Во время каждой пытки. И за последний год. Угрозы, издёвочки, вечное препарирование – и крыса бесилась внутри, оскаливала клыки в кровожадном визге: ничего, рано или поздно… И я правда хотел этого, только вот – какого вира тогда я не включил это в план?!

Предусмотреть было так просто. И всё равно ведь кончится одним. Какая разница, от чего он… а так будет даже…

– Чище. Проще. Милосерднее.

Он стоял в десятке шагов, со связанными руками, под прицелом серебристого «горевестника». Чёрный костюм и светлые волосы со следами крови. В немигающих глазах отражается глазах серое с кровавыми полосами утро. Ещё там отражаюсь весь я, со всеми крысиными мыслишками, которые он тут же и озвучивал.

– Конечно, ты думал об этом. Любой из охотников или убийц находит подобные аргументы. «Всё равно ведь исход один, чуть раньше, чуть позже. А так можно даже получить некое удовлетворение». Или ты рассчитывал на что-то другое?

Рассчитывал, что времени будет достаточно, что мне не придётся, я просто отойду в сторону. Да какая, в вир, разница – почему я вообще не предусмотрел?!

Словно этого не могло случиться. Связанный человек под моим прицелом. Оба Трогири вытянули шею в жадном предвкушении. Старший что-то шепчет младшему – наверное, удивляется, что я так качественно впал в ступор.

А может, говорит, что это слишком просто.

– Слишком просто. Сделаем зрелище интереснее.

Нарден Трогири повозился с артефактом, вышел из защитной зоны. Немного прошёл по трибуне и как как следует размахнулся.

Слабо прошелестело что-то, блеснуло длинной серебристой цепочкой – и звякнуло о землю за два десятка шагов. Палладарт.

– Ты – или тебя, – каркнул калека, и его корявую ухмылку я ощутил каждой шерстинкой. Всеми крысиными волосками, которые поднялись дыбом.

Смотрел я при этом не на Трогири, а на лицо Нэйша, где медленно, по миллиметру, выступала совсем другая улыбка. Холодная и яркая. Из тех, которые заставляют твои пальцы леденеть, а сердце колотиться с безумной скоростью.

Из тех, которые слишком ясно говорят, что ты не жилец.

Мы смотрели в глаза друг другу, и миги неслись мимо нас – подгоняемые истошным тарахтением сердца в ушах, я понимал – сейчас нужно будет дёргать крючок спуска, а устранитель рванётся в сторону, и если я не успею, не угадаю – он доберётся до дарта, призовёт его – и потом уже всё.

И было оглушительно громко. Буйство ветра в роще тейенха, и вопли утренних птах, смешки Трогири, жадное сопение его сынишки, и безумное «бах-бах-бах» в ушах, отчаянный, тягучий визг крысы внутри…

Тихий плач маленькой, заблудившейся девочки. Горький, невинный. Девочка заплутала, прибрела к арене, а на ней нету мамы, какие-то дядьки, а у калитки тоже какие-то…

Орут и падают.

Я обернулся в тот момент, когда егерей охраны разметало по сторонам. Кто-то пронзительно взвизгнул, бахнул одинокий выстрел, и маленькая девочка заплакала внутри ограды.

Ближе. И ближе. И ближе.

Плач замер, и с ним замерло всё. Время и ветер. Сердце и крыса под ним.

Даже тоненький, бабий крик Трогири-младшего – словно растянулся и тоже застыл.

Сначала в воздухе обозначилась пара раскалённых алых точек.

Потом мортах явился из воздуха.

Первыми проступили цепкие когтистые пальцы, растопыренные почти по кругу, в чешуйчатой, поблёскивающей броне. Мощные лапы, гибкие и длинные, словно у кошки. Закрытое той же бронёй гладкое тулово с тускло-серебристыми щитками впереди и тёмной, шипастой полосой по хребту. Полыхнуло алым – и явился подвижный, извивающийся хвост, на конце которого поблёскивало острое жало. Потом вокруг алых точек втянулись щитки, и проступила морда – длинная, похожая на собачью, но с закруглённым, змеиным носом и прижатыми ушами.

Приоткрылась пасть, показав иглы страшных клыков.

Взгляд твари был цепенящим, слишком уж осмысленным. Скользнул по мне, ощупал «горевестник» (Нужно его бросить, – мелькнуло внутри, бросить и отойти – но пальцы будто приклеились к оружию). Потом мортаха привлекла суета на трибунах: там разбегались в разные стороны слуги, а Трогири-младший всё верещал, тоненько, отчаянно, чтобы они сделали что-то…

Рывок Нэйша я не увидел – предчувствовал. Потому что знал, что он будет – и сердце лениво, замедленно выдало бесконечный удар, наполненный истошным верещанием крысы: «Брось оружие, брось, дурак, отойди в сторону!»

На втором ударе я осознал, что готов заорать это вслух.

А потом где-то между ударами меня швырнуло устранителю вслед. Мортах и Трогири отступили и смазались, взгляд приковался к серебристой цепочке, которая взметнулась навстречу протянутым рукам, оставалось совсем немного: дотянуться, одно движение – разрезать верёвку, взметнуть дарт, поднимаясь…

Мне бы не успеть – но связанные руки замедлили его.

Прыгнул я почти наобум, совсем не грациозно, вот только Нэйш в этот момент был в движении, в текучем рывке навстречу дарту, и мой вес (хвала пирожкам Аманды), помноженный на разбег, всё-таки оказался у него на спине неожиданно. Сбил равновесие до падения, и уже в падении я, не переводя дыхания, съездил устранителя рукояткой «горевестника» пониже затылка, получилось вскользь и неудачно; ответный удар локтем чуть не вышиб из меня дух, и тело вспомнило прежние навыки: упереться коленями, лёжа на арестованном, зафиксировать шею, приставить к голове Печать, тьфу ты, дуло.

– Лежать! – голос срывался в визг, заходился обезумевший грызун внутри, и нельзя было думать, что я делаю, потому я просто вжимал дуло в затылок «клыка» и орал изо всех сил: – Не смей, ублюдок, только дёрнись, на месте положу, лежать!!

Я орал, угрожал и честил Нэйша словечками из лексикона то ли законников, то ли пиратов. Выдавал такое, чему позавидовала бы Фреза – и сам ужасался, и всё равно орал дальше. До боли в горле, до полного оглушения себя же – потому что понимал, что удержать его мне не удастся.

– Замри, мразь, только дёрнись! Убью, тварь!!

Всё равно, что пытаться прижать к земле бешеного алапарда. Масса не спасала, а у устранителя оставались свободными ноги, я постарался только вцепиться в него покрепче, когда меня подкинуло и перевернуло, перед глазами мелькнуло змеиное жальце дарта –подползало всё ближе, повинуясь хозяйскому зову. Потом меня саданули под дых, и прямо над собой я увидел бледное лицо устранителя, плотно сжатые губы, серебристые острые блики в немигающих глазах.

Левая рука проскользила, я попытался захватить в горсть чёрную ткань и нацелить «горевестник» хоть куда-то, но цепкие пальцы ужалили запястье, и оружие Пустошей вырвалось, отпрыгнуло к дарту.

– Зам…

Он действительно замер – и время с ним, и сердце опять тоже. Потому что теперь устранитель смотрел не на меня. На что-то правее и выше. Я знал, что это – и не хотел этого видеть, но я всё-таки невольно проследовал за его взглядом, поднял голову.

Тварь стояла над нами, пронизывая алыми углями глаз.

ЗВЕРЬ

Жертвы у Запретительной Черты не кричат. Разбегаются, прячутся. Знают, что я главный.

Логово прямо передо мной. Оно большое, деревянное, у него запах смерти. Может быть, обследовать его ближе, поискать Охотника?

Но запах ведёт вокруг логова. Запах и цель. Стучащая под кожей всё громче, нетерпеливее.

Найди Охотника. Убей Охотника!

Я огибаю логово и вижу странную поляну. Вокруг неё тоже есть магия-защита, только слабая, много прорех. У одной прорехи три жертвы. Но я им не показываюсь. Наблюдаю.

На поляне двое. Он и тот, неуклюжий, с магией холода. Они стоят так, будто хотят схватиться.

Но ни в одном я не чую желания убить.

Поза Его – игра и рывок. Поза другого – страх и сомнение.

Выше ещё есть люди, закрыты глупой, дырявой Чертой. Несколько жертв. И один, которого я чуял уже до того.

В день, когда меня позвали.

Этот кажется старым, очень слабым. Но в нём есть желание смерти. И он смотрит сверху вниз на двух других, как охотник на дичь.

Я запеваю охотничью песнь. Делаюсь вихрем и прохожу через трёх глупых жертв у прорехи.

На поляне снимаю маскировку. Добавляю в позу вызова и угрозы.

Ответит мне кто-нибудь?

Жертвы, которые сидели высоко, смешно кричат и разбегаются. Особенно кричит один. Очень громко, как птица.

Но Он хочет достать жало. Второй Ему мешает. Прыгает на спину, и они борются. Такие слабые. Но в них есть что-то непонятное, и я иду рассмотреть ближе.

Подхожу и становлюсь над ними. Кто-то бросит вызов?

Они лежат неподвижно. Молча. Они безоружны. И это поза покорности.

Один из них правда убийца, но не охотник. А второй под высшим покровительством.

Не угроза и не моя цель. Отворачиваюсь и иду к тому, который сидит высоко.

Остальные испугались и убежали. И одна из жертв всё смешно, громко кричит. Но тот, к которому иду я, не двигается. Он пахнет деревянным логовом и смертью из него. Сотней охот. Безумием. Вызовом.

Пахнет целью и словами «Лучший из охотников».

Я иду не торопясь и даю ему возможность ударить. Схитрить. Применить маскировку. Выпустить клыки. Отрастить когти. Но он только сидит и смотрит неподвижно, и хрипит, как раненый зверь.

Солёный запах страха в воздухе. Он боится меня? Хотя посылал ко мне других, которых я убил?

Заходя за прореху в Черте, я слышу его сердце. Оно трепыхается, как пойманная дичь. И сам он изломанный и старый, поднимает лапу и слабо машет ей перед лицом. Просит пощады?

Но он тот самый, кому подчиняются в этих местах. Кто слал за мной всех остальных. Значит, он хитрый, ловкий. Смог их подчинить.

Я становлюсь перед ним и смотрю Охотнику прямо в глаза. Пью текущий из них страх: я сильнее! Я – вершина цепи!

А он смотрит на меня и хрипит, и сердце его трепыхается всё слабее. Потом умолкает.

Плохо, что быстро издох. Я попугал бы его ещё.

Боя не вышло. Но цель отступает. Не рвёт больше вены изнутри. Не кричит в ушах. Цель тоже понимает, что я тут самый лучший Охотник.

Цель говорит, – можно уходить.

Я пою короткую, торжествующую песнь, и она несётся над воплями испуганной жертвы. Смотрю на тех двоих, которые признали меня главным.

Пусть они знают: я самый лучший.

Я выполнил цель.

И я шагаю в покой. Омываясь им, как тёплым дождём.

ЛАЙЛ ГРОСКИ

Мортах казался огромным. Монстр из чьих-то ночных кошмаров. Пытающийся отыскать себе нового хозяина и влезть в его сны.

Тварь стояла над нами, издевательски щерясь. Тускло поблёскивали щитки панциря, трепетали какие-то чешуйки у носа – словно она внюхивалась.

Бессознательно я схватился за карман, где лежал амулет Аманды. Мысленно воззвал к милости той, которая хранит путников – защити, если сможешь…

Взгляд, ощутимый, раскалённый, прогулялся по лицу, переполз на Нэйша.

Тварь отвернулась.

Не спеша направилась к трибунам. Туда, где переливался визг Трогири-младшего. Нарден явственно спятил: открыл защиту и кинулся наружу, потом вернулся и начал бегать за разбегающимися слугами. Бросился на одну из трибун, попытался заползти под неё, вереща. Выскочил, опять побежал, споткнулся, упал, пополз.