Текст книги "Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945"

Автор книги: Электрон Приклонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 40 страниц)

Скоро оказываюсь возле двух машин-фургонов с раскинутыми антеннами, затем обхожу «Виллис» со спящим на сиденье шофером и чуть в стороне, под молодыми елочками, замечаю группу офицеров. Они толпятся перед небольшим столом. То один, то другой торопливо уходят, вместо них появляются новые. Подхожу поближе. Прямо с еловой ветки свисает над столом колпачок переноски. Из-под него падает на стопку бумаг яркий белый круг. У сидящего за столом человека освещены руки с тонкими сильными пальцами и нижняя часть худощавого лица с резкими – от соседства света и тени – морщинами возле уголков волевых губ. Он выслушивает доклады, отдает приказания и распоряжения, подписывает какие-то документы, вызывает кого-то. По тону, каким разговаривают с ним, догадываюсь, что это и есть командир. Только через несколько минут, когда он, освободившись, подпер подбородок рукой и устало смежил веки, делаю три шага к столу и, попросив разрешения обратиться, докладываю о прибытии.

Взяв мое направление и документы, подполковник быстро просмотрел их, отметил что-то в записной книжке и назвал номер моей батареи и фамилию комбата: старший лейтенант Березовский. На пару секунд командир полка снова прикрыл [322] глаза, потом крепко надавил на них пальцами и со сдерживаемым раздражением произнес:

– Что там у вас, в резервном полку, людей, что ли, нет? Или позаснули в штабе все? Еще вечером через офицера связи просил направить ко мне командира машины и двух механиков-водителей... – Он заглянул на ручные часы. – Сутки кончаются, а оттуда ни ответа ни привета. Вот вы, техник-лейтенант, первая ласточка.

И тут меня осенило. Радостно бросаю руку к правому, виску:

– Разрешите, товарищ подполковник, найти механика и командира!

Он взглянул на меня с удивлением:

– Знаю их хорошо. Воюют с сорок второго и в тылу отсиживаться не любят.

– Сколько времени вам понадобится?

– Часа два, – ляпнул наугад я и испугался, но было уже поздно...

– Действуйте!

– Есть! Виноват, слушаюсь!

Беру с места в карьер и мчусь обратно в резерв. Но в землянке, на верхних нарах, где обосновалась наша троица, по-прежнему пусто. Утерши пот и поразмыслив минуту-две, прихожу к выводу, что, скорее всего, друзья мои могут обретаться сейчас в Птицеграде – центре притяжения временных обитателей всех окрестных лесов. Рысью продвигаюсь по шоссе, рискуя из-за темноты потерять на булыжниках каблук, а то и подошву: мои вапнярские сапоги «марки б/у» давно грозят развалиться. К счастью, на полдороге меня догнал «Студебеккер». Водитель, увидев мои отчаянные жесты, сжалился и притормозил. На ходу цепляюсь за задний борт, подпрыгиваю и переваливаюсь в кузов, защищенный от пыли брезентом.

Получасовые поиски (Птицеград невелик) завершились успешно. Голубки совершали ночную прогулку вокруг хорошо известного мне водоема.

Обратный путь до резервного полка проделали бегом. Павел и Федор без задержек получили свои документы, и мы в том же темпе продолжали движение в свою новую часть. Чуть позже двух часов ночи, потные и запыленные, предстали мы перед командиром полка, который продолжал работать на прежнем месте. Рядом с ним склонился над столом еще один подполковник, с усами. Подполковник Федоров (так зовут нашего [323] командира) с удовольствием посмотрел на нас и коротко похвалил: «Молодцы! Спасибо».

И мы поспешили в свои батареи. Небо на востоке уже начинало сереть.

Машины в полк прибыли только вчера утром, экипажи еще не укомплектованы полностью (в моем, например, даже командира нет), а полк уже в очереди на погрузку.

Ночь, полная беготни и приготовлений, кончилась. Заметно рассвело, когда удалось наконец прилечь на новеньком, еще чистом брезенте, разостланном на земле, возле гусеницы самоходки.

Поднялся полк, едва солнце позолотило стволы деревьев. Машины до завтрака были выведены из лесу в низинку, что тянется почти параллельно булыжному шоссе. Полк выстроился, готовый к маршу на погрузку, фронтом к шоссе. На правом фланге красуется командирский ИС-1. На левом – бронетягач КВ-1С, потерявший в бою башню-голову.

Экипажи наводят порядок внутри и снаружи машин; помпотехи проверяют готовность техники к маршу; комбаты нервничают из-за нехватки людей в экипажах. Но пополнение прибывает. Явился и на нашу машину командир, представился: «Лейтенант Ефимов». Он бывший политрук, прошедший переподготовку при танковом училище. Познакомившись с экипажем, он забрался в башню и начал с того, что извлек из вещмешка две высокие стопки брошюр, аккуратно перевязанные шпагатом, уложив их в правой нише, около рации. Это было смешно, но никто из нас, конечно, не подал и вида. Уж не к лекциям ли готовиться вздумал товарищ во время марша или с докладом выступить во время атаки? Но молчу: сам скоро избавится от старых привычек.

На машине полный порядок. Теперь можно не спеша пройтись вдоль фронта боевых машин, посмотреть, нет ли своих. Есть! И много: тринадцать человек водителей – свежих выпускников нашего ЧТТУ, но все люди солидные, в отличие от нас, в возрасте, большинству из них явно за тридцать. Народ деловитый, серьезный. Что за люди?

Каким далеким кажется время, когда мы сами были выпускниками, и как много наших ребят погибло за какой-то год!

А Федька, плотно позавтракав, уже «засек» девчат – повара и двух санинструкторов, старательно смывающих заводскую смазку с новенькой походной кухни. Он сидит в небрежной [324] позе на башне, весело скалит зубы, задирая девушек, и солнце золотит его непокрытую голову. За линией боевых машин стоят колесные и гусеничные машины других подразделении: штаба со взводом разведки, роты автоматчиков, РТО, взвода боепитания, санчасти и прочих. Кухня оказалась как раз позади Федькиной машины.

После раннего обеда неожиданный приказ: приготовиться к построению, с оружием. И через несколько минут – общее построение. Над нашими шеренгами – грозно смотрящие вперед стволы самоходных орудий.

Подполковник Федоров рапортует представителю политотдела Центра формирования о построении личного состава для вручения Гвардейского знамени. Приезжего полковника я сразу узнал: он был и в том, старом полку 30 июня.

В глубокой тишине торжественно и выпукло звучат слова приказа о переименовании нашей части в 333-й гвардейский Краматорский тяжелый самоходно-артиллерийский полк. У всех на виду расчехляется новое Знамя. «К принятию гвардейской присяги!..» – и все, от командира полка до девушки-поварихи, в едином порыве опускаются на правое колено и, держа личное оружие на изготовку, звенящими или низкими от волнения голосами произносят простые, но пламенные слова суровой гвардейской клятвы. На глазах моих закипают слезы, сердце то замирает, то начинает вдруг колотиться в груди, во рту пересохло, а правая рука сама собой сжимает рукоять ТТ.

Вот в последний раз прокатился над низиной грозный гул голосов. Гвардии подполковник Федоров, склонив голову, целует край алого полотнища, затем поднимается с земли и берет под козырек, отдавая честь гвардейской святыне.

И перед неподвижно застывшим строем поплыло наше Знамя, струясь тяжелыми складками шелка, ало пылая под солнцем. Не вели мелодию звонкие трубы, не гремели литавры, не рявкали мужественные басы, и не пели вдохновенно и мягко волторны – все происходило перед нашими немыми шеренгами почти беззвучно, только раздавался приглушенный топот знаменного взвода, чеканящего шаг по кочковатому лугу, но каждый из нас видел и слышал то, что нужно было видеть и слышать.

Поужинали необычно рано, и сразу был объявлен отбой. На вечерней поверке командиры подразделений строжайше [325] запретили любые отлучки из расположения полка, хотя никто никуда и не собирался. Ведь в «самоволку» тоже с умом хаживать надо, с разбором – вспомнились шутливые наставления комсорга старого полка. 9 июля

Не успели, кажется, и разоспаться – подъем! 2.00 на светящемся циферблате танковых часов. В 3.00 колонна двинулась к Загорску, разбудив, понятное дело, весь Птицеград, хотя и повернула, не доехав до него целого километра, влево, через поля и овраги, напрямик к погрузочным платформам, щадя старую булыжную дорогу.

Лида пришла проводить, отмерив четыре километра пешком. Самоходки наши еще стояли в поле, недалеко от железнодорожных путей, на глубокой колее, выбитой гусеницами среди кустарника. Экипажи, скучая, ждали, когда подадут платформы. Отойдя подальше от машин, останавливаемся, и Лида, рдея от смущения, неловко сует мне в руку красиво окаймленный носовой платочек, сложенный треугольником. «Это к разлуке... В нем карточка, – шепчет она, – не потеряй». Подарок меня тронул. Взглянув на маленькую фотографию, бережно прячу ее вместе с платком в нагрудный карман. Жадно, во все глаза всматриваюсь в лицо Лиды, смотрю не насмотрюсь, ловлю ее взгляд. Какая-то тревожная нежность волной хлынула к моему сердцу. Осторожно обняв девушку, привлекаю ее к себе. Лицо ее зарозовелось, и она потупилась. Почему-то мне очень захотелось поцеловать Лиду, но она, словно угадав мои мысли, испуганно отстранилась и даже полуприсела, вырываясь, так что потеряла равновесие и, чтобы не упасть, оперлась правой рукой о землю. Однако левая рука ее осталась в моей, и я помог девушке вернуться в вертикальное положение. Правая ладонь ее сделалась совершенно черной, так как угодила в гудрон, растаявший на припеке. Будто ничего и не произошло, посмеиваясь, мы несколько минут дружно оттираем узкую ладошку ветошью, принесенной мною с машины, и в это время с головы колонны доносится: «По местам! Заводи!» Пожав в последний раз Лиде руку, так и не очистившуюся добела, торопливо желаю сдать на «отлично» оставшийся экзамен и бегу к своей машине. Влезаю в люк, машу рукой девушке, которая уже отошла в сторону, чтобы можно было видеть над кустами [326] башню нашей самоходки, и быстро плюхаюсь на свое сиденье. Энергично работая ручкой «альвейера», запоздало думаю: «Эх, газойлем не сообразил смочить концы – сразу бы отмыли!» Колонна двинулась на погрузку.

10 июля

После обычных долгих маневров по Окружной в 5.00 наш эшелон выбрался на Октябрьскую железную дорогу и неторопливо покатил на северо-запад. Подвинувшись поближе к открытому прямоугольному окошечку, достаю Лидину фотокарточку и тайком долго рассматриваю ее. Наверное, снималась на какой-то документ. На лице строго официальное выражение, резко выделяются подкрашенные зачем-то губы, взгляд напряженно устремлен в объектив... Есть же на свете халтурщики от фотографии, умеющие превратить человека чуть ли не в мумию! На самом деле Лида разве такая? Среднего роста, стройная, крепкая, с большими серьезными и выразительными глазами на матово-белом лице; белизна чистого лба оттеняется черными, словно ночь, волосами. Как-то раз Федор в шутку поинтересовался, откуда у северянки (она из Родниковского района Ивановской области) взялись такие цыганские косы. Какой дурак сказал, что она некрасива? Разве только в этом дело?

В 19.00 прибыли в Калинин. Платформа с моей самоходкой остановилась как раз под перекидным пешеходным мостом через станционные пути. Воспользовавшись этим обстоятельством, отправляю три треугольника нашим калининцам. От эшелона отходить не рискнул и попросил прохожую опустить письма по пути в первый попавшийся почтовый ящик. Молодая женщина с удивлением посмотрела на меня, но письма все-таки взяла.

Лихославль. И дальше уже не едем, а ползем. 12 июля

За станцией Бологое неожиданно повернули на запад (не уследил, на какой станции) по Калининской железной дороге. Ехали быстро навстречу ветру, и от искр, обильно сыпавшихся из паровозной трубы, вспыхнул брезент на моей машине, которая стояла на первой за паровозом платформе. Мы заметили [327] пожар из дверей своей теплушки, когда состав выгнулся дугой на закруглении пути, и пока по крышам двух вагонов, а потом по двадцати платформам, перелезая через самоходки, добрались наконец до своей машины, большой брезент сгорел наполовину, а малый – весь, без остатка. Мы с членом моего экипажа Зиминым погасили пламя, хорошенько смочили брезент водою из тендера и затем переселились жить на платформу, в «шалаш» под кормой самоходки, поставили около себя два ведра с водой.

Эшелон держит путь через Старую Руссу на станцию Дно, как говорят железнодорожники. Ночью сколько-то простояли в Валдае (Ленинградская область). 13 июля

В 8.00 прибыли в Старую Руссу и три с половиной часа ждали отправки. Только к 17.00 оказались на станции Дно, откуда неожиданно взяли курс на юг. Странные какие-то маневры... Куда же все-таки нас везут? Включаю рацию послушать вечернюю сводку и узнаю, что сегодня освобожден Вильнюс. Ну что ж, очень хорошо: всего из двух столиц союзных республик осталось вышибить фрицев. И все же это просто наваждение какое-то: когда ты в резерве или в дороге, другие освобождают не обычные, рядовые города, а столицы и совершают подвиги... 14 июля

В 5.00 начали разгрузку на глухой станции Чихачево в Калининской области. Пока разгружались и спешно готовились к маршу, от батареи к батарее ходили замполит полка гвардии майор Каневский, парторг полка и штабной писарь с мешком. Маленький, ужасно некрасивый Каневский запускал в мешок руку по самое плечо, извлекал горсть нагрудных гвардейских знаков, отсчитывал нужное количество по строевой записке, и комбаты тут же раздавали их без торжественных речей, так как надо было успеть вручить знаки всему личному составу до начала марша, который ожидался с минуты на минуту.

В 10.30 мы уже прибыли в район сосредоточения. Без единого отставания. После проверки матчасти торопливо пообедали, обжигаясь, и двинулись на выжидательные. Что это был за марш! Возможно, так требовалось, чтобы дезориентировать [328] противника, но механикам оставалось только ругаться на чем свет стоит. Проблуждали по глинистым совершенно разбитым проселкам, колеи которых доверху наполнены дождевой водой, и по болотам до самой темноты; проезжали через безвестные бедные деревушки, провожаемые восторженными ватажками голоштанных мальчишек. Особенно помучились на замысловато виляющих крутых спусках и подъемах в одной деревне, что перекинулась с берега на берег большого оврага. Надсадно ревут двигатели в заболоченных низинах. Небо хмурится все больше, надвигается гроза. Вскоре начался сильный дождь, колонна боевых машин еще не успела переползти широкий мокрый, подозрительный луг. Помня прошлогоднее трехдневное сидение под Багвою на Украине, выбираю ориентиром соломенную мохнатую крышу, торчащую над буфом по ту сторону дола, и, не притрагиваясь к рычагам, на ровном газу медленно веду машину. Несколько наших ИСУ все-таки увязли. И тут разразилась страшная гроза, крупный частый дождь перешел в ливень, видимость пропала. Машины бесцельно, точно слепые котята, рыскали в густой тьме, рассекаемой то ближе, то вдали голубоватыми стрелами молний. Комбат наш Березовский (он облюбовал мою машину) весь изнервничался, начал дергаться, и мне пришлось его успокаивать. На свою голову я проявил инициативу в розыске машин нашей батареи, которые разбрелись кто в лес, кто по дрова, и комбат, кажется, готов был гонять мою несчастную самоходку до самого утра. 15 июля

Но в час ночи, устав до полного изнеможения при вытаскивании застрявших самоходок, я сердито заявил ему, что сажать свою машину не намерен, что надо хоть ее приберечь, чтобы завтра было чем дергать остальные, и посоветовал срочно передать по рации приказ на все машины батареи: стоять на месте до света. Тем более что ночи пока еще коротки.

Когда стало достаточно светло, выяснилось, что, кроме засевших, в полку имеются даже аварийные машины. Что ж дальше-то будет?

Утром Совинформбюро повторило сообщение об освобождении Пинска.

А 326-й гвардейский, сгружавшийся следом за нами, прошел прямо по большаку мимо наших облепленных грязью [329] самоходок, стоящих вкривь и вкось вдоль обочины. Одна за другой проносятся мимо длинноствольные боевые машины, звонко цокая гусеницами по булыжнику и высекая из камня искры, взревывая, поравнявшись с моим лючком и обдавая привычным запахом выхлопных газов. Чистенькие (и, наверное, выспавшиеся) командиры 122-миллиметровых ИСУ насмешливо, как мне показалось после этой бестолковой и бессонной, кошмарной ночи, поглядывали в нашу сторону, стоя в своих люках.

Весь этот день провели в движении, в выволакивании из болот «бегемотов». Опять месили мокрые, скользкие проселки, снова блуждали, нащупывая верный путь. Только под вечер все отставшие машины были собраны наконец в одну колонну, после чего совершили форсированный марш, догоняя полк. 16 июля

В самый разгар марша, в 6.00, когда уже была пройдена почти половина пути и машины двигались по вымощенной бревнами фронтовой дороге, сильно кренясь при этом вправо, у меня вдруг заглох двигатель. Пробую несколько раз завести – он ни гугу, даже не фыркнул. Проверяю систему питания – все в порядке. Почему-то мне пришло в голову, что сбился угол опережения подачи топлива в цилиндры. Покопался в двигателе, но опломбированный распределительный диск, до которого я добрался в конце концов, охладил мое рвение: регулировка тут заводская и нам почти незнакома. Закрываю моторный люк и сажусь на броню в унылом раздумье: не успел приехать на фронт – и нате вам!

Командир по моей просьбе начал вызывать ремонтников, а мы пока слушаем песню нашего заряжающего Исхакова. Он обладатель чудесного тенора, но, к сожалению, поет только на родном узбекском языке, хотя по-русски говорит чисто, с едва заметным акцентом. Очень любит, если выпадет свободная минута, рассказывать нам о доме, о семье. Он собирается угостить нас настоящим пловом, для приготовления которого не хватает, по его словам, сущего пустяка – барашка. Кроме барашка, нужна еще молодая свежая морковь, зеленый лук и еще что-то. Самое главное – несколько пакетов рисового концентрата из нашего бортпайка. Заряжающий упросил командира [330] не пускать его в расход и с нетерпением выжидает удобного часа, чтобы показать свое искусство в приготовлении национального блюда...

Итак, третий мой экипаж. Заношу в свой блокнот по привычке:

командир машины – гвардии старший лейтенант Ефимов;

наводчик – гвардии старшина Шмарин Роман Демидович;

заряжающий – гвардии старший сержант Исхаков Мирсултан;

замковый – гвардии сержант Зимин Михаил.

В прошлом году у нас с Петром в экипаже были одни рядовые. И вот с такими ребятами приходится «загорать»! Вслушиваюсь в красивый голос Мирсултана, осматриваюсь: место наше голое, неуютное – приметное. Где-то недалеко должна быть река Великая. Слева, километрах в двух, невидный за частыми молодыми порослями полевой аэродром. С него то и дело круто взмывают вверх истребители, дают прямо в небо контрольные короткие очереди из своих пулеметов и пушек и затем ложатся на боевой курс.

Во второй половине дня проезжала мимо нас полковая заправочная машина, и мы наполнили доверху оба левых бака. Выгоняю «альвейером» воздух из топливопроводов, нажимаю с трепетом в душе на кнопку стартера – двигатель завелся с полуоборота. Вот тебе и «угол»! Все дело, оказывается, было в воздухе, попавшем в систему питания из совсем пустого левого переднего бака. Наверное, сказался еще и сильный правый крен машины. И надо было мне просто-напросто перекрыть передний и левый вентили на кране-тройнике под моим сиденьем и включить правый топливный бак – тогда подобного конфуза не случилось бы. Век живи – век учись!

Сегодня взят Гродно в Западной Белоруссии, примерно в пятнадцати километрах от польской границы. 17 июля

Стоим на выжидательных позициях, в нескольких километрах от реки Великой, южнее города Остров. Скоро должно начаться большое наступление. Будем прорывать мощную линию немецкой обороны, под названием «Пантера», созданную противником по левому берегу реки. Нашему полку, по всей видимости, [331] предстоит форсировать эту водную преграду с боем. Великая как будто не очень широка здесь, но зато достаточна глубока и имеет вязкое дно, неудобное для переправы вброд.

Вчера была произведена рекогносцировка, которая прошла без особых приключений. Долго изучали механики и командиры подступы к реке. Наш, правый, берег более пологий, немецкий – крутой, с холмами, полукольцом рассыпавшимися поодаль. На скатах высот и высоток, и между ними, и над рекой даже невооруженный глаз при внимательном наблюдении замечает тщательно замаскированные вражеские укрепления, которые, надо думать, при теперешней драп-стратегии гитлеровцев готовились заранее со всей немецкой предусмотрительностью и совершенствовались не раз...

При малейшем движении или подозрительном шуме на нашем берегу фашистская артиллерия и минометы открывают сильный огонь. По соседству с нашим полком все рощицы, овраги и овражки, любая мало-мальски подходящая выемка забиты войсками: пехотой, «эрэсами» (реактивными системами), танками (посмотрел вблизи на усовершенствованный средний Т-34-85, с более просторной башней и длинной 85-миллиметровой пушкой) и самоходками, начиная от маленьких СУ-76, шутливо называемых «клизмами», кончая «зверобоями», то есть тяжелыми ИСУ-152.

Ползая по прибрежным кустам во время рекогносцировки, мы обнаружили остатки старого деревянного моста, сожженного, должно быть, еще при отступлении в 1941-м. Уцелели от моста только четыре параллельных ряда свай. Толстые бревна забиты в дно часто, над водой торчат на разной высоте их обгорелые концы. Механики и помпотехи задумались, нельзя ли использовать для переправы то, что осталось от бывшего моста. Идея требовала проверки. С наступлением полной темноты были тщательно измерены расстояния между сваями в различных комбинациях и установлено, что ИСУ может стать гусеницами на два определенных ряда. В ту же ночь под «шумок» перестрелки между берегами и под рев газующих изо всех сил танка-тягача и нескольких гусеничных тракторов, которым было приказано курсировать по замысловатым маршрутам вдоль берега, охотники из экипажей и из роты автоматчиков, забрав с машин двуручные пилы, тихо залезли в воду и начали осторожно подпиливать черные концы свай, [332] подравнивая их по высоте и оставляя на своих местах. Спиливать их нельзя: иначе днем немцы заметят и предпримут все меры, чтобы сорвать готовящуюся переправу. 17 июля

По радио кто-то поймал сообщение о позорном «параде» фашистских вояк, крепко побитых в Белоруссии этим летом. 57 тысяч гитлеровских солдат и офицеров, в том числе и генералы, продефилировали под конвоем по центральным улицам Москвы при огромном стечении народа. Давняя бредовая мечта бесноватого фюрера наконец осуществилась... с помощью советского солдата. 18 июля

Всю ночь продолжаем скрытую работу на реке. К утру все готово. Потери ни одной. 19 июля

Вечером получили приказ на наступление. Перед рассветом на немецкий берег переправилось, укрываясь за теми же сваями, отделение автоматчиков с помпотехом батареи Анатолием Горшковым. Бойцы бесшумно выползли по береговому откосу наверх и заняли удобные позиции, чтобы прикрыть в случае надобности гвардии техника-лейтенанта. Вскоре началась наша артподготовка; особенно сильно гремело на севере, должно быть под Островом. 3-й Прибалтийский перешел в наступление, и наша 1-я Ударная армия, которой мы приданы, впереди.

Как всегда, в минуты ожидания атаки время течет страшно медленно, но вот в километре выше намеченной переправы во всю мощь загудели тягач и тракторы, спрятанные в складках местности. Тот берег тотчас отозвался бешеным огнем.

А у нас здесь почти тихо. Настал наш черед. Наверное, Горшков сидит уже на корточках у самой воды, точно между двух сухих береговых свай, накрывшись плащ-палаткой, и держит наготове перед грудью свой трехцветный трофейный фонарик – предмет нашей всеобщей зависти. Что же он медлит? Скорей бы уж! И вот засветилась на черном фоне чужого [333] берега маленькая красная точечка. Пора! Самоходки головной батареи поочередно заводят двигатели и на малом газу, медленно, осторожно спускаются к реке, въезжают на сваи и черепашьим шагом переползают по ним на тот берег. Горшков, весь подавшись вперед, неотрывно следит за гусеницами каждой машины, вовремя кивая механику фонариком влево или вправо. Уже пять самоходок благополучно переправились, и в моих наушниках раздается: «Заводи!» Напряженно всматриваюсь в длинные ряды свай над водой, более светлой там, где на нее не падает тень от берега. Хоть бы не сверзиться: перегородишь дорогу всему полку. Пожелай мне, Лидушка, ни пуха... Красный глазок на том берегу ободряюще мигает. Поехали! Над рекою перекрещиваются в звездном небе трассы, слева и справа бредут или плывут пехотинцы, держа оружие над головой. Вижу их краем глаза, но отвлекаться нельзя: надо все время смотреть на цепочку свай и ориентироваться на красную точку. Наконец Рубикон перейден.

Еще заканчивала переправу последняя – четвертая – батарея, как взлетела сигнальная ракета. Тотчас густо взревели моторы, и машины вылезли из-под берега на широкий, белесый от росы луг. Разворачиваясь на ходу в боевой порядок, они устремляются к округлым, с мягкими очертаниями холмам, молчаливым и таким мирным издали. Но уже засверкали на их серых склонах частые вспышки выстрелов. Теперь и мы видим цели. Едва развернулась наша вторая батарея, в первой уже оказалась подбитой одна машина, попавшая под перекрестный огонь. Пока фашисты с остервенением расстреливали ее, почти два десятка самоходок вышли на прямую наводку и начали поражать огневые точки. Артиллерийская дуэль разгоралась. Наши машины маневрируют в рассветном сумраке, стреляя с ходу. Вот недалеко от нас крутнулась на месте и остановилась еще одна самоходка. Наверное, гусеница. Это ничего.

Спустя минуты три сзади зашипело, зафыркало, низко над нами в бледном утреннем небе стремительно пронеслись огненные хвостатые птицы. Склоны холмов озарились яростными всплесками разрывов, задрожала земля, полетели во все стороны искры, загорелись кусты и даже трава. Это ударили с нашего берега, помогая нам, «катюши». А самоходки уже под холмами, у самых немецких укреплений, и бьют в упор по орудийным окопам, по дотам и блиндажам. Высоко [334] взлетают вверх земля, обломки бревен, тела врагов. Скоро все было кончено. Атака длилась не более получаса, а готовилась двое с половиной суток.

Девятнадцать тяжелых машин перевалили через высоты. За холмами, которые с восходом солнца превратились из серых в зеленые, перестрелки уже не слыхать. Захваченные врасплох неожиданной и дружной атакой самоходного полка, подавленные огнем его 152-миллиметровых орудий, фашисты бежали с позиции, побросав все, что у них уцелело. Позади кое-где раздавались трескотня автоматов и негромкие взрывы гранат. Предоставив пехоте выкорчевывать то, что, не успев удрать, попряталось под землю, мы не задерживаясь поспешили по пятам отходящего противника.

Останавливаемся только поздним вечером, чтобы подождать свою пехоту, которая не замедлила явиться, да еще и с подарками – трофейным шнапсом и шоколадом. Солдаты очень довольны, что ползать под огнем им почти не понадобилось и потери в ротах невелики. Как же было не выпить за успешное взаимодействие и еще за то, чтоб почаще были такие удачи.

Полк наш потерял всего одну машину. Ее буквально исковыряли снарядами, а она все-таки не загорелась. Механик-водитель ее, старшина, единственный в полку из водителей-кадровиков, к сожалению, погиб. Такие люди становятся в экипажах чуть ли не музейной редкостью... 20 июля

1-й Украинский фронт освободил Раву-Русскую и Владимир-Волынский. Мы тоже наступаем, не давая противнику особенно отрываться. Уже устали догонять, и очень хочется спать. 21 июля

В 2.30 долгожданная команда: «Привал!» На целых три часа! Но сперва надо приготовиться к бою. А мне еще и ремонт предстоит. В результате моя машина, получившая пробоину в трансмиссионном отделении, слева, смогла выйти из Иловцы лишь в 16.00. К полку мы присоединились в 21.30: он успел продвинуться далеко. Радуюсь в душе: все же догнал своих! [335]

Вчера еще у нас было в строю 19 машин, а здесь стало известно, что их поубавилось.

Выспаться не удалось, потому что более полутора часов провозились, набивая солидолом подшипники опорных катков. Марши почти непрерывные, и бронеколпаки некоторых подшипников очень горячи на ощупь. Тут уж не до сна, если отстать не хочешь. 23 июля

В два часа снова двинулись в преследование. Натощак трудновато работать рычагами. Кухни своей не видим уже двое суток. В двух с половиной километрах от границы Латвийской ССР ели с голоду мед, запивая водой. Пасечники, несмотря на все свое радушие, ничего больше не могли предложить нам, так как при немецком управителе сами редко видели хлеб.

В полдень пересекли границу Калининской области и Латвии. Везде – до и после этой незримой черты – население встречает нас радостно. Какие чувства при этом испытываешь – высказать трудно.

Сегодня на марше потеряли всех трех наших автоматчиков (при каждой машине теперь неотлучно три автоматчика, с которыми живем душа в душу, как один большой экипаж). Слева, из-за опушки леса, неожиданно выскочил Ме-110, спикировал и дал длиннейшую очередь из пушек и пулеметов по колонне. Машинам он вреда никакого не причинил, а вот нашим автоматчикам досталось. Двое из них, раненые, успели на ходу спрыгнуть и залечь в кювете, а тот, что дремал на броне позади башни, так и не открыл глаз: уснул вечным сном. Бодрствуй, солдат, пока еще летает в небе смерть!

Характерная особенность немецкой тактики: когда фрицу приходится туго, у него начинает усердствовать авиация, в особенности штурмовая. 23 июля

С удовлетворением прочитали во фронтовой газете приказ т. Сталина от 21 июля, в котором упоминается и наш полк. В тот день, в 22.00, Москва салютовала войскам, освободившим город Остров, двадцатью залпами из 224 орудий. Нашему фронту это уже второй салют с начала наступления. [336]

Первый был дан за форсирование реки Великая и прорыв линии «Пантера».

Под вечер вновь вступаем в бой. Немцы на бегу огрызаются, и чем ближе к ночи, тем сильнее. Видимо, считают, что многокилометровым дневным «драпом» вполне заслужили себе ночной отдых. Как не так! Гоним их до самой полуночи и останавливаемся только тогда, когда убеждаемся, что связь с пехотой окончательно потеряна. Вокруг не видать ни зги, но мы, помня утренний марш, все равно загоняем машины в густой молодой сосняк и засыпаем без опаски. Хорошо, когда свои автоматчики рядом! Памятник бы тому военному, что придумал для наших «бронедур» такой эскорт. 24 июля

Коротка ночь танкиста. Часов с трех не то ночи, не то полуутра глухо заворчали прогреваемые моторы. Продвигаемся вперед до полудня со всеми необходимыми предосторожностями. Во время этого выяснилось, что наш командир машины – трус. Дорога, по правде, не из приятных: совершенно разбитая, разъезженная колея, с торчащими вкривь и вкось из черной торфяной грязи полусгнившими, измочаленными корнями и бревнами; искалеченные бомбежками и артогнем рощицы; полусгоревшие или сожженные дотла деревеньки, еще прикрытые курящимся сизым дымом пожарищ; гарь и чад не в силах перебить тяжелых запахов тлена.