Текст книги "Записки о Петербурге. Жизнеописание города со времени его основания до 40-х годов X X века"

Автор книги: Елена Игнатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 52 страниц)

Нет, появление вражеского флота не повергло жителей столицы в панику, у них была другая тревога. Люди, воспитанные без критического взгляда на жизнь, словно проснулись от бездумного сна. Национальное чувство страдало, вера в непогрешимость императора быстро таяла. В обществе распространялись письма из Севастополя, присланные участниками и свидетелями его обороны. Знаменитый хирург Н. И. Пирогов писал жене в Петербург: «Сердце замирает... когда покороче ознакомишься с лицами, стоящими в челе власти... Если взглянуть на эту смесь посредственности, бесталанства, односторонности и низости, то поневоле начинаешь опасаться за участь Севастополя».

Фрейлина императорского двора А. Ф. Тютчева, которую никак нельзя заподозрить в революционных настроениях, записывала: «Россия тридцать лет занималась парадами, смотрами и маневрами и при опасности беспомощна! В публике крик негодования против правительства, ибо никто не ожидал того, что случилось!»

После тридцати лет молчания в столице зашептались. Недовольный, изумленный шепот в образованных кругах превращался в ропот. Стало очевидным, что политика Николая I – безумие, помеха на пути нормального общественного развития. Многие желали его отречения и даже его смерти. Император Николай предпочел умереть. Он умер так неожиданно, что по столице разнеслись слухи о его самоубийстве. Говорили, что он принял яд, не вынеся позора поражения в Крымской войне.

Император умирал в Зимнем дворце, лежа в небольшой полупустой комнате на походной кровати; лежал, укрывшись шинелью. Он был в бреду, но когда приходил в себя, спрашивал об известиях с фронта. Известия по-прежнему были плохими. За несколько часов до его смерти принесли очередную депешу. Николай отвернулся к стене и сказал: «Меня это уже не касается». Депешу передали наследнику престола Александру Николаевичу. 18 февраля 1855 года император Николай I умер.

Известие о его смерти не вызвало в столице особых сожалений. Умы подданных были заняты другим: все ждали необходимых перемен в общественной и государственной жизни; всюду шли разговоры о несчастной войне, обсуждались возможные условия мирного договора с Турцией и ее союзниками. Жизнь стала необыкновенно оживленной, все были полны надежд, словно люди, избавленные, наконец, от многолетнего гнета.

«Век девятнадцатый, железный...»

Медовый месяц либерализма. В праздничные дни.

Изобилие снеди. Вокруг Сенной площади. Студенческие волнения 1861 года. Общественное воодушевление и городские пожары. События, отразившиеся в романе «Бесы». Осуждение Чернышевского

Со смертью Николая I закончилась целая эпоха жизни России и ее столицы. Петербург в его правление походил на военный плац во время парада: сверкают позолотой мундиры, безукоризненно маршируют гвардейцы, а поодаль любуется зрелищем народ: чинные толпы людей в приличной одежде (оборванных, нищенски одетых полиция в центр города не пускала). Но к 60-м годам стиль жизни меняется: постепенно уходят в прошлое грандиозные городские праздники и торжества, смотрины купеческих невест в Летнем саду... Да и парады теперь устраиваются реже.

Прежде заметно было стремление к единообразию. «Петербургская публика – она индивидуум, она не множество людей, но один человек, прилично одетый, солидный, не слишком требовательный, не слишком уступчивый, человек, который боится всякой крайности... Люди среднего сословия с напряженным вниманием прислушиваются к отдаленному и непонятному для них гулу „большого света“. Они так заботятся о „большом свете“, будто без него не могут дышать. Они из всех сил бьются передразнивать быт „большого света“», – писал В. Г. Белинский в 40-е годы. Спустя два десятилетия это стремление подражать единому образцу уходит, каждый класс общества избирает свой стиль.

Придворный мир замыкается от посторонних глаз, шум «большого света» стихает. Реже собираются толпы зевак перед дворцами, за зеркальными окнами которых звучит бальная музыка; меньше становится и самих балов – аристократия беднеет. «Большой свет» перестал быть непререкаемым авторитетом, отношение к нему становится отчужденным и даже критическим. Предметом насмешек журналистов может стать, например, увлечение спиритизмом в придворных кругах или великосветские салоны.

Деловые люди среднего класса уже не слишком стремятся попасть в высшее общество. У них свои клубы, свой круг интересов. Среди столичной буржуазии много выходцев из Германии, Англии, Скандинавии. Эти общины живут замкнуто и часто относятся ко всему русскому высокомерно и с пренебрежением.

Правительственный Петербург переживает глубокий кризис. Губительные последствия николаевского правления очевидны для всех. Император Александр II избирает политику реформ. Впереди великие перемены: отмена крепостного права, судебная, земская, военная реформы. Опять, как в начале XIX столетия, появляется множество проектов устроения России, и отвыкшие от умственных усилий столичные чиновники пытаются разобраться во всех этих «теориях».

Еще одна примета нового времени – «весь Петербург» устремился за границу. Охота к перемене мест охватила множество людей. Пьянит сама возможность покинуть пределы страны, повидать Европу. В николаевские времена это было почти невозможно: для выезда за границу требовалось разрешение императора. Европа во второй половине 50-х годов наводнена русскими путешественниками. Домой возвращаются с чувством приобщенности или, наоборот, неприятия европейской жизни; многие тайно привозят запретную литературу – издания политического эмигранта Герцена.

Без преувеличения можно сказать, что на время Герцен становится одним из главных авторитетов в русском обществе. Его читают даже в Зимнем дворце. Воспитательница детей императора, фрейлина Анна Тютчева записывает в дневнике, что хотя «Герцен большой мерзавец, мысли у него очень верные». В Петербурге находятся книготорговцы, рискующие тайно продавать журнал «Колокол», запрещенные в России книги.

В Лондон, к Герцену, идут десятки писем и статей. Обществом овладел дух критики, пишут все: ученые, чиновники, «прогрессисты», жандармские чины, разоблачающие тайны своего ведомства. Обличение в эмигрантской прессе может обернуться неприятностями по службе даже для важных сановников. В 1862 году в отставку отправлен министр юстиции граф В. Н. Панин. Это повергает в уныние весь чиновный Петербург. Двадцать с лишним лет Панин занимал свой пост, но Герцен в статье привел его суждение о том, что «не следует допускать в России адвокатуры, потому что опасно распространять знание законов вне круга лиц служащих», и Александр II решил, что неудобно иметь такого министра юстиции.

С конца 50-х годов в столице работает комитет, занимающийся проблемами отмены крепостного права. Один из его молодых сотрудников Н. А. Серно-Соловьевич составил свой проект и послал его императору. Через несколько дней его призывают к А. Ф. Орлову (в 1844– 1856 годах шефу жандармов), карьера которого началась с подавления восстания декабристов. Орлов выходит к нему со словами: «Мальчишка, знаешь ли ты, что сделал бы с тобой покойный государь Николай Павлович, если бы ты осмелился подать ему записку? Он упрятал бы тебя туда, где не нашли бы и костей твоих». И, помолчав, продолжает: «А государь Александр Николаевич так добр, что приказал тебя поцеловать. Целуй меня!» И Серно-Соловьевич (в недалеком будущем – один из организаторов революционной «Земли и воли») целует свирепую физиономию Орлова.

Другой высокопоставленный чиновник, начальник штаба военных ученых заведений, генерал Путята вызывает преподавателя Военной академии полковника П. Л. Лаврова, чтобы сделать ему выговор за «неправильные взгляды».

Но едва генерал заговорил, Лавров перебивает его и сам делает ему выговор за неправильные взгляды. Путята выслушивает подчиненного молча, боясь прослыть «несовременным человеком». Позже общество поляризуется, радикалы и консерваторы окажутся во враждебных лагерях, но пока все зыбко, и П. Л. Лавров (будущий идеолог революционного народничества, политический эмигрант) отчитывает начальника, служаку николаевской поры.

«Молодежь стала дерзкой, а старшие не знали, что делать: проявлять прежние строгости никто не решался и, хотя морщились, но молчали», – вспоминал об этом времени критик и публицист Н. В. Шелгунов.

А внешне городская жизнь шла по старому руслу. Как и сто с лишним лет назад, полиция издавала указы о борьбе с грабежами на Невском проспекте. За парадной частью Невского проспекта начиналась грязь, тускло горели редкие фонари. Ходить там вечерами было рискованно, поэтому «стража от Аничкова моста до станции Николаевской железной дороги должна быть усилена в ночное время для пресечения грабежей, и, кроме того, часовые ежедневно должны обходить Знаменскую площадь по очереди в течение всей ночи», – приказывал обер-полицмейстер. Однако в правилах общественного порядка заметно некоторое послабление. С 70-х годов разрешено курение на улицах.

По-прежнему каждое городское событие привлекало огромные толпы петербуржцев. 25 июня 1859 года на Мариинской площади состоялось торжественное открытие памятника Николаю I (скульптор П. К. Клодт, архитектор О. Монферран). Для знатной публики были построены трибуны. Предприимчивые владельцы квартир, окна которых выходили на площадь, в этот день за плату пускали желающих поглядеть на торжество. «Даже самые крыши унизались, как бусами, разноцветными дамскими зонтиками. В момент провозглашения „вечной памяти“ Николаю I раздался залп орудий из Петропавловской крепости, с канонерок, расположенных на Неве в три ряда, из всех орудий, находящихся при войсках», – писала одна из петербургских газет.

Зимой, в Крещение, происходило торжественное водосвятие на Неве. В нем участвовало высшее духовенство столицы, императорская семья, придворные, гвардия. Крещенское водосвятие было одним из самых красивых праздников в столице. На льду Невы, напротив Зимнего дворца, прорубали колодец-прорубь, над нею ставили часовню «с легкими колоннами, поддерживающими решетчатый купол, покрашенный в зеленый цвет. Под куполом, окруженный лучами, парил Святой Дух», – описывал торжество французский поэт и художественный критик Теофиль Готье, посетивший Петербург зимой 1858/1859 года. После службы в церкви Зимнего дворца «царский кортеж отправился... к месту крещения, или, скорее, освящения Невы. Император, великие князья в военных мундирах, служители церкви в облачениях из золотой и серебряной парчи... пестрая толпа генералов, офицеров высших чинов, проходя... сквозь плотную массу выстроенных в линии войск, являли собою великолепное и впечатляющее зрелище...

Император, великие князья, священники вошли в часовню, которая вскоре наполнилась людьми до отказа, так что с трудом можно было следить за жестами священников, отправлявших службу над прорубью. Выставленные на другом берегу, на Биржевой набережной, пушки палили поочередно в кульминационные моменты службы... Церемония окончилась, войска прошли парадным маршем, зеваки мирно разошлись, без заторов, без свалки, по обычаям самой спокойной в мире русской толпы» (Т. Готье. «Путешествие в Россию»).

Традиция участия в этом торжестве императора и членов царской семьи существовала более двухсот лет. Но однажды, когда Николай II с семьей были на водосвятии, одна из пушек Петропавловской крепости выстрелила во время салюта боевым снарядом. К счастью, никто при этом не пострадал. После этого случая император и его близкие не участвовали в церемонии водосвятия, а вскоре и сама традиция этого городского праздника прервалась.

А как весело встречали в Петербурге Пасху! Город был иллюминирован, горели огни на Ростральных колоннах;

на Марсовом поле и Адмиралтейской площади проходили народные гуляния. На праздничных базарах можно было купить пасхальные яйца: фарфоровые, восковые, с сюрпризами, шоколадные, сахарные – на любой вкус.

С наступлением тепла начинался своего рода парад модных туалетов на Невском проспекте и в Летнем саду. А 31 августа, в день памяти Св. Александра Невского, во всю длину Невского проспекта двигался многотысячный крестный ход. Александр Дюма, приехавший в Петербург в 60-е годы, назвал Невский проспект «проспектом веротерпимости»: здесь соседствовали православный и католический соборы, армянская и лютеранская церкви.

Петербург – самая молодая из европейских столиц – старательно следовал моде. В 40-е годы во многих крупных городах Европы появились пассажи¹²12
   ^{Пассаж (} фр. passage) – крытая галерея с двумя рядами магазИ' нов (или контор), имеющая выходы на параллельные улицы.


[Закрыть]^{. В 1848 году на Невском проспекте был открыт «Пассаж» (архитектор Р. А. Желязевич), соединивший Невский проспект и Итальянскую улицу. Он поражал великолепием внутренней отделки; кроме магазинов в «Пассаже» располагались рестораны, кондитерские, «механический театр», кабинет восковых фигур, панорамы, диорамы, «анатомический музеум». На галереях весь день играл оркестр, в концертном зале бельэтажа пел хор цыган, устраивались музыкальные вечера.}

В 1865 году в столице открылся зоологический сад. Его хозяйка, предприимчивая голландка София Гебгард, начала свою коммерцию с продажи вафель в Александровском саду. Вафли пользовались большим спросом. Затем она устроила в «Пассаже» кабинет восковых фигур. Был у нее и небольшой зверинец: волк, рысь, обезьяна, козы. Город выделил Софии Гебгард большой участок на Петербургской стороне неподалеку от Петропавловской крепости для устройства зоологического сада. Царская семья подарила саду двух слонов, леопарда, обезьяну-мандри-ла, а Академия наук – скелет кита. Газеты сообщали: «В Александровском парке открылся зоологический сад.

Он еще не богат, но мы искренне порадовались тому, что публика посещает его довольно усердно».

Правда, основные доходы Гебгард получала не от показа зверей, а от ресторана «Зоология» и увеселительных заведений, занявших большую часть территории сада. Здесь устраивались экзотические представления: «Битвы и охоты нубийцев», «Африканские карлики», «Дикие люди»... Бедным зверям, к которым прибавились гиппопотам и морской лев, жилось довольно скверно. С утра до ночи их слух терзали шум и крики из пивных, музыка ресторана «Зоология», где шли представления под интригующими названиями вроде «Ночь любви». Городская дума не раз обсуждала вопрос о состоянии зоологического сада и его обитателей.

Важной мерой в благоустройстве столицы стало сооружение водопровода в центральных районах. Это было великолепное новшество. Правда, из-за отсутствия хороших фильтров вода почти не очищалась, и зажиточные люди по-прежнему предпочитали покупать чистую воду из бочек. Это понятно, если вспомнить выступление одного из членов Городской думы на заседании в Г877 году: «Общество петербургских водопроводов снабжает город в последнее время недоброкачественной водой, в которой попадается даже тухлая рыба», что свидетельствовало не только о плохом состоянии водопровода, но косвенно и об изобилии рыбы в Неве. Конечно, она попадала на стол горожан не таким странным образом.

На Неве, Большой и Малой Невках и Фонтанке круглый год стояли садки: баржи, где продавали живую рыбу. Зимой ее добывали подледным ловом в заливе и доставляли в садки, летом сюда подходили рыболовные суденышки. В садках продавали не только живую рыбу, но и балыки, икру разных сортов, рыбу различного посола. Зимой у входа в садок выставлялись громадные замороженные белуги.

Летом за свежей рыбой можно было пойти на тоню. "Гони – плоты у берега, с которых ловили неводом, – стояли на реке во многих местах. За небольшую плату можно было «заказать тоню»: рыбаки забрасывали невод, примерно через час вытаскивали его, и весь улов принадлежал заказчику. Дело это было азартное, что-то вроде лотереи. В сети попадались судаки, сиги, лещи, а иногда знаменитые невские лососи. Мелочь заказчик оставлял рыбакам, отбирая себе лишь лучшую рыбу.

Хозяевами тоней в основном были жители пригородного села Рыбацкого: в конце XVIII века они получили по указу Екатерины II право безвозмездно пользоваться рыбными угодьями на Неве и Невках. Рыбацкое было богатым, процветающим селом. И сейчас, когда многоэтажки Невского района подошли к нему вплотную и его окраинные дома заброшены, еще видны следы былого благополучия: двухэтажные и трехэтажные дома, удобные спуски к реке, остатки садов, некогда окружавших село.

Жители Рыбацкого поставляли горожанам свежую рыбу, а с другого берега Невы, с Охты, шли по утрам «целые взводы молочниц с коромыслами, на концах которых побрякивали жестяные ведра с молоком» (А. Н. Бенуа. «Мои воспоминания»), они несли корзинки с маслом и творогом. Тянулись к центру города, к рынкам, бесконечные вереницы возов с разными товарами. На рынке их продавали с возов или сдавали в лавки. Александр Бенуа вспоминал, какими были лавки на рынке: «По стенам на полках стояли бутылки с винами и наливками, банки с леденцами и консервами, а также целый батальон наполовину завернутых в синюю бумагу сахарных голов. В специальных ящиках и витринах лежали пряники, халва разных сортов и неприхотливые конфеты. В бочках же хранился погруженный в опилки виноград разных сортов, сохранявший свою свежесть в течение всей зимы... То и дело один из приказчиков ныряет в святую святых и является оттуда с лежащим на кончике ножа, тонким, как лепесток, куском дивного слезоточивого швейцарского сыра, или с ломтиком божественной салфеточной икры, или с образчиком розовой семги. Но копченый золотистокоричневый сиг выносится целиком, и его приходится оценивать с виду, лишь чуть дотрагиваясь до его глянцевитой, отливающей золотом кожи, под которой чувствуется нежная масса розовато-белого мяса. Приносятся и черные миноги, и соленые грибки, а в рождественские дни всякие елочные, точно свитые из металла крендели, румяные яблочки, затейливые фигурные пряники с целыми на них разноцветными барельефами из сахара».

Сенной рынок – «чрево Петербурга» – был самым большим в городе. Там шла особая, беспокойная жизнь: до поздней ночи толпились торговцы, покупатели, люди, ищущие случайного заработка, воры, присматривающая за порядком полиция. На рынке можно было купить всякого рода живность, все необходимое в хозяйстве.

Рано поутру Сенную площадь убирали, но к вечеру мостовая покрывалась отбросами, в воздухе пахло гнилью. Рядом с Сенной было еще два рынка и своеобразная биржа труда – место, где собирались крестьяне, пришедшие в столицу на заработки. Соседствовала с Сенной и Вяземская лавра – одна из самых знаменитых петербургских трущоб. Так называли дом с флигелями и пристройками, занимавший целый квартал, который горожане предусмотрительно обходили стороной. Обитателями его были нищие, воры, проститутки, жулики всех мастей. «Вяземский дом выходит двумя большими флигелями на Забалканский (ныне Московский. – Е. И.) проспект и одним, довольно красивым, на Фонтанку. В флигелях помещается постоялый двор, чайная, на местном жаргоне называемая „мышеловкой”, вероятно, потому, что чины полиции захватывают здесь всех, кого нужно... А остальные кварталы заняты и в настоящее время, как и прежде, не беднотой, но отбросами, паразитами общества» (Н. Свешников. «Петербургские Вяземские трущобы и их обитатели»).

В Вяземской лавре сдавались большей частью не квартиры, а углы, однако главный доход хозяев и обитателей дома составляли продажа краденого, ростовщичество, ночная торговля водкой. Жильцов там было невероятно много: в 70-е годы больше двух тысяч. Сторонним людям заходить в эти трущобы не рекомендовалось. «Случалось, что некоторые приносили жалобы властям, но они прямо отвечали: „Ведь ты знал, что это Вяземский дом. Знал, куда шел. Вперед наука, не будешь другой раз туда шляться!”» – писал Свешников.

Сенная площадь находится неподалеку от Екатерининского канала (ныне канал Грибоедова). Этот канал был настолько грязен, что в 60-е годы городские власти предлагали засыпать его. По выражению журналиста того времени, вода в нем представляла собою «экстракт из дохлых собак и кошек». Проект пустить по Екатерининскому каналу пароходы был отвергнут из опасения, что «вода, попадая на пассажиров парохода, могла наделить их бактериями различных болезней, от брюшного тифа до холеры».

В окрестностях Сенной площади разворачивается действие романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание». Его герой, Родион Раскольников, жил в Столярном переулке, неподалеку от Сенной. Столярный переулок имел в городе печальную известность: количество питейных заведений в нем изумляло даже привычных людей. Газета «Петербургский листок» в 1865 году писала: «В Столярном переулке находится шестнадцать домов. В этих шестнадцати домах помещается восемнадцать питейных заведений, так что желающие насладиться увеселяющей влагой, придя в Столярный переулок, не имеют необходимости смотреть на вывески: входи в любой дом – везде найдешь вино».

Атмосфера безысходности жизни обитателей убогих кварталов, описанная Достоевским, не была преувеличением. А. Ф. Кони, знаменитый петербургский юрист, вспоминал, что в 1870-е годы печальную известность приобрела в городе Пушкинская улица. «Узкая, с маленькой площадкой, на которой позже поставлен ничтожный памятник Пушкину, обставленная громадными домами, она с самого своего открытия привлекла многолюдное население, среди которого были настолько частые случаи самоубийства, что пришлось командировать к местному судебному следователю нескольких помощников. Может быть, скученность обитателей и какой-то угрюмый вид этой улицы оказались не без влияния на омраченную и исстрадавшуюся душу».

К середине XIX века в русской литературе сложился образ Петербурга как города двух враждующих начал: творение Петра, с его горделивой красотой, царит над бездной несмиренного хаоса. Но хаос грозит ему опасностью, а возможно, и гибелью. Этот образ приходит на память при размышлении о российской жизни второй половины XIX века. С 60-х годов радикально настроенная молодежь вступила в многолетний трагический конфликт с государством. Центром борьбы стал Петербург.

В чем истоки этого конфликта? В оцепенении общественной жизни России на протяжении нескольких десятилетий? Время становления «новых людей» пришлось на пору, когда общество, очнувшись, с негодованием осуждало современное состояние России и бесславное николаевское царствование. Молодежь, склонная к крайним выводам, шагнула в своем отрицании дальше. «Новые люди» отвергали и переоценивали все духовное наследие прошлого: дворянскую культуру, традиции, концепцию истории России и т. д.

Олицетворение дворянства для них – помещица Сал-тычиха¹³13
   ^{Салтыкова Д. Н. – помещица, осужденная в 1768 г. на пожиЗ' ненное заключение за истязания и убийства своих крепостных.}


[Закрыть]^{; путь социального переустройства – крестьянская революция, новая пугачевщина. А в промежутке между временами Салтычихи и Пугачева и современностью, на их взгляд, не было почти ничего ценного. Разрушить и строить на новых, небывалых началах следовало все, от семьи до государства. А между тем 60-е годы – пора важных и благотворных государственных реформ. Важнейшие из них: земская (создание земств – местных органов самоуправления – 1864 год); судебная (учреждение судов присяжных, мировых судов, адвокатуры – 1869 год), военная. И главное – 19 февраля 1861 года в России отменено крепостное право.}

В двух зданиях, стоящих неподалеку друг от друга на набережной Невы: Меншиковском дворце и в здании Двенадцати коллегий в 1861 году происходили события, знаменовавшие два возможных пути России. В Меншиковском дворце заканчивала работу государственная Комиссия по делу освобождения крестьян. В Петербургском университете, занимавшем здание Двенадцати коллегий, произошли студенческие волнения, резко усилившие революционные настроения среди молодежи.

1861 год начался в столице неспокойно: ходили слухи о восстаниях крестьян, о том, что в Варшаве войска расстреляли демонстрацию. В католическом костеле на Невском проспекте служили панихиду по погибшим в Варшаве. Вместе с польскими студентами в костел пришли русские. После службы поляки запели:

Еще Польша не погибла, пока мы живем.

Что у нас забрали силой – силою вернем!

Вместе с ними пели и русские студенты. Вскоре Третье отделение начало следствие по делу этой демонстрации в костеле, но об участии в ней русских студентов умалчивалось. Тогда они сами официально уведомили полицию о своем участии в панихиде. Листы этого документа заполнены множеством подписей. Надо заметить, что «сочувствие шляхетским бунтам» было не характерно для русского общества того времени. Герцен, выразивший во время восстания 1863 года в Польше солидарность с поляками, потерял из-за этого большинство своих русских читателей.

Ответной мерой правительства на действия студентов стали новые правила для университетов, принятые в мае 1861 года, – с запрещением студенческих объединений, отменой бесплатного обучения неимущих, увеличением платы за обучение. Осенью, вернувшись после каникул в Петербургский университет, студенты оказались перед его закрытыми дверями. Большая демонстрация отправилась от здания Двенадцати коллегий на Колокольную улицу, где жил попечитель университета. Чам ее встретили полицейские и солдаты во главе с полицмейстером и военным губернатором Петербурга. Попечитель обещал студентам, что занятия возобновятся. Однако правительство усмотрело в этой демонстрации опасность и приняло решительные меры. Ночью начались аресты студентов. А наутро возле Двенадцати коллегий собралась еще большая толпа.

Солдаты и полиция окружили ее и доставили студентов в Петропавловскую крепость. Конечно, не обошлось без рукоприкладства. За несколько часов в крепость прибыло более трехсот арестованных. Часть из них пришлось отправить в Кронштадт – в казематах крепости не хватило места. Без суда и следствия студентов несколько месяцев продержали под арестом. Однажды ночью на воротах крепости появилась надпись: «Императорский Петербургский университет». В декабре 1861 года студенты были освобождены.

Произвол власти имел роковые последствия: 1861 год положил начало многочисленным студенческим волнениям. Постепенно общество разделилось на два лагеря: сочувствовавших решительным действиям молодежи и осуждавших их. Слово «студенты» перестало означать просто учащиеся; оно подразумевало особый тип молодых людей, к которым окружающие относились по-разному: «Особенно пугали студенты, не носившие больше форменной одежды и любившие во всей своей наружности выражать независимость, а то и близость к народу. Многие и действительно происходили из низов, из среды, только тогда начинавшей стремиться к просвещению. Типичными чертами такого студенческого образа была широкополая мятая шляпа, длинные неопрятные волосы, всклокоченная нечесаная борода, иногда красная рубаха под сюртуком и непременно плед, положенный поверх изношенного пальто, а то и прямо на сюртук. Нередко лицо студентов было украшено очками, и часто эти очки были темными... Под пару студентам были курсистки – явление для того времени новое и носившее довольно вызывающий характер. Для типичной курсистки полагалась маленькая шапочка, кое-как напяленная, неряшливо под нее запрятанные, непременно остриженные волосы, папироска во рту, иногда тоже плед, сравнительно короткая юбка, а главное – специфически вызывающий вид, который должен был выражать торжество принципа женской эмансипации. К тому же под студентов и курсисток гримировалась и вообще вся „передовая” молодежь, а быть не передовым считалось позорным... Это была мода дня!» – писал в воспоминаниях А. Н. Бенуа.

Студенты держались обособленными кружками, были завсегдатаями библиотек, кофеен, где за скромным завтраком можно было прочесть свежие газеты, журналы.

Самый популярный журнал у молодежи шестидесятых годов – «Современник». Издателем его был Н. А. Некрасов, критический отдел с 1856 года вел магистр Петербургского университета Н. Г. Чернышевский. Очень скоро он стал «властителем дум» молодежи. Радикальный критик российской жизни, убежденный в необходимости крестьянской революции, «мужиков с дубьем» (уже после отмены крепостного права!), Чернышевский наполнял свои статьи злободневными политическими намеками, пространными рассуждениями о прогрессе, общественной пользе искусства и т. д. Он был изрядно образован и категоричен в своих оценках, смело (но нередко поверхностно) рассуждал об истории и культуре. Обаяние сухого, прагматического мышления Чернышевского, видимо, навеки утрачено для потомков, но не то было в 60—70-е годы. Молодые современники боготворили его: «Повсюду, в столице и провинции, всего более в ходу „Современник”, Чернышевский производит фурор»; «его мы знали наизусть, его именем клялись, как магометанин клянется Магометом, пророком Аллаха».

После ареста и освобождения студентов в конце 1861 года в столице царила тревожная атмосфера. И в правых, и в левых кругах были уверены, что это только начало событий. Примечательно, что во время студенческих волнений у молодежи уже возникла мысль о терроре. В одном из кружков обсуждалась такая идея: «...тремстам человекам надо отправиться в Царское Село, напасть на дворец и захватить наследника; затем телеграфировать царю: он должен тотчас же дать конституцию или пожертвовать наследником». План едва ли осуществимый, но какова идея обмена жизни наследника на конституцию!

Достоевский верно передал в своих романах странную эмоциональную атмосферу, характерную для общества, особенно для молодежи той поры. Это было время скорее не «разума», а «чувства» (хотя в согласии с передовыми идеями было принято ссылаться на «разумное отношение к жизни» и т. и.). Особое электричество в воздухе, лихорадочное душевное напряжение, предчувствие и готовность к переменам – свидетельства об этом мы находим в мемуарной литературе, посвященной 60 —70-м годам.

Но вернемся к Достоевскому. В основу одного из эпизодов романа «Бесы» положено происшествие, случившееся в Петербурге в 1862 году. 2 марта на литературно-музыкальном вечере в пользу «Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым» либеральный профессор, историк В. П. Павлов выступил с лекцией, посвященной тысячелетию России. Казалось бы, тема академическая, и хотя говорил он главным образом о страданиях русского народа, никакой особой крамолы в его лекции не было. Однако и сам оратор, и слушатели впали в экстатическое состояние. Агент Третьего отделения, находившийся в зале, доносил, что читал Павлов «особенным, восторженным, пророческим голосом... поднимал вверх руку и указательный палец...». Он возглашал: «В восемнадцатом и девятнадцатом столетиях русская земля наказалась вполне за страдания и позор низшего земского сословия! Не обольщайтесь мишурным блеском мнимой цивилизации этой скорбной эпохи! Никогда Россия не испытывала более тягостного состояния!..»