Текст книги "Тара (СИ)"
Автор книги: Елена Ларичева
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)
История четвёртая. Приёмыш
...Наш мир. Конец пятидесятых годов ХХ века. Где-то за Уралом...
1.
В скотовозе было так же холодно, как и в поле, но в вагон хотя бы не залетал колючий пронизывающий ветер. И лежала охапка вполне чистого сена, зарывшись в которую можно было поспать. Поэтому Маша не стала далеко уходить от поезда. Кто знает, сколько он здесь простоит. Во всяком случае, пока её не обнаружили, и это хорошо.
В лежащую в стороне деревню соваться было боязно. Залают собаки, разбудят народ. Маше посчастливилось стащить на станции кусок хлеба и картофелину. Пьяный рабочий ничего не заметил, даже не пошевелился... Зато девочке вполне хватило, чтобы приглушить терзавший её два дня голод. Но теперь в голове Маши начали проскальзывать куда более тревожные мысли, чем просто насытиться. Её будут искать. И искать нешуточно. Во-первых, она дочь врагов народа. Во-вторых, после того, что она учудила в детдоме, не искать её просто преступление. В-третьих...
Третья причина касалась её самой. Что же она всё-таки учудила, и как вообще у неё могло такое получиться? От одного воспоминания становилось жутко.
Запасной путь, на котором стал состав, окружали поржавевшие сараи, мастерские. Чуть дальше была колонка с ледяной, но невероятно вкусной водой. Ещё бы, Маша двое суток не пила.
Товарняк сейчас стоял без тепловоза. Передние вагоны освещали два фонаря. Их желтый свет дразнил обманчивой иллюзией тепла. Но Маша знала – сейчас к людям ей нельзя. Не достаточно далеко она ещё уехала. Да и будет ли в её случае достаточно далеко?
Застиранное детдомовское платье не грело, залатанная на локтях и боку кофта без пуговиц, зато подпоясанная вполне прочной верёвочкой, тоже много тепла не давала. Хорошо хоть туфли есть. Стащить бы где-нибудь штаны...
Маша побродила возле сонного состава и снова залезла в свой вагон, зарылась в сено и долго не могла согреться. Сентябрь, и этим всё сказано.
Она уснула незаметно для себя, и снова оказалась на пустынном берегу океана. То, что это океан, она знала точно, хотя ни разу в жизни не видела даже моря. Вода была чёрной, вязкой, как чернила, пахла гуталином. Маша шла по песчаной косе к высокому красивому дому, но никак не могла дойти. Он отдалялся от неё, оставаясь на своём месте. И тогда она села на рыжий песок и заплакала. Заплакала от своей беспомощности, от того, что её никак не отпускает это место.
Песчинки вокруг пришли в движение, заклубились маленькими смерчами у её ног, сложились тонкими ручонками, которые гладили её колени, трогали за локти, касались волос и тут же рассыпались. Они жалели её, но не от того, что она в плену, а от того, что не покорилась, не приняла местных правил, до сих пор тешит себя смутной надеждой побега.
Странный сон рассыпался осколками стекла. Маша подскочила, ещё не понимая, что разбудило её. Ощущение опасности было таким острым, что закололо в боку. Осторожно, на цыпочках девочка подкралась к выходу и уставилась в предрассветные сумерки. Вдоль путей шли двое мужчин. Тот, что повыше нёс фонарь. Желтое пятно света металось по земле, заглядывало под вагоны. Второй, пониже, держал в руках нечто длинное. Маша вдруг решила, что это ружьё.
"Они меня ищут! – стаей перепуганных синиц вспорхнули мысли. – Бежать! Срочно!"
Пока мужчины осматривали соседний вагон, девочка спрыгнула на насыпь и метнулась между ржавыми сараями. Не обращая внимания вначале на удивлённый возглас, а потом и на окрики, она припустила прочь, через луг к видневшемуся вдали лесу. Метёлки травы больно хлестали её голые ноги. Но это сейчас не было важно. Главное сбежать. Укрыться, спрятаться, затаиться, переждать.
Она бежала, пока боль в боку не сменилась невыносимым жжением, потом полным безразличием вообще к любым ощущениям. Страх подстёгивал её огненной плетью, гнал вперёд и вперёд, пока за спиной не сомкнулись спасительные руки леса, ограждая её от чужих взглядов. Она бежала ещё какое-то время, пока одно из деревьев не сделало ей подножку узловатыми корнями, и девочка кубарем не свалилась в овраг.
Очнулась она от пронизывающего насквозь холода. Попробовала встать, обожглась о ледяные капли росы, застучала зубами. На коленке заныла свежая ссадина. На левой ноге не обнаружилось туфли.
Встав, Маша принялась вытаскивать из растрепавшихся кос опавшие листья и сосновые иголки. До неприличного хотелось плакать. Но какой смысл от слёз? Она по детдому знала, раз плачешь, значит, слабачка. А ей, буржуйскому отродью, дочери вора, пусть и приёмной, плакать было противопоказано. За это могли поколотить, а Жирная Зоя, хмурая воспитательница-надзирательница, вообще могла усадить в карцер на сутки.
Кстати, из-за карцера всё и произошло. Маленькая подвальная комнатка, где на водопроводной трубе от безысходности повесились две девчонки постарше, местом была страшным. Сидеть или лежать там было негде. По щиколотку булькала грязная жижа. Можно было только стоять и молить несуществующего бога о спасении, потому что всем остальным было на тебя наплевать.
Два дня назад карцер грозил Маше всего-то из-за того, что она разбила на кухне чашку. Жирная Зоя, на чью смену пришелся проступок, рассвирепела, приказала девчонкам постарше наказать виновницу. Дальше девочка, как не пыталась вспомнить, вытаскивала из недр памяти только лоскутки произошедшего.
Маша помнила, что её схватили под локти, потащили к подвалу. Но что-то случилось, и на окнах лопнули стёкла. На всех сразу с первого по третий этаж. Не могли же они разбиться от Машкиного крика? По комнате закружился вихрь, переворачивая стулья, сбивая с ног. У старшенькой помощницы воспитательницы со страха случился припадок. Вторая девчонка кинулась помогать подруге, разжимать зубы.
Жирная Зоя ахнула, перепугано распахнула свои коровьи глаза, медленно попятилась от Маши, а потом с воплем ринулась по лестнице наверх, тяжело топая по ступенькам.
Быстро сообразив, что после такого ей не жить, Маша выпрыгнула в окно и сбежала. Куда бежать, выбора у неё не было. Посёлок, где располагался детдом, был маленьким. Единственным сообщением с большим миром казалась железная дорога. Короткой остановки товарняка хватило, чтобы Маша заскочила в вагон, предназначенный для перевозки скота. К счастью, вагон был пуст, хоть и невероятно пакостно вонял.
И вот теперь она в лесу дрожит от холода, без малейшего представления, куда идти, что делать, как прятаться.
Маша отряхнулась, подула на разодранную коленку, неуверенно осмотрелась. Вокруг был лес мокрый от росы, холодный, неприветливый, звенящий равнодушными к ней птицами и вовсе неравнодушными комарами.
Выбравшись из оврага, девочка обнаружила за покрытым паутиной папоротником потерянную туфлю. На душе полегчало. Теперь змеиное воинство не разгневается. Беглянка про себя усмехнулась – ей в змеиного царя верить не воспрещается. Она не пионерка.
Щелчком пальцев смахнув заползшего на отклеившийся носок слизняка, девочка надела туфлю, нерешительно потопталась на месте и, повинуясь зашевелившемуся на дне души чувству, зашагала через лес, словно манимая неведомым маяком.
Маяк привёл её к пашне, по краю которой проходила дорога. Где-то далеко чудесными жуками по вскопанной земле ползали уборочные машины, гудели, дымили, пахли соляркой. Девочке очень захотелось на тот край поля, где люди. Но она отчетливо понимала – ещё рано. Ещё слишком близко к станции. Наверняка, её будут искать, допытываться.
Вздохнув, она втянула некстати заурчавший живот и пошла по пыльной дороге навстречу поднимающемуся солнцу.
Только когда светило поднялось высоко, она увидела стоящий у обочины грузовик с крытым брезентом кузовом. Поплутав по придорожным кустам, она подобралась поближе и, не обнаружив водителя, отважно забралась в кузов.
Пахло внутри странно, непривычно. Что обычно перевозил сейчас порожний грузовик, для девочки осталось загадкой. Зато в углу обнаружился свёрток с хлебом, салом и варёной свеклой. Наевшись, Маша притянула колени к подбородку, обняла их тоненькими ручками и со спокойной совестью принялась ждать водителя.
– Эй! – из внезапно сморившего сна её вырвала чья-то крепкая рука, словно тисками сжавшая плечо. – Эй, соня, откуда ты взялась?
Беглянка нехотя разлепила глаза. Разбудил её парень лет двадцати, загорелый, с белобрысым вьющимся чубом, по-щегольски зачесанным направо, в засаленной тельняшке.
– Я не Соня. Я Маша, – ответила она, и тут сообразила, что давно не в детдоме, и на люди ей показываться рановато. Но парень не внушал ей страха. Наоборот, от него веяло спокойствием и надежностью, отчего девочке захотелось попросить у него помощи.
– Маша, говоришь? – парень с любопытством разглядывал её. – А лет тебе сколько, Маша?
– Все мои, – непроизвольно огрызнулась она, вывернулась из его руки, спрыгнула на землю и огляделась.
Проспала она до вечера. И вокруг уже были не лес с пашней, а степь от края до края горизонта. Бежать было некуда. Придётся договариваться.
– Мамка с папкой знают, где ты? – продолжал допытываться парень.
– Нет их у меня. Отец на фронте погиб. Мать...
Она замолчала. До неприличия захотелось плакать. Про отца была не совсем правда. Он действительно воевал. И даже вернулся с фронта за два года до окончания войны – одноногий, с трудом придвигавшийся на протезе. Отец проработал несколько лет в школе. А потом что-то сказал неправильное. И его забрали. Он попытался сбежать и... Короче, отца у неё больше не было. Матери тоже. За год до того, как Машу отвезли в детдом, мать сошлась с дядей Колей. Сошлась на свою беду. Позапрошлой зимой она умерла во время родов, а дядя Коля, работавший на мясокомбинате и из последних сил пытавшийся прокормить доставшихся ему сирот, оказался вором, расхитителем государственного имущества. Из-за него Машу в детдоме звали буржуйским отродьем. Всё из-за него. О младшей сестричке Ире даже не стоило вспоминать. Маша ненавидела её за смерть матери. И была счастлива, что эта мелкая тварь тоже оказалась в детдоме. Хоть бы её никогда не удочерили!
– Ясно, – пробормотал парень, – сирота. А здесь ты что делаешь?
– Тётка у меня где-то в этих краях, – глядя парню в глаза, соврала Маша. Тётка Глафира. У неё жить хочу. В колхозе работать, – для пущего правдоподобия добавила она.
– А в каком колхозе твоя тётка? – парень стоял, опершись широкой спиной на пыльный кузов, вертел в руках вытащенную из кармана папироску, так и не решаясь закурить.
– Не помню, – только ответила беглянка. – Имя у неё редкое, думала, добрые люди найти помогут...
Парень заржал. Заржал обидно, откинув назад голову, продемонстрировав крупные некрасивые зубы и выпирающую родинку на подбородке. В цвете заходящего солнца его выгоревшие волосы казались рыжими, такими же противными, как у Жирной Зои. Девочка брезгливо отодвинулась в строну.
– Имя редкое! – сквозь смех прогудел он. – Вот умора! Да тут Глафир только в ближайшем колхозе четверо. А ещё на станции одна работает, а ещё... Он утомился перечислять, вытер рукавом глаза и, посерьёзнев, уставился на Машу. – Ты городская, видать.
– И что? – с вызовом в голосе произнесла девочка. – Помоги мне добраться до ближайшей древни, а дальше я сама. Разберусь как-нибудь.
– Сколько тебе лет, малявка?
– Четырнадцать, – вновь приврала Маша. – С половиной, – набавила она полтора года.
Парень с сомнением окинул взглядом щуплую фигурку, но махнул рукой, решив не его это дело – чужие годы считать.
– Полезай в кабину. Отвезу тебя в колхоз, будешь из наших Глашек выбирать, какая больше приглянётся.
Машу дважды упрашивать не пришлось. Она направилась к кабине, потянула было за ручку, но замерла, поймав незнакомое отражение в зеркале. Отвернулась, снова приблизила лицо к не очень чистой поверхности стекла. Из-под посветлевшей челки на неё смотрела незнакомая девица. Куда делись конопушки на круглом лице, голубые глазёнки, неудачно зарубцевавшийся шрамик на подбородке, когда она в детстве упала с велосипеда?...
В обрамлении растрепавшихся волос бледнел незнакомый овал лица. Восточные чуть раскосые глаза с серебристой радужкой по окоёму зрачка были узки и темны. Тонкие упрямо поджатые губы оказались перепачканы свеклой.
– Вот нашел себе на беду бабу! Маленькая, а туда же, к зеркалу! – пробасил водитель, приоткрывая дверь. – Ты едешь, или где?
– Или как! – Маша решила не забивать себе пока голову странными переменами и послушно запрыгнула на покрытое рваной телогрейкой сидение. – Гони к деревне.
За окном плыл однообразный пейзаж. Солнце садилось позади грузовика, и впереди небо было уже тёмным, утомлённым от дневных забот.
Маша смотрела вперёд, жевала краюху хлебу, которую дал ей Артём, водитель, и думала, как хорошо, что с ней произошли такие перемены. Теперь её точно не найдут. Вот только настоящим именем она зря назвалась. Очень зря.
Машина подпрыгивала на ухабах. Глухо жужжал мотор. Артём, чтобы не клевать носом, принялся что-то напевать. Смысл в песне девочка разобрать не пыталась. Ни голоса, ни слуха у водителя не было, мелодия постоянно менялась, словно прыгала с колдобины на колдобину, как грузовик. Только три слова Артём выпевал достаточно громко "Красная армия" и "конница". Всё остальное сливалось в сплошное "бу-бу-бу". Машу это устраивало. Не лезет с разговорами, и на том спасибо.
На небе распахнули золотые глаза звёзды. На горизонте возникли очертания деревни. Домики один к одному посреди поля...
"Мне туда нельзя! – вдруг отчетливо поняла Маша. – Куда угодно, только не туда!"
Сказать парню? Не поймёт, а ещё хуже, с расспросами полезет. Как быть?
Заёрзав на сидении, девочка покосилась на Артёма. Он замолк, сосредоточенно глядя на дорогу. Ещё бы, выскочит навстречу какая собачонка или прочая глупая скотинка, объясняйся потом с хозяевами.
"Пожалуйста, давай мы поедем прямо! Пусть это будет не твоя деревня! Только не эта!" – в отчаянии подумала Маша.
Грузовик не притормозил. Наоборот, Артём нажал на газ, и на полной скорости проскочил опасное место. Маша облегченно вздохнула, в очередной раз дав себе зарок обдумать случившееся едва она окажется в безопасности.
Ехали они почти целую ночь, не останавливаясь, миновали ещё одно селение. И только подобравшись к то ли рощице, то ли к лесочку, возле которого прикорнули домики, девочка скомандовала остановку.
Выбравшись из душной кабины, поёживаясь от сентябрьского холода, она вдруг глянула в глаза Артёма, словно пьяного от общения с ней, и прошептала:
– Ты меня не помнишь. Ты возвращаешься домой и меня не помнишь. Слышишь?
Водитель кивнул. Маша в благодарность помахала ему рукой и пошла к заветной деревеньке. Главное, чтобы необычное настроение, захватившее её с момента побега из вагона товарняка, не рассеялось, не замылилось посторонними мыслями и чувствами. Ей нужно ещё устроиться. А думать рано.
Откуда-то пришла уверенность – через часа полтора мотор у грузовичка заглохнет. Это закончится топливо. И только тогда водитель Артём выйдет из странного полусонного состояния, удивлённо заозирается, недоумевая, с чего его сюда занесло, и побредёт к ближайшей деревне (не к этой) за подмогой. Растаявший день будет ему вспоминаться обрывисто. Он всё будет маяться: кого же он подвозил, и чем его гость угощал? Но так и не отыщет ответа.
Мотнув головой, сгоняя наваждение, Маша медленно направилась к деревне. Ещё рано даже для петухов. Есть время выбрать, у кого же просить помощи и приюта.
"Она вызовет жалость. Маленькая, тощая, грязная оборванка. Сердобольные женщины, желательно бездетные вдовы, непременно откликнутся на беду сироты", – размышляла девочка, не замечая, что думает о себе как-то странно, в третьем лице.
Ноги неслышно ступали по мягкой траве, ещё не умытой росой. Было тихо – ни птица не вскрикнет, ни собака не тявкнет. Единственный звук нарушал тишину – это от холода стучали зубы у продрогшей Маши.
Силуэты изб казались сотканными из предрассветного тумана, немного нереальными. За бревенчатыми стенами хранилось тепло. Сонно взмуркивали на печках мохнатые коты, умиротворённо похрапывали хозяева, в печках томилась каша или щи.
Спала передовая доярка колхоза, Настасья Тихонова, не дождавшаяся мужа с фронта. Спала и видела во сне Женьку, нового агронома, присланного из райцентра поднимать колхоз. Агроном был лет на семь её моложе, черняв, широк в плечах, удивительно учен и улыбчив.
Агроном, остановившийся в избе механика Копытникова, видел во сне дочку председателя Анфису, русокосую румяную деваху. Во сне агронома Анфиса пекла пироги с яблоками и, прищуривая фиалковые глаза, заявляла голосом её отца: "Вот выйдем на первое место по району, тогда и пойду за тебя!"
Анфисе не снилось ничего. За то, что чересчур откровенно кокетничала с женатым бригадиром, отец оттаскал её за косы, обругал на чём свет стоит и запретил ходить на посиделки к подругам. Так что обиженный сон председательской дочки был тих и глубок.
В эту, в общем-то, обычную ночь не спал только Яшка, старый хромой цыган, в раннем детстве отбившийся от табора, да так и оставшийся в деревне. Оставшийся себе на беду. Черед два года Яшка охромел. Ноги ему перебили за воровство яблок в соседней деревне на заре далёкой юности. Перебили в общем-то ни за что – за подол падалок антоновки. И хотя деда Силантия, чинившего расправу, лет пятьдесят как не было в живых, к убелённому сединами Яшке он приходил почти каждую ночь, с палкой от коромысла через плечо. С той самой...
Измученный бессонницей Яшка поднялся со скрипучей кровати, опёрся на самодельный костыль, огибая горку свежесплетённых корзин, доковылял до окна и замер. Мимо его двора шла девочка. Незнакомая. Худющая, как журавль колодца. Высокая. Но не это испугало старого цыгана, заставило его зашататься, выронить костыль и беспомощным кулём осесть на грязный пол. В предрассветной темноте у странной девочки глаза светились желтым, лунно-кошачьим светом...
Но Маша не видела этого. Она ещё не завершила превращение, чтобы осознать, кем стала. До полной трансформации ей требовалось всего ничего – развивать в себе внезапно открывшиеся таланты.
Продрогшая девочка добрала до двора доярки Настасьи, словно вернувшись к себе домой, просунула руку между некрашеными штакетинами забора, открыла крючок и вошла в пестревший ещё не оборванными подсолнухами двор. Беспородная дворняга Куся бесшумно кинулась было к нахалке, чтобы неожиданным лаем испугать девчонку до визга, но в двух шагах остановилась, села на задние лапы и приветливо завиляла хвостом.
Маша присела рядом с ней на корточки, погладила лохматую чёрную голову, заглянула в добрые собачьи глаза и внезапно обняла Кусю, прижалась к тёплой дворняге. Что-то мрачное, одинокое, свербевшее в душе с того момента, как Машу забрали в детдом, отпустило, растаяло, словно добрая Куся слизнула это шершавым горячим языком.
...Настасья вставала рано, гораздо раньше многих. Коровы ждать не станут, их доить надо. Повязав простенький, заново пересиненный платок на русые косы, надев поверх белой рубахи желтую кофту, она распахнула дверь на крыльцо и замерла, удивлённо хлопая большими серыми глазами. В обнимку со старой Кусей на скамье сидела девчонка. На вид лет двенадцать, не больше. На голове волосы что на растрёпанном ветром стоге, вздыбились, выбились из жалких остатков косичек. В дырках на рукавах старушечьей кофты торчат острющие локти.
– Ты чего тут расселась? – как можно строже поинтересовалась Настасья.
Первой очнулась, вздрогнула Куся, повернулась к хозяйке и неожиданно зарычала. Доярка от удивления аж отступила назад. Но тут к ней обернулась девочка, и Настасья удивлённо зашарила рукой по стене, силясь за что-нибудь схватиться.
Внешность девочки была слишком необычна для этого края. На красиво очерченном овале лица изумрудами сияли узкие раскосые глаза с длинными ресницами. Тонкий точеный нос, тонкие, упрямо поджатые губы. И не детская мудрость, просвечивающая из каждой черточки. Настасье вдруг показалось, что она сама намного моложе и неопытнее прибившейся к её порогу незнакомки.
– Помогите мне, пожалуйста, – обратилась к доярке девочка. – Я вас не обременю. Приютите на зиму, я отработаю. Честно. Я не ленивая. Мне некуда больше идти.
– Боже ж ты мой! – Настасья всплеснула руками. К ней возвращалась былая уверенность. – Откуда ты, ребёнок? Ты чья?
– Я сирота. И жить мне негде. Есть мне нечего. Мне бы зиму перебиться...
В поручительство за свалившуюся на голову Настасье сиротку Куся подошла к хозяйке, ткнулась мокрым носом в руку и грустно-грустно заглянула в глаза, мол, хозяйка, если не возьмёшь девочку, любить тебя больше не буду и вообще околею от тоски.
– Мне ж на дойку надо, – пробормотала растерянная Настасья. – Быстро вставай и марш в избу! Воды из бочки в углу натаскаешь, нагреешь в печи, вымоешься. А когда приду, поговорим.
Девочка энергично закивала головой и юркнула в долгожданное тепло избы.
– Только вы про меня пока никому и ничего, – высунулась из-за двери лохматая голова Маши.
– Скажешь тут, – пробормотала Настасья, запирая за собой калитку.
Маша, подгоняемая весёлым лаем Куси, освоилась в чужой избе быстро. Перво-наперво она решила подкрепиться. Еда отыскалась в новеньком буфете, со стеклянными дверцами, занавешенными белыми кружевными шторками. Не особо разглядывая кружева, девочка порылась в хлебнице, выбрала булку помягче и, едва ли не давясь, принялась запихивать её в себя, не переставая рыться в мешочках и свёртках.
На свою удачу, Маша обнаружила несколько конфет, настоящих шоколадных. Засунув их в рот вслед за булкой и спешно заглотив, как заглатывает добычу изголодавшийся зверь, вкуса лакомства она не ощутила. Но нисколько не расстроилась от этого.
Дожевав булку, потом съев пару яблок и почувствовав приятную тяжесть в желудке, девочка сообразила, что не мешало бы помыться. Пока грелась вода, в избу возвратилась Настасья. Для порядка она, бранясь, выгнала разлёгшуюся на кровати Кусю, выбрала из своих вещей какие-то тряпочки и, вылив тёплую воду в большой металлический таз, усадила в него Машу, принялась отмывать от многодневной грязи.
В окно осторожно заглядывали солнечные лучи, от прыгающих неугомонных воробьев покачивались на ветках крупные алые яблоки. На столе на почти белой скатерти стоял кувшин с парным молоком, не давая Маше возможности в полной мере насладиться процессом мытья.
Но вот она чистая, сидит на выкрашенной в весёленький зелёный цвет лавке, пьёт молоко, доедает очередную булку, а хозяйка подтирает пол, связывает в узел старые Машины тряпки. Жизнь хороша, всё налаживается. Вот только расслабляться не стоит. Ещё нужно договориться с хозяйкой и освоиться в деревне...
– Откуда ж ты такая? – закончив с уборкой, Настасья села рядом, заправила под платок выбившуюся русую прядь и задала, наконец, главный вопрос.
Кутавшаяся в цветастый шерстяной платок до сих пор не согревшаяся девочка на миг задумалась, но решила не врать без надобности.
– Из детдома сбежала, – ответила она, хмуро поглядывая на свою благодетельницу.
– Били? – неожиданно понимающе спросила Настасья.
Маша кивнула.
– Звать тебя как?
– Тара, – вдруг вырвалось у девочки, хотя до сего момента этого имени она не слышала. И всё же оно было знакомым, родным...
– Ты казашка или узбечка? – попробовала выяснить доярка.
– Не знаю.
Может, оно так и лучше: непонятное имя, чужая внешность. Теперь точно не найдут.
С печи вниз сиганул белый мохнатый котяра, заставив девочку от неожиданности вскрикнуть и поджать ноги на лавку.