Текст книги "Записки о Петербурге. Жизнеописание города со времени его основания до 40-х годов X X века"
Автор книги: Елена Игнатова
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 52 страниц)
Самолет развалился в воздухе. На летное поле порознь падали мотор, обломки корпуса «Фармана», крохотная человеческая фигурка... Гибель Мациевича поразила петербуржцев. Может быть, еще и потому, что это случилось во время праздника, на глазах у тысяч зрителей, множества детей – обнаженный ужас этой смерти, судорожное дерганье летящей к земле фигурки... День его похорон стал в столице днем траура. Церковь Адмиралтейства, где отпевали авиатора, была заполнена венками и цветами; многотысячное шествие провожало его в последний путь. Черновой набросок стихотворения Блока «Авиатор», относящийся к 1910 году, возможно, написан под впечатлением гибели Мациевича. «Авиатора» Блок посвятил памяти другого летчика, Ф. Ф. Смита, гибель которого он видел во время Авиационной недели в мае 1911 года. «В этом именно году, наконец, была в особенной моде у нас авиация; мы все помним ряд красивых воздушных петель, полетов вниз головой, – падений и смертей талантливых и бездарных авиаторов», – писал А. А. Блок в предисловии к поэме «Возмездие».
Показательные полеты, праздники воздухоплавания, эффектные зрелища – это начало, первые шаги русской авиации. Но уже прославлено имя С. И. Уточкина; штабс-капитан П. Н. Нестеров разрабатывает сложнейшие фигуры высшего пилотажа. 27 июля 1913 года он выполнил в воздухе знаменитую «мертвую петлю» – «петлю Нестерова». А через год, 26 июля 1914 года, погиб в воздушном бою, впервые в истории авиации пойдя на таран... Первые шаги авиации, ее первые герои и жертвы: Л. М. Мациевич погиб в тридцать три года, П. Н. Нестеров – в двадцать семь; а сколько еще славных имен и судеб русской молодежи связано с нею!
Полет Латама в апреле 1910 года длился 100 секунд. Французскому летчику не повезло: Российский аэроклуб обязался выплатить ему крупную сумму, если он продержится в воздухе 120 секунд. Но эти полторы минуты парения Латама на «Антуанетте» были праздником для восхищенных зрителей.
Другое новшество в столице начала века – кинематограф. 4 мая 1896 года в Петербурге, в театре «Аквариум» (впоследствии на этом месте расположилась киностудия «Ленфильм»), состоялся первый в России киносеанс. Были показаны «живые картины»: прибытие поезда, городская толпа на улице... «Восторг зрителей был громадный, так что по требованию публики пришлось еще раз показать картину, изображавшую прибытие поезда», – писала газета «Петербургский листок». Фильмы длились по нескольку минут: зрители увлеченно следили за поливальщиком улицы, за проездом экипажа. 4о, что люди и экипажи на экране двигались, было поразительно, невероятно! Кинематограф сразу покорил мир. В Петербурге открывались новые кинотеатры; к 1914 году только на Невском проспекте их было восемнадцать. Поначалу их называли по-разному: «синематографы», «иллюзионы», «электротеатры». Летом они, как и театры, заканчивали сезон и закрывались до осени.
В 1907 году в Петербурге было основано «Синематографическое ателье А. Дранкова» – первая русская фирма по производству фильмов. Для почина был избран сюжет из отечественной классики: фильм «Сцена из боярской жизни» представлял несколько фрагментов из пушкинского «Бориса Годунова». В 1908 году появился фильм «Стенька Разин», или «Понизовая вольница» – инсценировка песни «Из-за острова на стрежень». Играли в нем артисты петербургского Народного дома. Картина была почти «полнометражной», она шла около десяти минут.
Странно смотреть эти первые фильмы. Актеры загримированы так, как было принято в театре: щедро, даже гротескно. И двигались они перед камерой так, как привыкли на небольшом пространстве сцены. В «Стеньке Разине» толпа размалеванных, энергично жестикулирующих господ могла бы сойти за «дикую вольницу» атамана, но несчастная персидская княжна раскрашена столь же густо... Эти «трагические тени» и круги под глазами у героев мелодрам делали их несколько похожими на лемуров, что не мешало зрителям проливать слезы, смеяться – и влюбляться в киногероев.
Самыми популярными в начале века были те же жанры, что и сейчас: боевик и детектив. Огромным успехом пользовались боевик «Приключения знаменитого начальника Петроградской сыскной полиции И. Д. Путилина» и детектив «Рукой безумца». Неизменно привлекали зрителей названия вроде «В сетях порока», «В лапах дьявола», «Обнаженная наложница» и прочее, и прочее...
«Петербург – самый страшный, зовущий и молодящий кровь из европейских городов», – записал в дневнике Александр Блок.
С раннего утра на город накатывает волна шума. Она начинается с окраин: грохочут по булыжнику телеги ломовиков, повозки с колесами почти в человеческий рост, запряженные битюгами. Ломовых извозчиков в городе полсотни тысяч, их повозки – основной грузовой транспорт.
Волна шума приходит с окраин. Там просыпаются на рассвете от заводских гудков. У каждого завода и фабрики гудок своего, особого тона, их не спутаешь, а вместе они сливаются в густой вой. По первому гудку рабочие встают, по второму – выходят из дому, с третьим должны быть на рабочем месте. Через час-полтора шум докатывается до центра. На его тротуарах утренняя толпа, на мостовой не меньшее оживление: коляски, дрожки, конка, дилижансы, повозки ломовиков.
Весь этот движущийся поток оглушает шумом: гремят окованные железом колеса дилижансов, дребезжат на стыках рельсов вагоны конки. Кучера и извозчики кричат на пешеходов, бестрепетно снующих по мостовой. Вот ломовик выкатил на рельсы конно-железной дороги, и вожатый конки яростно трезвонит в колокол. Никакого регулирования движения или мест для перехода улицы нет и в помине, хотя пешеходы частенько предпочитают мостовую тротуарам и переходят улицу, где вздумается. Регулировщики появились на наиболее оживленных перекрестках незадолго до Первой мировой войны.
Тишина наступает лишь к ночи. Она приходит с окраин – в рабочих кварталах рано ложатся спать. В сумерках Невский проспект и центральные улицы ярко освещены; электрическим светом сияют витрины магазинов, окна ресторанов и театров. В пригородах видно розовое свечение неба над вечерней столицей, прибоем докатывается ее отдаленный гул. Петербург растет не только вширь, но и вверх: все выше его дома. Уходит в прошлое провинциальная тишина Песков или Петербургской стороны, теперь эти места застроены многоэтажными зданиями. В 1912 году Александр Блок записал в дневнике, что Большой проспект теперь главная улица «современного Петербурга, ибо Невский потерял свое значение».
«Мы помним строительство гостиницы „Астория“ и появление дома Елисеева, замену небольшого двухэтажного дома на углу Садовой улицы и Воскресенского проспекта большим зданием, в котором ныне размещается райисполком Октябрьского района1515
1 Эти сведения приведены по состоянию на 1991 год. Теперь здесь размещаются административные учреждения Центрального района Петербурга.
[Закрыть]1616
По рассказам старых горожан, универмаг Гвардейского общества на Большой Конюшенной в советское время поначалу назывался
[Закрыть], появление доходных домов и громадного универмага Гвардейского общества (ныне Дом ленинградской торговли)1717
«Ленинградским домом торговли» – ЛДТ. Во время борьбы с троцкизмом «органы» раскрыли вредительский смысл этой аббревиатуры – «Лев Давыдович Троцкий». После этого универмаг переименовали в «Дом ленинградской торговли», хотя непонятно, чем ленинградская торговля отличается, скажем, от тамбовской.
[Закрыть]... Каменноостров-ский проспект... превратился в прекрасную магистраль с большими, благоустроенными домами. Получился модный проспект с торцовой мостовой», – писали в своей книге «Из жизни Петербурга 1890 —1910-х годов» петербургские старожилы Д. А. Засосов и В. А. Пызин.
Однако благоустройство и комфорт городской жизни определяются не только многоэтажностью домов, но и такими важными удобствами, как водопровод и канализация. Водопровод в Петербурге существовал уже несколько десятилетий: в 1863 – 1864 годах в центральных частях города провели первую сеть длиною в 115 километров; в 70-е годы водопровод появился в Василеостровской,
Петербургской и Выборгской частях. С 1911 года водопроводная вода проходила двухступченчатую очистку, соответствующую требованиям санитарии.
С городской канализацией дело обстояло хуже. В прежние времена домовые уборные устраивали во дворах, в пристройках или в специальных помещениях на лестничных клетках. Нечистоты сливали в выгребной колодец во дворе; люди, чистившие эти колодцы, назывались золотарями. Нередко предприимчивые домовладельцы присоединяли выгребные колодцы своих домов к системе подземных уличных водостоков – так нечистоты попадали в реки и каналы. Грязь, зловоние, угроза инфекций, таившаяся в их воде, много лет были предметом тревоги медиков, темой дебатов в 1ородской думе. К началу века началось строительство городской канализационной сети. В 1917 году ее протяженность составила уже 486 километров. Из-за революции и последующей разрухи некоторым петроградским окраинам пришлось дожидаться этого существенного удобства еще десять лет.
Еще одно новшество в петербургских домах – телефоны. Первая линия телефонной связи появилась в Петербурге в 1882 году: она соединила Зимний дворец с резиденцией Александра III в Гатчине; в 1898 году начала работать первая междугородняя линия: Петербург– Москва. Однако телефон недолго оставался привилегией царственных особ и высших чиновников: в 1895 году в Петербурге было около четырех тысяч абонентов, а в 1911-м – свыше пятидесяти тысяч.
В начале века на улицах столицы появились автомобили. В 1913 году их насчитывалось около двух с половиной тысяч: государственных и частных; были и таксомоторы. Автомобили – предмет роскоши – и выглядели соответственно: просторные, сверкающие стеклом, металлом, кожей сидений. Все они иностранцы – в России производства автомобилей не было. Попав в уличный затор, автомобиль, в отличие от вульгарных соседей: конок, пролеток, ломовиков, оглашавших воздух звоном и криком, выражал нетерпение мелодичными звуками своего клаксона. Некоторые автомобильные клаксоны исполняли целые музыкальные фразы. По правилам уличного движения 1901 года скорость автомобиля в городе не должна превышать двенадцати верст в час.
Население Петербурга продолжало расти: с 1897 по 1913 год оно увеличилось в полтора раза, а население пригородов – в два с половиной раза. Город, как и раньше, притягивал людей. Мужчин в нем по-прежнему было больше, чем женщин; зато по количеству проституток и незаконнорожденных детей, отданных в приюты и воспитательные дома, он намного опережал другие города России. Потребность столицы в рабочих руках была велика: ведь число ее заводов и фабрик увеличилось за первое десятилетие века почти в полтора раза. 1брод «накачивался» новыми людьми, не задумываясь о возможных последствиях. В 1910 году семьдесят процентов его жителей по происхождению было из крестьянского сословия, большая часть их – горожане в первом поколении. К 1917 году коренные жители Петрограда, родившиеся и выросшие в нем, составят лишь 26,4 процента его населения, а остальные – приезжие, пришлые... Первая мировая война усугубила «великое переселение», продолжавшееся к тому времени уже почти полвека. В том, как разворачивались революционные события в Петрограде, сыграл роль и этот непомерный приток «чужаков». Омолаживающийся за счет прилива сил со стороны, город накапливал новую энергию. В ней был залог всего: блистательного искусства и великих потрясений, расцвета и гибели...
Как над просыпающимся вулканом, над Петербургом стоит темное облако. С высоты аэроплана видно, что и днем небо подернуто серой пеленой от дыма множества труб, а заводские окраины тонут в густом сумраке. «Ночь – на широкой набережной Невы около университета чуть видный среди камней ребенок, мальчик. Мать (,,простая“) взяла его на руки, он обхватил ручонками ее за шею – пугливо. Страшный, несчастный город, где ребенок теряется, сжимает горло слезами» (А. Блок. «Дневник»).
В 1907 году на улицах Петербурга появились трамваи. Первый маршрут проходил из центра города – от Александровского сада к Кронштадтской пристани на набережной Васильевского острова. По своему значению эта перемена в городской жизни сравнима, пожалуй, только с открытием метрополитена. Поначалу трамвайный вагон разделялся перегородкой на два класса, но вскоре перегородки сняли: пассажиры предпочитали не переплачивать за первый класс. Цена за билет была невелика, но все в трамвае было добротно, нарядно, солидно: лакированные скамьи, широкие окна, форменная одежда вожатого и кондуктора. На снимках, запечатлевших открытие первой трамвайной линии в Петербурге, мы видим солидных мужчин, сознающих важность своей профессии.
'VT/'
Лтенщины – вожатые и кондукторы – появились лишь в годы Первой мировой войны.
Трамвайные маршруты связали окраины с центром города, сомкнули в единое целое его разрозненные части. Трамваи шли от Невского проспекта к Невской заставе, от тихого, дремотного Лесного к гремящему под тысячами колес Литейному мосту. Они стали самым демократическим транспортом в Петербурге: здесь соседствовали люди разного социального положения, обычно мало соприкасавшиеся друг с другом. Герой рассказов Честертона патер Браун говорил, что вокруг нас в городе полно «невидимок»: мы не обращаем внимания на почтальона, рассыльного, мойщика окон... Кто станет вглядываться в их лица? Никто, пока они исправно делают свое дело.
Люди разных классов общались в границах установленных правил и, живя в одном городе, не особенно замечали друг друга. Да и транспорт у них был разный: у одного – собственный выезд, другому по карману было нанять лихача, третьему – извозчика-«ваньку», а четвертый предпочитает пользоваться «одиннадцатым номером» (так называли ходьбу пешком). Но с появлением трамваев, с их удобными маршрутами и доступной платой за проезд, большая часть горожан оценила их преимущество. И тогда, сидя лицом к лицу на новеньких лакированных скамьях, петербуржцы смогли лучше разглядеть друг друга – и подивиться тому, как они несхожи. Или столкнуться с тем, от чего, казалось, отгородились стенами своего дома, круга, мира...
1911 год. «Выхожу из трамвая (пить на Царскосельском вокзале). У двери сидят – женщина, прячущая лицо в скунсовый воротник, два пожилых человека неизвестного сословия. Стоя у двери, слышу хохот, начинаю различать: „Ишь... какой... верно... артис...“ Зеленея от злости, оборачиваюсь и встречаю два наглых, пристальных и весело хохочущих взгляда... Пьянство как отрезало, я возвращаюсь домой, по старой памяти перекрестясь на Введенскую церковь» (А. Блок. «Дневник»).
1913 год. Поэт Бенедикт Лившиц под утро возвращается домой из «подвала» – артистического кабаре «Бродячая собака» на Михайловской площади. «Я возвращался на Петербургскую сторону маршрутным трамваем, соединявшим одну окраину с другой. Его прямым назначением было развозить рабочих по фабрикам. Но он был, вместе с тем, неоценимым средством передвижения для всех, кто, прогуляв ночь, стремился на ее исходе попасть к себе домой и не имел денег на извозчика... В зеркальном стекле я видел свое отражение: съехавший на затылок цилиндр, вытянутое лицо, тяжелые веки. Остальное мне нетрудно было бы мысленно дополнить: двойной капуль, белила на лбу и румяна на щеках – еженощная маска завсегдатая подвала, уже уничтожаемая рассветом...
...На меня смотрит в упор... пожилой рабочий в коротком полушубке. В глубине запавших орбит – темное пламя ненависти. Мне становится не по себе» (Б. Лившиц. «Полутораглазый стрелец»).
Городское пространство густо исчерчено трамвайными линиями. В гремящие вагоны временами врывается злой ветерок неустроенного, затаившего угрозу мира. Страшен «заблудившийся в бездне времен» Петрограда 1920 года, летящий в неизвестность трамвай:
Как я вскочил на его подножку.
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку Он оставлял и при свете дня.
(Н. Гумилев. «Заблудившийся трамвай»)
Он мчится по обезумевшему городу, его пассажиры обречены, а за окнами еще можно различить то, что припоминается душе в последний миг: Петербург, «Медный всадник», жизнь, любовь... И нынешний город, где «мертвые головы продают», где «в красной рубашке, с лицом, как вымя, голову срезал палач и мне».
А в переулке забор дощатый.
Дом в три окна и серый газон...
Остановите, вагоновожатый.
Остановите сейчас вагон.
Но не вырваться из зачумленного вагона. Николай Гумилев написал «Заблудившийся трамвай» в марте 1920 года. В августе 1921 года он был казнен.
Трамвай, безотказная рабочая лошадь, трудится, несет свою службу в Ленинграде. Он давно утратил щеголеватость, про него распевают частушки («Шел трамвай десятый номер, на площадке кто-то помер...»). В его вагонах разъезжают герои Зощенко. Даже названия у ленинградских трампарков анекдотические: имени Блохина, имени Коняшина... В блокадную зиму на улицах стынут страшные, проржавевшие остовы вагонов; возобновление трамвайного движения в осажденном Ленинграде – важнейшее событие: значит, город оживает.
Конец сороковых годов. На Троицком поле, где мы живем, трамвайное кольцо. Зимой, ранним утром, мы с мамой входим в вагон и долго ждем, когда он тронется. Холод такой, что без варежки не притронуться к скамье – жжется. Пассажиры садятся потеснее друг к другу, у всех подняты воротники. Сидят с закрытыми глазами, дремлют; лица в слабом освещении серые, неживые. И мама неподвижна, уткнула нос в воротник. Трамвай пошел, зазвонил, но у всех, даже у кондуктора, по-прежнему закрыты глаза. Только я сижу с открытыми – и мне одиноко и страшно.
Пляски смерти
Пораженцы и террористы. Январь 1905 года. Охотник за провокаторами. Провокатор Азеф. Юбилейные торжества в Петербурге. Молодцы юнкера! Самоубийства среди молодежи. Секты в городе. Распутин и Щетинин. Успех футуристов. Предвестья войны. После объявления войны. «Полное разложение». Убийство Распутина
Как часто плачем – вы и я – Над жалкой жизнию своей!
О, если б знали вы, друзья, Холод и мрак грядущих дней!
А. Блок. «Голос из хора»
«Пляски смерти». Взявшись за руки, в танце движется вереница людей: рыцарь, дама, монах, девка, крестьянин, купец, солдат... А предводитель, влекущий их за собой, – скелет с косою, Смерть. Этот средневековый сюжет приходит на память, когда вглядываешься в жизнь России и ее столицы начала XX столетия.
«Что-то в России ломалось, что-то оставалось позади, что-то, народившись или воскреснув, стремилось вперед... Куда? Это никому не было известно, но уже тогда, на рубеже веков, в воздухе чувствовалась трагедия. О, не всеми. Но очень многими, в очень многих», – писала 3. Н. Гиппиус в своих воспоминаниях «Дмитрий Мережковский».
Что же в русском обществе ломалось, оставалось позади? И что – «воскресло»? Согласно традиции, сложившейся в исторической литературе, самое трагическое и позорное событие в жизни России начала столетия – поражение в войне с Японией (1904 – 1905). Но у какой страны не бывало поражений? В российской истории их никак не больше, чем побед. В тени разгрома фашистской Германии как бы подзабылась победа советских войск над японской Квантунской армией и капитуляция Японии в 1945 году. Почему же «бездарность командования», «позор поражения» 1905 года так врезались в память? Потому что тогда в России его пережили особенно тяжело: оно совпало с острым общественным кризисом. Именно раскол в обществе, а не военная неудача, грозил стране потрясениями и смутой. Для радикально настроенных людей это поражение стало поводом для обличения царизма, а у людей умеренных вызвало сомнение в силе государства и армии.
«Громче и отовсюду стали слышаться требования „обуздания правительственного произвола“, непопулярная японская война способствовала развитию уродливого явления – пораженчества... Проиграв войну, обанкротившись, существующий режим должен будет уступить иному, разумеется, более культурному, опирающемуся на более передовые данные, выработанные политической наукой», – вспоминал А. Н. Бенуа.
Но на пути вожделенного будущего стояли такие «предрассудки», как патриотизм, чувство национальной гордости, доверие к власти – то, что в глазах революционеров делало народ «несознательной массой». В 1904 году эсеры в Петербурге готовили убийство министра внутренних дел В. К. Плеве. Один из них, И. П. Каляев, выслеживая карету министра, одевался уличным торговцем, «...таскал тяжелый ящик, продавал папиросы, разную дребедень и картинки „героев” японской войны. Говорил – „ненавижу эти картинки, во мне страдает художественное чувство! А иной дурень платит за них последний пятак. Герои «Варяга», Чемульпо – грудь колесом, нахальные рожи, слава отечества! Патриотизм – повальная эпидемия глупости. Погодите, дурачье, собьет с вас спесь японец!”» (А. И. Солженицын. «Август четырнадцатого»).
В июле 1904 года эсер Созонов убил в Петербурге Плеве. В феврале 1905 года Каляев убил в Москве генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича. Но большая часть народа почитала героями не тер-рористов-бомбометателей, а моряков «Варяга» и «Корейца», защитников Порт-Артура. В 1904 году в Петербурге были написаны стихи, ставшие народными песнями: «Варяг» («Плещут холодные волны...») Я. Репнинского и «Памяти ,,Варяга“» («Наверх вы, товарищи, все по местам...») Е. Студенской.
Миру всему передайте.
Чайки, печальную весть:
В битве врагу мы не сдались —
Пали за русскую честь!..
(Я. Репнинской. «Варяг»)
Как это не созвучно с тем, чем были тогда заполнены газеты! В. В. Розанов записал несколько лет спустя: «Прочел в „Русск<их> Вед<омостях>“ просто захлебывающуюся от радости статью по поводу натолкнувшейся на камни возле Гельсингфорса миноноски... Да что там миноноски: разве не ликовало все общество и печать, когда нас били при Цусиме, Шахэ, Мукдене?.. Японский посланник при каких-то враждебных Японии статьях... левых русских газет и журналов, сказал вслух: ,Дон их теперь меня удивляет: три года тому назад (во время войны) русская радикально-политическая печать говорила о моем отечестве с очень теплым чувством**... Да, русская печать и общество, не стой у них поперек горла „правительство**, разорвали бы на клоки Россию и раздали бы эти клоки соседям даже и не за деньги, а просто за „рюмочку “ похвалы». "Тогда разорвать Россию не удалось, понадобилось еще двенадцать лет.
В Петербурге после проигранной войны вошел в моду «японский стиль»: духи, кимоно, курильницы. И изящно, и с вызовом – это вам не картинки с героями «Варяга»! В обществе, даже в самых высоких кругах его, явственны интерес и сочувствие к революционерам. Особенно к эсерам. Их партия создана недавно, в 1901 году, а сколько успела сделать! Список ее политических убийств (их называли «актами») устрашал числом и именами жертв. Среди них два министра внутренних дел:
Д. С. Сипягин (1902) и В. К. Плеве (1904), губернаторы, генералы...
Террористам не просто сочувствовали – в обществе, даже в самых высоких кругах его, им помогали. А молодежь стремилась к ним: «Красоту и философию террора хорошо понимала Женя Григорович. И ведь опять: дочь генерала, и генерал-то – почти единомышленник! тоже знак времени! – помогал ей спасать революционеров от ареста, прятал у себя в доме заговорщиц, узнавал часы проезда и приема намеченных к удару лиц...» (А. И. Солженицын. «Август четырнадцатого»).
Таких героев и героинь десятки и сотни. Среди них немало людей, разыгрывавших жизнь, как на театральных подмостках: злодей сражен, герой на эшафоте, зрители в слезах. Сколько слез было пролито о красавце Лебедин-цеве, астрономе Пулковской обсерватории, казненном в 1908 году! На поприще терроризма он, глава «Летучего боевого отряда Северной области», избрал звучное имя – Марио Кальвино. Оперной красотой этих имен и героев пленялись многие; Леонид Андреев увековечил Лебедин-цева в «Рассказе о семи повешенных».
Однако к террору можно относиться и без экзальтации, как к работе. Просто и буднично говорит эсер Борис Савинков о соратнике по партии: «...Азеф состоит членом партии с самого ее основания... Долговременная совместная террористическая работа сблизила нас. Я знал Азефа за человека большой воли, сильного практического ума и крупного организаторского таланта. Я видел его на работе. Я видел его неуклонную последовательность в революционном действии, его спокойное мужество террориста, наконец, его глубокую нежность к семье... Это мнение в общих чертах разделялось всеми товарищами, работавшими с ним».
Об Азефе речь впереди. Обратите внимание на стиль Савинкова: так же косноязычно, с теми же оборотами, заговорят в советское время на собраниях и съездах. Террор будут называть работой и не преминут упомянуть о добродетелях палачей. Задолго до победы большевиков сложилась и другая примечательная стилистика – та, что будет в ходу на партийных чистках и на политических процессах. В 1912 году Троцкий пишет в статье «Николай II»: «Вконец обделенный природой, вырожденец по всем признакам, со слабым, точно коптящая лампа, умом... Николай был воспитан в атмосфере казарменно-конюшенной мудрости и семейно-крепостнического благочестия своего родителя, крутого и тупого Александра III... Романов озлобляется – и то подлое и порочное, что лежит в основе его натуры, все бесстыдное выступает наружу. Тупая апатия все чаще сменяется в нем припадками эпилептической злобы. Он быстро привыкает к веревке, свинцу, кандалам, крови – и чтение о погромах, заточениях, расстрелах доставляет ему сладострастное удовлетворение». Читая речи Савинкова, статьи Троцкого, вспоминаешь слова булгаковского героя: «Когда вы говорите, мне кажется, что вы бредите». Это бредовое сознание и демагогия в радикальных кругах были в ходу задолго до 1917 года.
На снимках 1905 года – толпы петербуржцев, внимающих ораторам. Много молодых, оживленных лиц. Во что они так напряженно вслушиваются? В революционные речи, в нарастающий рев грядущего. «Петербург окружает кольцо многотрубных заводов... Все заводы тогда волновались ужасно, и рабочие представители толп превратились все до единого в многоречивых субъектов; среди них циркулировал браунинг; и еще кое-что. Там обычные рои в эти дни возрастали чрезмерно и сливались друг с другом в многоголовую, многоголосую, огромную черноту; и фабричный инспектор хватался тогда за телефонную трубку: как, бывало, за трубку он схватится, так и знай: каменный град полетит из толпы в оконные стекла» (Андрей Белый. «Петербург»).
В конце 1904 года на Путиловском заводе уволили четырех рабочих. Товарищи потребовали принять их обратно, а мастера Тетявкина, виновника увольнения, убрать с завода. Дирекция не согласилась – и 3 января 1905 года Путиловский завод забастовал. Вероятно, мастер Те-тявкин был неправ. Первая русская революция, в историю которой таким образом вошло его имя, не имела времени разбираться в столь незначительном происшествии. Однако оно стало поводом, вызвавшим самые серьезные последствия. Бастующие путиловцы потребовали сократить рабочий день до восьми часов, увеличить жалованье, вдвое повысить расценки оплаты сверхурочных работ и т. п. К Путиловскому заводу присоединились другие, и в начале января в Петербурге бастовало 456 заводов и фабрик, около ИЗ тысяч человек.
9 января депутация рабочих, сопровождаемая многолюдным шествием, направилась к Зимнему дворцу – подать императору петицию со своими требованиями. Последующее известно: императора в столице не было, рабочих встретили войска петербургского гарнизона. Они открыли огонь, 130 человек было убито.
Организовал депутацию священник Георгий Гапон, руководитель «Собрания русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга». «Собрание», созданное Гапо-ном, было легальным рабочим союзом, достаточно влиятельным и многочисленным к 1905 году. Ни он, ни другие авторы петиции не предполагали возможности расправы над мирным шествием, безоружными людьми. На Дворцовой площади Гапон был ранен. Инженер Путиловско-го завода, эсер П. М. Рутенберг помог ему скрыться и бежать за границу. В Петербург Гапон вернулся после объявления политической амнистии в октябре 1905 года. А в марте 1906 года Рутенберг с сообщниками повесили его в пустующей даче в Озерках. Гапона убили за то, что, находясь за границей, он согласился сотрудничать с Охранным отделением (политической полицией). Об этом он рассказал Рутенбергу, тот уведомил ЦК эсеров и получил задание «ликвидировать» Гапона. Примечательно то, что убийство совершилось с согласия главы Боевой организации эсеров Азефа – как выяснилось позже, давнего провокатора и агента охранки.
На этом история не завершилась: вскоре провокатором объявили самого Рутенберга. И он, столь отличившийся во время революционных событий 1905 года1818
В эмиграции Рутенберг работал в Германии и Италии как инженер-гидротехник. Стал убежденным сионистом, активно выступал за создание еврейского государства в Палестине. В июле 1917 г. вернулся в Россию, при Временном правительстве был в Петрограде заместителем губернского комиссара по гражданским делам. В 1919 г.
уехал в Палестину. Там в 1923 г. организовал Палестинскую электрическую компанию, строил электростанции в Тель-Авиве, Тверии, Хайфе. К 1932 Г. эта компания обеспечивала электроэнергией всю страну. Так Рутенберг наполовину осуществил ленинское представление о коммунизме – «полная электрификация» (но без советской власти) в Палестине.
[Закрыть] (нелегально доставлял оружие в Петербург, был командиром боевой дружины), вынужден был бежать.
Трагедия 9 января стала началом революции в России. Императорский манифест 17 октября 1905 года, провозгласивший свободу слова, собраний, узаконивший многие права и свободы, уже ничего не мог изменить. «В мастерских, типографиях, парикмахерских, молочных, трактирчиках все вертелся какой-то многоречивый субъект; нахлобучив на лоб косматую черную шапку, завезенную, видно, с полей обагренной кровью Манджурии; и засунув откуда-то взявшийся браунинг в боковой свой карман, многоречивый субъект многократно совал первому встречному в руку плохо набранный листик... Учащались ссоры на улицах: с дворниками, сторожами; учащались ссоры на улицах с захудалым квартальным; дворника, полицейского и особенно квартального надзирателя задирал пренахально: рабочий, приготовишка, мещанин... даже лавочник...
Слышал ли и ты октябрёвскую эту песню тысяча девятьсот пятого года? Этой песни ранее не было...» – писал Андрей Белый в романе «Петербург».
И слова у этой песни новые. На собрании петербургского Совета рабочих депутатов в октябре 1905 года уже не было речи о петициях к власти: «Депутат Металлического завода объявил, что все они... в числе двух тысяч человек вооружились... при этом он поднял вверх отточенный с одной стороны нож с деревянной рукояткой. Депутат с Путиловского завода... вынул самодельный клинок и заявил, что у них вооружаются все 12 тысяч рабочих... Депутат от завода Лесснера... показал металлическую плетку со свинцовым наконечником...»
На кого же они собрались с плетками, ножами, кастетами? А на черносотенцев и контрреволюционеров! Так, значит, революция? В петербургской губернии крестьяне вырубают казенные леса, грабят хлебозапасные магазины, жгут усадьбы... По всем приметам – революция.
«Петербургские улицы обладают несомненнейшим свойством: превращают в тени прохожих; тени же петербургские улицы превращают в людей», – писал Андрей Белый. Действительно, из несомненной реальности событий: с толпами на улицах, ревом «Долой самодержавие!», пальбой, казачьими разъездами – из реальности этой вдруг проваливаешься в ирреальность, в то, что Андрей Белый называл «мозговой игрой». В тени, отбрасываемой словом «р е в о л ю ц и я», явственно читается: «провокация».
Давно нет на свете жандармского подполковника Су-дейкина, а его сообщника и убийцы Дегаева давно нет в России, но «тени петербургские улицы превращают в людей»; их замыслы и дела не забывались. После политической амнистии 1905 года в Петербурге стали появляться (из-за границы или с каторги) люди, которые долгое время тоже казались почти тенями: немногие оставшиеся в живых народовольцы, эмигранты, годами жившие вне России. Среди других в Петербург вернулся из эмиграции В. Л. Бурцев, издатель журнала истории революционного движения – «Былое». Он одержим опасной в глазах всех партий идеей: выискивает среди революционеров провокаторов и агентов охранки. В этой области у Бурцева несомненный дар, и вожди победившей революции незамедлительно воздадут ему по заслугам: «При большевиках я был арестован в Петербурге в первый день их переворота, 25 октября 1917 года, и оставался у них в тюрьме до мая 1918 года», – вспоминал Бурцев. Тогда он чудом спасся и бежал из советской России.
