Текст книги "Записки о Петербурге. Жизнеописание города со времени его основания до 40-х годов X X века"

Автор книги: Елена Игнатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 52 страниц)

В 1923 году Павлов вернулся из-за границы и, как обычно, начал чтение своего курса с лекции о политике и современной жизни. «На вступительные лекции И. П. Павлова в начале года в советское время сбегались студенты даже из других институтов, – вспоминал Леонид Пантелеев. – Начинал [он] всегда так: „Господа студенты!”» Лекция 1923 года вызвала возмущение властей, и Зиновьев, выступая на Всероссийском съезде научных работников, специально остановился на ней: «Сотрудничество с таким человеком Советское правительство ценит в высокой степени, в годы самой напряженной борьбы мы делали все возможное, чтобы с ним сговориться». А он обрушился на святая святых партии – на идею мировой революции, высмеивал работы Бухарина на эту тему. В своей лекции Павлов заявлял: «Вы утверждаете, что ваша революция может победить лишь как мировая революция. Хорошо, но если так, то происходящее сейчас у нас есть чистейший бедлам. Я только что сделал большое путешествие и не вижу того, что указывало бы на возможность мировой революции... Лидеры нашей правящей партии верят в то, что мировая революция будет. Но я хочу спросить: до каких же пор они будут верить? Ведь нужно положить срок. Возьмите крупнейшие державы, которые в своих руках держат судьбы наций, как Франция, Англия, Америка. Там никаких признаков революции нет... Я человек науки. Для меня фактом является только то, что я двадцать раз проверил в своей лаборатории. А где же вы проверили вопросы мировой революции? Чем вы мне это докажете и почему не положили срока?»

Вожди должны что-то ему доказывать! Павлов говорил, что пожалел бы лягушку для эксперимента, который большевики проводят на людях. Он ограниченный обыватель, политический младенец, черносотенец! Почему же его не трогали? Ответ можно найти в словах Бухарина: «Павлов, который политически, по-видимому, страшно далек от рабочего класса, работает в первую очередь на рабочий класс. Его учение об условных рефлексах целиком льет воду на мельницу материализма. ...Результаты исследований проф. Павлова есть орудие из железного инвентаря материалистической идеологии». Но Павлов распространял свое учение о рефлексах и на социальную сферу. В 1924 году он прочел в зале Городской думы публичную лекцию «Несколько применений новой физиологии мозга к жизни». «Зал не мог вместить всех желающих, – писала „Красная газета”. – Здесь были и надеявшиеся на очередные выпады, к которым так склонен известный своими странностями академик Павлов... Пока академик И. П. Павлов сообщал результаты своих гениальных работ, он стоял на объективной почве. Но когда перешел к своим выводам над жизнью людей, он привел ряд тенденциозно окрашенных мнений». Павлов рассказал о лабораторном опыте: собаку продолжительное время морили голодом и причиняли ей боль, в результате чего у нее был подавлен «рефлекс свободы». То же происходит в СССР: «Террор, да еще в сопровождении голода, совершенно подавляет инстинкт свободы, нация будет забита, рабски принижена». По мнению Павлова, резкий рост числа неврозов у населения связан с насильственным подавлением инстинкта собственности и религиозного инстинкта. На этой лекции присутствовали сотрудники Смольного и ОГПУ, они запротестовали, зашикали, и Павлов, «вскочив с места, ударив кулаком по столу... крикнул: „Наука имеет свои права, я говорю от лица истины!” и, не отвечая на бесчисленные записки и реплики... удалился с кафедры». Горяч Иван Петрович, ох горяч, но какой спрос с гениального чудака, пускай продолжает свои опыты.

Наука может принести большую практическую пользу; вспомним героя «Собачьего сердца», профессора Преображенского – он занимался проблемой омолаживания человека. Но «эликсир молодости» был создан в середине 20-х годов в Ленинграде академиком Н. П. Кравко-вым. Изготовленная по его методу тестикулярная жидкость (для нее использовались половые железы быков), судя по сообщениям газет, творила чудеса: «Удалось уже невменяемого паралитика привести в нормальное состояние настолько, что он вернулся к своей службе и занятиям». В 1926 году Институт экспериментальной медицины получил разрешение выпускать тестикулярную жидкость для широкого применения. Как представишь, что это сулило, дух захватывает!

Вообще, сколько замечательного появилось в жизни – например, радио. Первый сеанс радиотрансляции в Петрограде состоялся 4 ноября 1923 года на площади перед Мариинским театром: сначала запел невидимый хор, заиграл оркестр, потом раздался голос: «Алло, вы слышите меня? Я говорю по громкоговорящему телефону, нахожусь от мембраны на расстоянии аршина». И вся площадь откликнулась криком: «Слышим! Слышим!», а «вечером публика наслаждалась на площади музыкой балета „Египетские ночи“», – писала «Красная газета». В 1926 году ленинградский профессор В. И. Коваленков изобрел телефонный автоответчик, названный в духе времени «те-лефоном-осведомителем». К телефонному аппарату подключалась приставка, на которой можно было сделать звуковую запись и предложить оставить сообщение. «Эта фраза, написанная при помощи электромагнита на беско-

нечной проволоке, будет повторяться каждый раз при вызове в отсутствие абонента. Вызывающий может продиктовать что ему угодно. Запись происходит в течение 10 минут. Вернувшись домой, абонент прослушивает запись». Коваленков запатентовал свое изобретение, но на том дело и кончилось. Известно, что главные бытовые новшества: холодильник, пылесос, телевизор и т. д. – были заимствованы СССР у Запада, но отнюдь не потому, что в России не было своих изобретателей. Просто государство считало своей задачей не улучшение жизни граждан, а утверждение идей социализма во всем мире.

Ленинградские ученые, конечно, молодцы, но и пролетарии не лыком шиты. Упомянем об одном опробованном в Ленинграде изобретении: в 1925 году здесь проходило испытание предохранительной сетки трамвая, изобретенной рабочим Петровым. Предохранительная сетка – вещь нужная, ведь граждане нередко попадали под трамвай. «Сетка – люлька в раме, на конце которой имеется кожаная подушка. Если трамвай встречает на рельсах какой-нибудь предмет, сетка соскакивает с крючка, на котором укреплена, и превращается в люльку, куда попадает настигнутый трамваем предмет или человек», – рассказывала газета. Трамвай, снабженный такой сеткой, ходил в городе несколько дней, но изобретение Петрова не было принято. «При опытах чучело в стоячем положении попадало в люльку и оставалось невредимым до торможения вагона. Опыты с лежащим на рельсах чучелом удачных результатов не дали», а граждане, как правило, оказывались под трамваем в лежачем положении.

В середине 20-х годов городские власти заговорили о плане строительства метро, в 1925 году Откомхоз (Отдел коммунального хозяйства горисполкома) обсуждал проект инженера Ю. К. 1ринвальда. Автор проекта сообщил, что «еще в 1917 году были определены направления линий метрополитена, которые должны были снять всю нагрузку с трамвайного движения»; Откомхоз признал строительство нужным и постановил «согласовать устройство всех подземных сооружений с планом будущего метрополитена». У плана нашлись критики, которые утверждали, что метро – устаревший вид транспорта, потому что скоро пассажиры будут летать по городу на аэропланах⁷⁴74
   ^{Первая линия ленинградского метрополитена была открыта в НО' ябре 1955 г.}


[Закрыть]^{. На это Гринвальд возразил, что тогда придется строить авиаплощадки высотой с многоэтажный дом и это выйдет гораздо дороже.}

Грандиозные планы середины 20-х годов подтверждали тогдашний лозунг: «Мы здоровое, процветающее общество!», а архитектор Ной Троцкий предлагал увековечить это время грандиозным памятником Ленину у входа в ленинградский порт: «Это дает возможность видеть вождя всех трудящихся на расстоянии десятков верст. В то же время такая постановка выразит интернациональный характер нашей революции, зародившейся в Ленинграде и стремящейся охватить весь мир». Памятник, по замыслу напоминавший нью-йоркскую статую Свободы, поставлен не был, но в будущем Ной Троцкий все же увековечит свою эпоху – строительством здания резиденции НКВД – «Большого дома» на Литейном проспекте.

Обратимся к теневым сторонам жизни города 20-х годов. Правда, теневыми их можно назвать лишь условно, они слишком бросались в глаза. На петроградских улицах просили милостыню молодые калеки – инвалиды войны, возле чайных с рассвета собирались беспризорные. Они ждали открытия чайной, чтобы отогреться и подремать в тепле, а потом весь день сновали по городу, толклись на рынках и возвращались на ночлег в заброшенные дома или в пустые железнодорожные вагоны. Беспризорные сироты гражданской войны не были беззащитными детьми, они были организованны, дерзки и имели собственные промыслы: воровали и сбывали краденое, под присмотром юных сутенеров-«шкетов» малолетние «шкицы» занимались проституцией, но главным промыслом беспризорных была торговля папиросами. По словам Владислава Ходасевича, «после налетчиков папиросники были самыми богатыми людьми того времени... В Петербурге был у них ночной клуб на Михайловской площади – с ликерами и шампанским». Они успешно конкурировали с табачными магазинами и получили в городе прозвище «Табтрест № 2». Папиросы беспризорные скупали у рабочих табачных фабрик, которым выдавали зарплату фабричной продукцией. Вечером, после закрытия магазинов, папиросники становились монополистами табачного рынка, они продавали свой товар штучно и в россыпь и устанавливали цены. Днем торговля тоже шла бойко, ведь их цены были ниже магазинных, поэтому Комиссия по борьбе с беспризорностью тщетно призывала курильщиков не покупать папиросы у детей.

Беспризорные приторговывали «марафетом» – наркотиками; в те времена самым популярным «марафетом» был кокаин. Многие из них сами пристрастились к кокаину, и наркомания среди беспризорных детей приняла угрожающие размеры. Центром сбыта наркотиков в городе много лет оставался район Лиговского проспекта, наркоманы называли его «фронтом» – на «фронте» кокаин продавали в любом количестве и в любое время. В 1923 году репортер «Красной газеты» писал: «В кафе и кабаках торгуют „белым порошком**... Покупают – взрослые и дети. Девочки-подростки, с красными опухшими лицами под густым слоем пудры, бродят парами около „злачных мест**... Нюхают на улице, в кафе за столиком, в номерах, ресторанах, притонах специального назначения, на извозчиках, в автомобилях». Беспризорные, среди которых было немало малолетних преступников, могли вызвать не сочувствие, а скорее страх, но все-таки они оставались детьми, и их любимым развлечением был цирк. По свидетельству Ходасевича, «в московском цирке ежевечерне заполняли они [папиросники] все ложи и первый ряд. Клоуны Бим и Бом, выходя на арену, отвешивали им поклон: „Именитому московскому купечеству – наше нижайшее! » В 1923 году «Красная газета» рассказывала о происшествии в ленинградском цирке: «В воскресенье начальник секретного отдела уголовного розыска обратил внимание на двух мальчиков 12 – 14 лет, сидевших в ложе. В антракте мальчики вышли в буфет, где стали „угощаться“ и „угощать” других. Тут подвернулся пьяный борец Лу-рих, они стали угощать и его, и кое-кого из публики. Начальник секретного отдела арестовал их и повез в уголовный розыск». Выяснилось, что промышлявшие кражами малолетки решили развлечься и покутить. Мир беспризорных тесно смыкался с уголовным, и будущее этих детей было ясным: хулиганство, воровство, проституция, тюрьма.

Проблема беспризорных детей требовала неотложного решения, на это нужны были средства, и государство возложило основные расходы на своих граждан – само оно расходовало средства на подготовку мировой революции. Комиссия по борьбе с беспризорностью не ограничивалась сборами кампании «Друг детей» и других благотворительных акций, в 1924 году был установлен «некоторый процент отчислений (обязательный) от квартплаты... сбор с магазинов, ведущих вечернюю торговлю; сбор при прописке документов; вся прибыль от продажи бюстов Ленина, выпускаемых производственным бюро Академии Художеств», – все эти средства шли в фонд Комиссии. Продажа бюстов Ленина была прибыльным делом, их покупали учреждения, заводы, клубы, школы. В пользу беспризорных должны были раскошелиться любители пива: после введения дополнительного налога оно подорожало, и несознательные граждане перестали его покупать, так что финансовой комиссии Губисполкома пришлось снизить этот налог до одной копейки за бутылку. К концу 20-х годов казалось, что проблема беспризорности детей решена: одни из них умерли, другие вернулись к нормальной жизни, многие оказались в местах заключения, но коллективизация вызвала новый, еще больший поток беспризорных. В советской литературе есть немало книг о судьбах и перевоспитании беспризорников, а в фольклор вошла сложенная ими песня:

Позабыт и позаброшен с молодых-юных лет,

Я остался сиротою, счастья-доли мне нет.

Вот и голод и холод, он меня изнурил,

А я мальчик еще молод, это все позабыл...

У кого есть родные, приласкают порой,

А меня все отшибают, я для всех чужой.

Вот уж скоро помру я, похоронят меня,

И никто не узнает, где могилка моя.

Беспризорников можно перевоспитать, а как быть с инвалидами германской и гражданской войн? Государство вроде позаботилось о них, назначило пенсию, многие из них жили в общежитиях – инвалидных домах, работали в артелях; кто хотел учиться, поступал на рабфак, но на деле все было совсем не гладко. «Инвалиды-рабфаковцы Б-н, И-в, К-н и В-й одновременно получают стипендии как инвалиды и как рабфаковцы», – доносил в 1923 году читатель в «Красную газету», и редакция сопроводила его письмо примечанием: «Проверено. Губсоюз устраняет эту ненормальность». Но как быть рабфаковцу-инва-лиду: на стипендию не проживешь, другие студенты подрабатывали на тяжелых работах, а калеке это не под силу. Вот и приходилось выбирать – или голодать и продолжать учиться, или прозябать в инвалидном доме. Пуля, как известно, не разбирает, в кого летит, и среди инвалидов войны были разные люди – самые деловитые и мастеровые организовали ремесленные артели и зажили совсем неплохо. Но их благоденствие было шатким, потому что горсобес регулярно проводил «чистки» инвалидных артелей. В 1925 году «Красная газета» сообщала о результатах очередной чистки: «В инвалидных артелях имеется большой процент бывших дворян, купцов и т. д. В некоторых артелях эти инвалиды пролезли даже в правление. Будет урегулирован вопрос о зарплате, которая в некоторых артелях доходит до 400 руб. в месяц на человека»⁷⁵75
   ^{В 1925 г. средний заработок ленинградцев составлял 35 руб., пенсия инвалидов войны была приравнена к минимальной зарплате – 21 руб. 94 коп. в месяц.}


[Закрыть]^{. Чистки инвалидных артелей продолжались в 30-х годах, и в них всякий раз выявляли «чуждый элемент» .}

Инвалидам войны трудно было найти место в мирной жизни, в городе и без них хватало безработных. В петроградском горсобесе то и дело возникали планы их трудоустройства – например, определить инвалидов в чистильщики обуви. Монополию на чистку обуви издавна держали айсоры, они арендовали у городского Отдела коммунального хозяйства (Откомхоза) все отведенные для этого места и бились за них насмерть. В мае 1923 года, сообщала газета, «на углу проспекта 25 Октября [Невского пр.] и улицы Пролеткульта [Малой Садовой ул.] произошло побоище между пятьюдесятью чистильщиками сапог. Драка случилась потому, что некоторые богатые чистильщики арендовали по несколько углов, сдавая их потом от себя в аренду». В общине айсоров враждовали несколько кланов, и милиции приходилось разнимать их драки стрельбой в воздух, другие средства не помогали. Чистильщики обуви были сущим наказанием для Откомхоза: «Каждую весну Откомхоз занимается „восточным вопросом**, собирая арендную плату. Скандалы, толпы в несколько десятков человек влетают в кабинет т. Иванова, требуя снижения арендной платы. Враждующие кланы, крики о том, что арендная плата грабительская: „Режь меня, убивай, выпей всю мою кровь!**» Поэтому в Откомхозе с готовностью согласились передать места для чистки обуви инвалидам, но те отказались – айсоры зарежут!

Большая часть инвалидов оставалась без дела, они хулиганили, опускались, пьянствовали. В рассказе Зощенко «Нервные люди» (о драке в коммунальной квартире) увековечен инвалид Гаврилыч: «Все жильцы, конечно, поднаперли в кухню. Хлопочут. Инвалид Гаврилыч тоже является. – Что это, – говорит, – за шум, а драки нету? Тут сразу после этих слов и подтвердилась драка. Началось». На улицах и в общественных местах спасу не было от «Гаврилычей». В 1925 году заведующий столовой возле Московского вокзала жаловался репортеру «Красной газеты»: «Скандалы и драки у нас бывают. Зачинщик – инвалид, который уже убил в трактире „Дунай** какого-то человека, а теперь начал к нам ходить. Дерется графинами и полоскательницами и кидается другими вещами». Промыслом многих инвалидов было нищенство, но в середине 20-х годов началась кампания по его искоренению – при социализме не должно быть нищих! На встрече с сотрудниками ленинградского Госиздата Н. К. Крупская назидательно рассказала, как Ленин запретил ей подавать милостыню: «Не плодите нищих!» («Фу, какая гадость!» – громко отозвался писатель Борис Житков.) Милиция арестовывала просящих подаяние на улице, инвалидов лишали пенсии, а после нескольких задержаний высылали из города. Тех, кто подавал милостыню, тоже вели в милицию, оформляли привод и штрафовали. «Мы разучились нищим подавать», – грустил поэт Николай Тихонов, но вернее было сказать: «Нас отучили...»

Революция и времена военного коммунизма стерли грань между законным и преступным, отменили все прежние представления: самосуд считался не убийством, а справедливым возмездием, экспроприации не назывались грабежами, а хищения при обысках – воровством. Кем были вожди большевиков, которые переправляли национализированные ценности на свои счета в иностранные банки, «совкомши» в мехах с чужого плеча и их мужья в бывших царских автомобилях? В послереволюционном Петрограде военный патруль мог оказаться шайкой грабителей, грозный комиссар – вымогателем и спекулянтом, а компания матросов – бандой убийц. В те смутные времена уголовникам жилось вольготно, потому что милиция была слаба и неорганизованна, а ЧК занималась истреблением контрреволюционеров. При нэпе преступность не уменьшилась, а напротив, приобрела небывалый размах, в Петрограде открыто хозяйничали бандиты. Милиции было известно, где они жили и развлекались, известны адреса «малин» и то, что на Крестовском острове и в Лесном налетчики опробывали оружие и упражнялись в стрельбе, – но ей было не под силу справиться с бандитизмом. В 1922 году к борьбе с бандитами подключилось петроградское ГПУ.

Налетчики действовали быстро и с необычайной жестокостью, при грабежах убивали всех вплоть до младенцев, и город смирился с бандитским террором, как с необоримым злом. В 1924 году К. И. Чуковский записал в дневнике о своем визите в дом, среди жильцов которого была «целая колония налетчиков, которые известны всему дому именно в этом звании. Двое налетчиков сидели у ворот и грызли зубами грецкие орехи. Налетчикова бабушка сидела у открытого окна и смотрела, как тут же на панели гуляет налетчиково дитя. Из другого окна глядит налетчикова жена, лежит на подоконнике так, что в вырезе ее кофточки видны ее белые груди. Словом, идиллия полная. Говорят, что в шестом номере того же дома живет другая компания налетчиков. Те – с убийствами, а нижние – без». Состоятельные люди не надеялись на милицию, они в складчину нанимали в дома ночных дежурных или дежурили сами. В 1923 году в почтовых ящиках петроградских домов появились анонимные письма: «Друг! если не хочешь быть ограбленным ночью, повесь на своих дверях ясную записку: „граждане бандиты, не трудитесь сюда идти, ибо здесь живут такие же бан-диты“. Записку прибей к дверям с вечера, а это письмо перепиши в трех нумерах и разошли по трем адресам». Совет был принят, и такие анонимные письма наводнили город. «Интересно, – замечал репортер „Красной газеты”, – что мудрому совету анонима последовали некоторые питерские ювелиры, заклеивая на ночь свою карточку на дверях „свидетельством”, что они – бандиты».

Бандитский террор стал обыденностью, сообщения об убийствах, снимки изуродованных тел, выставленные для опознания в витринах, жуткие подробности репортажей из зала суда словно притупили ужас. Люди уже не боялись вселяться в квартиры, в которых убили всех обитателей; в 1924 году журналист Э. Гард писал: «На Гончарной ул. в одной из квартир недавно перебили всю семью. И в домоуправление потянулись хвосты. – „У вас квартира освободилась?” – „Там убийство было!” – „Да, да! А ванна есть? А кухня светлая? А в какой комнате убивали? Гирей по голове? Пять человек? А полы паркетные?” На обоях в спальне следы крови. – „Да, неприятно. Придется переклеивать или занавесить картиной можно. И как это они так... по обоям?” И перевезут свои вещи: комод, двуспальную кровать, граммофон, кисейные занавески, бабушкин сундук».

Борьба с бандитизмом продолжалась не один год, налетчиков не щадили, ГПУ и милиция имели право расстреливать арестованных при вооруженных ограблениях на месте, без суда. Впрочем, если дело доходило до суда, приговор, как правило, был тот же – расстрел. Среди сотен расстрелянных были известные петроградские бандиты: Сашка-Седой, Пан-Валет, Ванька Советский, Ванька Чугун, Ленька Пантелеев. Примечательно, что в глазах многих горожан, особенно молодежи, бандиты были окружены романтическим ореолом борцов с буржуями. В этом была немалая «заслуга» литературы тех лет, героями которой зачастую были уголовники; в бесчисленных сочинениях на эту тему отчетливо проступала мысль, что уголовники – социально близкие. Недаром в Петрограде поговаривали, что Ленька Пантелеев, «нэпманов гроза», – из бывших матросов. Молодежь вдохновляли не герои Кронштадтского восстания, а матросы революции, воображение наделяло их зверские физиономии героическими чертами. Не случайно наряд городской шпаны явно подражал матросской форме: широкие брюки-клеш, куртки наподобие матросских бушлатов, фуражки-капи-танки. Зимой шпана носила круглые шапки-«финки», развязанные тесемки которых свисали как ленточки бескозырки. «Вечером они выходят. Шапка-финка надвинута до бровей, открытая волосатая грудь, как пудрой, присыпана снегом, в углу мокрых распущенных губ прилипла папироса» – так в 20-х годах писали уже не о матросах, а о питерских хулиганах.

Понятие «хулиганство» пришло в Россию из Европы в десятых годах XX века, и впервые это явление было отмечено в Петербурге. Отличие хулиганов от других преступников заключалось в том, что они совершали преступления не из корысти, не сгоряча или со зла, а бесцельно и бессмысленно. Возникновение хулиганства связано с большими городами, оно привилось сперва в Петербурге, потом в Москве и затем распространилось по всей России. Питерские хулиганы терроризировали горожан, они «бузили», «барахлили», устраивали побоища «стенка на стенку». В 1923 году «Красная газета» сообщала, что «на набережной Невы, против фабрики б. ,Дорнтон“, местные хулиганы устроили грандиозное побоище. Участвовало в нем около двухсот человек». В 1926 году «на Обводном канале произошло побоище между двумя шайками хулиганов – „тамбовской” и „воронежской”. Дрались около тридцати человек. В ход пущены камни, палки, ножи, раздавались выстрелы из револьверов». Ладно бы они устраивали свои побоища в стороне от мирных граждан, но главным удовольствием хулиганов было показать свою удаль на людях. В октябре 1923 года охтинские рабочие собрались в клуб на веселый спектакль «Тетка Чарлея», туда же явилась шпана. «Во время второго действия между порховскими и охтинскими посетителями клуба произошла драка. Сначала дрались на улице, а потом, гоняясь друг за другом, с криком ворвались в зрительный зал и там открыли стрельбу из револьверов. С улицы в это время полетели камни. Публика в ужасе бросилась из зала, давя друг друга, некоторые полезли под эстраду, другие бросились к дверям и окнам. В итоге выбиты все стекла, несколько человек получили серьезные ранения». Вот тебе и веселая «Тетка Чарлея»!

Хулиганы куражились, дрались, устраивали поножовщину почти безнаказанно, поскольку они были в подавляющем большинстве пролетарского происхождения. В 1924 году председатель губернского суда товарищ На-химсон писал, что «главные кадры хулиганов состоят из зеленой молодежи, частью даже членов РКСМ. Надо увлечь и привлечь эту зеленую молодежь той или иной работой: кружками, экскурсиями, даже танцами (все же лучше, чем хулиганство), одним словом, придумать для них разумные развлечения». Суды всякий раз учитывали их социальное происхождение; на одном суде прокурор говорил: «Наказание должно быть очень суровым, но условным» (это примерно как двадцать лет каторжных работ – условно). В особых случаях, например при покушении на убийство, хулиганы отделывались недолгим тюремным заключением. При таком положении дел горожанам оставалось лишь меланхолически классифицировать их шайки. «В Ленинграде есть ряд хулиганских корпораций, – писала „Красная газета” в 1925 году. – Охтинская, Гаванпольская, Балтийская, Тамбовская. У каждой – свое лицо. Охтинские занимаются разрушением домов – бьют стекла, срывают вывески, выворачивают фонари, мажут ворота и стены. Гаванпольские – нападают на прохожих. Балтийские специализируются на собачонках и кошках, которых подвешивают к окнам, чтобы пищали, и на преследовании подростков. Тамбовские практикуют в пивных и клубах». Горожане боялись обращаться в милицию с жалобами на хулиганов, потому что после короткой отсидки те возвращались и начинали мстить; так, известного на Васильевском острове хулигана Витю Плаксина укрывали от милиции сами потерпевшие. Особенно много шпаны было на Петроградской стороне и в окрестностях Лиговского проспекта. На Лиговке сутенеры в шапках-финках и с ножами-финками в карманах назойливо предлагали прохожим своих «марух»; в чайной «Смычка города с деревней» собирались наркоманы; в пивной на Пушкинской улице, напротив памятника поэту, пировали лихие «пушкинские ребята». Так продолжалось несколько лет. Дошло до того, что шпана Таврического сада ограбила и порезала финками члена городской комиссии по борьбе с хулиганством!

Наконец, в середине 1926 года в Ленинграде была объявлена кампания по борьбе с хулиганством: милиция устраивала облавы в местах их сбора, на улицах дежурили конные патрули, задержанных хулиганов снимали с учета биржи труда, лишали пособия по безработице и передавали дела в суд. Только к первой половине сентября в Ленинграде было привлечено к уголовной ответственности 1886 человек, но кульминацией кампании по борьбе с хулиганством стало судебное дело о групповом изнасиловании в Чубаровом переулке. В этом преступлении отразилась вся темная, жестокая суть хулиганства. Вечером 22 августа двадцатилетняя работница Любовь Белякова возвращалась домой, на Лиговский проспект. В Чубаровом переулке ее остановила толпа парней и, «завязав глаза грязной тряпкой, под свист, крики и улюлюканье потащила ее на Предтеченскую улицу. Дотащив до сада б. Сан-Галли [тогда он назывался сад „Кооператор”], звери повлекли девушку вглубь сада. Здесь хулиганы сняли с нее повязку, и она увидела себя окруженной толпой». До этого лиговские молодцы не раз «брали в плен» проституток, и известие «Бабу повели!» служило сигналом к их сбору. В саду они выстроились в очередь, один из зачинщиков собрал с каждого «желающего» по 15—20 копеек себе на водку. Среди двадцати двух насильников оказалось несколько комсомольцев, демобилизованный матрос («Позвольте морячку попользоваться!») и член партии, секретарь ячейки ВЛКСМ завода «Кооператор» Константин Кочергин. Он в тот вечер поссорился с женой, сидел на лестничной площадке, переживал и, услышав, что «бабу повели», решил отвлечься от грустных мыслей. Пожалуй, самое поразительное в этой гнусной истории ее обыденность: «Вырвалась из рук насильников Б-ва только в 4-м часу ночи. Перед выходом из сада люди-звери взяли с жертвы клятву, что она будет молчать». Она сумела выйти на улицу, и «прохожий, увидев девушку, сидящую на подоконнике, а возле нее группки молодых людей, сунул руку в карман, как будто у него было оружие, и обратился к ней с предложением проводить. Хулиганы не препятствовали. Она попросила его отвести ее к милиционеру... Произведенная сразу же облава милиции задержала пять человек, из которых она опознала четырех». На суде прокурор спрашивал у насильников: «Отчего же вы ее просто не придушили?» Хороший вопрос! «Зачем душить?» – искренне удивлялись обвиняемые. Подумаешь, побаловались с бабой, эка невидаль! Видимо, так же рассуждал коллектив рабочих завода «Кооператор», которые вступились за своего комсомольского вожака Костю Кочергина.

Суд над «чубаровцами» в декабре 1926 года стал показательным процессом. До этого была развернута широкая кампания в прессе, газеты публиковали циничные показания задержанных, сообщали, что девушку заразили венерической болезнью. Тут же помещались коллективные письма в редакцию: «Хулиганов – каленым железом!», «Только высшая мера наказания может быть для этих преступников-бандитов!», «Суровыми мерами вырвем из нашего Красного Ленинграда гнездо зверей-ху-лиганов!» Понятие хулиганства стали трактовать расширительно, теперь к нему относили почти все совершенные преступления. Городские власти словно очнулись от спячки и тоже высказывались за применение смертной казни для особо злостных хулиганов. И вообще шпане не место в Ленинграде! «На заседании губисполкома зав. административным отделом т. Егоров указал, что надо высылать хулиганов. Возник проект ссылать их на необитаемый остров Кильдин», – писала «Красная газета». Но через несколько дней в газету пришло письмо с необитаемого острова: «Житель о. Кильдина Кустов пишет, что Кильдин – центр рыбного промысла населения Мурманского побережья. Там есть и постоянное население – около 100 человек. Остров – заповедник белых и голубых песцов, с уникальными природными условиями». Люди там живут только надеждой на будущее, «потому что настоящего у нас нет». Не надо им на Кильдин хулиганов! Тогда ленинградское бюро краеведения порекомендовало для ссылки шпаны необитаемые Кандостров и Мегостров в Белом море, там они узнают, где раки зимуют!

Во время подобных кампаний нередко появляются самые неожиданные предложения. Врач тюремной больницы Соколов выступил на заседании городского хирургического общества с докладом, в котором утверждал, что от хулиганства можно излечить трепанацией черепа: «Многие заключенные хулиганы после трепанации изменили свое поведение. Один из них до операции не выходил за свои проделки из карцера. После трепанации, сделанной по поводу его болезни, характер его изменился и он принял активное участие в культурно-просветительской работе, организовал музыкальный кружок». Идея, конечно, интересная, но чересчур хлопотно... К моменту суда над «чубаровцами» общественное настроение в городе было накалено до предела. В декабре перед судом предстали двадцать семь обвиняемых в возрасте от 17 до 25 лет; семеро из них были приговорены к расстрелу, остальные – к разным срокам заключения в концлагере, двух подсудимых оправдали. «Чубаровщина» надолго стала нарицательным понятием, материалы судебного процесса были изданы отдельной брошюрой, художник Павел Филонов запечатлел это преступление на фреске в фойе ленинградского Дома печати. А в городской фольклор вошла новая песня на мотив «Кирпичиков»: