Текст книги "Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945"

Автор книги: Электрон Приклонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 40 страниц)

Дневник самоходчика: Боевой путь механика-водителя ИСУ-152

– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – -

Издание: Приклонский Э. Е.Дневник самоходчика. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2008.

Приклонский Э. Е. Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2008. – 575 с. – (На линии фронта. Правда о войне). / Тираж 5 000 экз. // ISBN 978-5-9524-3516-2.

Аннотация издательства:Дневники Электрона Приклонского, кавалера нескольких орденов Отечественной войны, – увлекательный и честный рассказ о военных буднях механика-водителя тяжелой самоходной установки ИСУ-152. Молодой офицер принимал участие в боевых действиях на территории России, Украины, Латвии, Эстонии, Польши, сменил несколько боевых машин, каждый раз оставаясь в живых лишь чудом. Самоходка стала его верной боевой подругой и родным домом. Но тяжелая машина была исключительно трудна в вождении и требовала ежедневного технического обслуживания. Технику-лейтенанту Э. Е . Приклонскому не раз приходилось вызволять ее из болот и проталин, вытаскивать из кюветов, восстанавливать узлы и агрегаты буквально из обломков. Фронтовые хроники содержат массу тактических примеров использования тяжелой самоходной артиллерии в различных видах боя.

Дневник самоходчика: Боевой путь механика-водителя ИСУ-152

Иллюстрации

От издательства

1942 год

1943 год

1944 год

1945 год

Иллюстрации

1. Механик-водитель тяжелой самоходной установки ИСУ-152 гвардии техник-лейтенант Электрон Приклонский. 29 апреля 1945 г.

2. Тяжелая самоходно-артиллерийская установка СУ-152. Восточная Пруссия. Февраль 1945 г.

3. Тяжелая самоходно-артиллерийская установка ИСУ-152 во дворе Челябинского Кировского завода. Весна 1944 г.

4. Батарея ИСУ-152 в наступлении. Зима 1944 г.

5. В освобожденном Полоцке. Июль 1944 г.

6. Командир батареи ИСУ-152 гвардии старший лейтенант Сергей Федотов

7. Командир ИСУ-152 гвардии лейтенант Александр Ципляев

 

8. Механик-водитель гвардии младший техник-лейтенант Василий Бараненко

9. Стрелок-радист Петр Клименко

10. Командир СУ-152 гвардии лейтенант Павел Стаханов. Май 1944 г.

11. Механик-водитель гвардии техник-лейтенант Федор Сидоров. Май 1944 г

.

12. Командир СУ-152 гвардии младший лейтенант Николай Баландин. Май 1944 г.

13. Механик-водитель техник-лейтенант Нил Цибин. 1946 г

.

14. Славный экипаж машины боевой. В верхнем ряду слева направо: наводчик – гвардии старшина Иван Кузнецов, заряжающий – гвардии рядовой Ефим Орехов, замковый – гвардии рядовой Георгий Сехин. В нижнем ряду: командир машины гвардии младший лейтенант Николай Баландин, командир батареи ИСУ-152 гвардии старший лейтенант Сергей Федотов, механик-водитель гвардии техник-лейтенант Электрон Приклонский. Загорск Московской обл. 6 июня 1944 г.

15. Гвардейцы улыбаются! В день открытия второго фронта в лагере за Загорском. 6 июня 1944 г.

16. Тот самый дневник...

17. Мы победили! Москва, Киевский вокзал, 29 апреля 1945 г. Стоят (слева направо): Александр Ходосько, Сергей Федотов, Электрон Приклонский, Нил Цибин. Сидят: Василий Бараненко с сестрой Катей

18. Электрон Евгеньевич Приклонский

От издательства

«И охота тебе мучиться? – спрашивают друзья, опять застав меня за этим бесплодным, с их точки зрения, времяпровождением. Может быть, они и правы, не знаю, но не писать не могу: так много потрясающих событий, человеческих страданий и смертей прошло перед моими глазами – нет, сквозь самое сердце – и запечатлелось глубоко в памяти, подобно следу, оставшемуся на броне после крепкого удара болванки...» Такую запись оставил в своем дневнике 28 октября 1943 года техник-лейтенант, водитель тяжелой самоходной артиллерийской установки СУ-152 Электрон Евгеньевич Приклонский.

Дневник Э. Е. Приклонского (род. в 1924 году) замечателен не только экзотическим именем его автора (впрочем, для человека, рожденного в романтические двадцатые годы, это имя не столь необычно), но и захватывающим повествованием. Кавалер двух орденов Отечественной войны и ордена Красной Звезды, несколько раз горевший в своей очень грозной для любого немецкого танка, но и очень уязвимой неповоротливой самоходке, переписывал свои дневники несколько раз – после того, как оригиналы который раз сгорали в очередной боевой машине. И снова терял боевых друзей, менял экипажи, полки и фронты...

Тяжело в ученье, тяжело в бою, тяжело вытаскивать застрявшую в болоте машину, еще тяжелее – эвакуировать ее же, сломавшуюся или подбитую в чистом поле, под обстрелом. Вообще, эпизоды с поломками занимают немалую часть книги. И борьба с болотами, зыбучими песками, изношенными двигателями и ходовой частью была не менее тяжела и изнурительна, [4] и, как увидит читатель, занимала значительно больше места, чем атаки на врага и огневой бой. Изнуряющая, монотонная работа по выкапыванию пятидесятитонной машины из болотной жижи, вытаскиванию из коварных весенних проталин и кюветов – в грязи, холоде, всегда с пустым желудком, оставленным наступающим полком в полном одиночестве. Вот когда проходящая мимо пехота ощущала, что она – «царица полей».

К чести автора надо сказать, что молодость не оставляла места тоске и унынию и вся книга пронизана тонким, здоровым чувством юмора. Точно так же не покидала Э. Е. Приклонского и уверенность в неизбежной победе, которую автор встретил на переформировке в Москве, потеряв очередную боевую машину уже в Германии, в январе 1945 года.

Дневники Э. Е. Приклонского представляют несомненный интерес не только для простого читателя, но и для военного историка, поскольку содержат массу тактических примеров использования тяжелой самоходной артиллерии в различных видах боя. Автору приходилось вести свою СУ-152 (в дальнейшем он пересел на ИСУ-152) в атаку без поддержки танков и пехоты, ходить в передовой дозор, освобождать населенные пункты и даже захватывать плацдармы.

Весьма интересна и первая часть книги, подробно рассказывающая о месяцах напряженной учебы вчерашних школьников в Челябинском танково-техническом училище в 1942 – начале 1943 года. Автор отмечает не только тяжелые бытовые условия и, нередко, полуголодное существование, но и высокий профессионализм преподавателей, чрезвычайную насыщенность учебной программы, что позволило в короткие сроки воспитать из вчерашних школьников высоких профессионалов, которые на равных боролись с немецкими танковыми асами.

Разумеется, у Э. Е. Приклонского было не так много свободного времени и возможностей для ежедневных подробных дневниковых записей. Хорошая память и отличные литературные способности позволили автору уже после войны «развернуть» короткие дневниковые заметки в большое цельное повествование. Данная книга – увлекательный и честный рассказ о войне ветерана Великой войны. [5] 1942 год 3 июня

Вечером принесли повестку. В ней значилось, что завтра в 8.00 мне надлежит явиться в военкомат (указан адрес) с документами и вещами. Наконец-то! Уже десять месяцев я сижу в эвакуации в Магнитогорске, куда прибыл вместе с несколькими смоленскими детскими домами. Ребята, мои одногодки, тоже получили повестки. Я не сирота, но семья моя разбросана сейчас по всей стране: отец, старший батальонный комиссар, пропал без вести где-то под Вязьмой; мать с сестренками в хаосе эвакуации оказалась в городе Сампуре Тамбовской области. 4 июня

В военкомате призывников быстро разбили на команды. К великому изумлению и к искренней радости моей, здесь, в эвакуации, на Урале, встречаю вдруг в толчее посреди двора школьного друга Володю Стефанова. Он все такой же тихий и задумчивый, как и в родном Смоленске, и мне почему-то даже жалко его стало. Мы с ним в одной команде. Наверное, и учиться будем вместе.

Во второй половине дня нас отвели на вокзал. Состав под будущих курсантов уже подан. На перроне замечаю среди шевелящейся толпы моих новых друзей по эвакуации – маленькую, подтянутую Марию Михайловну и Катю. Это меня так растрогало, что даже слезы на глазах навернулись. Они передали мне объемистый сверток с провиантом, как будто ехать нам предстоит не в Челябинск, а прямым сообщением на фронт. Поэтому одну из двух буханок хлеба и еще что-то в пакете возвращаю [8] женщинам обратно. Торопливо попрощавшись со мною (уже раздалась громкая команда: «По вагонам!»), они стали напротив нашего вагона: Мария Михайловна с круглым хлебом под мышкой и с поджатыми узкими губами и зеленоглазая Катя в ватной стеганке и в простеньком платочке. Спасибо вам, дорогие! Все-таки как хорошо, когда кто-нибудь тебя провожает...

Поезд тронулся после того, как паровоз насвистелся вдоволь; дрогнул и медленно поплыл мимо перрон, переполненный провожающими; замелькали поднятые руки, платочки и кепки, лица с открытыми ртами, но разобрать в общем гаме нельзя было почти ничего.

Возбужденные прощанием, а иные еще и водкой, парни начали рассортировываться по полкам жесткого пассажирского вагона, а я все смотрел в окно. Вдали, подпирая небо, словно сказочные атланты, прощально протягивали до самого горизонта свои черные дымы шесть магнитогорских домен. Сколько же упорства, сил и искусства потребовалось строителям для того, чтобы за каких-то одиннадцать месяцев (если считать, что пятую домну заложили в конце июня прошлого года) возвести, обсушить и задуть еще две, самые крупные в Союзе, доменные печи. А ведь кладка, вопреки всем правилам, велась даже во время самых сильных морозов, днем и ночью. Раза три старшеклассники нашей и других школ работали на воскресниках возле этих гигантских сооружений, убирая территорию стройки. И если у подножия печей нас пробирало до животиков дикими сквозняками и леденящей стужей, то совсем нетрудно представить себе, каково было людям там, на самом верху.

Поезд наш неторопливо пересчитывал стыки, поднимаясь на север. Все. «Гражданке» конец. 5 июня

Поезд прибыл в Челябинск утром. И вот мы «строем», разномастные, пестря одеждой, являемся в ЧВАШМ – Челябинскую военную авиационную школу механиков.

Быстрая и четкая процедура приема, во время которой выясняется, что школа авиамехаников – это не авиационное училище (в Челябинске есть еще и ЧВАУ – Челябинское военное авиационное училище), – и нас отправляют в карантин. На [9] лицах многих ребят разочарование, но изменить уже ничего нельзя.

Ночуем в малых палатках, строго расставленных в два длинных ряда по дну какого-то рва, должно быть открытого тира, а днем работаем. Ров вылизан до того чисто, что ни на дне его, ни на склонах не отыщешь и травинки. Вокруг серо и уныло.

Смешно: мы – карантинники, а нас в штатской одежде водят кормить в курсантскую столовую. А одежда на нас грязная: в ней работаем, в ней и спим прямо на земле, если не учитывать жиденького слоя соломы, поистертой боками наших предшественников. Мысленно благодарю отца за то, что с малых лет приучал меня к холоду и жесткой постели.

Курсанты настоящие, что дежурят по столовой, торопливо убирают со столов хлеб, не доеденный новичками во время очередного приема пищи. Поначалу мы не придавали этому никакого значения, так как у многих из нас в палатках еще не перевелись кое-какие «гражданские» припасы и мы были сыты.

Сразу сдружились с Дорошенко, соседом по палатке. Он из Донбасса, и фамилия у него историческая. Мой новый товарищ нежно любит свою Украину и подолгу, с увлечением рассказывает о ней, благо у нас, карантинников, свободного времени гораздо больше, чем у курсантов. Так узнал я много интересного о казачьем гетмане Дорошенко и его трагической судьбе, и об Устине Кармалюке, и про Наливайку, и Гонту, и Железняка, и Богдана Хмеля, и про многих других тоже славных казаков. А товарищ мой не просто рассказывал, он еще сопровождал диковинные запорожские истории пением: прервет повествование в самом захватывающем месте и, полузакрыв глаза, затянет по-украински вполголоса про старину. Очень люблю песни и запоминаю слова сразу, если песня стоящая. Гораздо хуже дело обстоит с мотивом, но в этом не моя вина. Первыми украинскими песнями, которым научил меня Дорошенко, были «Ой, на гори тай женци жнуть», «За Сыбиром сонце сходэ» и жизнерадостная «Ой, за гаем, гаем...». С особым удовольствием спивал Дорошенко «Ой, на гори...» Может быть, потому, что там упоминается его однофамилец или даже родич средневековый.

Здесь, в карантине, мне стукнуло восемнадцать. Вспомнил об этом только после отбоя, так как целый день работали и очень устали. Дорошенко, мой единственный сосед в не [10] полностью заселенной палатке, сонным голосом поздравил меня и, желая сделать мне приятное, встряхнулся и грянул было: «Гей, козаче!» – но некстати возникший возле нашего «шатра» штатный командир взвода, сержант, помешал.

Все-таки чудесные у хохлов песни и так же крепко берут за сердце и тревожат душу, как и наши. Ваши – наши... Ерунда какая-то... Все мы – одного поля ягоды – русичи, русские. 14 июня

Наконец мы – полноправные курсанты. После подъема нас прогнали сквозь санпропускник, где тщательно «санобработали», потом нарядили в старое обмундирование, сокращенно называемое «б/у», и перевели в двухэтажное кирпичное здание казармы. Наша учебная рота – на втором этаже. Койки здесь двухъярусные, металлические.

За нас немедленно крепко взялись: надо быстрей повытрясти «гражданскую» дурь, то есть некоторые штатские привычки. Много гоняют строевой и посылают на различные работы, главным образом «землеройные», очень трудоемкие. А это после зимы в Магнитке что-нибудь да значит. Хотя приемная комиссия и определила (нечаянно подсмотрел в медкарте), что упитанность у меня – средняя. Слово «упитанность» вызывает недоумение: мы же не сельскохозяйственные животные! 22 июня

Год, как бушует война, а у нас в батальоне лишь недавно начались занятия. Время так уплотнено, что даже оправиться разрешается только по команде. Однако постепенно привыкаем к военному порядку. Авиационному – как многозначительно подчеркивает это ротный старшина. Без этого никак нельзя, когда множество незнакомых и разных людей собираются вместе, чтобы делать одно общее и очень важное дело.

В период «привыкания» не обходилось, особенно поначалу, без курьезов. Идем как-то утром на занятия. Запевала повел «Тачанку». Звонко разливается песня в свежем утреннем воздухе, бодро топает взвод, чутко прислушиваясь и готовый – дружно подхватить припев.

– «Видишь, облако клубится – кони мчатся впереди...» – закончил куплет запевала. [11]

Тридцать молодых голосов грянули:

– «И-эх, тачанка, да ростовчанка, наша гордость и краса-а...» – но не успел взвод сделать четырех шагов, чтобы набрать воздуха в легкие, как кто-то из ребят, должно быть сбившись с ноги, торопливо выпалил, опередив всех: «Пу!..» – и тут же осекся испуганно. Неблагозвучный слог взвился высоко вверх и одиноко повис над строем, но через мгновение утонул в раскатах гомерического хохота, сотрясающего весь взвод.

Беловолосый толстогубый сержант, ведущий нас, от неожиданности отшатнулся в сторону, потом и сам прыснул в ладонь. Однако через несколько секунд он взял себя в руки и, вытирая выступившие слезы, еще не совсем окрепшим голосом скомандовал:

– Отставить, гы-гы... смех! Взво-од, стой!

Затем, повернув нас лицом к себе, кратко, но выразительно разъяснил, что «пукать» в центре расположения школы, да еще и находясь в строю, не положено... А тем курсантам, кто не чувствует ритма, посоветовал подхватывать песню вслед за всеми, главное же – срочно научиться отличать собственную левую ногу от правой.

– А сейчас повторим песню в ходьбе на месте. Напра-во! На месте шаго-ом марш! З-запевай!

Сегодня в батальонах прошли митинги, посвященные годовщине начала освободительной священной войны нашего народа против немецко-фашистских захватчиков, а вечером, в так называемое личное время, наша ротная самодеятельность сотворила концерт.

Сценой послужило дно того самого рва, где недавно был карантин. Зрители расселись на склонах. Большой успех выпал на долю двух курсантов, исполнивших ядовитые сатирические частушки про фрицев, наглядно воспроизведя поэтапно затянувшийся «блицкриг».

А Совинформбюро сегодня снова сообщило о напряженных боях под Севастополем, и концерт мы слушаем в каком-то напряжении, хотя и смеемся весело удачной шутке и меткому, острому словцу.

В один из последних дней июня, когда учебные занятия уже шли полным ходом, случилась неожиданная встреча. Во время короткого перерыва старательно надраиваю успевшие запылиться здоровенные солдатские ботинки с верхом из свиной [12] кожи. Это было возле нашей казармы, в специально отведенном месте. Вдруг сзади кто-то окликает меня молодым, неокрепшим, но приятным баритоном, с удивительно знакомыми нотками в голосе. Окликает по-домашнему! Оглядываюсь: Юра! Мы крепко обнялись, чуть было не расцеловались на радостях, но, блюдя мужское достоинство, только потискали друг другу бока и похлопали по спинам: перед казармой приводило себя в порядок все мое отделение. Отстранившись немного, во все глаза разглядываем друг друга, не в силах заговорить от переполняющих нас чувств: друзья встречаются вновь! Передо мной стоял не тот, прежний смоленский Юрочка, хилый девятиклассник с тоненьким дискантом, а крепкий, плечистый и статный юноша, с коричневым от загара лицом и выпуклым умным лбом. Аккуратный свитер плотно облегал раздавшуюся грудь. Торопливо перебрасываемся короткими фразами. Юрка прибыл сюда из Свердловской авиаспецшколы, куда поступил в десятый класс. Жизнь в спецшколе великолепно подтянула его и изменила к лучшему. В Свердловск он был эвакуирован вместе с матерью (она медсестра). За две-три минуты мы успели коротко сообщить друг другу о матерях, вспомнить Смоленск, нашу 4-ю школу, одноклассников и учителей. Юра так и просиял, узнав, что Володя Стефанов тоже здесь, в ЧВАШМ. И каким все показалось нам тогда невыносимо далеким, а потому невыразимо прекрасным и бесконечно дорогим...

– Ста-ановись!

И больше нам с Юрой встретиться в ЧВАШМ ни разу не удалось: карантин у вновь прибывшей партии ребят закончился, и мой школьный товарищ и друг попал в другой батальон.

А фашисты все настойчивее рвутся к Севастополю – последнему оплоту нашему в Крыму, все теснее смыкается вражеское кольцо, и все упорней и яростней бои у самых стен героического города – города русской морской славы. 28 июня

Немцы начали новое наступление на Воронежском направлении. Без прошлогодней прыти, разумеется, но все-таки прут вперед. Тяжелые мысли одолевают только после отбоя, потому что днем раскисать некогда: он заполнен до отказа и расписан по минутам. Да так оно и лучше. [13]

Занимаюсь полурассеянно, как и в десятом классе, но все равно иду хорошо по всем дисциплинам, несмотря на то что с техникой столкнулся впервые (трактор не в счет). И с какой техникой! На доску показателей соцсоревнования между отделениями смотреть не стыдно.

Немножко смешно повторять азы алгебры после бинома Ньютона, извлечения корней разных степеней и прочих математических премудростей. Неужели нельзя пересмотреть учебные программы, имея в виду курсантов с десятилеткой, чтобы использовать высвободившееся время на что-то более важное? Или просто сократить сроки обучения? Но в армии не задают вопросов, а выполняют приказы.

В теории-то мы почти все сильны – труднее приходится в учебных цехах, где нас знакомят с кузнечным, слесарным, столярным и тросозаплетным делом. В тросозаплетном цехе я заработал первую (правда, она оказалась, к моей гордости, и последней) двойку за указательный палец, который проколол проволокой при сплеснивании двух обрывков стального тросика. Работа была выполнена по всем правилам, и на мой недоуменный вопрос (штатское любопытство!) по поводу столь низкой оценки преподаватель строго ответил, что исколотыми и побитыми пальцами хорошо работы не выполнишь, а кое-как делать в авиации не положено: самолет – не телега. Кроме того, добавил он, для ремонта машины в боевых условиях время в вашем распоряжении может быть самое ограниченное. Выводы он предоставил мне сделать самому.

Выводы, конечно, мы делали, но все равно на первых порах стукали молотками по пальцам, кололи и обжигали их, пока не выработались необходимые навыки. Мы долго вспоминали с улыбкой, как однажды Ефим Аронович из нашего учебного отделения, обрабатывая толстую железную заготовку зубилом, от души хватил тяжеленным слесарным молотком по большому пальцу левой руки и стоически даже не крякнул при этом, дабы не привлечь внимания преподавателя. Однако, принимая работу, опытный техник-лейтенант догадался, почему курсант прячет левую руку за спиной. В назидание всему отделению, построенному для перехода в другую аудиторию, был продемонстрирован посиневший и распухший пальчик, а пострадавший чвашмовец пострадал еще раз... [14]

После неудавшегося нашего наступления на Харьков там, на юге – от среднего течения Дона и по всему Донбассу, – немцы снова полезли вперед: все лето не затихают тяжелые бои на Керченском, Харьковском, Лисичанском, Ворошиловградском направлениях. 3 июля

Наши войска по приказу Верховного командования оставили Севастополь. 250 суток бились в осажденном городе бойцы и моряки, защищая его с невиданным мужеством и героизмом, отвлекая на себя значительные силы противника. Севастопольцам нечего стыдиться: они сделали все, что было в их силах, и даже гораздо больше, чем снискали себе вечную славу и приумножили славу русских воинов, что защищали бастионы Севастополя во время Крымской войны 1853—1855 годов.

Вслед за сдачей Севастополя появились в сводках одно за другим Ростовское, затем Батайское, Краснодарское направления. Фронт с упорнейшими боями отодвигается все дальше за Дон – на юго-восток и юг.

Первый наряд вне очереди в нашем отделении, несмотря на мою, как мне казалось, сознательность, отхватил все-таки я. Виновницей была симпатичная спиралеобразная стружечка, неведомо как затаившаяся в ящике верстака. Мы занимались в столярном цехе. Минут за пять до окончания работы всегда подается команда, по которой курсанты начинают тщательно убирать свои рабочие места. Отделение уже построилось в две шеренги фронтом к цеху, ожидая своего командира, проверяющего приборку. Вскоре командир отделения четким шагом вышел из широких дверей. Скомандовал: «Смирно!» – и вызвал меня из строя:

– Товарищ курсант! За оставленную в верстаке стружку объявляю вам наряд вне очереди!

– Есть наряд вне очереди! – автоматически подтвердил я и тут же вспомнил, что не могло ни одной стружки остаться ни на верстаке, ни в ящике под верстаком, перед которым я даже присел на корточки, старательно выковыривая и выметая мелкий пыльный сор, понабивавшийся в темные уголки. О полах и говорить нечего. «Так какого же черта...» – с досадой размышляю я, всматриваясь в красивое лицо нашего отделенного Иванова, но взгляд его непроницаем. У моего непосредственного [15] начальника резко очерченные губы, энергичный подбородок и не остриженная, как у всех, а выбритая до блеска голова. В голубых петлицах его алеет по два новеньких красных треугольничка: недавно Иванову присвоено звание младшего сержанта. Отделенный очень гордится этим, держит себя с большим достоинством и посматривает на товарищей свысока.

– Становитесь в строй! – заметя краску стыда и возмущения на моем лице, поспешно приказал Иванов, отработанным движением вскинув руку к пилотке. – Отделение! Напра-во! Шаго-ом арш!

Первую учебную тревогу нам сыграли неожиданно среди ночи. Я сплю на верхней койке. Дотянувшись до своих брюк, аккуратно сложенных на тумбочке, встряхнул их, расправляя, и торопливо спрыгнул вниз. Привычно попал ногами сразу в обе штанины, но, к своему изумлению, не почувствовал под босыми ступнями холодного цементного пола, так как оказался верхом на пружинящей спине своего нижнего соседа, который в этот момент как раз наклонился, нащупывая под койкой ботинки. Чертыхнувшись, он пригнулся к самому полу. А я сполз ему на шею и, наконец, стал на ноги. Дальше все шло как по маслу. Лихорадочно обвернув ноги портянками, быстро натягиваю ботинки, затем двумя движениями затягиваю шнурки из сыромятной кожи, влезаю в просторную гимнастерку, нахлобучиваю пилотку и наспех подпоясываюсь. Уже в разных концах казармы начали нервно покрикивать на нерасторопных отделенные командиры и помкомвзводы, а я еще только закончил «крутить спирали» (так в шутку называют здесь процесс накручивания обмоток) вокруг правой ноги.

Сосед, одевшийся раньше, ринулся как угорелый из прохода между койками к пирамиде с винтовками и выбил у меня из рук скрученную в тугой цилиндр вторую обмотку – она покатилась к дверям, распластываясь длинной лентой по полу. Возвратить «беглянку» не было никакой возможности: на нее то и дело наступали ноги курсантов, бегущих на выход. С проклятиями отчаянно дергаю обмотку обеими руками к себе и вдруг, потеряв равновесие, прикладываюсь затылком к железной спинке койки, а в дверях кто-то растягивается во весь рост, гремя винтовкой. Но медлить нельзя. С обмоткой в левой, с винтовкой в правой руке вылетаю все же не самый последний из казармы и становлюсь в строй. К счастью, мое место во второй шеренге, так что, пока подавались команды и [16] шла перекличка, успеваю привести свой внешний вид в относительный порядок.

В общем-то наш батальон показал неплохое время и на плац, где было назначено общее построение, прибыл даже первым. Случаются же чудеса!

Нам сделали прививки против брюшного тифа и еще каких-то болезней. Так как эта процедура проводилась в этом году уже второй раз и притом с разрывом всего в два месяца, то уколы воспринимались очень тяжело. Двум-трем курсантам даже дурно сделалось. Думается, что больше от излишней впечатлительности, чем от боли. Но доза в шприце действительно плескалась лошадиная, и гораздо хуже самого вливания под кожу было состояние общее, которое начинаешь испытывать на следующий день. Поэтому иные из ребят тайком от эскулапов выдавливали друг другу по очереди «лишнюю» вакцину из здоровенного желвака, который уродливо вздувался на спине после укола и долго не рассасывался. Большинство же из нас молча терпели, потому что никакие ссылки на то, что прививка была сделана в школе, во внимание не принимались: соответствующей справки ни у кого из курсантов на руках не имелось. Однако раскисать нам не давали, а, вручив увесистые ломы, кирки-мотыги, лопаты и носилки, отправляли для разминки что-нибудь рыть. Это хорошо помогает. Август

Фашисты, преодолев сопротивление наших войск, которые оборонялись на рубеже Дона, двинулись, вопреки предсказаниям наших ротных стратегов, не на север, к Москве, а к Волге. Завязались затяжные, упорные бои на Сталинградском направлении. Мы больше не поем лихой казачьей песни «Шли по степи полки со славой громкой...». Это звучит как насмешка. Грустно... Но все-таки, черт возьми, говоря словами той же песни, «твоих лугов и пашен, край родимый, мы никогда врагу не отдадим!».

Первый раз привели нас к моторному классу. Отделенный доложил по форме преподавателю. Старший техник-лейтенант оказался человеком требовательным и строгим. Поздоровавшись, он неторопливо прошелся перед строем, придирчиво проверяя внешний вид курсантов. В душе я с ним совершенно согласен: неряшливого, а следовательно, «разболтанного» [17] человека к авиационному двигателю допускать опасно. Так повторялось перед каждым занятием.

Однажды, обойдя строй и сделав замечания по поводу незастегнутой пуговицы и неровно пришитого подворотничка, преподаватель возвратился к центру шеренги и кивнул в сторону коренастого саратовца, единственного среди нас «старика», которому едва перевалило за двадцать. На широкоскулом лице парня буйно пробивалась рыжая щетина, предательски сверкая в лучах утреннего солнца.

– Вы, товарищ курсант... – указал на него командир.

– Курсант В., товарищ старший техник-лейтенант!

– И вы тоже... – взглянул преподаватель на меня.

– Курсант П., товарищ старший техник-лейтенант!

– Извольте немедля привести себя в порядок.

– Да он еще не бреется! – нарушает дисциплину кто-то из ребят, заступившись за меня.

– Отставить разговоры в строю! А вам обоим даю сроку десять минут. Выполняйте.

– Есть!

И мы с рыжим помчались: он – в парикмахерскую при училище, я – в расположение своей роты. Дневальный выдал мне ножницы и маленькое круглое зеркальце, перед которым в течение минуты я состриг легкий темный пушок над верхней губой. Через пять минут докладываю о выполнении приказания.

– Поздравляю с пострижением в козаки, – незаметно пожав мне локоть, шепнул Дорошенко, когда я уселся на свободный стул рядом.

Много занимаемся строевой подготовкой начиная с самого карантина. Кроме специально отведенных на нее часов, все передвижения по территории училища и вне его – только в строю. Ежедневно перед отбоем – вечерняя прогулка с песнями.

Словом, ко дню принятия присяги большими стараниями взводных командиров-сержантов, обоих наших старшин и самого командира роты мы уже изрядно пообтесались, повыветрился из нас «гражданский дух» с его слабостями, то есть штатскими привычками, и мы почувствовали себя военными, с присущей этой категории людей подтянутостью и товарищеской сплоченностью. Правда, выправка наша оставляла еще желать лучшего, и выглядели мы со стороны, должно быть, комично в своем непригнанном обмундировании и в обмотках. [18]

Каждый раз, когда вспоминаю наши первые строевые занятия на плацу, мне становится немного смешно. Как-то наше отделение отрабатывало приветствие на ходу. Курсанты после подводящих упражнений задвигались по кругу, на противоположных сторонах которого заняли позиции помкомвзвода и командир отделения. На подступах к начальству мы переходили на строевой шаг, затем четко бросали прямую пятерню правой руки к виску и, держа равнение направо, лихо «рубили» мимо, высекая подкованными башмаками искры из камешков, крепко втоптанных в песчаную почву предыдущими поколениями курсантов, с замиранием сердца ожидали оценки и критических замечаний командира взвода. Сержант наш – сама подтянутость и вышколенность – стоял, как картинка, в некотором отдалении, как будто совершенно равнодушный к нашему бесконечному кружению по облитому полуденным зноем плацу. Описав очередной круг и незаметно смахнув с бровей пот, провожаю взглядом вышагивающих впереди товарищей, старательно блюдущих заданную дистанцию в десять шагов. Ну в точности крупные цыплята зеленого цвета, не вполне еще оформившиеся в петухов. Вот Володя Стефанов, земляк, выставив из-под пилотки-гребешка нос, выпятив грудь и отставив зад, над которым задорно топорщатся, наподобие птичьего хвоста, складки просторной, туго стянутой ремнем гимнастерки, усердно топает запеленутыми в зеленые обмотки ногами, которые тоже смахивают на куриные лапы из-за большущих, неуклюжих ботинок.