Текст книги "Записки о Петербурге. Жизнеописание города со времени его основания до 40-х годов X X века"

Автор книги: Елена Игнатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 52 страниц)

В рассказе о Петербурге его первых десятилетий мы говорили главным образом об императорском дворе, об аристократии, то есть о привилегированной части горожан. Что можно было сказать о жизни нескольких поколений бесправного городского населения, находящегося на положении, напоминающем положение каторжан?

Но к середине XVIII века картина постепенно меняется. Начинает складываться понятие «петербургский житель», у столицы появляется свое, особенное лицо. В «Описании российско-императорского столичного города Санкт-Петербурга и достопамятностей в окрестностях оного» (1794) И. Г. Георги говорит уже о типическом характере его горожан.

«Гостеприимство есть отличная нравственная склонность санкт-петербургских жителей всех классов... Склонность к переменам и предпочтение всего нового в жилищах, одеянии, обычаях, часто также в дружбе и любви показывается у многих в великой степени... Редко найдется большой город, в коем бы более начатых предприятий остались неоконченными, как здесь... Страсть к чинам и достоинствам здесь более царствует, чем в других местах... В обхождении никогда или токмо случайно спрашивается о природе незнакомой особы, но о чине, по которому и образ приема определяется... Склонность к сластолюбивой жизни и роскоши... видна в жилищах, столе, одежде, обхождении у людей всякого звания и происхождения и почти везде... В женском поле царствует всеобщее честолюбие и чувствительность.

Противоборствующие крайности здесь не менее видны, как то думают о Лондоне. В нраве здешних жителей видны удивительные противоположности. Наибольшая деятельность с напряжением всех сил... не токмо при важных, но и при малых предметах... и леность, равнодушие при важнейших делах. Наичувствительнейшее, страстное участие, принимаемое в более или менее важных случаях или приключениях других, часто совсем чужих; и холодное равнодушие при великих происшествиях... потере великих особ, даже... при собственной потере. Склонность к исступлению, загадкам о просвещении духа и отвращение от него; так, например, Калиостро здесь первый удар получил. Пренебрежение и почитание денег... нежность между людьми, которая и в жарком климате более быть не может, – и люди, находящие удовольствие, выходя из бани, в коей от 32 до 34 Реомюровых градусов жару, валяться в снегу при 10 градусах стужи; токожде бабы... кои при 20 – 25 градусах, в обмерзлых совершенно платьях три часа и более, стоя на льду, на Неве белье полощут.

Самое распространенное неограниченное веротерпение при великом числе весьма смешанных жителей. Единодушно почитают жизнь веселую и приятную, по крайней мере спокойную и беспечную весьма важною. Ни в каком большом городе... самоубийство столь редко не бывает, как здесь... всякий, даже и самый странный человек легко может найти несколько сходных... друзей... Все сии и прочие свойства... основываются на смешении жителей различных племен, званий и состояний и на том, что почти единственно в столице в скором времени счастие свое со делать можно».

Конечно, многое в этом опыте описания нравов выглядит наивным. Если «загадки о просвещении духа» вроде опытов Калиостро в столице успеха не имели, это свидетельствовало скорее о здравом смысле горожан, нежели о недостатке просвещения. Но в описании Георги важно то, что понятие «петербуржец» уже приобретает конкретные черты. Со временем характер его будет меняться, литература следующих двух столетий запечатлеет другой облик петербуржца – но он всегда будет ярко очерчен, характерен – он «иной», нежели прочие российские люди. И сам город в сознании русских уже отличается стилем жизни, архитектурой от остальной России, как строгая гармония творений Камерона, Кваренги – от облика привольно раскинувшейся Москвы.

Какими же стали горожане? Во-первых, более образованными. В 1781 году в Петербурге было открыто семь государственных начальных школ, в которых бесплатно обучались дети мещан, купцов, солдат. В столице выходило несколько литературных журналов, и если поначалу издатели бесплатно вручали подписки, чтобы как-то привлечь читателей, то вскоре появились и читатели, и подписчики.

В 1763 году открыта первая выставка работ воспитанников Академии художеств. Академия художеств была единственным учебным заведением в Петербурге, в которое в исключительных случаях принимали крепостных. Для многих талантливых разночинцев и особенно крепостных попасть в Академию было заветным желанием: ведь выпускники ее получали не только свободу (если они были крепостными), но и дворянство!

А в 1775 году Академия наук праздновала свое пятидесятилетие. На ее выставке в Петербурге была представлена, в частности, работа знаменитого механика-самоучки И. П. Кулибина – модель одноарочного моста через Неву. Комиссия одобрила ее... но мост не построили. Такая же участь постигла большинство его изобретений.

А директором Академии наук в 1783 году стала женщина, княгиня Е. Р. Дашкова – случай небывалый. Дашкова – участница екатерининского переворота, известная широкой образованностью, умом, энергией и крутым нравом. Ее правление оживило деятельность Академии, обремененной долгами и злоупотреблениями администрации. На первом заседании Академии наук Дашкова говорила о своих планах: «...Мы обязаны совместно исправить эти беспорядки и пользоваться самым простым и быстрым средством к тому, то есть бережно хранить все имущество Академии, не расхищая и не портя его; твердо решив сама не пользоваться ничем от Академии, я объявила, что не позволю этого делать и моим подчиненным». Благодаря усилиям нового директора Академия выплатила свои долги, увеличилось число учеников академической гимназии, издания Академии стали окупаться. В своих «Записках» Дашкова вспоминала: «...Я увеличила содержание всем профессорам и открыла три бесплатных курса математики, геометрии и естественной истории; они читались русскими профессорами... Я часто присутствовала на лекциях и с удовольствием видела, что ими пользовались для пополнения своего образования дети бедных дворян и молодые гвардии унтер-офицеры».

В том же 1783 году она возглавила новое, только что созданное учреждение – Российскую Академию, предназначенную для научного исследования русского языка и литературы. Российская Академия блестяще выполнила свое предназначение: через десять лет она завершила выпуск «Словаря Академии Российской» – первого толкового словаря русского языка.

Литература стала предметом всеобщего увлечения: сама императрица сочиняла пьесы и сказки; писали придворные и чиновники; полководец А. В. Суворов присылал в столицу рифмованные реляции о победах. По всеобщему признанию, лучшим современным российским поэтом был Гавриил Романович Державин, «певец Фе-лицы».

Другое увлечение горожан – театр. Зрители заполняли огромный зал Большого театра (он находился на месте нынешней консерватории) и зал Вольного российского театра на Марсовом поле. Столичная знать составляла публику Эрмитажного театра, простонародье – публику Всенародного театра на Малой Морской улице. Особенной популярностью пользовались комедия и опера. В 1782 году в Вольном театре состоялась премьера комедии Д. И. Фонвизина «Недоросль». Она так восхитила зрителей, что вместо цветов они забросали сцену своими кошельками.

А вот постыдное зрелище публичной смертной казни за предыдущее царствование было забыто настолько, что когда 15 сентября 1764 года на Сытном рынке Петербургской стороны был казнен офицер В. Я. Мирович, пытавшийся освободить свергнутого Елизаветой императора Ивана Антоновича, то «народ, стоявший на высотах домов и на мосту, не привыкший видеть смертной казни и ждавший почему-то милосердия государыни, когда увидел голову в руках палача, единогласно ахнул и так содрогся, что от сильного движения мост поколебался и перила обвалились», – вспоминал очевидец казни Г. Р. Державин.

Петербуржцы много читали. К их услугам был целый ряд книжных лавок: русские книгопродавцы торговали в основном русской и переводной литературой, а иностранные книги были в большом выборе у немцев-букинистов. Немецкое население столицы все увеличивалось. В 1786 году к немецкой общине Петербурга присоединились новые переселенцы, построившие поселок на правом берегу Невы, напротив села Рыбацкое.

Горожане увлекались мистицизмом, и когда в 1779 году в Петербург приехал знаменитый Калиостро, к нему проявил интерес сам «некоронованный император» Потемкин. Калиостро занимался лечением, демонстрировал алхимические опыты, давал спиритические сеансы. Но произошло что-то, заставившее его вскоре покинуть Петербург. По слухам, будоражившим город, Калиостро не смог вылечить младенца, и когда тот умер, подменил его другим.

А еще раньше, в 1764 году, в Петербург приезжал другой знаменитый авантюрист – Казанова. Он не прибегал к магии, а напротив, предлагал множество самых практических планов: от реформы российского календа-

'VT/'

ря до инженерных проектов. Лгелая снискать милость Екатерины II, он искал встреч с нею. Но императрица во время их беседы проявила обидное равнодушие, и оскорбленный Казанова уехал. В своих мемуарах он оставил любопытные, с немалой долей злословия, записи о Петербурге: «Петербург поразил меня своим видом. Мне казалось, что я вижу колонию дикарей среди европейского города. Улицы длинны и широки, площади громадны; все ново и грязно. В этом городе чувствуется близость пустыни и Ледовитого океана. Нева, спокойные воды которой омывают стены множества строящихся дворцов и незаконченных церквей, не столько река, сколько озеро». Если судить по описанию Невы, объективным Казанову не назовешь.

В Петербурге внимательно следили за европейской жизнью, с готовностью принимая различные новшества и идеи, приходившие оттуда. В Россию был разрешен въезд иезуитам, и одновременно с этим все шире распространялось масонство. Екатерина II вела оживленную переписку с Вольтером, по ее приглашению в Петербург приезжал знаменитый философ Дидро. Появился и отечественный писатель-вольнодумец – А. Н. Радищев. И корреспондентка Вольтера, собеседница Дидро, Екатерина II пишет на полях «Путешествия из Петербурга в Москву»: «Тут рассеяна зараза французская, автор мартинист, он хуже Пугачева, он хвалит Франклина».

Русское дворянство было потрясено событиями Французской революции, и когда в Петербург приехал родственник казненного Людовика XVI граф д’Артуа, он встретил самый горячий прием. Екатерина подарила ему золотую шпагу с бриллиантами; при отплытии из Петербурга на одном из лучших российских фрегатов граф получил большую сумму денег и драгоценности. Страх, вызванный происходившим во Франции, привел в последние годы царствования Екатерины II к гонениям на тех, кто вызывал подозрение правительства, в частности на масонов.

Из тревожных событий, волновавших Петербург, следует упомянуть о трех. Два из них не коснулись его вплотную, хотя вызвали панику, а третья беда не обошла город стороной. Этими событиями были эпидемия чумы в Москве в 1771 году, восстание Пугачева (1773—1775) и наводнение в Петербурге (1777). Эпидемия чумы, по счастью, не дошла до столицы. Энергичными и даже жестокими мерами правительство не допустило ее распространения. Москве же, где медицинская служба была почти не налажена, она принесла огромные бедствия. В Петербурге царила паника, был установлен строгий контроль для въезжающих в столицу, многие жители покинули город. Восстание Пугачева на восточных окраинах страны, переросшее в крестьянскую войну, грозило охватить всю Россию. Однако его удалось подавить, и в 1775 году Е. И. Пугачева казнили в Москве.

О наводнении 1777 года мы рассказывали в главе, посвященной Летнему саду. Оно было не менее бедственным, чем известное наводнение 1824 года, потому что случилось ночью, и люди были захвачены врасплох. Еще через несколько дней после него в окрестностях Петербурга находили трупы людей и животных. Разрушительную силу стихии можно представить по объявлению в петербургской газете: на даче Яковлева по Петергофской дороге продавалось две тысячи мачтовых деревьев, сломанных или вывернутых с корнем.

В 1786 году в Петербурге было голодно, цены на хлеб поднялись. Правительство открыло хлебные магазины для продажи бедным по низкой цене, но директор этих магазинов Маврин оптом продал хлеб купцам и нажился на этой спекуляции. Маврин не был наказан, так как правительство в это время было озабочено борьбой с вольнодумцами, по традиции считая грабительство чиновников простительной слабостью, а свободомыслие – смертным грехом.

О роскоши русского дворянства мы говорили много, но екатерининская эпоха все же поражает воображение. Один из путешественников, представленный ко двору, отмечал, что, в отличие от Европы, здесь не только женщины, но и мужчины украшают одежду множеством бриллиантов. Азартная карточная игра была официально запрещена, однако первыми игроками столицы считались фавориты Екатерины II – Г. Г. Орлов и Г. А. Потемкин. Да и сама императрица играла с придворными в карты на бриллианты. На столик рядом с карточным ставили ящик с бриллиантами, и играющие расплачивались ими. При дворе любили делать изящные подарки: то рукомойник, из которого выпадал драгоценный перстень, то скромный цветок с бриллиантом на стебле. После постановки оперы «Дидона» в Эрмитажном театре композитору Дж. Паизиелло вручили бриллиантовую табакерку со словами, что Дидона завещала ему эту вещицу. Императрица дарила фаворитам и вельможам целые области, закрепощая еще свободную часть крестьянства. Знаменит подарок Г. Г. Орлова императрице: в 1774 году он преподнес ей третий в мире по величине алмаз, купленный им за 400 тысяч рублей. Этот алмаз украсил скипетр Екатерины II.

Англичанин Кокс, посетивший Петербург в 1778 году, писал, что старое азиатское великолепие смешалось здесь с европейской утонченностью. Вельможи старались перещеголять друг друга в роскоши. Во время путешествий Г. А. Потемкина вперед отправлялся английский садовник с помощниками, чтобы на каждой остановке устраивать пейзажный сад в английском стиле. Знамениты кареты того времени: зеркальная карета С. К. Нарышкина; карета со сложным механизмом, купленная К. Г. Разумовским за восемнадцать тысяч рублей в Лондоне и почти сразу заброшенная – из-за тяжести ее едва могли тянуть восемь лошадей; карета К. С. Скаврон-ского, покрытая стразами. В общем, это были золотые времена для дворянства, жившего в городе Петра в свое удовольствие.

Когда по случаю открытия памятника Петра в Петропавловском соборе проходила торжественная служба и священник с пафосом восклицал, обращаясь к его гробнице: «Восстань же теперь, великий монарх, и воззри на любезное изобретение твое!», вельможа К. Г. Разумовский, тихо посмеиваясь, сказал стоявшим рядом: «Чего он его кличет? Если встанет, то всем нам достанется!»

Петербург построен руками крепостных. Они составляли значительную часть населения столицы: по переписи первой четверти XIX века почти половину. Автор записок о России А. де Кюстин заметил, что Петр I и его преемники стремились превратить столицу в грандиозный театр. Но трагическое действие разыгрывалось за кулисами, и можно впасть в заблуждение, если принять за действительность блестящие декорации русской столицы.

Часть крепостных были постоянными жителями Петербурга, но многие приходили сюда на временные работы и жили в городе по нескольку месяцев. Грандиозное строительство, развернувшееся здесь, требовало огромного числа рабочих рук. Об этих работниках писал архитектор О. Монферран: «Двадцать лет, посвященных постройке Исаакиевского собора, позволили мне высоко оценить трудолюбие этих людей. Русские рабочие честны, мужественны и терпеливы. Одаренные недюжинным умом, они являются прекрасными исполнителями. Каждая губерния поставляет своих специалистов: Ярославская – каменщиков, Костромская – плотников, гранильщики и мраморщики приходят из Олонца... Проживая здесь без семей, они селятся группами по пятнадцать-двадцать человек, каждая группа имеет свою стряпуху».

Работа была изнурительной, и нередко крестьяне умирали в Петербурге или по пути домой. Примечательна статистика 1831 года, времени, когда условия жизни работников были лучше, чем в XVIII веке: за год в столице умерло более 20 тысяч человек, а родилось лишь 6,5 тысяч. Однако население столицы неуклонно увеличивалось за счет ежегодно прибывавших работников.

Как выглядели строители гранитных берегов Фонтанки, рассказывали их современники: «...с горя и нищеты они походили скорее на мертвецов. Эти бедные люди, без пищи и крова, со смертной бледностью на лицах, едва прикрытые какими-то лохмотьями, шатались, как привидения, по улицам. Надо было иметь каменное сердце, чтобы не чувствовать к ним сострадания» (А. Г. Яцевич. «Крепостные в Петербурге»).

Их обманывали наниматели, им чаще всего не доплачивали при расчете. Не раз работники пытались жаловаться властям. Так, 7 августа 1787 года на Дворцовую площадь пришли 400 депутатов от рабочих с Фонтанки с жалобой на подрядчика Долгова. Каждую из придворных дам в окнах дворца они принимали за Екатерину II, кланялись и знаками просили принять их прошение. Императрица не приняла их, а велела разойтись. Бедные люди продолжали оставаться на площади. Тогда ближайших 17 человек из них арестовала охрана Зимнего дворца, а остальные в страхе разбежались. Арестованные предстали перед уголовным судом «за учреждение скопа и заговора». Таких историй в летописи Петербурга десятки, и когда узнаешь их, иначе смотришь на красоту Северной Пальмиры.

Крепостные составляли дворню в домах знати. Даже небогатая дворянская семья в столице держала десяток крепостных слуг. А в доме богача Строганова на его семью из трех человек приходилось 600 слуг. Дворню кое-как кормили, ничего не платили, зато и служили многие из них кое-как. Крепостные мастерицы-швеи не имели права заводить семью, чтобы не «отвлекаться от работы». Хозяин мог своей волей сослать крепостного в Сибирь.

В домах вельмож было в моде держать слуг-иностранцев. Не только французских поваров: «...не было дома (богатого. – Е. И.), в котором было бы меньше 100 слуг различного рода – негров, турок – ив особенности карликов и карлиц, которые очень в моде. В каждой комнате у дверей стоят для услуг пять-шесть пажей... турок или казаков», – писал заезжий иностранец.

В Петербурге существовали рынки, на которых продавали крепостных. «Санкт-Петербургские ведомости» дважды в неделю сообщали о предстоящих торгах: «Продается мальчик 16 лет, знающий отчасти поварное искусство», «Продается охота на 16 гончих, а если кому угодно, то при сей охоте отпускаются ловчий и доезжачий», «Продается лет 30 девка и молодая гнедая лошадь»...

В крепостных театрах петербургских вельмож было немало талантливых актеров. На одном из спектаклей в таком театре хозяин, видя, что зрители покорены актерской игрой, в упоении кричал: «Это все мои дворовые ребята!»

Замечательна история крепостной актрисы Шереметевых – Прасковьи Ковалевой. Она получила хорошее образование, обладала дивным голосом и артистическим талантом. Под псевдонимом Жемчуговой она была известна всему театральному Петербургу. В 1801 году один из самых блестящих женихов столицы, граф Н. П. Шереметев, женился на своей крепостной. Поначалу этот брак был тайным, о нем объявили лишь в 1803 году, после рождения сына. Брак «богатейшего в мире вельможи с рабынею» произвел на современников огромное впечатление. А через три года после родов Прасковья Ивановна Шереметева умерла от туберкулеза во дворце на Фонтанке.

Сын П. И. и Н. П. Шереметевых не унаследовал широты взглядов своего отца. С большим трудом друзья уговорили Д. Н. Шереметева дать вольную его крепостному А. В. Никитенко, в будущем известному историку литературы, академику Петербургской Академии наук. «Что касается свободы, я решительно против нее. Люди, подобные вам, редки, и ими надо дорожить», – заметил он, вручая Никитенко вольную.

Особую группу составляли крепостные, отпущенные на промысел в столицу. Те из них, кто сумел разбогатеть, стремились выкупиться на волю. У графа Д. Н. Шереметева, владельца 125 тысяч душ, было много богатых крепостных. Одному из них, купцу Шелушину, получить свободу помог счастливый случай. Шелушин – один из богатейших рижских купцов – не мог найти невест своим сыновьям: девушки отказывались выходить замуж за крепостных, ведь и сами они тогда становились крепостными. Тщетно Шелушин предлагал Шереметеву 200 тысяч за вольную. Граф и без того был баснословно богат. В очередной раз приехав в Петербург с подношениями для барина, Шелушин застал его за завтраком. Тот пребывал в дурном расположении духа: в городе не было устриц.

«А, Шелушин, – воскликнул Шереметев, – ты предлагал мне 200 тысяч, но я не знаю, что с ними делать. Но достань мне к завтраку устриц, и ты получишь свободу!» Шелушин низко поклонился и сказал, что устрицы уже в доме. Бочонок внесли в столовую, на его крышке Шереметев подписал вольную купцу и его семье. «А теперь, господин Шелушин, я прошу сесть с нами за стол», – заключил он.

Многие замечательные люди вышли из крепостных: художники В. А. Тропинин, Г. В. Сорока, О. А. Кипренский, архитектор А. Н. Воронихин, поэт Т. Г. Шевченко. Этот перечень можно продолжать. Но, конечно, не всем одаренным людям удавалось вырваться из неволи. А. В. Никитенко описал в дневнике встречу в одном из петербургских домов: «Мы нашли мальчика лет 14, который в маленькой комнате срисовывал копию с картины Рубенса. Копия прекрасная... Это крепостной графа Головкина. Я говорил с ним. В нем определенные признаки таланта; но он уже начинает думать о ничтожестве жизни, предаваться тоске и унынию. Граф ни за что не хочет дать ему волю... Что будет из этого мальчика? Теперь он самоучкою снимает копии с Рубенса. Через 2 или 3 года он сломает кисти, бросит картины в огонь и сделается пьяницей или самоубийцею. Граф Головкин, однако, считается добрым барином и человеком образованным. О Русь! О Русь!»