Текст книги "Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945"

Автор книги: Электрон Приклонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 40 страниц)

Утром застряли около останков какой-то маленькой станции. Ночью здесь была бомбежка. Насыпь почти перерублена огромной бомбовой воронкой, вместо левого пути торчат скрюченные рельсы с висящими на них шпалами, но на правом пути ремонт уже подходит к концу. Десятка два железнодорожников и солдат, очевидно саперов, трудятся в поте лица. Им на помощь пришли все свободные от нарядов и дежурств люди из нашего эшелона. Большая часть из них принялась восстанавливать и уплотнять левую часть насыпи, вторая группа – демонтировать поврежденное полотно, третья – присоединилась к тем, кто укладывал и крепил рельсы нашего пути.

Во время работы узнаю у рабочего, что мы находимся в Курской области. Значит, едем туда, где совсем недавно, в этом месяце, отгремело еще одно гигантское сражение.

Заканчивалась наша формировка в Челябинске, когда радио сообщило о начавшемся 5 июля наступлении немецко-фашистских войск в районе Орловско-Курской дуги. Фашистское командование около трех месяцев тщательно разрабатывало план этой операции, скрытно перебросило свежие силы на главные направления удара. Особенно много было танковых и мотомеханизированных соединений и частей, которые применялись массированно. Впервые были использованы в деле новые немецкие танки: Т-V («Пантера») – средний танк, [78] немного полегче весом нашего тяжелого, и Т-VI («Тигр»), а также тяжелая самоходно-артиллерийская установка «Фердинанд», имеющая лобовую броню свыше 200 миллиметров и орудие калибра 105 миллиметров, у «Тигра» и «Пантеры» пушки были соответственно 88– и 75-миллиметровые. Пушки на новых машинах длинноствольные, сильные и снабжены великолепной оптикой, особенно у «Тигра». Обо всем этом мы уже знали из специального инструктажа, данного нам еще до отъезда на фронт. Черт возьми, так и не удалось взглянуть в Пушкине на Акулову гору, упомянутую Маяковским. Что она такое, гора на пригорке?

Как и следовало ожидать, немцы в своей операции по ликвидации курского выступа хотели применить свой излюбленный прием охвата с помощью «клиньев», а затем полного окружения и уничтожения наших войск, попавших в «мешок». С этой целью на участке Центрального фронта начала наступление орловская группировка врага, нацеливаясь главными силами на Ольховатку, на участке Воронежского фронта главный удар противник наносил на Обоянь.

Однако у фашистов на этот раз ничего не вышло. Потому что, во-первых, наша оборона была глубоко эшелонирована и хорошо подготовлена к отражению возможного вражеского удара. Каждый командир и боец ясно представляли свои задачи и были настроены выполнить их во что бы то ни стало. Во-вторых, в тылу Центрального и Воронежского фронтов на случай прорыва вражеской «свиньи» заранее развернулся Резервный фронт. (Он уже переименован в Степной фронт, и, наверное, в распоряжение его командования и направляется наш полк.) В-третьих, на участках наших фронтов было сосредоточено достаточно различной боевой техники, не уступавшей по количеству вражеской. В-четвертых, буквально перед самым началом немецкого наступления по скоплениям вражеской техники, по огневым позициям немецкой артиллерии был нанесен страшной силы артиллерийский контрудар, который не только ошеломил неприятельские войска, готовые ринуться вперед, и сильно озадачил фашистских генералов, но и вызвал у врага значительные потери.

Через два часа нам приказано было закончить работу, и мы бросились умываться, благо вода около станции все-таки имелась. Раздевшись до пояса, поливаем друг другу из котелков. Только намылил как следует лицо и шею, паровоз свистнул, [79] вагоны задергались, и я, едва успев промыть глаза, подхватываю с земли влажные от пота гимнастерку и нательную рубаху, уже на ходу залезаю, схватившись за протянутую руку Петрова, в теплушку. Эшелон медленно отъезжает, самоходчики и железнодорожники дружески машут друг другу на прощание. Вытершись «без паники», напяливаю гимнастерку и только теперь, холодея, обнаруживаю, что нет моего поясного ремня с кобурой. Они остались лежать возле груды кирпича. Докладываю комбату и прошу разрешения возвратиться за наганом: отъехали недалеко, а полк можно догнать со следующим эшелоном. Но Франчук категорически запретил, так как мы уже в прифронтовой полосе и неизвестно, где и когда будет выгрузка. Доводы его резонны, и оставалось только ждать справедливого наказания за разгильдяйство. Оно состоялось скоро, на следующей остановке, когда комполка вызвал к себе в вагон комбатов и других командиров и начальников на совещание, на котором было доложено о ЧП в нашем подразделении. В результате «схватил» 8 суток домашнего ареста, условного, конечно, учитывая обстановку. «Арест» заключался в удержании 50 процентов зарплаты за эти дни, а наган-то, должно быть, стоит гораздо дороже... Я ожидал худшего. На душе как-то нехорошо. Что за ротозейство! Неужели нельзя было оставить ремень на себе? Расположился, словно на пляже. Самобичевание мое вскоре было прервано: в теплушке вдруг коротко прострочил автомат и сразу испуганно смолк. Все вскочили с мест, недоумевая. На верхних нарах послышалось предсмертное хрипение. Внизу ссутулился бледный, без кровинки в лице, лейтенант Беспалов, командир машины. Он протирал свой ППШ, не сняв диска, и автомат случайно сработал, убив наповал спящего наверху сержанта... После этого трагического происшествия все диски в эшелоне были убраны в подсумки. Вот уж действительно, пока гром не грянет... А полк, еще не добравшись до передовой, потерял второго человека.

28 июля

Во второй половине дня, до захода солнца, сгрузились на станции Чернянка Курской области. Съезжать пришлось на боковую платформу, осторожно разворачивая машину на месте и одновременно на считаные сантиметры подавая ее то вперед, [80] то назад, пока она не станет поперек вагона-платформы. Все эти маневры производятся только по командам-жестам Петрова. Занятие, надо сказать, нервное для водителя, так как он опасается за свою машину, и вредное для железнодорожного транспорта, так как водитель нервничает. В результате таких погрузок и выгрузок прочный вагонный настил постепенно превращается в щепки.

Во время нашей разгрузки высоко над станцией, в чистом вечернем небе с легкими, полупрозрачными перистыми облаками, хищно вились два по-осиному тонких «Мессершмитта». У них длинные узкие крылья с прямоугольными, словно подрезанными, концами. Истребители покружились и улетели: красный круг солнца уже касался горизонта.

Нам еще предстоит марш около ста километров до назначенного пункта. Полк выступил в общей колонне с колесными машинами впереди. Двигались по пыльным проселкам до наступления полной темноты, уже ночью переправились вброд через неглубокую здесь реку Оскол и вскоре остановились на ночлег в придорожном леске. 29 июля

С рассветом экипажи начали текущий техосмотр, привели все в порядок и – вперед. Шли целый день. Сегодня устал зверски, наверное, не я один. Уже сгущалась тьма, когда мы, «вздыхая о ночлеге», миновали какое-то село, не мигнувшее нам ни одним огоньком, и, укрыв машины в недалекой роще, заснули, не покидая, согласно приказу, своих машин. 30 июля

Днем прибыли на выжидательные позиции. В пути, на одной из коротких остановок, выйдя из машины покурить и размяться, заметил справа от полевой дороги, в тени плакучей березы, зеленый танк. На фоне зеленой опушки он был почти невидим. Береза горестно склонилась над ним; ее тонкие, гибкие веточки, словно рассыпавшиеся длинные женские косы, неподвижно нависали над самой башней. Это был наш Т-70. Мы медленно приблизились к нему. Левый, обращенный к полю борт разворочен снарядом в передней части. В открытый башенный люк сверху падает просеянный сквозь сито мелкой [81] березовой листвы солнечный свет, и через большую брешь в броне хорошо виден в отделении управления мертвый механик-водитель, откинувшийся на спинку своего сиденья. Руки его продолжают сжимать рычаги поворота. Запахи бензина и масла не могут заглушить тяжелого запаха тления. В страшной ране на груди убитого кишат белые короткие черви, по одежде ползают и перелетают лениво с места на место омерзительно-красивые бронзово-зеленые мухи... Удрученные, со сжавшимся от жалости сердцем, замерли мы у стальной братской могилы... «К машинам!» – донеслось до нас с дороги. Мы бросились назад.

Чем ближе наша колонна к линии фронта, тем чаще встречаются следы недавних тяжелых боев. Рядом с одним из объездов, на развороченной взрывами дороге, в огромной воронке, должно быть от танковой бомбы, удобно разместился на дне КВ. Высоты и высотки, склоны оврагов, изрытые вдоль и поперек окопами и траншеями; смятые танками линии колючих заграждений; поваленные телефонные столбы; разбитые и раздавленные орудия на артиллерийских позициях; поломанные повозки и передки; сгоревшие автомашины и танки, а на обочинах, на виду, круглые железные мины, мины в узких деревянных ящичках как иллюстрация к предупреждающим надписям на фанерках: «Осторожно! Мины!» 1 августа

Ночью скрытно прибыли в район сосредоточения. До передовой отсюда четыре километра. Впереди то и дело слышны разрывы и выстрелы орудий. Непрерывно передвигаются в разных направлениях войска. Петров и Кузнецов, обстрелянные уже воины, сразу определили: готовится наступление. Значит, мы пожаловали кстати. «Что день грядущий мне готовит?» 2 августа

Совсем рядом с нами, пониже, в ложбине, расположился 61-й гвардейский ттпп (тяжелый танковый полк прорыва), и мы его поддерживаем завтра. Это уже известно из приказа на наступление, с которым нас ознакомили сегодня днем.

Перед заходом солнца, закончив последние приготовления к бою и поужинав, танкисты-соседи собрались в круг возле [82] одного из танков. Оттуда до нашей машины долетают звуки гармони и пение. Проплыл в неподвижном, еще теплом воздухе задумчивый «Вечер на рейде», отгремела залихватская, с присвистом «Йихалы козаки...».

– Хорошо поют, – сказал Петров, поудобнее усаживаясь на левом крыле впереди башни для перекура.

Мы только что закончили долгую и, кажется, бесполезную возню с тормозными лентами, которые после 120-километрового пробега стали слабо прихватывать барабаны бортовых фрикционов, особенно левый. Опыта регулировки у нас никакого нет, помпотех тоже ничем помочь не смог: сам чуть что в инструкцию заглядывает. Машина моя разворачивается плохо, и у меня душа не на месте...

А возле танка после короткого перепляса с прибаутками снова запели. Незнакомая песня заинтересовала меня, и я подошел поближе к поющим, чтобы не пропустить ни слова. Песня была танкистская, из фронтового фольклора:

Встает заря на небосклоне —

С зарей встает наш батальон.

Механик чем-то недоволен,

В ремонт машины погружен.

Башнер давно принес снаряды,

В укладку бережно сложил,

А командир смотрел приборы,

Свой экипаж он торопил.

Приказ получен был суровый:

В атаку мы идти должны.

А ну, водитель, жми на стартер —

Мы все решимости полны.

А коль худое с нами будет,

Прощай, родная, не забудь.

Лишь залпы башенных орудий

Проводят нас в последний путь.

Вот дан сигнал – взвилась ракета.

Слышна команда: «Заводи!»

И словно гром проснулся где-то —

Разрывы встали впереди.

Куда, куда, танкист, стремишься?

Куда машина держит путь?

Или с болванкой повстречаться?

Или на мине отдохнуть? [83]

Уж за рекой ревели танки,

Гремела грозная броня.

Бежали фрицы без оглядки

От их жестокого огня.

И вдруг удар – машина стала.

Сказал водитель: «Кончен путь...»

Осколком вражьего металла

Танкист смертельно ранен в грудь.

Машина пламенем пылает.

И башню лижут языки.

Судьбы там вызов принимают

Простым пожатием руки.

Потом из танка вышли трое,

В одежде тлеющей, в крови.

Они убитого танкиста,

Они товарища несли.

И понесется телеграмма

Родных, невесту известить,

Что он уж больше не вернется

И не заедет погостить.

Заплачет горько мать-старушка,

Смахнет с усов слезу отец,

И дорогая не узнает,

Какой нашел танкист конец...

И станет карточка пылиться

На полке среди желтых книг:

Танкист веселый, при погонах,

Да только он уж не жених.

Две последние строчки каждого куплета служили своеобразным рефреном. Мотив песни, грустный и протяжный, смахивал на мотив старинной шахтерской песни про молодого коногона, погибшего при обвале в шахте.

Песня, исполняемая крепкими и суровыми мужскими голосами среди начавшего темнеть поля, черные комбинезоны и шлемы танкистов, грузные темные глыбы танков, притаившихся на обратных скатах пологой возвышенности, зловещий кроваво-красный закат, положивший кое-где свои мазки на башни и расчехленные стволы танковых пушек, настороженно смотрящих в одну сторону – на запад, – и своеобразный аккомпанемент – недалекое погромыхивание артиллерии – все это, вместе взятое, произвело впечатление, как мне показалось, не только на новичков. Задумался, стоя подле самоходки, [84] наш командир Петя Кузнецов. Прислонясь спиной к башне, молча «смолил» самокрутку Петров, пряча ее в кулаке. Он – бывший водитель Т-34, не раз горевший в танке, имеющий тяжелое ранение и сильные ожоги.

Меня же песня просто потрясла, тем более что приказ о завтрашнем наступлении (полку предстоит прорывать крепкую оборону противника) нам уже зачитан, задачи поставлены и разъяснены каждому подразделению и каждому экипажу, с условными сигналами все ознакомлены, кварц и волна для радиосвязи, а также все необходимые позывные командирам машин даны, и район сбора после боя указан...

Первый боевой приказ и первый бой... Как выдержу его? Только бы не сплоховать, не подвести товарищей по экипажу. Об остальном лучше не думать. Стараясь скрыть волнение, долго стою на крыше башни, словно истукан, тщетно всматриваясь в темную даль, как будто там, где затаился противник, можно что-либо увидеть. Нижние ветки старого тополя тихо гладят меня по лицу, дружески касаются моих плеч. Командир, еще раз проверив работу рации, выглянул из своего люка и сделал мне замечание. Заодно и весь экипаж услышал притчу о том, как один любитель высоких мест из Петиного расчета (дело было еще в полевой артиллерии) поймал сдуру шальную пулю на довольно почтительном расстоянии от переднего края.

Как и все, устраиваюсь на ночь в машине. Наклонно установив спинку, полулежа укладываюсь на своем сиденье. Вытянутые ноги упираются в стальную трубу, сквозь которую проходит торсионный вал и на которой приварены ограничители хода педалей главного фрикциона и ножного газа, ту самую, которую имеют в виду танкисты, когда говорят «жми до трубы», то есть «дай полный газ».

Уснуть долго не мог, хотя очень старался, понимая, что отдохнуть обязан: в 9.00 – атака, а до ее начала полку еще надо скрытно выйти на исходную позицию.

Находимся сейчас в Белгородской области, а приданы одной из дивизий 53-й армии. 3 августа

Так и не понял, сплю или нет. Там, впереди, все затихло. Здесь тоже, лишь иногда чуть слышно прошелестят по траве мягкие шаги часового – и снова тихо. Храпит позади с присвистом [85] Бакаев. Долго ворочается Петров. Его израненному и обожженному телу неудобно и зябко на снарядах и гильзах, уложенных сверх боекомплекта прямо на днище. Наконец наводчик, вздохнув, осторожно встает, захватывает с собой шинель, бесшумно вылезает через квадратный люк и ложится на моторной крышке, за башней.

– Тревога! – раздается совсем близко и так отчетливо, что все в машине мгновенно вскакивают на ноги. Это кричит Петров, свесив голову в свой люк. Голова наводчика почти надо мной.

Сон словно рукой сняло. В темноте быстро изготовились к бою и под грохот артподготовки неслышно и незаметно (так нам по, крайней мере, казалось) добираемся до исходных. Газу прибавлять почти не потребовалось, потому что проселок шел под уклон, в низину, густо заросшую молодыми деревьями. Спускаясь в это укрытие побатарейно, ставя машины поближе к опушке, что обращена к предполью, быстро замаскировали самоходки.

На правом фланге полка, почти напротив рощи Журавлиная, затаились все пять самоходных установок нашей батареи. Самая правая – машина младшего техника-лейтенанта Идесмана. Место его командира, лейтенанта Стыкчинского, тоже недавнего выпускника училища, занял в самоходке комбат Франчук, решивший сам вести батарею в бой. Своей машины у комбатов нет. На чем же они будут гоняться за своими СУ? На своих на двоих? Сидя на башне? Как им координировать действия экипажей, как управлять мощным огнем? Странный род войск... Даже артиллерийские панорамы были вчера выданы командирам машин, как будто нам в самом деле придется поддерживать свои танки или пехоту с закрытых позиций. А зачем тогда нам такая броня?

Наша артподготовка началась в 4.00, еще до нашего прибытия на исходные, и канонада, не прерываясь ни на минуту, свистит, и ревет, и завывает, и грохочет, как хорошо сыгравшийся страшный оркестр «бога войны», который исполняет на сотнях стволов, изрыгающих огонь и смерть, жуткую увертюру к еще более ужасному действу. Ждем. Снаряды и мины густым роем летят через наши головы туда и оттуда. Немцы поначалу отвечают, но постепенно их огонь слабеет. Только изредка грохнет разрыв где-нибудь позади и выше нас. Противник таится, не желая обнаруживать свои огневые точки. [86]

Зато над укреплениями фашистов, у самой линии недалекого горизонта, суженного краем поля, которое идет на подъем в направлении хутора Редин, непрерывно вспыхивают молнии разрывов, рвущих в клочья предутренний сумрак. Вся окрестность на многие километры наполнена оглушительным гулом, земля вздрагивает, как живая.

В 8.40 неожиданно (хотя нам всем хорошо известно, что так оно и должно быть, что все идет по «расписанию») канонада умолкает, и наши полуоглохшие уши не сразу улавливают ровный рокот, накатывающийся из-за спины, с востока. Он быстро приближается, превращается в могучий рев – и в чистом утреннем небе над Журавлиной рощей (какое поэтичное название!) закружились наши пикировщики. 15 минут они усердно «обрабатывают» рощу, особенно густо кладя бомбы вдоль опушек, прилегающих к полю перед хутором и к нашей низине.

Уже давно взошло позади нас солнце (хорошо, что оно немцу в глаза светит), и все впереди отлично видно, даже отдельных пехотинцев, рывками перебегающих «под шумок» среди спелой ржи в сторону хутора.

А мы замираем и томимся – ждем, когда наступит наш черед. Уж и не помню, сколько раз подергал за все рычаги и выжал педали, проверяя ход тяг, ткнул пальцем в кнопку стартера – работает.

8.55 (танковые часы кировские – в левом нагрудном кармане гимнастерки). «Петляковы» (их было почти три эскадрильи, должно быть, полк), сбросив последние бомбы, построились и потянули на восток вслед за ведущим, словно стая журавлей за своим вожаком.

И тотчас снова дружно ударили артиллеристы (мы в это время завели двигатели).

Торопливо перебегает от самоходки к самоходке Сашка Корженков, наш помпотех, заглядывает под приподнятые броневые крылья смотровых лючков и, стараясь перекричать грохот орудийной пальбы и шум работающих (пока вхолостую) моторов, в последний раз спрашивает, все ли в порядке. Как будто не знает, что у моей машины тормоза ни к черту. Ору: «Лента!» Надсаживаясь, он пищит (у него тонкий голос), приблизив лицо вплотную клюку: «Езжай прямо!» – и, отодвинувшись, машет рукой в направлении хутора. До чего умный совет! Не назад же в самом деле ехать. [87]

Канонада стихла, хлопнуло несколько запоздалых орудийных выстрелов, показавшихся до смешного слабыми.

Зеленая ракета, оставляя за собой белый след и шипя, взвилась откуда-то из-за деревьев, на мгновение зависла и вдруг раздвоилась – это сигнал нам!

КВ, стоящие в этой же низине, левее нас, грозно взревев, повылезали из опушки и, переваливаясь на неровностях, покачивая на ходу пушками, поползли вверх по полю, на дальнем, противоположном краю которого медленно оседали, светлея, клубы песчаной пыли и дыма. Сбоку наши танки действительно чем-то напоминали большеголовых мамонтов, почуявших опасного врага и угрожающе поднявших свои хоботы.

На левом фланге гвардейского танкового полка, километрах в полутора от нас, лихо вынеслись на открытое поле тридцатьчетверки (их здесь полная бригада) и, часто стреляя, тоже устремились вверх, постепенно забирая влево, должно быть, в обход немецких артиллерийских позиций перед хутором.

Самоходки, стряхивая с себя остатки маскировки, показались из осинника почти одновременно с КВ.

Нашей батарее задача: прикрыть атакующие танки со стороны рощи Журавлиная. Она начинается повыше той низины, где мы ожидали сигнала атаки, окаймляет правый край поля и перед самым хутором закругляется вправо.

Чуть впереди и правее моей самоходки – машина Идесмана с комбатом, остальных мне не видно: много ли заметишь через смотровую щель? На поле перед машинами нашей батареи разрывы пока редки. Под острым углом приближаемся к роще. Она зловеще молчит...

Моя машина совсем не подчиняется мне, когда надо сделать крутой поворот, поэтому, как только мы вышли с исходной, начинаю жечь прокладку из феррадо на стальных тормозных лентах. Как вовремя вспомнился практический совет водителя-инструктора из ЧТТУ! Для этого выжимаю то левый, то правый рычаг поворота до отказа и, удерживая его на сгибе локтя, газую. Когда прокладка сгорит, стальная лента по стальному барабану бортового фрикциона будет срабатывать хорошо. Правда, фрикцион может перегреться и даже выйти из строя, если покоробятся его стальные диски, но это произойдет не сразу. На время атаки его хватит. И что такое фрикцион по сравнению с машиной? А непослушная в бою машина – гроб. Для всего экипажа. Ни о чем больше не думается. [88] Отрешенным взглядом слежу за тяжелыми танками, которые идут в шахматном порядке на подъем и вдруг начинают вспыхивать, как свечи. Две наши самоходки, из тех, что находятся в боевых порядках КВ, тоже горят...

Из трансмиссионного отделения потянуло резким запахом жженой прокладки. Наконец-то!

– Механик! Чем это у нас так воняет? – слышится в наушниках беспокойный голос Петра.

– Все в порядке, командир! Так надо.

Командир машины перешел на внешнюю связь, но забыл щелкнуть тумблером, и в моих ушах стоит треск и шум помех, торопливо попискивает морзянка, раздается то русская, то немецкая речь, но весь этот хаос перекрывает голос стрелка-радиста с КВ или с тридцатьчетверки. Очень отчетливо, напирая на «р», этот недалекий голос с жутковатой монотонностью долбит в барабанные перепонки:

– Я – Р-радий! Я – Р-радий! Кор-робочки гор-рят! Гор-рят кор-робочки... Как поняли? Пр-рием!

И что усердствует, как будто и без него не видно?!

А мы уже к роще приблизились, взяв правее. Свернули вправо и два КВ из 61-го полка, должно быть танковый взвод, выполняющий задачу одинаковую с нашей.

Метрах в трехстах от зеленой стены опушки извивается в поле серо-желтая дорога. По ней и помчались к хутору оба опередивших нас танка, комбатова машина и наша – четвертая.

Идущие впереди вспыхнули один за другим. Призрачно-легкое облачко мелькнуло вокруг башни головного танка. Он, чуть вздрогнув на бегу, прокатился по инерции сколько-то метров вперед и остановился, окутавшись огнем и дымом, рядом со старым, высохшим деревом. Второй КВ, не сбавляя скорости, стал объезжать товарища, разворачивая пушку в сторону рощи, и тоже загорелся. Выстрелить успела только Идесманова машина – и тотчас полыхнула вспышка на ее башне. Откинулся правый башенный люк, из него вырвался яростный столб пламени, кто-то из экипажа вынырнул было до пояса из башни, но тут же повис вниз головой, почернев на глазах.

Все это произошло за такие мгновения и было так неизмеримо жутко, что все во мне напряглось до предела, а правая нога моя, до сих пор без устали нажимавшая на педаль газа, начала вдруг подпрыгивать сама собой. Мотор заработал рывками, [89] странно подвывая. Испугавшись, что он заглохнет в такой неподходящий момент, изо всех сил надавливаю на правое колено левой рукой, а правой инстинктивно дергаю за правый рычаг, чтобы развернуть самоходку лбом к опушке. И вдруг наша машина одним прыжком принимает нужное положение. Прямо передо мной возникает черный борт обезглавленного сгоревшего танка. Над его пустой бронированной коробкой сверкает ослепительный зеленовато-голубой свет, похожий на огонь электросварки. Термитный заряд, предназначенный нам, угодил в мертвую машину – и это спасло нас... По дополнительной броне, прикрывающей снаружи ходовую часть, узнаю «Матильду» – английский средний танк.

– Доверни вправо десять. Хорош! Вперед! – отчетливо втискивается в уши напряженно-спокойный голос командира. – Стоп!

И через секунду:

– Огонь!

Рявкнула басом наша 152-миллиметровая и плавно, но быстро подалась назад-вперед дородным телом. За спиной звякнула звонко о днище медная гильза. И сразу стало легче на душе: получите сдачу!

А в наушниках:

– Фугасным – заряжай!

Короткая возня сзади. Мягко клацает смазанный замок.

– Готово!

– Огонь!

Передо мной – разбитая (наверное, в июльских боях) «Матильда», низко осевшая, и мне сейчас даже видна внутренность ее корпуса. Завороженно гляжу, сощурясь, на сыплющий белыми искрами голубой огонь, снова заигравший внутри мертвого танка: второй снаряд прожег за какие-то мгновения его борт, обращенный к опушке. Правая рука сама «втыкает» заднюю передачу (стоять на месте нельзя) – и очень кстати. Самоходка попятилась задом под уклон – очередной вражеский снаряд свистнул выше нашей башни. А Лапкин и Бакаев успели перезарядить орудие.

– Вперед – влево – 30! – Это мне для грубой наводки.

Выскакиваем левее нашего броневого щита, выстрел по опушке – и снова откатываемся назад. Что там сверху видят командир с наводчиком – снизу мне не разглядеть. Прислушиваюсь к их возбужденным репликам. [90]

– Петров! Видишь сломанную березу? Смотри левей лучше. Орудие шевелится... Прямой наводкой!..

– Есть, вижу! Это танковая башня. Готово!

– Бронебойным – заряжай!

Крякнув, опустил Лапкин 48-килограммовую черную тупорылую чушку снаряда на лоток, быстро зарядил.

– Готово!

– Огонь!.. А-а, гадина, заткнулась!.. Ну, Петров, молодец!

Сколько же это выстрелов мы успели сделать? Семь? Девять? В башне душно от дыма: дышать трудно, к горлу подступает тошнота, в голове легкое кружение.

Полностью занятый маневрированием при каждом выстреле, мало что успеваешь заметить в свою щель. Раз, отъезжая назад (с нашим раздельным заряжанием только и состязаться в скорострельности с противотанковыми пушками), видел, как сильно задымил в поле повыше нас один из КВ. И тотчас заработал огнетушитель, полетели из люков кассеты со снарядами, зеленые гранатные сумки, вещмешки и шинели, замелькали возле танка чумазые ребята, подавая наверх ведра с сухой песчаной землей. Кто-то из гвардейцев использовал даже одеяло. Экипаж быстро усмирил пламя, уложил на место снаряды, и танк снова упрямо двинулся к хутору.

Наконец после очередного выстрела Петр, вместо короткой команды «в укрытие!», нараспев прокричал:

– Осколочным без колпачка! Дистанция – ноль! За-аря-жай! Наводчик, по отступающим фрицам – огонь!

А насчет количества произведенных Петровым выстрелов я ошибся: к нам по лощине подобрался грузовик из взвода боепитания, и мы прямо на поле пополнили свой огнеприпас.

Сверху, из-под хутора, по песчаному проселку, мимо чадящих черной копотью сожженных танков уже гнали усталые и злые пехотинцы пленных – запыленных, растерянных и бледных. Из люка КВ, подбитого снарядом все на той же дороге в самом начале атаки, высунулся до пояса капитан, должно быть командир роты. Лицо его при виде фашистских солдат побелело и страшно исказилось. Потрясая пистолетом, он с гневом и ненавистью закричал:

– Кончай их на месте, гадов! Они с нами н-не н-нянчатся!

Пленные с опаской обходили танк.

А в роще, среди деревьев, замелькали фигуры людей в родной защитной форме, и разбросанные боем по широкому [91] полю танки и самоходки осторожно стали приближаться к хутору, стараясь идти след в след. При этом стихийно образовалось несколько сборных колонн, и перед каждой из них шагали по два-три сапера с миноискателями в руках. Длинными шестами, которые оканчивались металлическим щупом, солдаты быстро, но тщательно тыкали в землю перед танковыми гусеницами. Обнаружив противотанковую мину, они тут же обезвреживали ее и снова продолжали свой небезопасный путь, а следом за ними, как за поводырями, шаг за шагом продвигались наши машины.

Мин на поле очень много. Полянсков, не успев проехать и двухсот метров вперед после сигнала атаки, остался без левой гусеницы. Подорвалось несколько машин и из 61-го. Все стали маневрировать с опаской, сбавили скорость, и без того невысокую из-за движения на подъем, поэтому нас так и пожгли. Тяжелые полки приняли на себя огонь, а дело решил обходной маневр танковой бригады.

На верху бугра и на его западном скате раскинулся хутор. Только днем (какими длинными оказались всего три-четыре километра по злосчастному полю, на котором в результате боя почти ничего не осталось от созревающего урожая) въезжаем на его улицу. Она вся запружена немецким конным обозом, не успевшим уйти, и пехота на ходу «проверяет» повозки, брошенные автомашины с грузами.

В самый разгар сбора трофеев прилетели «Хейнкели» и начали сыпать бомбы на рубеж, потерянный их бескрылыми собратьями по разбою.

Уже при начавшейся бомбежке по хутору промчался, подпрыгивая на выбоинах, как резвый козел, зеленый «Виллис» с зампостроем полка. Заметив нашу самоходку, капитан Вовк-Курилех приказал поставить ее над узкой щелью, и все, кто находился поблизости, набились под машину, как будто это могло спасти в случае прямого попадания. На наше счастье, этого не произошло, но одна, должно быть, увесистая бомба рванула неподалеку от самоходки, где-то за кормой, да так сильно, что все в щели перемешалось, а я каким-то образом очутился верхом на шее нашего начальника штаба Стегленко. Однако он не обиделся.

«Хейнкели» без помех закончили свое дело и, не меняя строя, на той же высоте спокойно удалились, а мы снова, уже не опасаясь за свои гусеницы, – вперед. За хутором – очень [92] крутые склоны, местами обрывистые. Сползаем вниз зигзагами, рискуя сорваться и закувыркаться через башню, стреляем еще – вдогонку поспешно откатывающемуся противнику. Наконец переправляемся вброд через небольшую речушку, и сразу за нею, на лугу, приходится остановиться: окончательно сгорела во время спуска с крутизны левая тормозная лента. А левый бортовой фрикцион, от которого несло жаром, как от раскаленной печи, все-таки уцелел. Вот выносливость!

Луг с трех сторон – позади, слева и справа – ограничен крутыми склонами и извилисто тянется на запад. Впереди, прижавшись к правому, более крутому склону, стоят в «затылок» семь немецких танков – точь-в-точь семь волков. «А седьмой-то волк, горелый бок» – сожженный «Тигр», очевидно замыкавший эту небольшую колонну. Фашисты пытались уйти по балке, но не успели. Они огрызались: стволы танковых пушек развернуты в разных направлениях.