Текст книги "Путь варга: Пастыри чудовищ. Книга 3 (СИ)"

Автор книги: Елена Кисель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

– Не знаю. В последний раз я его видел два года назад. Он ушёл на покой и постреливал уток у себя в угодьях из оружия Пустошей, но…

Если бы старине Флористану пообещали вкусный, жирный кусок – а в придачу возможность подставить самого Шеннета – что, разве он не согласился бы?

От необходимости продолжать меня спасло появление господина Даллейна – на сей раз больше расстроенного, чем невозмутимого.

– Приношу извинения за промедление, – указал троице своих ребят на столы. – Обыск, опись, полную. Удалось что-нибудь узнать?

Нэйш приобнял меня за плечи, сформировав композицию для портрета «Лучшие друзья навеки, один улыбается, а у второго, кажись флюс».

– Лайл проявил себя наилучшим образом.

– Замечательно, – выдал Даллейн. – Господин Гроски, по поводу пленных наверху, оправдываются ваши прогнозы: наёмники, наняты вчера, для охраны, через подставное лицо, оплата вперёд, вниз не спускались – во всяком случае, утверждают так. Боюсь, с ними может затянуться – они накачаны противоядиями, и «Истина на ладони» эффекта не оказывает. Лучше допросить тех, которых вы обнаружили здесь, но если зелья не окажут на них эффекта…

Я покосился на пальцы на своём левом плече и пробубнил:

– Ну-у, это как раз тот случай, когда с нами специалист.

Какой-то части меня было даже жаль наёмников. Очнуться и увидеть над собой Нэйша, весь вид которого говорит «Вы мне тут сейчас все ответите за мой костюм»…

На экзекуцию я смотреть отказался, сославшись на чувствительную, склонную к нервным запорам натуру. Убрёл шастать по лаборатории. Позвякал пробирками под ругательства очнувшихся наёмников. Постучал ящичками под дружные уверения, что ничего, ничего они нам, сволочам… Благополучно пережил дрожь при знакомом «Вы же расскажете всё, что я хочу знать».

И после первого переливчатого вопля, – по-крысиному оглядываясь, скользнул поближе к тому самому столу.

Нэйш нависал над своей жертвой, Даллейн проникался методами рифских допросчиков, двое магов заняты обыском, один отвлёкся на сцену допроса. Так что никто не заметил, как моя лапка утащила со стола серебристый «горевестник». А потом скользнула во вместительный внутренний карман.

Дальше я с головой погрузился в мнимый обыск: заглядывал под столы, обстукивал стены в поисках тайников, суетился над колбами (нашёл четыре почти целые банки с заспиртованными веретенщиками).

Первый наёмник на диво скоро перешёл от «Мрази, глотку перегрызу» до «Всё скажу, господин, не надо больше». И залепетал – про Гильдию, про свой контракт со Стольфси. Про то, что они только охраняли тут всё, а вниз не спускались, что там – не знали, кто был внутри – не видели, те часто ходили через другие выходы.

Да, да, господин, – шептал паренек, и я даже мог вообразить его преданный взгляд («Я скажу, всё скажу, вам не солгу никогда»). А с нами разговаривали… их было несколько – полный такой, с залысинами, черноволосый ещё, и один был высокий, с обожжённой рукой… Имена – нет, не знаю. Знаю клички – Хорь, Лучина, Крюк…

Те самые красавцы, которых срисовал малыш Кайви. Только в его рассказе был и четвёртый.

– А человек в плаще, с акцентом? – подгадал мои мысли Даллейн.

Да, выходил ещё один – в капюшоне, худой, так смешно пришепётывал. Он часто ходил туда-сюда. Но он не с остальными был, остальные его боялись, называли тварью. Ещё шутили – «такая погань, что даже наши трюфельки его не берут»…

Первый бедолага замолк – то ли Нэйш его перепрессовал, то ли еще не отошёл от недавнего удара. Зато второй начал рассказывать, не дожидаясь, пока его начнут допрашивать с ударами по больным точкам.

«Пыльца фей» – они часто говорили о какой-то «пыльце фей», он слышал. «Испытаем пыльцу фей», «на пыльцу фей приманиваем трюфельков». Наверное, какой-то наркотик. Он-то думал, лаборатория для этого и создана. И сюда же приводили покупателей, а может, распространителей. Он пару раз видел. Были мужчины и женщины. Им завязывали глаза, проводили внутрь.

– А потом?

Ответом на вопрос Нэйша стало молчание – выразительное и испуганное. Показывающее, что потом покупателей никто почему-то и не видел.

Нужно же было эту самую «пыльцу фей» испытать на ком-то. Посмотреть, идут ли «трюфельки» на запах. Скверное дело, и всё сквернее с каждой секундой, и интересно бы знать – как они потом отлавливали своих ящерок, у них что – было противоядие, или они их замораживали?

Бирюзовый отблеск возле одного из столов заставил отвлечься. На полу валялась плоская коробочка из толстого стекла. Наполненная чем-то легчайшим, с блёстками. Пыльца фей… ну-ну. Прихватим-ка её с собой за компанию. А вот и ещё несколько коробочек, попроще. Завалились по углам, будто кто-то торопливо выгребал партию… будто этой пыльцы тут была целая куча.

– Сюда, ребята, – я махнул парням, которые сосредоточенно шерстили всё подряд. Показал им коробочки, вполуха слушая – что там несёт наёмник: к ночи пришёл сигнал эвакуации, начали выгружать книги, клетки, ящики; внутри была суета, очень долго. Потом привели новую партию охраны, а их Крюк и Лучина снабдили амулетами и оружием Пустошей, приказали зачистить внутри. Одно хранилище оставили запертым, сказали – не трогать, там амулет защиты. А дозачистить приказали жилые помещения, всё в лабораториях, и ещё ту, дальнюю шахту. Жилые помещения – это налево отсюда, они с них и начали…

Стало быть, найти что-нибудь будет сложновато. Так, в общем, и получилось.

Жилые комнаты были снесены подчисто – работали огнём и мощными ветряными ударами. Навскидку можно было сказать, что жило здесь не меньше десяти человек. Да на одной из глиняных стен запеклась странная монограмма – две переплетённые буквы «А», увитые языками пламени.

– Инициалы? – усомнился я, потыкав в знак пальцем.

– Или название организации, – отозвался Даллейн. – Впрочем, в Академии Таррахоры встречаются подобные знаки. Обозначают полный круг жизни – от «Аканты» до «Арлаа».

Точно, буквы «А» – разные, первая буква общекайетского алфавита, как в начале имени «Арианта», и последняя – как в конце того же имени.

Нэйш, пока мы пытались разобраться в дебрях лингвистики, откопал в углу какую-то фигурку, покрутил в пальцах, хмыкнул и перебросил мне.

– Малыш из Энкера, – три алапарда и ребёнок сверху, разве что ребёнок что-то великоват по росту. – Либо кто-то сюда ребёнка приволок, либо это настоящий поклонник.

Либо господа, которые принялись выращивать веретенщика, как-то связаны с Энкером, а может, с Академией.

– Господин Гроски, можете ли вы сделать какие-то выводы?

От почтительного тона господина Даллейна захотелось приосаниться. Или как ещё ведут себя Настоящие Сыщики, когда их подручные задают им такие вопросы? Впрочем, сомневаюсь, что сыщики в этот момент топают при свете фонарей по узковатым и низковатым земляным коридорам. Как можно незаметнее придерживая пустошное оружие в кармашке.

– Мы по уши в навозе яприля. Лаборатория здесь не меньше года, разработка серьёзная, с финансами всё более чем в порядке. Дерзости и выдумки хоть отбавляй – посадить лабораторию так, чтобы одновременно бросить тень на Вейгорд и на Шеннета – это нужно уметь! – промолчим пока о том, что это фирменный стиль старика Флористана. – Да плюс ещё они были настороже – следили за поместьем Дэриша, я так думаю, на тот случай, если мы выйдем на след. Как только мы зашли в поместье – провели временную эвакуацию, на всякий случай, а как только ваша группа задела сигналки тут, в окрестностях… не надо объяснять, да?

Эвакуация на полную, забрали даже основную свою охрану, взамен запихнули ничего не знающих сменщиков, приказали им зачищать всю территорию, оставили нам сюрприз – артефакт-трансформ с мощным щитом. Да ещё команду зачистки с пушками от Гегемонии Равных. Видать, на случай кой-чьего Дара. Странного такого Дара, который не пробьёшь пламенем взбешённого феникса, а вот арбалет или оружие Пустошей…

Если бы они ещё объяснили им – с кем дело иметь придётся и что стрелять нужно сразу, не пытаясь обороняться с Печатей.

– Это всё меньше похоже на заговор против Касильды Виверрент с подачи её муженька. Кто бы ни провернул всё это, с Касильдой… у тех, кто обосновался здесь, цели были покрупнее. Несколько союзников, не поручусь, что даже с одинаковыми целями. Гильдия, какие-то отбитые на всю голову учёные, запрещённые артефакты Мастерграда, возможно, кто-то из Айлора или Вейгорда, да ещё оружие Пустошей… Плюс, у нас тут ниточки связи с Академией и Энкером, так? Ну, и…

И вот в этом ты увяз по самую шею, – выстонал внутренний голос. Ну давай, попытайся сказать, что и похуже бывало.

– В любом случае, должен быть посредник, – высказался Даллейн, я дёрнул головой и въехал макушкой в низкий потолок. – Объединяющий фактор – и если мы найдём его…

В вязкой грибной тьме обозначился предвкушающий взгляд Нэйша. Где-то у меня в затылке – ощущалось, будто туда воткнули два холодноватых лезвия.

Я даже уже начал прикидывать – кто меня скорее доконает: Нэйш за попытку соврать или Гильдия, если я сдам одного из лучших посредников. Но тут фонари высветили дверь – деревянную, грубую, сработанную явно недавно. Засова на ней не было, так что Даллейн просто рванул дверь на себя.

Мы дошли до той самой «дальней шахты». Небольшой, разведывательной – запас трюфелей в других начал иссякать, вот рабочие и прорылись сюда, к корням дуба-исполина. Корни причудливой сетью оплели стены, свисали бахромой и перекручивались могучими узлами. И повсюду шли рубиновые отблески – трюфельные жилы. Разработка остановилась давным-давно, а трюфеля продолжали расти – прятались по стенам богатыми гроздьями, нарастали и бугрились, заполняя воздух пьяным ароматом.

Стены в пурпурных прожилках казались оплетённым венами куском сырой плоти. Остановившимся давным-давно сердцем. Внутри которого…

Пола не было видно. Он был погребён под слоем пепла – чёрного, жирного, и белесого, хлопьями. Тысячи сортов пепла, в которых поблёскивали временами пуговицы и заколки. Может, и зубы.

Не сожжённых тел было два – они ещё не начали разлагаться, только окостенели. Молодой мужчина и женщина в годах. Горожанин и крестьянка. Их положили поближе к двери, чтобы наблюдать за объектами, а потом, когда надобность пропадёт – кликнуть помощников-магов… и превратить в почти однородный, жирный, чёрный пепел, на котором, словно на диковинном покрывале, разлеглись они.

Мелкие разноцветные ящерки. Поодиночке и гнёздами. Прорастающие на черноте пепла, словно экзотические пёстрые цветы. Десятки, нет, сотни – ведь под пеплом наверняка таятся другие.

Мёртвые. Сваленные сюда после опытов. Выявления жизнеспособности, исследования ядовитости, отработки размножения, устойчивости к холоду и вир знает, чего ещё.

Отработанный материал – как и люди.

Даллейн прочистил горло. Завернул длинную поэтическую тираду на старожреческом языке, певучую и многоэтажную.

Я как раз старался удержать внутри свой желудок, когда заметил движение – две капли, стремительно стекающие по пурпурным стенам. Пёстрые, очень-очень стремительные капли.

Нам оставили ещё один сюрприз – на случай, если галерею не успеют зачистить.

Поднял руку – тяжёлую и будто онемевшую. Вытолкнул откуда-то из-под сердца скопившийся холод. Та ящерица, которая нацелилась в прыжке на меня, опала прозрачной ледяной статуэткой.

Даллейн дёрнул ладонью, статуэтка разлетелась о противоположную стену. Осыпав рубины бриллиантовой пылью.

Слева раздался свист, и второго веретенщика пришпилил к стене безошибочно пущенный нож. Нэйш повернул ко мне лицо с плотно сжатыми губами. Мина не оставляла сомнений в том, кому достанется второй нож в случае молчания.

– Насчёт посредника… – голос раздался будто со стороны и был совершенно, непередаваемо спокойным. – Есть одна догадка…

Глава 9

УНА МАРДЖЕН

Я иду по бескрайнему залу, который представляет из себя море. Стены нежно-аквамариновые, по стенам висят морские пейзажи, а в бирюзовых вазах – белая пена цветов. Всё так изящно, красиво, изысканно. Как в самом лучшем романе.

Жаль, что мне так долго пришлось сидеть рядом с Касильдой Виверрент и заглядывать в её сны. Почти не посмотрела замок. А мне хотелось побывать в оранжереях.

В «Цветах желания» действия тоже происходят среди оранжерей, только автор никогда не был в этом дворце. Не подозревает, какой он прекрасный и грандиозный. Повезло тем, кто живёт среди такой красоты.

Тут только слишком много кошек. Они повсюду: ленивые и раскормленные – на подушках, и быстрые мяукающие охотники – в коридорах. Совсем маленькие котята прыгают и пытаются драть обои. Противная кошачья армия – не понимаю, зачем госпожа Виверрент их всех держит? Может, раньше за ними присматривали слуги?

Теперь многие в эвакуации. А если кто-то встречается в залах – учтиво кланяются, а мне от этого неловко. Хочется затеряться между тяжёлых портьер, ширм с серебристыми орнаментами, или за тяжёлыми комодами из красного и розового дерева.

Мне кажется, слуги понимают, для чего я тут хожу – там, где совсем нет чужих снов. Догадываются, зачем рискую попасться веретенщику.

Страшно, конечно – я же смотрела сны тех, которые получили укус. И я тоже окажусь во сне, как в зачарованной башне, и буду бежать по долгим лабиринтам, или пугаться зеркал, или там будут какие-нибудь монстры, вроде Арделл.

Но это всё стоит поцелуя Моего Принца. Потому что, если мы теперь в сказке – разве так не должно быть? Арделл придётся его вызвать, она не решится медлить, она же вечно строит из себя общую спасительницу. И все знают, как я отношусь к Рихарду. Я этого не прячу.

Мой сон не продлится долго. И когда я открою глаза – я увижу его лицо близко-близко, как всегда мечтала, а на губах будет тепло его губ. Может, я скажу что-нибудь. Например – «Ты пришёл» или нет, можно просто его имя – главное взгляд, чтобы растопить льдинки в его сердце. Может, он наконец поймёт. Осознает, что он для меня.

Веретенщиков нет, только кошки. Наверное, в оранжереях будет надёжнее. Хочу выйти в оранжереи, но прохожу только два розария, а потом натыкаюсь на Мел.

– Тут никто не спит, вали к Конфетке!

Янист мямлит извинения – как будто ему не всё равно, укусят меня или нет. Они оба красные и мрачные – наверное, двух последних так и не поймали. Я возвращаюсь во дворец, в кружево арок и переходов. Поднимаюсь по лестнице, трогаю гладкие, как вода, перила.

Если бы вдруг веретенщик укусил Его…

Об этом жарко думать, и как-то неудобно: получается, я хочу, чтобы он пострадал. Но я всё равно думаю, потому что это же не по-настоящему: он только уснёт, и тогда я смогу… Потому что поцелуй Арделл ничего не решит. Точно ничего не решит.

А я бы спасла его. Вывела бы из тьмы и холода. Иногда я представляю, что он ранен и я сижу у его изголовья, приношу воды и зелий и меняю повязки – и он наконец-то начинает смотреть на меня теплее и улыбается иначе, и берёт за руку… Но так даже лучше, так он сразу поймёт.

Впереди по коридору спальня Касильды Виверрент. Мне туда не нужно: Аманда сказала, всё уже понятно. И я была «просто молодцом, сладенькая моя, да-да-да» (как раздражает эта её притворная ласка!). Может, они найти способ привести к госпоже Виверрент того юношу, Йелта Нокторна? Они же ездили в его поместье и явились какие-то странные. Или они нашли другого возлюбленного? Мне почему-то хочется, чтобы это был Йелт Нокторн, он такой красивый, романтичный. Хотя отважный Хорот Эвклинг, тоже, наверное…

Дар зовёт меня – я так долго пользовалась им, что он стал слишком чувствительным. Возле комнаты Касильды Виверрент процветает сонная тень. Это как-то странно, потому что такие тени бывают у здоровых людей: когда видишь яркий, чёткий сон. А у укушенных веретенщиком я такого не видела. Или, может, не смотрела.

Хочу пройти мимо, но тень сна плавает и плавает, и просто умоляет её коснуться. Тень тянет ко мне руки – тонкие, маленькие, беспомощные, как у потерянной девочки.

Тень впускает меня в сон.

В рассветный полумрак.

В одуряющий запах зелий.

Пахнет кроветворным, усыпляющим, обезболивающим – травы сплетаются в единый горьковато-сладковатый дух, в котором тонут нотки крови. Лекарь и двое жриц Целительницы хлопочут у ложа, бесстрастно и быстро отшвыривают в сторону заскорузлые от крови остатки того, что недавно было одеждой. Перебрасываются шепотом непонятными терминами.

Мне не нужно слышать, чтобы понять – у человека на ложе нет надежды.

Мне с самого начала предложили удалиться, но я стою и смотрю – на простыни, которые пропитываются кровью, и полосы ожогов от огненного хлыста, и запавшие глаза, и искусанные, запекшиеся губы на восковом, неживом лице.

Губы шевелятся, пропускают почти неслышный, рваный шепот:

– Девочку уведите… уведите… не должна видеть… уведите…

Люди в последние минуты молятся. Клянутся в любви или обещают отомстить с того света. Говорят о наследстве или последней воле. Некоторые стонут.

Человек на кровати стонал слишком много, и голос он сорвал в первую половину своей Правой Ночи, и клятв у него больше нет, только тихое сипение, когда лекарь пытается хоть что-нибудь сделать с раздробленными костями. Остался лишь суетливый, торопливый, захлебывающийся шепот без голоса:

– Девочку… девочку уведите…

Я смотрю на человека, которого ненавижу. Ненавидела.

Он смотрит на меня – и в глазах у него, за пеленой невыносимой муки – мольба… нет, приказ.

Последняя осознанная воля.

И я отвожу глаза от этого незнакомого лица с впечатанным в него страданием. Иду в предрассветном сумраке туда, где у двери застыла она – ее профиль белеет, будто вырезанный из кости единорога, и она не сводит глаз с кровати, с рук лекаря, с испуганных лиц Дочерей Целительницы…

Видит все сразу – и ничего, кроме его заострившегося лица, вздрагивающих губ, которые пытаются сдержать рвущийся изнутри вой – она не должна услышать, не должна видеть, не должна плакать…

Она не плачет, только смотрит широко раскрытыми глазами, и мне кажется – я слышу, как медленно и тяжело бьется ее сердце, все замедляет удары, будто решило остановиться…

Когда я подхожу к ней – она останавливает меня ровным повелительным жестом. Говорит, не поворачивая головы:

– Уйдите из комнаты. Все.

Лекарь и Дочери Целительницы не смеют перечить ей. Удаляются, потупив глаза, только посматривают на меня – не возражу ли?

Я не возражу. Но я и не уйду. Они считают, что это кара – она отослала их, она отнимает у него эту последнюю возможность – умереть с облегчением… Или что она хочет сказать ему что-то перед смертью.

Я же знаю другое. Она отослала их потому, что не хочет, чтобы они упали на колени, увидев это.

Когда она открывает глаза – они наполнены светом. Катится солнечная слезинка по щеке. Сияние медленно ткет узор на стенах – листва, и неведомый сад, и садящаяся на ладонь птица…

И хотя я никогда не видела, как это бывает – но я знаю, я верю, что это должно быть оно.

Пробуждение Спящей.

Это просыпается Великий Дар, поднимается – и до отказа заполняет сосуд, которому он был предназначен с рождения.

Она шагает к кровати – вызолоченная этим сиянием, своим Даром, плещущимся в глазах, переливающимся под кожей. Шагает мягко, будто плывет над полом. И я слышу шепот, хотя губы ее не шевелятся.

– Я спала, но ты пробудил меня.

Сияние брызжет из ее ладони – правой, на которой проступает потускневшая за многие годы страданий Печать.

– Была потеряна, но ты отыскал меня.

Она наклоняется над ним – его глаза полузакрыты, и если он может еще видеть что-то – то ему это кажется всего лишь странным видением перед последней агонией.

– Не имела сил – но ты дал мне силы.

Она кладет одну руку ему на лоб, другую, с нестерпимо сверкающей Печатью – на грудь. На лице у нее – высшая власть той, у которой на коленях молят об исцелении.

Великой Премилосердной Целительницы Тарры.

И только чуть-чуть – упрямства шестнадцатилетней девушки.

– Ты страдаешь – и я дарую тебе исцеление. И говорю тебе: не смей уходить. Слушай меня, Эвальд Шеннетский. Карменниэ… я приказываю тебе – жить. Приказываю остаться.

Тонкие пальцы, чуть вздрагивающие на его груди, на лбу, отдают сияние. С кожи смываются страшные раны, растворяются ожоги, и переломанные пальцы сжимаются так, будто их не ломали.

Он приоткрывает глаза и шепчет:

– Повинуюсь… моя королева.

И потом он погружается в сон, а сияние медленно гаснет в пригоршнях девочки, которая присела на край его кровати. Девочка обессиленно всхлипывает, и тогда я подхожу к ней – и она шепчет:

– Я… не смогла… до конца.

И сон мой тревожен – в нем кто-то выкрикивает сорванным девичьим голосом:

– Вы! Все! Со своим презрением, со своей честью! А он лучший, понимаете?! Лучше вас всех!

Девичьи крики тонут в мешанине других образов: мерные вспышки огненного хлыста и ликующая толпа вокруг эшафота. Холодное, неподвижное лицо королевы, которая смотрит на человека, приговор которому только что вынесли… Одинокая слезинка сползает по щеке. В тонких пальцах извивается ветка сирени: «Вы думали о том, что мерзавцы иногда могут любить цветы?» Огонь и синь сплетаются над сиреневыми лепестками и плачущим голосом, который повторяет: «Лучший! Лучший!»

Я не могу удержать сон, и он рвется, как старая паутинка.

Обжигая мою ладонь – будто влезла и просмотрела что-то запретное, секретное… Я тороплюсь подальше от двери. Полная тем, что видела.

Я знаю, чьими глазами я только что смотрела. И кто был там, в храме Целительницы – я видела их портреты в газетах, только он не выглядел таким измождённым, а она казалась взрослее, а не испуганной девочкой или богиней. И это всё так непохоже на то, что в газетах писали, и… нужно ли рассказать об этом Аманде? Или Арделл?

Останавливаюсь и смотрю на тени в коридоре – такие надёжные, успокаивающие.

Зачем кому-то рассказывать? Это же не имеет никакого смысла, правда? Какая разница, что там было в Храме Целительницы Айлор-тэна, два года назад. Это всё никак не относится к веретенщикам, и любви Касильды Виверрент, и ко всему прочему.

Нужно скорее закрыться в комнате. Спрятаться под одеялом и волосами. Как это я могла забыть, что по этим коридорам и лестницам ходит теперь Шеннет. Если я встречусь с ним взглядом… даже посмотрю на его трость – я, наверное, умру от страха. Говорят, у него такой Дар – читать, что у тебя в мыслях. И если он посмотрит, то увидит, что я…

В комнате я забиваюсь в угол кровати и укутываюсь во все одеяла сразу – но всё равно меня трясёт. Я никому не скажу. Никогда никому не скажу.

Я только тень, ваша тень, и они умеют хранить ваши тайны.

ЛАЙЛ ГРОСКИ

В Ирмелей можно было попасть официально, но мы всё-таки решили не светить физиономии и не ставить подписи на пропускных пунктах у международных виров. Чем и вызвали у Фрезы бесконечное словоизвержение. Вроде бы, бывшая пиратка изрыгала что-то про внебрачных детей яприля и шнырка и интересовалась, с чего это у нас такие зелёные рожи. И я даже отвечал ей что-то развесёлое, разрываясь между тошнотой и попытками незаметно припрятать «горевестник» под скамейку.

Сквозник начал морозить, едва только погрузились на борт «поплавка». Вызывали постоянно, но не произносили в Сквозную Чашу слов вроде «срочно, важно, немедленно». Только вот у меня были некоторые сомнения, что это Гриз Арделл – потому что начальство могло связаться и с Нэйшем, а он за своим сквозником не лез. Можно было бы предположить, что со мной возжелал поговорить кто-то из вольерных, или Йолла, или её мать, или кто угодно из пяти сотен персон, с которыми мы соединили сквозники…

Вот только крыса внутри решительно отвергала эти обнадёживающие мыслишки. Она исходила на зуд, скреблась и извивалась, и нашёптывала, что как-то уж слишком вовремя меня вызывают. Очень может быть – чтобы намекнуть, что не следует мне ходить в гости к Старому Лису с этакой компашкой. Или даже спросить: «Сорный, ты что, рехнулся? Флористан первым делом, увидев тебя, расскажет про Гильдию, а может – и про твоё задание, ну и как ты это объяснишь Даллейну?»

Из-за этих мыслей и постоянной подморозки сквозником я изъёрзался и испотелся в синеватой полутьме «поплавка». И под задумчивыми взглядами Нэйша и Даллейна фонтанировал словами:

– Вообще-то, Жаон Флористан живёт в Ирмелей-тэне, у него там слава книжного червя. Научные работы, историк, благотворитель… Время от времени посещает прихрамовые школы. С лекциями, от которых детишки вырубаются на десятой минуте. Словом, всё как любит ирмелейское общество – холостяк в строгом сюртуке, в свет выходит редко. Если кто-то и знает о его отлучках – списывают это на поездки в Эрдей, или ещё в какие места, где куча храмов. Или на научные изыскания. Вся эта чёртова прорва конференций.

Флористан даже иногда их посещал – достаточно, чтобы поддержать репутацию, но недостаточно, чтобы серьёзно примелькаться в научных кругах. Помнится, мы с ним здорово потешались над учёными мужами. Постреливая по мишеням из «воронов» или «скроггов».

– Так что будем надеяться, что он у себя в поместье. Милое место в безбожной глуши, куда ни один приличный ирмелеец не сунется. Зато под носом незарегистрированный вир. Сам дом не то чтобы большой, но артефакты по периметру выставлены очень серьёзные. Учитывая ещё обслугу – а их три человека, и все по совместительству – боевики Гильдии…

Клятый сквозник чувствительно холодил бок, а от собственного треска у меня раскалывалась голова. Даже не знаю, что я хотел им заглушить. Может, чувство подступающего прошлого: совсем недавно Эрли, теперь вот Старый Лис…

– …Флористан в своём гнёздышке не то чтобы часто делами занимался – для посредничества предпочитал нейтральные территории или даже вовсе работал по сквознику. Эта деляночка у него была больше для укромных размышлений. Ну, и для друзей, а их, нужно сказать, у него была куча…

И от каждого Старый Лис умел получить своё. Он вообще отлично умел обаять и увлечь – словно закутывал пушистым, поседевшим от старости хвостом. Уволакивал в своё логово, хвалился своей коллекцией оружия, рассуждал на любые темы, подкидывал деньжат, и вы вскоре были уже его с потрохами, готовы были оказать новому другу пару небольших услуг, порекомендовать кого надо…

Или нырнуть с головой в Гильдию, будто в удушливый, помойный омут.

– Хотите – сравните с паутиной, разве что здесь мухи потом приходят снова и требуют добавки, потому что… ну, вот как-то верилось, что человек тебе добра хочет. Не могу сказать, чтобы у нас с ним было долгое знакомство – дела торговые, правда, он говорил, что я ему приглянулся… гостил вот несколько раз. Он-то как раз часто водил знакомства с не-гильдейцами – сами понимаете, по должности положено…

Старина Флористан говорил, что из меня может получиться со временем отменный «посредник» или любой другой вид «дельцов» – с моими-то связями и умением убалтывать…

– Лучшая в мире профессия, уж ты мне поверь, – похохатывал старик. – Прямо-таки посланник Перекрестницы из сказочки. Раз – и все желания выполнены, все желания, всех сторон, да… а твои руки чисты.

Только вот заказы мне сплошь присылали – не те, где требовалась сказочка и чистые руки. Для моих нужны были острые зубы и умение проскользнуть в любую щёлку – и интересно бы знать, не Старый Лис ли давал на меня рекомендации?

Леса Ирмотиля навевали тоску. Вереск на болотных проталинах казался ветошью, по пальцам крался холодок – в Вейгорде было на ступень теплее, чем здесь. Пар изо рта лез клочьями, и ледяной сквозник в кармане добавлял печали, так что меня изрядно колотило, пока мы добирались от лесной речушки до укрытого за холмами Логова.

Может, я знал, что мы увидим. Ещё до того, как увидел молчащее, словно сонное поместье. Наверное, даже и до того, как мы взяли курс на Ирмелей. Это так часто случается в работе законника, вырабатывается особая чуйка – и ты только выходишь на задание, а можешь с точностью предсказать, что увидишь, по одним только вводным.

Слегка припорошённый мокрым снежком сверху аккуратненький дом – возмутительно ирмелейский. Защита на ограде – но только по контуру, не «колпак» (Даллейн осведомился, все ли готовы совершить злонамеренное проникновение, не дождался ответа – и подкинул нас всех по воздуху, через защиту). Приоткрытая дверь. Выстывший за ночь дом. Недочитанные книжки и початая бутылка старого доброго виски. Темные ступени, жёлтая полоска света в коридоре – из плотно занавешенного кабинета.

И удивительно мирное лицо хозяина кабинета, почти что удовлетворённое – ну, насколько можно быть удовлетворённым, когда у тебя дырка во лбу, а твои мозги забрызгали обшивку любимого кресла.

Под рукой у Жаона Флористана лежал раскрытый томик – я вытянул шею и прочитал начальные строки: «С прискорбием от одиночества бегу…» Вторая рука свесилась и в ней покоился «ворон» – черный, со зловеще длинным стволом.

Мы стояли в кабинете втроём – пялясь на нашу оборвавшуюся нить.

– Знаешь, Лайл, – послышалось над ухом, – похоже, быть твоим другом прямо-таки опасно. Они все удивительно недолго живут, ты как полагаешь?

– Точно, – шепнул я углом рта. – Ты уж, как соберёшься нас покинуть без времени, хоть заранее предупреди.

Даллейн не обращал внимания на нашу милую беседу. Коршуном нависал над мертвецом.

– Мёртв более восьми часов – возможно, с вечера… Господин Гроски, что могло быть причиной? Угрозы, возможно, провал задания…

– Рассмотрите вариант «Пуля, которую тебе кто-то пустил в башку». Подстава, конечно, сделана старательно – я такие… видел, словом. Но до совершенства далеко.

Им бы взять пару уроков у законника Лайла Гроски в его лучшие годы.

Это оказалось легко – наверное, я уже свыкся со шкуркой Истинного Сыщика. Сказать себе – перед тобой только тело. Отодвинуть Даллейна в сторонку и осматривать труп – глядеть на кончики пальцев, обхлопывать карманы домашней бархатной куртки, задирать рукава, посматривать на пол. Вываливая попутно на окружающих:

– Гость был один, а то тут всё было бы почище. Старикан не успел понять. Прямо в лоб, за несколько шагов – у него возле раны ожога нет, а я… ну так, пару раз видел, какой след остаётся при стрельбе из оружия Пустошей в упор. Его откинуло на кресло, и он из него свесился, завалился на бок. Тут на полу след. Гость выправил тело – поза не устраивала, нужно было красиво – одна рука на книжку… Хотя при таком оружии – если бы он решил себе стрельнуть в лоб, ему пришлось бы держать «ворона» двумя руками. Старик всё же, как ни крути. Да, и оружие ему вложили потом в правую руку.

– В правую руку, – повторил Даллейн. Я кивнул, пошевелил пальцами правой руки. Маги Дара стараются не использовать правую руку для оружия – помимо магии. Случаются, конечно, и оболтусы, и исключения – но Флористан продолжал упорно стрелять с левой, несмотря на искалеченную Печать.