Текст книги "Путь варга: Пастыри чудовищ. Книга 3 (СИ)"

Автор книги: Елена Кисель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)

Путь варга: Пастыри чудовищ. Книга 3

ПЕРЕКРЕСТЬЕ. СТРОКИ И СНЫ. Ч. 1

«…однажды она мне рассказывала о дневниках,

которые ведут главы и наставники варгов – это память,

которая остаётся от них для потомков.

– Но не все мы наставники. Что останется от нас? – спросила я тогда.

– Наведённые мосты, – ответила она, но я была слишком мала, чтобы понять.

Тогда мне ещё казалось, что записать можно – всё».

ГРИЗ АРДЕЛЛ

Сундучок с виду прост. Ни изящной резьбы, ни замысловатой ковки, ни артемагических замков. Тёмный, скучный сундук – в самый раз, чтобы расположить в нём дюжину таких же скучных, среднего размера книг.

Незамысловатый сундучок, а возьмёшь – покажется непомерно тяжёлым. Приблизишь к глазам, сощуришься – и углядишь в тёмном дереве словно огнистые проблески, тёплые завораживающие переливы…

Тот, кто дарил сундучок на Перекрестки, сказал так: «Ты не любишь бесполезных подарков. Это тейенх, тёплое дерево. То, что внутри, сохранится даже в самом сильном пожаре – дерево Дарителя Огня только становится красивее от пламени, но не пропускает жар внутрь. Ещё оно всегда тёплое… впрочем, тебе не грозит замёрзнуть когда-нибудь. В таких ларцах часто хранят важные документы. Памятные реликвии. Даже сокровища».

Она взяла погладила шелковистое дерево – ощутила вечное тепло тейенха. «Почему же ты не хранишь в нём реликвии или сокровища?» – «Потому что мне плевать на реликвии, а единственное моё настоящее сокровище… вряд ли захочет спрятаться в сундук».

Сундук теперь наполнен памятью и сам – память.

Гриз открывает его вечерами. Коротко проводит пальцами по тёмной полированной крышке – приветствие, от которого теплеет ладонь. Тайная пружинка сбоку. Бережно поднять крышку.

На дне притаилась пачка писем, обёрнутых в жёсткую почтовую бумагу – больно перечитывать, невозможно сжечь. Рядом с письмами, всё в той же бумаге – портрет, который никогда не достаётся, не открывается… вот уже скоро будет семь лет. Сбоку притаились перчатки из мягкой кожи, отличное шитьё – дар на последние Перекрёстки. Гриз примеряла перчатки четырежды, крутила так и этак – и прятала обратно в сундучок: пусть полежат до подходящего случая. Они пропитаны защитным составом, но в питомнике никакие составы не помогают: рукавицы из кожи яприля рвутся и пачкаются… словом, жалко.

Большую часть сундучка занимают тетради. Их десять, каждая – толста как книга, оплетена в кожаный переплёт. Красивые тетради, с листами, пропитанными составами от времени и потускнения чернил – ещё один подарок, от той, которую взяла земля.

– Пусть будут у тебя, – говорила она осенним вечером. – Было дело, дарил мне один человек… «для лучшей из наставниц варгов», так он сказал. А я всё берегла и писала в других. А ты пиши в этих, пусть пригодятся. Пиши и меня вспоминай.

Они проговорили тогда весь вечер – пятнадцатилетняя Гриз Арделл и одна из лучших наставниц варгов, перед болезнью которой оказались бессильны зелья умельцев общины и дружественных нойя. А ночью наставница варгов встала с постели так, словно была молодой. И Гриз поддерживала её под руку, пока та обходила общину – прощаясь с домами, с людьми в них и с животными возле домов. Сидела рядом, когда та с усталым вздохом опустилась на постель из осенней листвы и откинула голову, глядя на звёзды, и в открытых глазах навсегда проросли извивы тёмной зелени.

К утру деревья одели тело в золотистый саван.

Дневники лучшей из наставниц остались в общине добавились к сотням таких томов-тетрадей. Память общины, средство связи с прошлым, источник знаний о зверях и их обычаях, тревожная летопись людских безумств. Теперь по дневникам той, глаза которой были так похожи на глаза Гриз, учатся маленькие варги. Наверное, тоже вздыхают: томов так много, кажутся бесконечными как жизнь, а на реке такой заманчивый лёд, и так весело танцевать на голубоватой глади…

Свой дневник Гриз начала вести через три года после того, как покинула общину. Тогда уже стало ясно, что не быть ей наставником варгов, и поперёк ладони легли первые глубокие зарубки, и затерялся след того, чей портрет она иногда только трогает через бумагу кончиками пальцев, с неизменным ноющим чувством в груди.

Заметки о животных – после середины тетради. «Альфины», «вивернии», «гарпии», «грифоны». Возле каждой заметки – дата и примечание на полях «корм», «привычки», «Дар», «лечение», «размножение». Бывают другие: «внезапно», «важно», «что за…?!».

«Тхиоры очень понятливы и легко откликаются на объединение с разумом варга. В круг хозяев пока явно включают меня и Мел, с симпатией выделяют Йоллу. Вольерных после первой девятницы не пытаются атаковать. Однако установка «Все, кроме хозяев – добыча» – очень серьёзная и поддаётся медленно работе медленно…»

«Единорог-драккайна Вулкан проявляет живой интерес к сородичам. Скучает без общения и игр. Кажется, удалось до него донести, что остальные единороги устроены иначе и не могут выдыхать пламя. Завтра попробуем поместить в соседний от Принцессы загон, под пламягасилкой».

«Плохой аппетит яприля Пьянчужки – обычный запор».

«Йоссы Вафелька и Ромашка быстро оправляются, у Ртути сегодня был жар и нагноение ран. ”Длань Девы“, видимо, на даёт нужного эффекта, попытаемся ввести ”Зимний штиль“».

«С чем связаны сбои в поведении халадриана Сирила – пока неясно. Продолжает петь брачные песни. Сегодня – крики вроде ”Красавица! Красивые! Любви!“ Крики пронзительные и постоянные, завешивание клетки не помогает, варжеское единение тоже. Горевестник уверен, что пришла весна, и разубедить его пока не получается. Впрочем, в практике варгов встречались случаи, когда горевестники видели, что им подберут пару…»

Первой части тетради не должно быть вовсе.

«Пиши, что с тобой случается каждый день», – не глупо ли. Вместить на бумагу тысячи дел. Десятки тысяч мыслей. Вылить боль, страх, радость, усталость, опасения.

Гриз совсем не умеет этого – потому пишет то, что видит.

Короткие, сухие заметки – словно краткие сообщения для кого-то, кого не видела годы:

«На патруле ночью были Янист и Мел, взяли двух браконьеров. Не местных и с хорошим грузом ловушек».

«Обед с благотворительницами. Четыре часа расспросов и сплетен. Новое Чудо Энкера – тема всех светских салонов».

«Игольчатый волк, у которого охотники убили подругу. Нэйш. Проводить я не успела».

«Гости Лортена решили отметить второй день Перекрёстков фейерверком прямо у поместья. Истерика у зверей, Мел чудом никого не убила. Как выразился Лайл, “Праздник продолжается”».

«С утра Тербенно на два часа. Допрос о наших прошлых потерях. Связывает то ли с Душителем, то ли с пропадающими охотниками».

Временами строк больше – словно ученица хочет посоветоваться с наставником: «Лайл пытается вести себя как ни в чём не бывало, и это выглядит самым тревожным из всего. Хуже то, что он молчит – или, вернее, пытается никак не проявить того, что с ним происходит. Меня пытается по возможности избегать. При этом я вполне верю, что он не сердится за моё вмешательство в замке Шеу. Он отлично скрывает чувства – но в его поведении видна даже не подавленность, а что-то вроде вины…»

Некоторые страницы исписаны целиком. Здесь притаились истории о крупных и значимых выездах. Бешенство одиннадцати единорогов в знатном поместье. Рассказ о вызове в цирк Эрнсау. Потеря второго «клыка» – бешеный виверний… Описание эффекта Овхарти и история феникса, который весной поднимется в небо и будет возвращён в родные места. Тхиоры и невинная девочка Милли. Линешенты и их фамильяр. Кровь на снегу Заброшья и замок Шеу. Истории притёрлись на страницах (как вместились?!). Со страниц опасливо глядят на другие.

Другие – это бешенство зверей в питомнике Гэтланда. Визит к Моргойлам и проклятие Врага Живого. Луна Мастера, Энкер и новое Чудо. Другие… между которыми вьётся, насмешливо подмигивая, цепочка. Связывает страницу со страницей, притягивает одну историю за другой. Нанизывает на себя всё новые тревожные строки:

«Ещё два нападения в зверинцах. В Ракканте свидетели утверждают, будто видели женщину, которая надрезала себе ладонь – и после этого звери взбесились. Обошлось без больших жертв, но прогрессисты в газетах уже начали трубить о зловещих варгах. Тем временем всё больше наших не откликается на вызовы и не отвечает на письма».

«Хаата в последнее время беспокоит меня – то и дело отлучается куда-то (к своим?), не желает ничего рассказывать, твердит о дурных знаках, дурном соке в корнях».

«Сегодня я почувствовала смерть варга. Не знаю, кто, не знаю, почему, но переживание было крайне острым. Когда я вообще в последний раз ощущала не смерть одного из наших, но рождение?»

Строки… Тени от настоящего. Короткие зарубки (словно те, что поперёк ладони – не забыть).

Обмакни перо в чернила. Открой желтоватую от особой пропитки страницу – и укрась размашистой вязью букв, за которыми – день.

«Сегодня утром случилось то, что уже называют вторым Энкером…»

* * *

Звук появляется раньше. Она ещё только бежит от «поплавка», а он лупит в лицо: плотный, пронзительный. Тревожный вой псов, ржание коней, вопли, стоны, ругательства. Гриз бежит по снегу, розовато-утреннему и умильно-пушистому, а звук тащит её за собой, и в нём она различает главное: что бы там ни было, многие остались живы…

«Стрелой сюда, тебе понравится», – сказал тот, кто позвал её сюда.

Увиденное Гриз не нравится.

В белом пухе барахтаются люди, собаки и кони. Несколько сотен. Лежат – нелепо рассыпанными игрушками под дымчато-голубым небом. Рядом – опрокинутые столы, разорванные шатры, щепки от повозок, раскиданные вещи. Опушка высокого леса вытоптана, изуродована огнём, стволы перекосились, лежат друг на друге. И на опушке – тоже тела.

– О, Единый, – выдыхает Янист Олкест, который напросился с ней на выезд. – Что… что это?!

Наречённый Мел не хуже Гриз знает – что такое Охота Дикта, Зимняя Травля – главный зимний выезд аристократии Даматы. В восточной стране снег приходит только на северную окраину и только в Луну Дикта («Ледяная Дева папашку посетила», – хмыкают даматцы). Потому травля назначается на первое число луны. Но подготовка начинается за месяц.

Сперва являются егеря и загонщики: приманивают зверей из глубины лесов. Рассыпают душистые снадобья – и грифоны, яприли, игольчатники идут, не в силах сопротивляться. В округе разбрасывают побольше подкормки, чтобы не ушли. Являются контрабандисты и торговцы – привозят опасных бестий для любителей изысканно опасных забав: виверний, мантикор, альфинов… Этих сажают в клетки, в обустроенные загоны – выпустят потом. Затем приезжают слуги и распорядители: нужно поставить шатры (у кого богаче?), подготовить столы и яства, разложить вороха мехов, установить согревающие артефакты…

Окружённое лесами поле, которое называется Охотничьей Плешью, оживает, набирает краски. Зарастает шатрами, стягами, деловито снующими фигурами. С утра в день Травли начинают со всей страны прибывать знатные эйшееты: хвастают мощью атархэ, драгоценностями на одеждах, сбруей коней, сворами. Пьют и болтают, пока егеря (тоже собранные со всей страны) не подают первый сигнал. Тогда разномастная толпа выезжает на позиции – выстраивается по краю Плеши, нацелившись в лес. Белые одежды смерти, разгорячённые лица, бесшумные слуги, нетерпеливое взлаивание псов…

И пение рога – сигнал, после которого несколько сот охотников рвутся в лес, показывать удаль. На конях, на единорогах – летят между деревьями (каков ты наездник?), гикают и убивают всё, что попадётся. Пение рогов, завывание псов, ржание, ругательства, крики – и загнанная дичь, и удары по ней, всё равно чем: Даром, артефактами, атархэ… Потеха длится до вечера – а после наступает время пирушек и плясок приглашённых нойя у воздвигнутых шатров. Похвальба добычей, демонстрация трофеев: «Как, только две огнистые лисицы? Мы вон двух грифонов завалили и пару йосс!» – «А где Ахэт?» – «Ему не повезло с той мантикорой, ха!» – «Помянем!»

Цена Зимней Травли – не меньше сотни зверей… и не меньше десятка охотников. Каждый раз.

В этот раз Травля не удалась. Или удалась слишком основательно. Вот группа в белом – собрались, взмахивают руками, обсуждают что-то… кто-то пытается выбраться из-под упавшего шатра. Жалобно ржёт упавший конь – не может подняться. Егеря несут прикрытые белым тела…

– Ну? Каково?

Широкое лицо Норна Клеска согрето огнём рыжей бородищи. Норн выныривает из-за ближней сосны (сам больше сосны в обхвате, так что непонятно, как он там схоронился). И косолапит навстречу, ухмыляясь так восторженно, будто учинил всё это сам и исключительно для Гриз.

– Говорил же, тебе понравится, – без лишних церемоний загребает в дробилку объятий. – Сто лет не видались, куда пропала? Хлия обижается уже, когда к нам выберешься?

– Тышшшаша джел, – попробуй поговори, когда тебя втискивают в меховую куртку. – Ты ж, вроде, собирался с семьёй посидеть.

– Так… Хлия сама выперла, понимаешь. Надоело ей, что я к малому кидаюсь на каждый хлюп. Мол, разбалую. Ну, и говорит – берись уже за лук, а то совсем мозги размякли колыбельные петь…

В пламени бородищи прячется смущённая улыбка, и легко представить Норна – одного из лучших охотников Кайетты – поющим над кроваткой первенца. Пальцы поглаживают сжимают лук-атархэ, изукрашенный затейливой резьбой – наверное, так же бережно, как погремушку.

– На Травлях раньше не был, ну, и решил сюда… что смотришь, не егерем же! Бывший клиент, хороший мужик, позвал: говорит, я на травли отъездился, а сын молодой, горячий – присмотри, чтобы на мантикору какую не полез. Кто ж знал, – и гордо обводит широченной ладонью зрелище. Потом сует ладонь в лицо Янисту. – Новенький? Ну, ты-то, парень, как к ней под крыло угодил, а?!

Олкест бубнит что-то невнятное, а Норн берёт его за рукав, кивает Гриз – пошли – и тащит за деревья. Подмигивает на ходу:

– Ты, парень, не пойми неверно – с Гриз бы я и сам работал. Когда на выездах пересекались… эх, до сих пор вспоминаю, как она контрабандистам-то кнутом и по сусалам! Но вот быть у неё под начальством – тут извините, у вас там условия в группе – проще сразу на Рифы отъехать. Всё удивляюсь, что чокнутые какие-то находятся.

– Да я не… и у нас не… м-м-м-могу заверить, что условия меня полностью устраивают!!

Норн Клест дотаскивает их до вершины более высокого холма – теперь вся Охотничья Плешь как на ладони. Гриз рассматривает пропалины на опушках.

– Они были не готовы, когда началось?

Слишком многие пытаются выбраться из-под шатров. Много упавших коней – словно скакали в бешенстве, в панике. И тела керберов и игольчатников повсюду – испепелённые, пронзённые стрелами…

– Первый рог ещё прозвучать не успел, да. Кто-то уже начал места занимать, кто ещё копался, снаряжение проверял. Смолкли сигналы…

…лагерь жил – предвкушением, охотничьей суетой. Тревожно фыркали лошади, сновали деловитые слуги, готовили снадобья травники – вдруг кому нужно будет восполнение Дара, а то и кроветвор. Лагерь заливался звуками – и потому не заметил, как звуков вокруг не стало. Короткие сигналы рожков егерей в лесу будто задавило – только одинокий короткий взвизг…

Отлив перед высокой волной. И сразу же вслед – знак приближающейся бури. Рёв, треск стволов и пламени, клич гарпий, и рык, и «Песнь крови» – всё одновременно, отовсюду, и ближе, ближе…

«Это, что ль, сигнал?» – глупо спросил кто-то из первогодок, когда хаос звуков рухнул на лагерь.

– …потом взбесились бестии в лагере. Все, сколько было. Единороги, керберы, игольчатники из свор. Девятеро помиловали – алапардов никто не припёр покрасоваться! Звери были дрессированные, обученные на людей не кидаться. А тут рванули убивать. Единороги, воображаешь себе?! Что ж с ними такое случилось-то…

Я знаю, молчит Гриз, поглаживая правую ладонь. Под пальцами ощущаются извилистые следы, один ещё сравнительно свежий.

– И… что же вы сделали тогда?

Норн молча демонстрирует ладонь – на ней выгнулся лук. Стрела наложена на тетиву, трепещет – сейчас полетит.

– Прикрывал своего парня, сказал слугам – уведите в шатёр, спрячьте. Сам – в позицию, ну, и… кто ближе, того и… Ты прости, Гриз. Сам не рад, что так, но тут…

Норн Клеск искренне любит природу. Обожает путаные лесные тропы, и птичье пение, и звериные игры. Терпеть не может капканы. Не отстреливает дичь бессмысленно –берёт заказы на людоедов. Норну Клеску нечего извиняться перед ней и смотреть так, будто варг сейчас вскрикнет: «Убийца!»

Они теперь молчат вдвоём – глядя на хаос внизу. Слушают друг друга.

Молчание Норна Клеска – густое, словно суп сердитой Фрезы.

Плавают воспоминания: перевернуть стол, загородиться вторым, воззвать к Печати – и лук становится продолжением пальцев, стрела – продолжением взгляда, мир словно замедляется в тягучем вздохе… Окровавленная пасть кербера. Игольчатник взвился в прыжке. Единорог, весь в кровавой пене, храпя, мотает головой… Пальцы легко отпускают тетиву – опять, и опять, и опять. Вокруг вопли, кто-то бьёт магией, кто-то бежит, несётся лошадь – волочит за собой всадника, полыхает шатёр слева, и лавина грохочет в лесу, снося и подпаливая деревья, всё ближе и ближе, с воем и рёвом…

Молчание Гриз – лёгкое, печальное. Будто розоватый пушистый снег на земле.

Не вини себя, Норн, – молчит Гриз. Это были уже не они. Алая паутина, огненная, сжирающая – то, что опутало их в этот момент. Не ты виноват – тот, кто закутал их в эту паутину. Кто-то, кто ходит по лёгким путям.

Чуткости Норна Клеска могут позавидовать десять Следопытов.

– Не сердишься. Тогда дальше. В лагере началось… ты видишь, что. Даматский Энкер какой-то! Ещё никто отойти не успел, все орут, кто отбивается, кого единорог топчет – а из лесу уже все остальные ломанулись.

«Кто?» – шепчет Янист Олкест, и его широко раскрытые глаза – глаза ребёнка, которому рассказывают страшную сказочку. Норн машет лопатой-ладонью:

– Дичь. Добыча. Бестии. Все.

С высоты холма можно рассмотреть следы и тела. Первыми были яприли, и это они сшибали стволы. Рядом неслись бескрылые гарпии, дикие игольчатники, керберы… вивернии поджигали лес, они отстали, как и грифоны. А вон там – густая пропалина, там шла мантикора.

Все, кому дали сигнал для начала Зимней Травли.

Словно сотня стрел, нацеленных на лагерь, где и так уже царит хаос.

– Вон, смотри, шатёр клиента внизу. На макушке голова грифона позолоченная, ага. А вон столы, за которыми я был. Близко к лесу, да? В общем, в мыслях успел уже и со своими попрощаться. В жизни такого не видел. Стреляю… в яприля, который на нас шёл, пришлось четыре раза.

Яприль лежит в снегу: до шатров осталось шагов тридцать, не больше. Четыре стрелы – одна глубоко ушла в глаз, опытный Стрелок всё же попал.

– Больше вряд ли успел бы, там алапард был, да и гарпия… Стрелу наложил, а они остановились.

Люди кричали. Закрываясь руками, как в детстве: «А-а-а-а-а, мама!» Кричали – слуги, и охотники, и егеря, и богатые, эйшееты, визжали служанки и рабыни, которых привели для пирушки. Люди вопили от боли, ругались, молились – и всё это падало во внезапную тишину. Уходило частым дождём – в пустыню.

Грохота, треска, рёва и клёкота больше не было. Ярость унялась, как внезапная гроза, и звери на миг обратились в статуи.

Потом повернули головы и уставились на холм.

– На этот, – для надёжности Норн притопывает по холму. – Только он стоял вон там, пониже, у деревьев.

Одинокий человек в плаще с капюшоном. Они находят его следы – простые сапоги, стоптанная обувь. По размеру чуть больше, чем у Олкеста. Норн ставит рядом свою лапищу – разница в пару дюймов.

– Слышал, ты была в Энкере, когда там вся эта заваруха с мэром и алапардами?.. И там правда был тип в капюшоне, который ходит в пламени? Я думал, газеты врали.

– Нет, Норн, мы его сами видели. А насчёт пламени – он…

– Ну да, у него же был феникс.

…маги тоже взглянули, тоже видели это. Высокий силуэт человека в капюшоне на фоне побледневшего от испуга неба.

И над его головой – огненный знак, распластавший крылья феникс.

– Вроде как, он только руку протянул, а звери разбежались. Рванули – кто куда, со всех ног. Кто-то даже и в его сторону. А он просто развернулся и с холма начал спускаться, потом полыхнуло там, за холмом… ну, и всё.

Следы человека в плаще точно, спускаются с холма. Потом идут – неторопливые и ровные. Потом – чёрная проплешина. Магическое, быстро прогорающее пламя. Растопленный снег.

Больше нет следов.

«Чистые ходят в пламени», – шепчет Янист Олкест. Гриз впервые готова поспорить с ним о правильности цитат. Она помнит из дневников варга другое.

«Пламя – путь безумцев и чистых».

– Если это не Дитя Энкера, то я уж не знаю, кто. Вот я тебя и вызвал. До кучи ещё думал – может, просветишь, кто это сотворил? Отовсюду слышно, что будто бы варги…

Тихо охает Янист позади. Взглянул на Охотничью Плешь, представил, что последует: цвет аристократии Даматы… сейчас ещё журналисты подтянутся.

– Много жертв? – спрашивает Гриз, продолжая его мысль.

Охотник машет рукой на лагерь.

– Человек двадцать тут – мелкая знать и слуги в основном. Местные славу Дикту возносят – отвёл, мол, Всеотец. Раненых много. Худо другое – от егерей ничего не слышно. По-моему, о них и не вспомнил никто. Я думаю пойти посмотреть, ты со мной?

Вместе они оставляют холм и углубляются в лес – тихий и утративший нежно-розоватую рассветную гладкость. Тонкий снежный покров взорван, изрыт копытами, лежат посреди лесных дорог и троп поваленные стволы. Олкест шумно выдыхает – ещё не видел, как выглядит «тропа ярости» яприля.

Насмешники-скрогги примолкли ошеломлённо, что видели? Вот сожжены кусты – тут шёл виверний. А вот стремительный мах алапарда. Здесь неслась, хохоча и предвкушая кровь, гарпия.

Обратные следы тоже есть – совсем не такие страшные. Звери улепётывали стремительно. Будто кто-то шепнул: «Послушайте, это же не вы. Бегите от этих, чуждых…»

Говорю я, настоящий пастырь.

Изуродованный лес безмолвен и строг. Тяжко вздыхает ветер в кронах: зачем пришли? Поздно уже, тут всё без вас…

Гнедая загнанная лошадь – вздрагивает, с храпом пятится в кусты.

– Кого-то из загонщиков, – говорит Норн, когда Гриз оглаживает и успокаивает лошадку. – Привяжи покрепче, потом заберём. Мы уже близко – они где-то мили за две и должны были работать.

На ближайшей развилке отходит от них влево – Гриз и Янист берут вправо. Тропы в Охотничьей Пуще хорошие, наезженные за годы охот. На деревьях прибиты таблички-указатели – чтобы знатные охотники не потеряли лагерь из виду.

Гриз копается в слякотной неразберихе следов. Выстраивает их цепочки – кожей ощущая на себе взгляд Олкеста.

– Янист, я что говорила по поводу этого вашего «держать мысли в себе»?

– Думаете, это он? Тот самый, который… в Энкере?

– Если только у вас на примете нет другого варга уникальной силы, да ещё и с фениксом.

– Но… почему он так? Получается, он просто появился, спас людей, да? И не показался им, не поговорил, ничего не объяснил, просто исчез. Это всё как-то…

– Подозрительно?

За густыми кустами – поляна, на поляне – свора. Собаки скулят жалобно, бегают кругами. Двое псов зарылись в снег, мелко дрожат. Подозвать тихим голосом, успокоить –лаской и зельями. Слушая сердитое бормотание Олкеста. Подозрительно, что внезапный варг очень удобно появляется во время катастрофы. Так вовремя вмешивается. И уходит, оставляя за собой разве что домыслы да легенды. С чего бы это он?

– Потому что время ещё не пришло.

– Что, простите?

– Ничего, продолжайте.

Голос Яниста странным образом успокаивает, не даёт уплыть вслед за зрением и слухом (слух ловит мёртвую тишь, зрение – спутанные следы с пятнами крови).

– Вы думаете, он как-то связан с теми, кто натравил животных на лагерь.

– Я не утверждаю, но… как он вообще узнал, что они здесь будут?

– Феникс в небесах. Варг смотрел его глазами.

– Это я понял, но я не о том… как он вообще узнал, что это случится? Он же как-то сюда прибыл… получил сигнал или заранее был здесь?

Это кажется маловажным, понятным. Словно тот, другой, в капюшоне, идёт сейчас рядом по тропе. Говорит тихо: мы же вместе, сестра. Так что ты знаешь.

Ты же видела все эти зверинцы… питомники. В которых тоже было бешенство зверей. Куда приходили хищные пастыри. Кровавые пастыри. Но питомников слишком много, и я не знал – где начнётся… Здесь же было просто, ты понимаешь?

– Понимаю, да… Это должно было случиться обязательно – вот почему он был здесь.

– Боюсь, я не совсем по…

Она отворачивается от следов (теперь они уже густо испятнаны кровью), вглядывается в удивлённое лицо Яниста Олкеста.

– Этот варг… Пастырь. Был уверен, что те, другие, не пропустят Зимнюю Травлю.

– Почему тогда он не предупредил охотников? И почему не остановил животных сразу же?

Ты знаешь, сестра, – отвечает тот. Кажется – у него там хорошая улыбка, под капюшоном. Они были слишком далеко. И я не ожидал, что взбесятся животные в лагере. Силы мои велики, сестра, но я не могу остановить всех и сразу. Может, если бы они не были опутаны силой Хищных Пастырей… но я явился слишком поздно. Такое случается даже с теми, кто идёт сквозь пламя.

Пересказать это Олкесту Гриз не успевает: они натыкаются на первое тело. Парнишка-егерь лежит, глядя удивлёнными, широко раскрытыми глазами, в пальцах зажат посеребрённый рожок. Грудная клетка смята страшным ударом – алапард.

– Никто не выжил, – шепчет Олкест. – О Единый. Никто не выжил…

Под поваленными стволами, разодранными кустами, в оврагах – тела… Гриз кажется, что она вернулась в Заброшье, опять бежит с Мел по следам пропавшей охоты. Только снега слишком мало, и вместо россыпей ягод кровяницы – брызги крови, и никто не подумал прикрыть трупы белым, хрустким саваном.

– Уйдём, – просит Олкест, когда они находят шестого егеря. – Всё уже понятно, просто… уйдём. Не смотрите туда. Пожалуйста.

Гриз упрямо мотает головой. Прикрывает глаза пожилому, седоусому, пожранному пламенем виверния.

– Янист. Кричите.

– ?!

– Тихо идём, если кто живой – может, услышат. Давайте. В Энкере у вас получилось неплохо.

Дарит ему кривую улыбку – крепость в порядке, крепость выстоит… Непонятно, чем Олкест ошеломлён больше: гримасой Гриз или распоряжением, но он набирает воздуха побольше – и сотрясает лес пронзительным: «Эээээй, кто живооооой?!»

Вот и ладно, кивает Гриз. А то у меня что-то с голосом – каменеет в горле.

И нужно разобраться. Почему так лежат тела егерей и загонщиков. Их убили, но словно бы мимоходом. Не пытаясь разорвать, растерзать… В зверинцах было иначе.

Кровь варга – и неудержимое бешенство всех, кто учуял эту кровь. Потому звери калечили людей и друг друга, разносили клетки и всё вокруг. Но здесь на это непохоже. Яприли сшибали деревья, будто они в бешенстве или ранены – но не метались из стороны в сторону, а неслись в сторону лагеря. Виверний не бил огнём по гарпиям, по игольчатникам. Только целясь в людей.

«Лю-у-у-уди!! – надрывается Олкест. – А-у-у-у-у!» – и словно пробуждает криками лес. С разных сторон отзывается ржание лошадей, лай и вой псов – но не человеческие голоса.

Кони и собаки попали под удар – только те, на ком были всадники или кто попытался защищать людей. Их тела тоже здесь, на снегу. А остальных слышно, они живы.

«Потому что это не было бешенство на крови варга, – шепчет тот, который ходит в пламени. – В зверинцах… но не здесь. Здесь зверей вели. Толкали вперёд. И потому я замешкался – пришлось преодолевать сопротивление тех, которые направляли их ярость…»

Поляна и загоны для крупных и опасных бестий – массивные приземистые строения, одно сожжено, высокая ограда в кольях разнесена в щепки. Из-за одного загона доносится слабый отклик:

– Здесь!

Чёрные волосы егеря присыпаны – пеплом, пылью, сединой? И прогоревший пепел ужаса в глазах – но двигается твёрдо, говорит чётко.

– Нас восемь, есть раненые, один пошёл в лагерь на разведку. А вы кто? Что творится?

– Королевский питомник Вейгорда, – отвечает Гриз. – Лекарственные зелья у вас есть? Помощь нужна?

Подсобка возле загонов – с плотными стенами, защищена артефактами. Поэтому тем, кто добежал до неё, удалось выжить – и сюда же направились уцелевшие. У двоих глубокие раны – укусы игольчатников, еще трое обожжены, остальные с переломами и вывихами. Хромая, выходят из полутёмной подсобки. Бинтуют товарищей, булькают водными трубками, кто-то делает глоток из фляжки. Рассказы одинаковые: выпустили зверей из загонов и клеток, те разошлись в глубь леса – как раз насколько нужно. А потом понеслись назад, словно подчиняясь невидимому приказу.

– Их не брала магия, – старший из егерей поднимает фляжку – будто тост готовится произнести. – Хвала Всеотцу, алапарды были в лесу дальше, по нам ударили яприли и гарпии. Все, кто пытался задержать, испугать, остановить… – прикладывает руку к губам, – прими, вода. Кровью братьев могу поклясться – магия зверей не брала, они все были… как вы зовёте это в Вейгорде? У нас говорят – «тайфун»: это когда бестия в бешенство приходит.

– И проявляет максимум магических способностей, – кивает Гриз. – Как алапарды на кровной мести или яприли в момент ярости. В Вейгорде никак особенно не зовут, а варги, бывает, говорят, что животное полн…

– Т-ты.

Будто струна лопается. Туго-туго натянутая. Встаёт из-за спин друзей – молодой парнишка, с исцарапанным лицом. Тяжело припадает на изодранную гарпией ногу. И наводит на Гриз дрожащую ладонь со знаком Огня.

– Т-ты… из н-н-них, – губы у него сводит, а Печать на ладони плюётся искрами, но он всё идёт, выпучив глаза. Выплёвывает: – Т-ты… варг… ладонь… шрамы…

Что-то с грохотом рушится внутри Гриз одновременно с последним словом:

– К-к-к-кровавая!!

– Кровавая?!

Остальные егеря оказываются на ногах, поднимают ладони с Печатями. Кто-то хватается за атархэ, в воздух взлетает дарт – даматское оружие… А раненый хрипит и идёт на неё, покачиваясь, Гриз отшатывается от перекошенного лица, от скрюченных пальцев, мелькает короткая мысль: кнутом нельзя, раненые же – а бессмысленные глаза и дрожащие губы всё ближе:

– Т-т-т-тваа-арь! Ты с ними! Ты…

– П-позвольте!

Это втискивается перед ней Рыцарь Морковка – полыхая шевелюрой. Перехватывает кисти раненного, выпаливает ему в лицо сердито:

– Вы что творите, а? Да в своём ли вы уме, я вас спрашиваю?! Как вам не стыдно!

От егерей долетает слабое «Ч-чего…» – и даже парень с огненной Печатью застывает с недоумением на физиономии.

– А вам я бы посоветовал лечь и не бросаться бессмысленными подозрениями, – добивает его Олкест. – Эй, кто там есть, уложите своего товарища. И выкладывайте – откуда набрались этого, о… кровавых варгах.

Янист Олкест великолепен в своём рыцарственном порыве: сверкает глазами, внушает почтение осанкой, мечет глазами молнии. Егеря сразу тушуются, переглядываются, опускают ладони, бормочут, что Жикс сказал, он видел, да…