Текст книги "Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945"

Автор книги: Электрон Приклонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 40 страниц)

Должно быть, Радаеву наскучила безответная публика, на лицах которой всякий раз появлялось испуганное выражение, если он нечаянно производил какое-нибудь резкое движение. И Федя, похлопав широкой ладонью по жесткой угловатой немецкой кобуре, по-немецки передвинутой на живот, закончил политбеседу такими словами: «Гитлер капут!» и «Аллес ин орднунг!». Наверно, это были единственные выражения, дошедшие [540] до сознания слушателей, потому что они все разом согласно закивали и что-то залопотали.

Торжествующий старшина большими шагами нагнал нас, когда мы почти все вышли уже на улицу через узкую дверь, вделанную в ворота. Вдруг в глубине двора раздался бешеный лай. Оглядываюсь: прямо на нас с Федором несется огромными прыжками, волоча по снегу длинную цепь, здоровенная овчарка. Еле успеваю выхватить из кармана брюк пистолет и выстрелить навскидку в разъяренного пса. Тот смолк и сунулся оскаленной мордой в снег в нескольких шагах от Федора. Кто-то из наших спутников заглянул с улицы во двор и похвалил выстрел, а затем не выдержал и, по танкистской привычке к розыгрышу, ехидно добавил, что так метко можно выстрелить по движущейся мишени только с перепугу... Хотя никакого страха, к удивлению своему, я не успел и почувствовать, но возражать не стал, зато Радаев, сердито набычившись, посмотрел на обидчика. Насмешка повисла в воздухе, никем не поддержанная. 13 февраля

Несчастливое, черт возьми, число! Надо же было, как нарочно, именно сегодня узнать последние новости. Много всего: и хорошего, и грустного. Запишу по порядку. Дня три назад нами обложен со всех сторон Кенисберг – раз! Второе – Федька Сидоров вернулся! Вместе с экипажем. Пешком, так как пришлось своими руками сжечь машину, застрявшую при «драпе» из Эльбинга, чтобы она не досталась фашистам. Экипаж у него прекрасный, а в такой дружной компании можно, оказывается, даже с того света вырваться. Хуже дело у Махнева и Кунгурова («потомка Чингисхана» и нашего вызволителя в Латвии). У них сильно охладились двигатели (прогревать их под самым носом у противника нельзя было), и, когда немцы неожиданно контратаковали, оба экипажа с боем отступили, оставив свои машины. Фашистов вскоре оттеснили на исходные, но они успели сжечь обе самоходки.

Полк наш уже пополнялся, пока мы «загорали» в Заальфельде, несколькими машинами из других полков, но все равно на сегодня у нас имеется только две трети боевых единиц, считая самоходки Шевырева (у него где-то далеко отсюда вышел из строя мотор) и Ф. Речкалова, застрявшего вообще неизвестно где. [541]

За время нашего отсутствия не стало многих отличных ребят. Только из тех, кого хорошо знаю, погибли в боях: Иван Конышев, Миша Корешков, Василий Зубарев (полный тезка другого В. Зубарева, убитого на Правобережной Украине, в Киевской области, весною прошлого года) и еще один механик-водитель, Зискунов. И Васи Егорова больше нет... Это случилось, как упорно твердят все в полку, по вине обормота Павлова. Хотелось бы знать, как ему теперь спится.

Из экипажа Миши Корешкова чудом спасся лишь один заряжающий Толя Морозов, что заменил на нашей машине в Эстонии Гришу Перескокова, раненного 21 сентября. У Толи перебиты ниже колен кости обеих ног.

Сегодня новые потери: тяжело ранен мехводитель Загребайлов, контужены Федя Буянов и Нил Цибин, мой друг и водитель, с котором в одной машине я воевал в качестве командира машины в августе – октябре на 3-м Прибалтийском. После зимней формировки командиром у Нила стал гвардии лейтенант Саша Ципляев.

Машину их в сегодняшнем бою подожгли на совершенно открытом месте, прямо на шоссе. Двоих из экипажа, заряжающего и замкового, уложило наповал, остальных контузило. Сильнее всех – командира Ниловой машины, яростно-рыжего Сашку, который совсем потерял дар речи.

Когда в районе переправы поутихло, Нил в темноте разыскал мою машину и рассказал, как они загорелись и как уносили ноги.

После взрыва в моторном отделении упали на днище заряжающий и замковый, сраженные осколками. Моторную перегородку вышибло, и пламя ворвалось в боевое отделение. Оглушенный Нил тяжело повернулся на своем сиденье и увидел в люке над собой сапоги наводчика, потом вместо них появилась голова. Наводчик что-то кричал и протягивал Нилу руку. Нил не дотянулся и, зацепившись за спинку сиденья, свалился на убитого заряжающего. Ладони водителя скользнули по залитому кровью днищу. Пламя жарко дохнуло ему в лицо. Нил вскочил на ноги и ухватился за руку товарища. Тот вытащил его наверх. Вслед за наводчиком Нил свалился мешком с башни в придорожную канаву, заметенную пухлым снегом, и стал кататься в сугробе, чтобы потушить огонь на комбинезоне. Наводчик, лежа рядом, помогал, сгребая на него снег. Командира возле машины они не обнаружили. Покричали на четыре [542] стороны, но даже собственных голосов не расслышали из-за грохота артиллерийского боя. Сориентировались и поползли по дну кювета, распахивая снег; головы поднять нельзя было: над полем и над шоссе густо неслись пули, взвизгивали, верещали и жужжали осколки. Осатаневшие фрицы били даже по горящей самоходке Цибина.

Вдруг Нил (он полз впереди) сильно ткнулся во что-то танкошлемом. Вскинул голову: перед самым носом у него рыжие Сашкины космы, припудренные снежком. Командир полз почему-то навстречу, от своих к немцам. Он тоже поднял лицо, очень бледное, с особенно четкими из-за этого крапинками веснушек, мокрое от растаявшего снега.

– Ты куда?

Очумело тараща глаза на своего водителя, Ципляев попытался разминуться с ним, но Нил загородил дорогу:

– Поворачивай назад!

Однако Саша, странно всхлипывая и сопя, продолжал напирать головою на Нилово плечо. Нил, осердясь, стукнул командира по мокрому бледному лбу кулаком и, ухватив за ворот телогрейки, развернул упрямца в обратном направлении. Водителю и наводчику с трудом удалось заставить Ципляева ползти назад, даже подталкивать приходилось. Ватник на спине командира сильно тлел и едко дымил в глаза Нилу. Водитель содрал с командира расползающееся одеяние и только теперь почувствовал, что у самого припекает спину. Дальше оба ползли в одних гимнастерках.

– Быстрей, быстрей, черт рыжий! – ободряюще покрикивал Нил на товарища, тыча его кулаком в ватный зад, если движения Александра замедлялись.

Так все трое благополучно добрались до знакомой лощинки, полежали немного, отдыхая, и по ней отправились, низко пригибаясь, к своим. Когда лощина позволила им идти уже в полный рост, командир повернулся к товарищам и хотел что-то сказать, но у него только странно кривились губы, напрягалась шея, и, кроме невнятных отрывистых звуков, похожих на рыдание, Нил с наводчиком ничего не услышали... И все поняли. Нил ласково похлопал Сашу по спине и нахлобучил на голову друга, дрожавшего от озноба, свой теплый танкошлем. Разыскав тылы полка, они расположились, по обычаю, в РТО. Наводчик узнал про трофейный склад и принес оттуда несколько душегреек-безрукавок на заячьем меху. [543] 14 февраля

В этом самом одеянии и застаю вечером, когда перестрелка смолкла, своих друзей, сидящих возле костерка. Подогревшись для профилактики изнутри, они мирно беседуют с помощью блокнота и карандаша, передавая их по очереди друг другу.

После крепких объятий и поднесенной мне консервной банки со спиртом Нил принялся жаловаться на Сашку, который совсем извел своего механика-водителя, заставляя петь. Сначала Нил, решив, что к командиру возвращается слух, со старанием исполнял песни. Спел самые любимые, в том числе романс про белую чайку, застреленную жестоким охотником, затем пел подряд все песни, какие только приходили на память, однако лицо Ципляева оставалось неподвижно-внимательным и обидно-бесстрастным. В конце концов Нилу надоело выступать перед «глухим бревном», как он с досады выразился, да к тому же и несильный голос его совершенно сел с непривычки давать такие большие концерты. Отчасти, конечно, этому способствовали периодические прополаскивания горла «огненной водой». Песенный репертуар иссяк так же, как энтузиазм певца, и тогда осипший Нил задумал схитрить: стал беззвучно разевать рот и слегка раскачиваться, имитируя пение. Но Александр, пристально наблюдавший за движениями Ниловых губ, вдруг погрозил маэстро кулаком, выхватил из полевой сумки блокнот и через минуту протянул своему водителю записку. Нил дал мне прочитать ее. На неровно оторванном листке скачущими буквами было начертано: «А ведь ты врешь, Нил! Ты же не поешь, черт!» Ципляев, заметив, что я разглядываю, улыбаясь про себя, его цидульку, обиженно махнул рукой в сторону Нила: а еще другом называется!

Прощаясь со мной, Нил хмуро сообщил о гибели старшего сержанта Перескокова, заряжающего из нашего бывшего экипажа, на 3-м Прибалтийском. Гришу убило 6 февраля. 18 февраля

Приезжал в темноте начфин со злотыми. Кому и зачем они здесь нужны? Рачитель наших денег привез на передовую печальную весть: вчера на правофланговом участке убит наводчик отдельного экипажа гвардии старшина Митя Салов, с которым [544] мы вместе воевали на Ниловой машине в Эстонии и Латвии и которого я очень любил. Во время короткого затишья смелый экспедитор доставил почту прямо на огневые. Дмитрий обрадованно высунулся из люка и потянулся с башни за пачкой писем и газет. В этот момент рядом с машиной разорвалась немецкая мина. Экспедитор успел броситься на снег, а Салову, неудобно перегнувшемуся вниз, осколок пробил голову. Обидная смерть... И какие люди пропадают!

А сегодня нашего старого однополчанина, механика-водителя Лешку Панасенко, отправили в госпиталь с несколькими мелкими осколками в голове. 23 февраля

Никто в мире не скажет теперь, что Красная Армия не способна поставить на место любого агрессора. И величайшей гордостью за нашу славную армию, за народ наш героический переполнено мое сердце. Настроение хорошее, боевое, несмотря на неважное самочувствие: простыл, должно быть. Дуплетом выскочили чирьи на шее и на лице, голову ломит, кашляю. 28 февраля

Сегодня, впервые за много дней, вовсю светило солнце. Весна, да и только! Хорошо-то как! Ветер с моря, сильный и свежий, налетает упругими волнами. И какого черта не сиделось фрицам у себя дома?

Наш танковый корпус, как узнали мы из приказа, передан назад во 2-й Белорусский фронт. Это означает, что нам здесь сидеть долго. Во-первых, потому, что 3-му Белорусскому фронту, ведущему наступление, мы помочь уже не в силах (судя хотя бы по нашему полку), а во-вторых, и тот и другой фронты хотят иметь у себя на фланге броневой и притом еще драчливый щит.

1 марта

Весна и по календарю – не только по погоде. И в этот первый весенний день, блистающий синевой неба, полный солнца и голубовато-синих теней, прячущихся в гусеничных [545] следах и воронках, в каждом отпечатке солдатского сапога, падающих от стволов деревьев и лежащих на зернистом снегу под стволами орудий, в этот чудесный день погиб со всем своим экипажем, выполняя задание без командира машины, Федя Сидоров.

Полк наш действовал с самого раннего утра двумя группами, слева и справа от леса, который вплотную подступает к длинной гряде прибрежных дюн и кое-где даже взбирается на них. За этой грядою тоже лес и немецкие укрепления. С моря время от времени бьют немецкие корабли, поддерживая и ободряя гарнизон Браунсберга.

Комполка послал своего адъютанта, старшего лейтенанта, на Фединой машине с каким-то устным приказом на правый фланг, высадив командира машины лейтенанта Владимира Федорова, своего сына, о котором в полку поговаривают, что он в бой не ходит. Мне это не известно, а что шестерым в машине тесно – это точно.

Федор Сидоров, известный в полку не только отчаянной смелостью, но и умением быстро и грамотно водить боевую машину, решил не объезжать лес понизу, чтобы не давать крюку в несколько километров, а помчался по верху увала, по нашему скату, временами показывая немцам башню.

В самоходку угодил случайный снаряд, прилетевший с моря, и ее разметало так, что и хоронить было некого. Очевидно, сдетонировал непочатый боезапас. Отметили на карте-двухверстке место гибели экипажа – и все.

Считали погибшими всех пятерых, но во второй половине дня был случайно обнаружен пехотой какой-то офицер, лежавший под откосом в глубоком сугробе. Человек был без сознания, со страшно покалеченными, раздробленными ногами, но дышал. Его срочно доставили в медсанбат и там с трудом привели в себя. Несмотря на сильную контузию, адъютант (а это был он, судя по описанию внешности) нашел в себе силы вспомнить, что с ним случилось: он сидел на башне, свесив ноги в люк и, как положено, не сводил глаз с неприятельской опушки. И вдруг мощным толчком его швырнуло в воздух, и от оглушительного грохота он потерял сознание.

Подвела на этот раз Федю ненужная лихость... Вполне можно было проскочить чуть пониже гребня, но по лысому верху передвигаться куда удобнее и быстрее. И вот Федьки нет. Совсем. И осталось мне лишь одно, очень грустное «утешение»: [546] смерть твоя и твоих ребят была мгновенной... Так мы с тобой и не доехали до твоего Солнечногорска... Прощай, друг! А фрицам от твоего имени мы обязательно передадим кое-что.

Когда кончилась сегодняшняя заваруха, стало известно, что наш корпус уже полностью возвращен 2-му Белорусскому фронту, то есть мы снова у Рокоссовского. Это означало, что 10-й гвардейский танковый корпус будет продолжать теснить противника в сторону Кенисберга, а наш, 29-й, остается грызться на «колечке». Ну что ж... Кому-то надо попридержать фрица, чтобы он не разбежался, пока его добивают. 2 марта

Все наступаем на Петтелькау. «Морда в крови, но наша берет», как сказал один шутник в сорок, не знаю точно, каком году. Сегодня погиб Петька Савостьянов, еще один механик-водитель. Вот гады немецкие!

Несмотря на недавнее пополнение остатками тяжелых полков, тоже крепко потрепанных в наступательных боях, у нас снова остался только номер части да две-три «ходячих» машины... Земля слухом полнится, и в полку уже поговаривают с надеждой, что нас скоро должны вывести на переформировку. И еще об одной новости упорно твердят – будто части из пределов фронта теперь не выезжают. 7 марта

В карусели жестоких схваток, частых маневров и контрманевров перепутали числа и вечером, после того как заглох бой и наступила долгожданная темнота, встречали... праздник 8-е Марта. Это, конечно, удобный предлог для того, чтобы встряхнуться, сбросить напряжение, тем более что у нас сегодня приятный гость – спасенный нами в начале январского наступления командир СУ-76, прибывший на передовую из Пройсиш-Холлянда. 8 марта

С утра свирепствовала начавшаяся вчера вечером метель, мела и крутила так, что уралец Костылев назвал ее пургой. Зато стрельбы было меньше. [547]

Наш полк, сказал ПНШ-1, уже на переформировке, а мы здесь на уцелевших поизносившихся машинах все еще «грудью держим фронт». Интересно знать, когда же наш старый хлам сдан будет на СПАМ? 17 марта

Наступаем. Эта немецкая горка била крепко и дорого нам досталась. Всего-то ничего на ней: слева – кирпичные одноэтажные постройки, справа – деревья темнеют. Израсходовав не по одному десятку снарядов, машины наши подобрались вплотную к подошве высоты только к вечеру. Уже темнело и подмораживало. И когда полезли вверх по обледенелому склону, несколько раз скатывались обратно: машины шли юзом. Надо бы перевернуть хоть по четыре трака шипами наружу, да некогда. С четвертого, кажется, захода, потеряв еще одну тридцатьчетверку и самоходку из пополнения, вскарабкались наконец к самым деревьям. Тут стало полегче. Злые и радостные, вломились в какой-то не то сад, не то парк и поползли через него вдоль каменной, в рост человека, ограды: все-таки защита от огня. Чуть не передавил раненых, лежащих в ряд в тени под самой оградой. Испугался: думал, что наши. Автоматчики спрыгнули в снег, чтобы спросить, и тотчас вернулись. Нет, немецкие, человек тридцать, если не больше. Вот гады фашисты! Бросили своих прямо на снегу и по этому самому месту, по ограде, гвоздят вовсю. А раненые даже не пытаются отползти при приближении гусеничных машин. Должно быть, не могут, тяжелые. Объезжаем их стороной: все равно не вояки.

Потом на нижней дороге, с которой мы поднялись на высоту, началась бешеная стрельба, разорвалось две-три фанаты – и снова стало тихо. Через некоторое время стрельба разгорелась с новой силой. Дмитрий Яковлевич приказал вывести машину на край рощи, и мы увидели: длинный гробообразный закрытый бронетранспортер, стреляя наугад по опушке, по домам из крупнокалиберного пулемета, пытается проскочить куда-то. В густеющих сумерках, под нами, лихорадочно трепещут язычки пламени на кончике пулеметного ствола. Отвечают немцам только автоматы из кустов на склоне. Командир приказал выдать нахальному бронетранспортеру «на орехи». Наводчик не подкачал: от близкого разрыва неуклюжая машина [548] подпрыгнула и опрокинулась набок. Рубилкин с Каплей спустились на дорогу и увидели возле бронетранспортера трех убитых немцев. Один из них был офицер с планшеткой. Документы автоматчики забрали, чтобы передать в штаб полка. 20 марта

Взят наконец треклятый Браунсберг! «Щоб йому повылазыло!» – вспомнилось мне гневное проклятие хохла Клименко, моего грустного товарища по Степному фронту летом 1943 года. Эти слова всякий раз вырывались из груди радиста, когда мы влетали с ходу или вползали под огнем на черно-серые пепелища, оставленные фашистами вместо приветливых белых или слегка голубоватых хатынок, а дымная гарь цепко держалась среди поникших и обуглившихся вишневых садов.

Как только пальба на улицах поутихла и стало можно без опаски вылезать из машин, мы с Николаем-замковым с разрешения командира немного побродили по городу, стараясь не отдаляться от своих. Под тяжелыми кирзовыми сапогами хрустит и пересыпается битая красная черепица и оконное стекло. Двери и окна домов нараспашку. В нескольких местах город горит, и дым ленивыми волнами расползается по улицам, площадям и дворам. Фигуры военных, торопливо шагающих по своим делам, и проезжающие мимо нас машины кажутся в медленных колебаниях нагретого воздуха призрачными.

Свернув с главной улицы в боковую, мы наткнулись на какую-то круглую средневековую башню. Она не заперта. Заходим из любопытства. Внутри размещается музей. У нас такие называются краеведческими. Бегло знакомимся с экспонатами. Они все целы. Профессионально заинтересовал нас другой зал – с оружием. Он находился на втором этаже. Тут мы задерживаемся подольше. Чего здесь только нет: луки, арбалеты, мушкеты, гладкоствольные старинные пистолеты и ружья фридриховских времен; копья с разными наконечниками, даже с изуверским пилообразным; рыцарские доспехи в полном комплекте и россыпью; конская сбруя с бляхами и стальными острыми шипами; клинки на любой вкус и силу: мечи, сабли, палаши, тесаки, рапиры, шпаги, кинжалы... Словом, вся местно-прусская история состоит больше чем наполовину из оружия... [549]

– У, головорезы! – останавливается коренастый Николай перед древним тевтонским мечом, синевато отсвечивающим в тени каменной ниши.

Длина этого двуручного орудия смерти с обоюдоострым лезвием равна росту моего товарища. Но Костылев по-уральски крепок: он легко вытаскивает меч из тяжелой подставки и подносит к узкому стрельчатому окну-бойнице. Рассматриваем страшилище: вдоль лезвия, почти до самого острия, тянутся два параллельных желобка для стока крови (какая предусмотрительность!), а между ними – краткая надпись колючими готическими литерами: «Тринк блюд». Это рыцарское заклинание мне удалось (спасибо нашей беспощадной «немке» Анне Иосифовне!) расшифровать без труда: «тринк», без сомнения, императив от «тринкен» (пить), а «блюд» очень похоже на «блют» (кровь). 21 марта

«Штатных» автоматчиков с нашей машины забрали. Она уже еле ходит. Из города нас отвели. Это означало, что и для нашего экипажа наступила формировка. «Загораем» и пьем дрянной немецкий шнапс – с досады, а также за отсутствием лучшего напитка. 22 марта

И вот утром мы спохватились, что не разжились трофеями в Браунсберге. А ведь разрешено даже посылки отправлять домой. Только никто Из нас до сих пор не удосужился ничего отправить родным. Нет, я не забыл, что мама и малые сестры ушли из Смоленска в летнем «обмундировании», в чем война застала, и как они, горемыки, три с лишним года перебивались на бывшей антоновской родине, а с октября прошлого года не густо хлебают в разоренном и сведенном почти на нет, но по-прежнему родном городе, ставшем еще дороже для них. И много ли помог им мой лейтенантский аттестат? Денег, получаемых матерью ежемесячно, хватает всего на пару буханок базарного хлеба. Интересно, для кого этот приказ насчет посылок? Для трофейных команд? Так они и без него свое дело знают. Или воевать, или трофеи собирать. В Заальфельде, кажется, тридцатьчетверка нечаянно въехала в широкую витрину [550] ювелирного магазина. Посыпались золотые часы и прочие драгоценные безделушки, до которых никому в ту минуту не было дела.

Показались по бокам шоссе места, где недавно дрался наш гвардейский, ежедневно тающий полк. Завидя стоящую посреди голого поля ИСУ, вспоминаем, чья именно машина и при каких обстоятельствах была подбита или сгорела.

Под Тидмансдорфом Витьки Братцева могилка, у самой дороги. Он был не только водитель хороший, но и товарищ прекрасный. Все без уговору спешиваемся и тихо подходим. Наспех насыпанный земляной холмик уже осел и расползся, невысокий столбик с прибитой к нему фанеркой покосился, сама фанера покоробилась, а неровная надпись на ней расплылась.

Опустившись на колени, обвожу простым карандашом слова: «БРАТЦЕВ ВИКТОР, гвардии техник-лейтенант, механик-водитель. 1924 – март 1945».

Молча постояли, обнажив головы. Сколько же дорогих могил, порою вовсе безымянных, оставили мы на своем пути «в схватках жарких, за немцем в погоне, пролагая дороги великих побед»? Кто присмотрит за ними? Не забудут ли люди, которые будут жить в этих краях после войны, о тех, кто, жертвуя собой, добыл человечеству мир? Подумалось так почему-то, должно быть, не только мне, потому что народ, трясясь в кузове «американца», грустно попритих, но вскоре неожиданная дорожная встреча настроила нас на иной лад.

Километрах в двадцати от Браунсберга, в какой-то деревне, из кузова встречного грузовика кто-то замахал нам обеими руками, точно ветряная мельница, громко и радостно вопя, а затем бешено забарабанил в два кулака по крыше кабины. Духанин, услыша такой же гром над своей головой, затормозил. По пустынной улице, разбрызгивая грязный талый снег, бежал к нам, да нет, не бежал, а летел не кто иной, как сам «курский соловей» – Миша Краснухин, наш мехводитель, крепко задетый немецким осколком еще в феврале.

После коротких приветствий Мишу дружно втащили в кузов и, передавая из рук в руки, облобызали его колючие щеки, не забывая при этом крепко, с братской нежностью похлопывать по широкой, надежной спине. Несколько флегматичный Мишка только блаженно улыбался, почувствовав себя в родном кругу. Тут же единогласно решено было плюнуть на трофеи [551] и приказано шоферу поворачивать обратно, так как все равно уже начинало темнеть, надоели частые задержки у КПП, понатыканных чуть не на каждом перекрестии дорог. Да еще временами прилетали с моря увесистые «гостинцы», предназначенные, как пить дать, для рокадного шоссе, по которому наш исцеленный Мишка мотается целый день на «чужих» машинах, безуспешно разыскивая свой полк.

Вернулись в расположение, к «родному очагу», спешно соорудили «встречный» ужин и уселись за стол. Нил долго любовно изучал добродушную Мишину физиономию, а затем тихо произнес:

– А ведь ты, Моня, стал у нас теперь гвардии шероховатый!

Все прыснули беззлобно. Действительно, все лицо Краснухина, желтовато-бледное после госпиталя, было обильно усеяно неглубокими крапинками – следами брызг горящего газойля.

– Ничего, главное – глаза целы, – защищался Миша, – и девки рябых зато больше любят!

Беспалов привез откуда-то еще двоих наших: командира ИСУ Федьку Речкалова и Василия Зубарева. Водитель речкаловской машины Темненко сломал ногу, а Васька Зубарев вернулся буквально с того света, так как числился в списках погибших уже больше месяца. По поводу его «воскрешения» хлопцы срочно нагнали горилки из барды, которая бесполезно бродит в чанах здешнего пивного заводишки. 23 марта

Привели свою машину в порядок. Здесь сразу два СПАМа: 83-й и 125-й, и мы не знаем еще, в который будем передавать самоходку и что нас ожидает: в полк возвратят или направят в другую часть, чтобы возместить людские потери. 25 марта

Сдал машину Федьке Буянову. Он теперь техник-контролер и сразу стал ужасно важным. Отвоевался. Не знаю почему, но ничуть ему не завидую.

И вот мы без «коня». Бредем впятером, всем экипажем, не спеша по Мальцайтену. Настроение, разумеется, весеннее и самое праздничное. [552] 26 марта

Мальцайтен – небольшой населенный пункт, и его с трудом можно назвать городишком. В одном из кирпичных домиков, на главной, по-видимому, улице, живет наш экипаж. Улица эта идет вниз, к небольшому озеру. Отделенная от озера железнодорожной насыпью, торчит справа, на возвышении, колючая кирха. За нею толпятся одноэтажные домишки, половина которых пустует, брошенная жителями. По левую руку почти вплотную к строениям подступает в нескольких местах хвойный лесок.

Бесцельно бродим с Речкаловым по скучному «штэдтхэну» и, не найдя других достопримечательностей, решаем заглянуть в серую кирху. Она не заперта. Внутри никого и ничего, кроме сложенных в низкий штабель тюфяков. Сквозь узкие стрельчатые окна косо падают вниз солнечные полосы, и в них, подтанцовывая, роятся мельчайшие пылинки. Направляемся дальше, к железнодорожной станции. На запасном пути – длинный состав из низкобортных платформ, нагруженных трофейной техникой – главным образом пушками всевозможных систем и калибров. Около орудий хлопочут немки – женщины и девушки, отчищая наждачной бумагой рыжую ржавчину на стволах и лафетах и смазывая их затем солидолом. Бессмысленное занятие: все равно ведь вся эта сталь пойдет на переплавку.

Работающих охраняли несколько пожилых солдат, вооруженных винтовками. Поэтому круглолицый смуглощекий Федька, заглядевшийся было на аппетитную немочку, которая озорно косилась в нашу сторону, трудясь над открытым замком здоровенной 210-миллиметровой гаубицы, притушил хищный блеск своих черносливовых глаз и скорчил такую постную мину, что стал очень похож на кота из какой-то притчи. Хвостатый плут, убедившись, что печенку, которую предусмотрительная хозяйка подвесила под самым потолком, стащить не удастся, будто бы равнодушно промурлыкал: «А я сегодня пощусь!»

Мы удалились в сторону овального озера, почти лишенного прибрежной растительности. Может быть, так только казалось из-за того, что кустарники еще не одеты в листву. На серой водной глади, свободной уже ото льда, плавал одинокий белый лебедь, держась самой середины озера. [553]

– Осторожничает: напуган войной. И военными... – задумчиво заметил Федя, любуясь красивой гордой птицей. – Лебеди очень зорки. Смотри.

Он нагнулся, поднял с земли палку и приставил к плечу, словно винтовку. Лебедь, секунду назад спокойно курсирующий метрах в трехстах от берега, окатывая себя водой и охорашиваясь, тотчас стремительно прибавил ходу.

Он вытянул длинную шею, развернул большие белоснежные крылья и стал помогать себе частыми взмахами, задевая воду и окружая себя радужным ореолом мелких брызг, разноцветно вспыхивающих на солнце. Некоторое время птица словно бежала по воде, делая стартовый разбег, затем плавно взмыла и, грациозно взмахивая крылами, стала удаляться, быстро превратившись в маленькую белую точку на голубом фоне.

Проводив красавца долгим взглядом, мы двинулись вдоль озера вправо и на закруглении берега, в специально прорытом канальчике, прикрытом кустиками лозняка, обнаружили полузатопленную лодку с рыбообразным куском нерастаявшего льда, лежащего на днище. Выволокли посудину на сушу, вылили из нее воду и осмотрели: она оказалась вполне надежной. Решено было порыбачить. Вернулись в «город», разжились у запасливых спамовцев крючками и леской и на вечерней зорьке «открыли путину»: удили с лодки. Однако наши надежды поразнообразить свой скудный стол не оправдались... Продрогшие на сыром ветру и злые, возвратились мы не солоно хлебавши домой, но настроение наше поправила горячая вода, оставленная для нас в железной бочке на чердаке, где экипаж мой сегодня банился. С удовольствием лебедем плещусь в корыте. Как мало порою человеку нужно! 30 марта

Полная весна! Снега на полях уже нет – он сохранился небольшими островками лишь в тенистых местах оврагов, в лесу да под северными стенами построек.

Жмурясь от яркого, только что оторвавшегося от черты горизонта солнца, шагаем на охоту к озеру, откуда доносится шумное хлопанье крыльев и возбужденное утиное кряканье. Втроем усаживаемся в лодку, привязанную к деревянным мосткам. [554] Один гребет, двое с заряженными карабинами расположились на носу и на корме, готовые в любой момент открыть убийственный огонь по кряквам, которые сделали на этом тихом озере дневку, чтобы передохнуть и подкрепиться после длительного перелета.

Но хитрые утки ведут себя очень осторожно: пасутся на открытой воде, а при приближении нашего «дредноута» дружно ныряют и появляются на поверхности далеко от места погружения и в совсем неожиданном для стрелков месте. Сделав несколько безуспешных попыток подплыть к птицам в открытую, мы тоже начинаем хитрить. Отведя лодку в прибрежные заросли, нарезали камыша и замаскировали им весь левый борт, обращенный к озеру, а затем стали медленно и бесшумно красться, прижимаясь к берегу. Однако утки, словно в насмешку, подпустив нас метров на сто, дружно взмыли вверх и перелетели на соседнее озерко. Мы проводили взглядом улетающий завтрак и поплелись, удрученные, восвояси.

Идем по задворкам покинутых деревенских усадьб и вдруг над распахнутой дверью заднего крыльца видим здоровенного рыжего кота с широкой мордой и нахальными зелеными глазищами. Он с таким издевательским и одновременно злым выражением на усастой роже уставился на нашу троицу, что впечатлительный Федя Речкалов прорычал какое-то проклятие и потянул с плеча карабин. Кот, не сводивший с нас настороженных круглых глаз с вертикальными прорезями зрачков, прыгнул вниз и молниеносно скрылся внутри дома. Федя за ним. В комнате что-то с грохотом упало, потом глухо бабахнул выстрел, и из окна (стекол в нем не было) рыжей молнией выметнулся взъерошенный кот, перевернулся, приземляясь через голову, и во всю мочь удалился большими прыжками по голому полю к оврагу, на склонах которого густо краснели прутья вербняка в праздничном наряде из пушистых желтых, овальной формы соцветий. Топая сапогами и страшно чертыхаясь, выбежал на крыльцо распаленный преследователь, держа карабин на изготовку и отыскивая глазами беглеца. «Мстителя» поймали за плечи и не дали выстрелить: на поле перед озером бродили несколько человек – женщин и стариков, – которые ковыряли вилами глинистую землю, собирая, очевидно, случайно оставленные с осени картофелины.