Текст книги "Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945"

Автор книги: Электрон Приклонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 40 страниц)

По-за рощами, за холмами, слева и справа, иногда высоко поднимаются вертикальные густо-черные столбы дыма, так называемые «свечи». Безветренно. Заметив такой ориентир, Ефимов с трагическим придыханием всякий раз восклицает: «Т-танки горят! Горят т-танки!» Мне это давно уж не в диковинку. Ну горят. Да не одни же наши.

Все помалкиваем, соблюдая субординацию и понимая, что человеку впервой всегда бывает жутковато, и даже чуть-чуть жалеем бывшего политрука. Но когда он при виде каждого нового столба дыма (а они, как на грех, стали попадаться все чаще) начал истерически вскрикивать, терпение мое лопнуло. Прошу ребят снять на минуту шлемофоны и негромко выкладываю своему командиру то, что о нем думаю, а в заключение советую отключиться хотя бы от ТПУ. Он затих, поеживаясь и вздрагивая, а через несколько минут попросил остановить [337] машину и побежал за придорожный куст. Так пришлось задерживаться несколько раз. У него открылось что-то похожее на медвежью болезнь... Мыслимо ли так трястись! Даже неловко смотреть на человека. А может быть, причина расстройства – полусырая курица и мед, съеденные без хлеба на коротком привале и запитые холодной водой? Кухни своей при таких темпах продвижения мы почти не видим.

Перед совхозом «Кочаново» сошлись неожиданно с немецкими танками, и начался встречный бой. Обстановка была очень неясной, и сперва пришлось нам трудно. Контратакованные с обоих флангов, машины наши сползлись (иначе не назовешь движение 50-тонных громадин по незнакомой и полной коварств местности) на каком-то склоне, густо заросшем кустарниками. Болванки то и дело свистели над нашими башнями, но не причиняли вреда, так как посылались фашистами без прицела. Немного погодя начали с противным кваканьем лопаться немецкие мины.

Командир полка, перебегая от батареи к батарее, лично указывал комбатам и даже отдельным командирам машин позиции, удобные для ведения огня. Возле нашей самоходки, не видя командира, подполковник задержался, нагнулся к моему лючку и прокричал: «Где командир? Командира машины ко мне!»

Дрожащий Ефимов выполз из правого люка и остановился перед командиром полка, втянув голову в плечи. Федоров что-то разъяснил ему, энергично взмахивая правой рукой с зажатым в ней пистолетом, и побежал дальше, сопровождаемый начальником штаба, усатым гвардии полковником Уткиным, и автоматчиком. А бледный Ефимов на подкашивающихся ногах приблизился вплотную к лобовой броне, лег на нее грудью и протянул к самому отверстию смотрового люка ладонь с растопыренными трясущимися пальцами, подавая сигнал «задний ход». Я попятил машину. Раза два наш командир с исказившимся лицом проворно и низко приседал, заслыша свист пролетающей болванки, и тогда из моего лючка можно было видеть только верхнюю часть его танкошлема. Потом справа впереди машины что-то с треском рвануло, должно быть небольшой снаряд. Ефимов метнулся влево, передо мной мелькнули его ноги и исчезли за левой гусеницей. Наводчик наш тотчас высунулся из люка, чтобы взглянуть, что со старшим лейтенантом, и, если нужно, прийти ему на помощь, но того и след простыл. [338]

А тяжелые СУ, прикрываясь кустарником, повели огонь с места, часто меняя позиции, и немецкие танки, оставляя то там, то здесь «факелы», отошли сначала к совхозу, а затем, когда стала наседать наша пехота, поддержанная залпами «катюш», попятились и дальше. Во второй половине дня, после тяжелого боя, пехота вместе с самоходками ворвалась на улицы совхоза. Дело было сделано.

Возле полуповаленной изгороди из жердей при въезде в околицу мы увидели несколько странных на вид снарядов: металлическая труба более метра длиной заканчивалась грушевидным жестяным набалдашником на верхнем конце. Лейтенант-пехотинец объявил нам, что это так называемый «фаустпатрон» – новое противотанковое средство – и что немецкие солдаты пока не очень-то охотно его используют, так как эта штука требует аккуратного обращения с собой. Труба, в которой помещен вышибной заряд, выталкивающий грушевидную мину, может взорваться под мышкой у «фаустника», если заднее отверстие трубы засорено землей или окажется прикрытым складками маскхалата или накидки. Лейтенант взял в руки один «фаустпатрон» и обезглавил его. У вынутой из трубы мины тотчас расправился «хвост» – эластичный стабилизатор, с помощью которого снаряд соединяется с трубой. После этого офицер поднял прицельную планку, прижатую к трубе, и показал нам красную кнопку со стрелкой-указателем и надписью: «Фойер» («огонь»). Прицеливание производится через прорезь на планке и верхний конец мины-груши до совмещения с целью. Остается только сдвинуть красную кнопку вперед, по стрелке. Устройство до смешного простое, а броню танка пробивает легко на расстоянии до 70 метров. «Фауст» («кулак») можно применять и против других целей.

В селе царствует нестерпимая тишина. Жителей совсем не видать: либо попрятались, либо угнаны немцами. Большая часть самоходок ушла на западную окраину, за которую только что оттеснен противник. Там, за огородами, старательно окапывается наша малочисленная пехота.

В центре населенного пункта – пруд, возле обрывистого берега которого осталась в одиночестве наша машина, так как во всех трех топливных баках горючего на дне, а у экипажа нет командира. По другую сторону пруда замаскировалась одна из наших батарей – подвижный резерв. Так распорядился командир полка. Оттуда пришли к нам перекурить двое ребят. [339]

От них мы узнали, что наш Ефимов жив. Он на приличной скорости, ломясь сквозь кустарник, пронесся рядом с их самоходкой, затем бросился на землю и истошно завопил: «Санитары!» Его действительно ранило... в пятку. Рана, достойная труса. Это произошло в 14 часов.

Немцы за селом снова зашевелились: видимо, что-то затевают. Между домишек и сараев все чаще рвутся снаряды и мины. Примчался с недалекой передовой офицер связи на «Виллисе» и увел за собой четыре машины из пяти – отражать контратаку немецких танков. Мы тоже зарядили на всякий случай орудие и приготовились к заводке на последних каплях.

Когда уходила на околицу резервная батарея, становлюсь невольным свидетелем последнего «подвига» Зямы Кугеля: выведя свою машину кормой вперед из-под старых толстых тополей, механик, не вытащив до конца пушечный ствол, резко газанул, разворачивая самоходку на месте. При этом он так двинул пушкой по дереву, что вывел из строя механизм поворота орудия (выкрошилось несколько зубьев в секторе). Словом, до боя наш Зяма опять так и не доехал... Кугель – хороший, технически грамотный водитель, человек весьма положительный, но вот беда: как только дело доходит до сильной опасности – с Зяминой машиной непременно что-нибудь стрясется.

А за совхозом, северо-западнее его, идет жаркий бой. Дробную, частую трескотню автоматов и пулеметов то и дело заглушают гулкие, басовитые выстрелы ИСУ-152. Однако фашисты, сколько ни лезли из кожи вон, так и не смогли сдвинуть нас с места.

К вечеру за селом поуспокоились, и тогда мы решились наконец сварить что-нибудь. С самого утра было не до еды. Под берегом пруда развели костерок. Огня не видно даже вблизи: ребята умело замаскировали его с помощью навеса из зеленых веток. После позднего ужина всех сильно потянуло в сон, и мы улеглись в машине ровно в полночь. Один бодрствует, трое спят. 25 июля

В три часа привезли масло. С трудом открываю глаза: опять почти не спал. Пока горючее еще не доставлено, тщательно промываю масляный и воздухофильтры и сменяю масло во [340] всей системе. К концу работы подкатывает «Студебеккер» из РТО, и с него сбрасывают три полные двухсотлитровые железные бочки – полную заправку. Мы, все четверо, не мешкая ни минуты, принялись заливать газойль в баки.

Уже порядком развиднелось, когда на ухабистой дороге появился, подпрыгивая, как разыгравшийся козлик, зеленый «Виллис». Не к нам ли? Маленькая юркая машинка тормознула под самым правым бортом самоходки, и я разглядел на переднем сиденье рядом с шофером какого-то незнакомого лейтенанта. Позади сидели замполит гвардии майор Каневский с бледноватым Ефимовым. Бывший командир наш, едва шофер заглушил мотор, томным, страдальческим голосом попросил подать ему из ниши его полевую сумку и связки брошюр, попрощался и пообещал прислать письмо, но никто из нас не проронил в ответ ни слова, сделав вид, что углублен в работу. Майор вылез из «Виллиса» и, кивнув головой на выскочившего вслед за ним лейтенанта, просто сказал:

– Вот вам, товарищи, новый командир машины, гвардии лейтенант Филатов. Знакомьтесь и поспешите на передовую. Там жарковато.

И «Виллис», подняв за собой облачко пыли, исчез за поворотом деревенской улицы.

Гвардии лейтенант, невысокий, но плотно сбитый, проводил взглядом начальство, весело поздоровался с экипажем и спросил у меня, сколько потребуется еще времени на заправку. Нам оставалось перелить ведрами в бак последнюю бочку, поэтому докладываю, что машина к бою готова.

– Даю десять минут, – покосившись на начатую бочку, сказал командир и, ловко забравшись в башню, стал «смотреть приборы», как поется в песне, и проверять работу рации.

Едва была завинчена последняя броневая пробка, последовала команда: «Заводи! Вперед!»

Хороший, кажется, у нас новый командир: деловит, весел и прост.

В 14.00 с комбатом в башне (он пожелал руководить действиями батареи из нашей машины) неосторожно выдвинулись за окраину села и очутились посреди какой-то выжженной поляны, перед угрожающе подступившим к ней с трех сторон густым черным ельником. Постояли, присматриваясь к опушкам, минуты две. И вдруг поднялся настоящий содом: так растявкались немецкие минометы (пушки, на наше [341] счастье, сквозь ельник почему-то не били), что в несколько минут всю поляну затянуло дымом от рвущихся мин, а одна из них оглушительно лопнула прямо на лобовой броне нашей самоходки. Маленький осколочек, каким-то чудом ухитрившийся пролететь сквозь щель в маске, оцарапал руку Березовского. Комбат приказал отойти назад, поближе к остальным машинам, а минут через десять, докладывая по требованию командира полка про обстановку на нашем участке, дважды подчеркнул, что ранен, хотя даже перевязки ему не понадобилось.

Обстановка обыкновенная: позади – совхоз, впереди – лес с противником, посредине – «ничья» поляна, где лежат вперемежку убитые солдаты, наши и чужие. Наших больше, и на одном из них, упавшем на левый бок, лицом к ельнику, а спиной к нам, горит одежда; легкий ветерок то гасит, то снова раздувает пламя. До убитого всего-то десятка четыре метров, и в смотровую щель хорошо видна выцветшая на спине и плечах гимнастерка и спирали обмоток на ногах. Вдоль околицы, немного позади, – наши машины; возле самой изгороди полудугой тянутся неглубокие окопы с пехотой. Справа от моей самоходки, метрах в ста, стоит перед окопом машина из другой батареи и часто стреляет вправо по лесу. Комбату захотелось узнать, кто там так развоевался и что в своем секторе видит.

– Кто установит с ним связь? – вопрошает старший лейтенант.

Ребята переглядываются. Минометный обстрел продолжается, хотя и не так интенсивно. Вполне возможно связаться по рации или голосом, подъехав вплотную к той машине.

– Разрешите мне! – обращаюсь к Березовскому. Какой-то бес неудержимо подталкивает меня на лихачество.

Комбат с удивлением смотрит в мою сторону. Интересно, выпустит ли он под огонь механика-водителя? Весь подобравшись, дожидаюсь ответа.

– Действуйте, – нимало не колеблясь, разрешает комбат.

Выскальзываю через квадратный люк на моторную броню, затем сползаю по наклонной корме на землю и, переждав очередную серию разрывов, стремглав мчусь к беспокойной самоходке, перепрыгивая через неглубокие минные воронки. Вылазка моя протекала успешно: только один раз по пути туда пришлось с размаху броситься носом в землю, а на [342] обратном – немного проползти. Пехотинцы из недалеких окопов равнодушно смотрели мимо меня, но внимательно наблюдали за опушкой. Благополучно возвратившись в свою машину, я доложил, что та самоходка – из третьей батареи и ведет огонь вдоль старой, заросшей подлеском просеки, потому что наводчик заметил на ней какое-то подозрительное движение. Комбат наш как будто успокоился, но спустя минуту свистнула из леса болванка, затем другая. «Пристреливаются, гады!» – подумал я. Особенно неприятно было то, что нельзя понять, откуда именно в нас стреляют. Очевидно, подкрались без шума и копоти «примусы» – приземистые «Артштурмы» – и, не видимые в чаще, спокойненько упражняются в стрельбе по неподвижной цели. После третьей болванки, с резким свистом рассекшей воздух над самой кашей машиной, «раненому» срочно понадобилось, по его словам, «установить личную связь с пехотным командиром», и Березовский, торопливо покинув машину, перебежал в спасительный окоп. Тактика его очень примитивна, и сущность ее просвечивается насквозь.

Дело от этого, однако, не пострадало. Немцы здесь так и не посмели сунуться вперед, так как на них через некоторое время сильно нажали слева, где были машины и из первой, Федькиной, батареи. В результате нам удалось пробиться через лес на противоположную опушку. Пехоты нашей совсем мало, а разветвленные овраги сильно затрудняли наше маневрирование. После боя буксировал подбитую Федькину самоходку. Его самого тоже ранило, но он замены не попросил и остался при машине, которую еще надо ремонтировать. В сумерках уже вытаскиваю из глубокого, в буйных порослях оврага еще чью-то ИСУ. Пробоинка в рубке ее, слева, странно маленькая. За ужином (наконец-то явилась, «как мимолетное виденье», наша «кормилица») начштаба предупредил нас, что немцы стали применять новое противотанковое ружье – реактивное. Небольшие габариты и вес ружья позволяют скрытно переносить его с места на место и поражать наши машины с короткой дистанции внезапно, а слабый звук выстрела затрудняет обнаружение огневой позиции. Особенно опасно оно в такой местности, как здесь, лесистой и сильно пересеченной, а также в населенных пунктах. Дырку от его пули мы сегодня уже видели: нестрашная, но все-таки, как говорится, не было печали... [343] 26 июля

Выспались! Навели без паники порядок в машине: дан для техосмотра целый день.

Кугеля, по решению суда офицерской чести, из полка отчислили. Тоже еще гвардеец!

В 21.00 прибыли на выжидательные. Передовая, по-видимому, не очень далека. Слышна артиллерийская перестрелка, но в ее перекатывающийся гул врываются бодрые звуки духового оркестра; до нашего расположения доносятся обрывки строевых песен. Наверное, какой-то части вручается гвардейское знамя.

А у нас в лесочке тихо. Стоим в опушке, развернув машины лбом к противнику. Перед нами – частая молодая поросль ольшаника и лозняка на мокром (сейчас он сухой от жары), с высокими мохнатыми кочками лугу; позади, в тени более взрослых деревьев, главным образом осин и берез, – палатки медсанбата, когда-то бывшие зелеными, а теперь белые от солнца и дождей. 27 июля

Ранним утром, на восходе дня, поднялся большой шум по всей площади кустарника перед нашим расположением: в разных местах слышалась стрельба, перекатывалось разноголосое «ура!». Экипажи сразу насторожились, спящих растолкали, автоматчики подошли поближе к своим машинам. Но наша тревога оказалась напрасной: это репетировали атаку на закрытой местности батальоны стрелкового полка, ставшего вчера гвардейским. Из кустов выскакивали прямо перед нашими машинами солдаты, большей частью совсем зеленые ребята, разогретые «боем», с потными, красными лицами и широко раскрытыми в крике ртами, с автоматами и винтовками наперевес. Заметив торчащие из зелени маскировки дульные тормозы самоходок, они начинали топтаться на месте, с удивлением разглядывая притаившиеся в тени наши ИСУ, затем поворачивались и уже шагом уходили назад, в кусты... Видимо, опушка нашего леска являлась объектом их атаки.

Днем навестил меня Федька. Рука его быстро заживает. Он похвастался, что всю ночь напролет процеловался в воронке с Ниной, санинструктором. Вот дурак! Отмахнувшись от него, плетусь искать приемную палатку медсанбата: уже несколько [344] дней меня мучает больной зуб. Обнаружить эту палатку оказалось делом нетрудным: к ней от лесной дороги, где остановились две санлетучки и несколько одноконных повозок, почти бегом или, наоборот, осторожным шагом санитары таскают носилки с наспех забинтованными, в лубках или шинах, ранеными. Те либо тяжко стонут, либо люто матерятся, иные молча кусают в кровь губы или страшно скрежещут зубами; некоторые лежат в беспамятстве. Подходят и «легкие», что могут еще держаться на ногах сами. Они тянутся печальными вереницами, ковыляя и пошатываясь, кто опираясь на винтовку, кто на палку, кто на плечо более крепкого товарища, у которого тоже что-нибудь забинтовано наспех.

Стою поодаль в смущении, заходить или нет. Какая ничтожная малость зуб в сравнении с этими человеческими страданиями! Время у меня есть. Дождавшись, когда поток раненых прервался, все же решаюсь войти в просторную палатку с травой вместо пола. Справа от входа – столик, слева – перегородка из брезента. За столиком сидит, ссутулясь, дежурный врач. Впалые щеки его и подбородок заросли темной щетиной. Усталые глаза с покрасневшими веками недоуменно остановились на совершенно невредимом пациенте в танкошлеме.

– Разрешите обратиться, товарищ капитан! – Он был без халата.

– Что там у вас? – с трудом не позволяя слипаться набрякшим векам и едва скрывая раздражение, произнес врач.

Краснея, я извинился за беспокойство и с опаской спросил, нельзя ли вырвать больной зуб.

– Садитесь. Откройте рот. Шире. Который?.. Та-ак... А зубик-то совсем крепкий. Не жалко?

Я помотал головой.

– И все же удалить не могу: сильное нагноение. Одну минуту! Мне надо вымыть руки.

Он вернулся с блестящим скальпелем, быстро сделал надрез на десне, промакнул его ватным тампоном с приятным запахом медицинского спирта и сказал:

– Завтра, в десять часов, приходите – удалю. А пока – до свидания!

Поблагодарив доктора, откидываю полу палатки, но выйти мне помешали пожилой усатый санитар и девушка в военной форме, загородившие вход зелеными носилками. На них, вытянувшись, лежал солдат с белым, без кровинки, лицом и глухо, [345] часто стонал. Его толсто обмотанная голова с проступившей сквозь марлю кровью казалась огромной, грудь тоже вся была в бинтах.

Капитан медслужбы, уже успевший облокотиться на свой шаткий столик и подпереть скулы ладонями, тотчас встал и, помогая девушке унести раненого за брезентовую перегородку, в операционную, напутствовал меня:

– А вообще-то, лейтенант, не желаю вам попадать к нам в руки! Разве что с зубом...

Удаляюсь не спеша к своей машине, и от одной только мысли о том, что завтра утром избавлюсь наконец от своего мучителя, боль как будто поутихла.

Вечером узнаем великолепную новость: сегодня в Москве будет дано пять (!) салютов нашим войскам, освободившим сразу пять городов: Станислав, Львов, Белосток, Шяуляй, Двинск (Даугавпилс). И еще: наши сегодня пересекли финскую госграницу. 28 июля

В 8.00 вдоль опушки прокатилась команда: «Заводи!» В 8.20 машины вытянуты в колонну. И операция под кодовым названием «Зуб» сорвалась. Через час мы прибыли уже в район сосредоточения. Во время марша отклонились к югу от эстонской границы и вновь оказались в Латвии. 30 июля

В ожидании предстоящего дела с вечера веселимся до самого конца этих суток: пляшем под гармошку, поем любимые песни. И правильно делаем: может быть, после очередного боя кто-нибудь из нас не выйдет больше, подзадориваемый товарищами, на травянистый круг и не отобьет лихого трепака под Федину гармонь...

У меня, по самым придирчивым подсчетам, уже свыше двухсот часов вождения. Это значит, что становлюсь, как говорится, водителем с некоторым опытом. 31 июля

В 23.00, в полной темноте, прибыли на выжидательные. Не пойму, почему так нудно ноет локоть правой (основной!) руки. [346] 1 августа

Целый день на марше, во время которого произошло несколько коротких стычек и перестрелок с немцами. «Солдаты фюрера» так откровенно драпают при малейшей угрозе окружения и даже неглубокого обхода с фланга, что доктор Геббельс уже не заикается о так называемой «эластичной обороне», изобретенной им специально для оправдания военных неудач немецко-фашистских войск в России еще в первые два года войны. Однако битые неоднократно фашистские вояки при любой возможности стремятся упереться и начинают огрызаться. Порою крепко.

А рука болит все сильнее, пухнет; ее ломит, потягивает. Застудил ее, что ли, когда спали на земле, подостлав лишь брезент? Ночевать в машине уже полмесяца, хотя бока наши и притерпелись к твердому ложу, всем осточертело, и мы, если предоставляется такая возможность, спим на воле. 2 августа

Здоровенный чирей выпукло обозначился чуть пониже правого локтя, и нет от злодея покою ни ночью ни днем. Менять передачи становится настоящей пыткой, особенно когда «рычат» шестерни в КПП и толчки их зубьев отдаются в ладонь, сжимающую рычаг переключения. И вот во второй половине дня, когда колонна остановилась на заправку, меня подменил водитель старшина Орехов, однофамилец Ефима Егорыча, моего земляка-заряжающего, с которым мы больше мыкали горе, чем воевали, далеко от этих мест – на правом берегу Днепра.

К 24.00 вытянули колонну на марш. Странно как-то на своей машине ехать пассажиром. Пока выстраивалась колонна, командир на ходу включил рацию. Наша «Малютка» (самолетная радиостанция) хорошо Москву принимает, и мы из «Последних известий» узнали, что наши войска уже вышли к морю в Литве, за Митавой. Таким образом, наша 1-я Ударная армия участвует в уничтожении крупной группировки фашистских войск в Прибалтике. Эта операция в сводке была названа «Балтийской ловушкой». Наш полк пока продолжает действовать вдоль латвийско-эстонской границы. [347] 3 августа

Всю ночь напролет и целый день до самого вечера пробирались самоходки сквозь болота и густые лесные массивы к Лауре (красивое имя у этого городишки!), а потому опоздали к общей атаке, которая и закончилась неудачей... Фриц упорно держится за этот важный узел дорог; дорог самых обыкновенных, грунтовых, которые даже за большаки сойти не могут, но без которых по этим хлябям не проползешь даже на широких гусеницах. Только поздним вечером, кое-как выбравшись наконец из болот, занимаем исходные позиции в Заболотье. Название этого населенного пункта красноречиво говорит само за себя.

Я не успел, как у нас выражаются, «замаскироваться», и меня прогнал с машины гвардии подполковник Уткин, приехавший на передовую, чтобы лично проверить занятую позицию и убедиться в боевой готовности экипажей. Расставаться с ребятами очень не хотелось, но начштаба был неумолим. И он совершенно прав: во-первых, шестой человек будет только мешать работать экипажу, которому в рубке и без того не ахти как просторно; во-вторых, в полку потерь за последние дни предостаточно, особенно среди командиров машин, говорят, их даже нехватка.

В 23.00 докладываю в штабе о своем прибытии. 4 августа

Нахожусь при штабе. Узнал здесь о начавшемся в Варшаве восстании. Вещи (шинель и прочее), сданные на хранение перед вступлением в бои, разыскать не удалось. Побывал в РТО (штабники объяснили, как ее найти), вымыл в ручье голову, переоделся в чистое белье и – самое радостное событие – получил долгожданное письмецо от Лиды. Каким недосягаемым кажется отсюда Птицеград и мирный учительский институт со студенткой Лидой. У них там давно закончилась сессия, но девчата не сразу разъехались по домам, а целый месяц работали на лесозаготовках. Подходящее занятие для девушек... Чертова война! Но мужчины воюют, и у студенток тоже свой фронт – трудовой. Еще у них ожидается новоселье: институт переводится в Загорск, в древнюю Троице-Сергиевскую лавру, в здание бывшей духовной семинарии. Будет над чем посмеяться, особенно для Федьки... [348]

А еще Лида пишет о том, что дорога, на которой обычно появлялся я под вечер, остается, увы, пустынной, сколько на нее ни смотри...

Вторая половина дня. Солнышко ласково пригревает. Удобно расположившись на теплом мягком мху под молодыми сосенками, настраиваюсь писать ответ. Позади меня, на поляне в частом лесу, дымится наша кухня, в немецких капонирах укрыты автомашины и тракторы РТО. Впереди, вынесенная к самому краю опушки, стоит на огневой позиции батарея новеньких 76-миллиметровок с надульными тормозами. Артиллеристам только что доставили обед, и они группками расселись вблизи своих длинношеих зеленых красавиц, истово работая ложками. Витаю мыслями где-то в районе Птицеграда, и вдруг один из батарейцев, убирающий кашу неподалеку от меня, отшвырнул котелок и истошно заорал: «Батарея! К бою! На дороге – немецкие танки!» Я вскочил, уронил начатое письмо: по проселку, пролегшему метрах в двухстах от сосновой опушки, идут с хорошей скоростью два «Артштурма», взявшиеся неведомо откуда. Они бежали мимо, подставив борт, но если развернутся вправо... Я пригнулся под сосенкой, не сводя с них глаз. Зато пушкари показали себя: в считаные секунды заняли без паники свои места, раздались громкие команды, заклацали клины замков, наводчики припали к прицелам и быстро завертели маховички, и стволы орудий угрожающе задвигались, словно принюхиваясь к своей добыче.

– Третье готово!

– Первое готово!..

И в этот напряженный момент «Артштурмы» внезапно остановились, будто вкопанные, крышки их башенных люков откинулись, и наверх выскочили два человека в комбинезонах, широко размахивая шлемами и весело горланя что-то.

Артиллерийский комбат, уже поднявший руку над головой, побледнел и дал отбой, потом, криво усмехнувшись, произнес:

– Ишь, черти чумазые!.. Лихачи тоже... Да промедли они еще пяток секунд – поджаривались бы сейчас на своих «примусах», как миленькие.

Но факт остается фактом: на «Артштурмы» не сразу обратили внимание. И должно быть, потому, что уже уходят в область воспоминаний те времена, когда немецкие танки осмеливались нахально разгуливать в нашем тылу прямо по дорогам. Но вот почему пехота впереди нас пропустила их без единого выстрела? [349] А к трофейным машинам уже собирались возбужденные артиллеристы, прибежали наши эртэошники, притрусил даже повар в белом колпаке и с черпаком за поясом. Подобрав свой листок, тоже присоединяюсь к толпе. В человеке, стоящем на крыле передней «кошки» (так нередко называли приземистые немецкие штурмовые орудия), с удивлением узнаю Толю Горшкова, одного из наших помпотехов. Вторую самоходку пригнал командир ремвзвода старшина Кузнецов. Они тут же и рассказали, как были захвачены эти «Артштурмы».

Линия фронта здесь у нас очень неровная из-за болотистой местности, прямо-таки зигзагообразная, а ввиду продолжающегося наступления и не всегда сплошная. И вот на дороге, идущей через топкую низину где-то в районе Заболотья, одна наша ИСУ, стоявшая в засаде, подкараулила немецкую колонну из нескольких самоходок с десантом автоматчиков. Наводчик на ИСУ, видимо, поспешил, и первый снаряд не поразил цели, но разорвался у самой дороги и сотряс всю гать. Второй в колонне «Артштурм», рядом с которым лег разрыв, невольно рыскнул в сторону и угодил левой гусеницей в болото. Остальные, не имея возможности обойти его, начали пятиться назад, выпуская болванки наугад и торопясь скрыться за поворотом дороги, чтобы отгородиться от прицельного огня ИСУ хотя бы зарослями кустов. Самоходка, возглавлявшая колонну, застряла при попытке проползти впритирку к той, что сошла наполовину с гати. Солдат фашистских как ветром сдуло с брони после первого же выстрела из засады. Их серо-зеленые куртки замелькали между купами кустов, разбросанных по болоту. Автоматчики удирали прямо по трясине, проваливаясь до колен, некоторые падали в грязь и уже не поднимались: это вступила в дело наша немногочисленная пехота, открыв огонь из пулеметов и минометов по отступающим. Вскоре в низине остались только два застрявших «Артштурма», брошенных своими экипажами, да по ту сторону болота полыхал подбитый из ИСУ третий.

Спускаться на ненадежную, разбитую гусеницами и исковырянную взрывами гать, чтобы взять на буксир «Артштурмы», командир ИСУ не решился, опасаясь завязить машину. Комбат доложил начальству по радио об отбитой атаке фашистов и о трофеях. Из РТО был послан гвардии старшина Кузнецов, к которому присоединился скучавший без дела Горшков. Прибыв на место боя, они под огнем противника (правда, немцы [350] постреливали редко) сходили к засевшим «Артштурмам» и осмотрели их: те оказались совершенно исправными. Оценили обстановку, посовещались с комбатом и решили «дернуть», не дожидаясь полкового тягача, который где-то выручал из болота чью-то машину. Для этого соединили вместе буксирные тросы с трех ИСУ и с обеих немецких самоходок – теперь можно было вытаскивать «кошек», находясь на твердом грунте. Одна ИСУ легко справилась с этой задачей, а две другие машины прикрывали огнем ее действия. И примерно через час оба «Артштурма» буквально из-под носа у немцев были перетащены на нашу сторону лощины.

Горшков и Кузнецов, знакомые с немецкой техникой, завели двигатели штурмовых орудий и погнали заляпанных болотной грязью «кошек» в расположение РТО, так неловко перебив при этом аппетит обедавшим артиллеристам.