Текст книги "Дюк де Ришельё"

Автор книги: Екатерина Глаголева

Одновременно велось жилищное строительство: уже в 1803 году было построено 150 домов. Для их сооружения использовали недорогой местный «понтический известняк», пластами выходивший на поверхность в районе балок, который добывали с помощью пил. Благодаря своеобразному цвету этого камня Одессу стали называть «жёлтым городом», а каменоломни довольно скоро превратились в катакомбы. Чиновники стали селиться вдоль моря, выстраивая себе виллы одна элегантнее другой.

«Ремесло» градоначальника оказалось «не для ленивых», писал Ришельё сестре. Он не имел секретаря и принимал все бумаги, читал и отвечал на них сам, чтобы не погрязнуть в бюрократической волоките. В оставшееся время герцог неутомимо обходил город и порт, инспектировал работы, посещал в карантине прибывших, беседовал с ними, легко переходя с русского на английский, немецкий, итальянский или французский язык, и убеждал их переселиться в Одессу. По городу он ходил пешком, ездил верхом или в дрожках, но никогда в закрытой карете, даже в плохую погоду, так что все обыватели его видели; по гавани плавал в шлюпке. Ришельё знал всех купцов, а на стройках часто останавливался поговорить с простым народом, обо всём подробно расспрашивал, а потому всё знал.

Марсельский коммерсант Шарль Сикар, решивший приехать в Одессу на несколько месяцев, чтобы осмотреться, ещё в карантине увидел генерала, который подошёл к нему, справился о его здоровье и цели прибытия, расспросил о торговых новостях в Марселе и предложил свои услуги, пригласив посетить его; это был герцог де Ришельё. Другим он говорил: «Надеюсь, что вы присоединитесь к нам и совершите выгодные сделки для вас и нас; вы не столкнётесь здесь с затруднениями или сложностями; в противном случае обращайтесь ко мне и получите правый суд и защиту». Сикар сравнивает герцога с Митридатом, поскольку он мог обращаться к каждому на его наречии, и с Идоменеем, поскольку его мягкий и дружелюбный характер побуждал народы «искать счастия под его любезным господством». К концу 1804 года население Одессы составляло уже восемь-девять тысяч человек, увеличившись за год почти вдвое.

«Таможня, порт и в нём пребывающие русские и иностранные суда с их экипажами, полиция и городское судопроизводство подчинялись Ришельё», – писал историк А. А. Скальковский. Герцог, известный щепетильностью и дотошностью, мзды не брал, а спрашивал со всех строго. Сикар в «Письмах об Одессе» рассказывает, что один из местных купцов (вероятно, Евтей Клёнов) сразу оказался в оппозиции новому градоначальнику из-за своей нелюбви к новым людям вообще и к иностранцам в частности. Ришельё ввёл его в учреждённый по высочайшему повелению от 19 февраля 1804 года строительный комитет, занимавшийся всеми вопросами, касающимися городских нужд, и проследил, чтобы ни одно важное решение не принималось без участия «оппозиционера». В результате тот всего за год превратился из противника в ярого сторонника герцога.

Тот же Сикар, который вместе с двумя братьями создал в Одессе крупную торговую фирму (через несколько лет его состояние оценивалось в миллион рублей), упоминает, что в начале своей деятельности герцог, боровшийся со злоупотреблениями, принял меры, которые понравились не всем, поскольку частными интересами пришлось пожертвовать ради общественных. Несколько жителей города решили пожаловаться на него в Петербург. Они вернулись в Одессу несолоно хлебавши и, судя по всему, опасались репрессий. (Вспомним, как грозился гоголевский городничий, узнав о доносах на него «ревизору»). Однажды герцог, гуляя по городу, зашёл в магазин одного из этих людей, поговорил о том, как идут дела, выпил ликёру, заказал кое-что себе к обеду и ушёл. Его спутник спросил, зачем он это сделал. «Я слышал, что этот человек думает, будто я на него зол, пусть знает, что это не так», – ответил Ришельё.

Помещики из соседних губерний, где стоимость земель уже возросла вдвое или втрое, окрестные землевладельцы и иноземные купцы, получившие нежданную выгоду, приезжали в Одессу, где Дюк, как его называли, используя его французский титул, встречал их учтиво и благожелательно, беседуя с ними с равным интересом о поместьях и о коммерции. Он часто останавливался на улице с людьми из простонародья, чтобы поговорить с ними о их жизни и подать им совет или оказать помощь.

Ришельё быстро снискал себе популярность. В январе 1804 года он отправился в Петербург, чтобы лично просить у императора привилегий для вверенного ему города, а когда возвращался в феврале, то уже за 80 вёрст до городской черты его встречали жители Одессы и окрестных деревень.

Тогда же Ришельё был назначен генеральным инспектором и главой органа общественного призрения – Попечительского комитета. Отныне контора этого комитета, базировавшегося в Екатеринославе, появилась в Одессе, чтобы особо заняться колонизацией Херсонской губернии.

Проблема была серьёзная, и не раз Дюк был готов рвать на себе рано начавшие седеть курчавые волосы, проклиная тот день и час, когда согласился впрячься в этот тяжёлый воз. Его отчаяние было вызвано очередными неурядицами, связанными с колонистами. Например, в письме Контениусу от 28 сентября 1803 года говорилось:

«Посылаю Вам список двух новых конвоев поселенцев, которые прибудут к нам незамедлительно и за которыми последуют другие; если они в столь же дурном состоянии, как 1-й и 3-й, будет мне забота. Нечистота на корабле, неумеренное употребление фруктов в Венгрии и в Молдавии многих свели на больничную койку, а ещё больше погубили. Я счёл нужным устроить для них госпиталь на манер полкового, иначе они умрут или их болезнь перекинется на других. Это стоит денег, но прежде всего сие совершенно необходимо, и потом, большинство вещей, купленных сегодня, можно будет после продать или употребить на что-нибудь иное. Я помещу туда столько семейств, сколько возможно, но не думаю, что мне удастся разместить более 6 транспортов, да и то с трудом; надобно подумать о том, чтобы прочие где-нибудь перезимовали; уверяют, что моряцкие казармы в Овидиополе можно на сие употребить очень авантажно. Я поеду взглянуть на них на днях. Но позвольте сказать Вам, что Ваше присутствие и деньги будут здесь чрезвычайно нужны; пока я снабжаю всех, даже послал тысячу рублей Бригонци в Дубоссары, и расходы возрастут по мере умножения транспортов, и надобно предусмотреть необходимые лекарства, ссуды для выплаты этим людям на приобретение зимней одежды; всё это требует значительных расходов. Мы сделаем всё, что в наших силах, но наши деньги имеют иное предназначение, и мы не можем тратить больше, чем имеем; кроме того, прошу Вас подумать о болгарах, их уже много здесь дожидаются размещения, капитан судна, который их привёз, явился просить у меня денег, я велел ему потерпеть, однако мне кажется неполитичным заставлять его ждать. Я возьму для этих людей денег из карантинных, хотя и тех уже ушло почти 600 рублей. Мы потратили гораздо более крупную сумму, не считая почти 2500 рублей на ремонт казарм. И не упускайте из виду, что я ожидаю с первым ветром оное судно, которое наверняка привезёт ещё несколько сотен болгар».

А в 1804-м, вернувшись из Петербурга, он сообщил Контениусу: «Я получил 10 тысяч рублей для колонистов, ограбленных турками».

Изыскивать приходилось не только деньги. Колонии основывались на казённых землях в Екатеринославской, Херсонской и Таврической губерниях, специально выделенных для иноземных поселенцев. Если участков не хватало, их покупали у частных лиц. В декабре 1804 года Ришельё писал: «Сие затруднение (нехватка земель. – Е. Г.) казалось странным, я его не ожидал, поскольку край сей можно было назвать пустыней, и было чудно, что правительство не имеет возможности поселить на собственных землях несколько сотен семейств. Сие неудобство существует во всех окрестностях Одессы и во всём Крыму... в нынешнем положении у нас есть, благодаря приобретениям, совершённым мною в нынешнем году, земли, чтобы расселить немцев или болгар в окрестностях Одессы и почти 200 семей сверх того в Крыму; за исключением имения генерала Розенберга, отныне принадлежащего казне, нужно всё покупать для 60 семей швейцарцев и 300 болгар, не считая тех, кого мы привезём туда будущей весной». В качестве выхода из положения Ришельё предложил установить квоты населённости: согласно указу от 31 декабря 1804 года, помещики были обязаны в течение четырёх лет заселить свои земли из расчёта одна душа на 30 десятин; в противном случае государство могло выкупить участки по невысокой цене.

Каждая семья переселенцев получала земельный надел в несколько десятков десятин, дом, корову, пару быков, плуг и ссуду на год. Они освобождались от всяких податей на десять лет. По прошествии этого срока земля, дом и сад переходили в их собственность при условии выплаты ссуды Попечительскому комитету, предоставленной под пять процентов на 14 лет. Колонисты пользовались свободой передвижения и не попадали в крепостную зависимость, были избавлены от рекрутской повинности на 25 лет, от земельного налога и от постоя. Они могли исповедовать свою религию и придерживаться законов местного самоуправления, принятого в их стране, однако должны были принять русское подданство. Немцы избирали пастора и бургомистра, евреи – раввина. Судопроизводством занимались русские суды, но через посредство Попечительского комитета.

В 1803 году комитет потратил 361 тысячу рублей на сооружение нескольких, по большей части деревянных, посёлков вокруг Одессы, то есть 260—350 рублей на семью. Строительством чаще всего занимались сами переселенцы. К 1804 году было построено шесть болгарских посёлков (350 семей) и несколько немецких (250 семей). Дома с прилегающими садами были похожи один на другой, улицы словно прочерчены по линейке. Названия жители принесли с собой: под Одессой появились Майнц, Страсбург, Мариенталь... Впрочем, и уклад жизни они тоже сохранили. Болгары носили турецкое платье, немцы – синие длиннополые кафтаны с медными, ярко начищенными пуговицами величиной чуть ли не с индюшачье яйцо, кожаные штаны, длинные красные жилеты, синие чулки, башмаки с огромными серебряными пряжками и треуголки.

Как доносил «наверх» сам Ришельё, только болгары «трезвые, работящие, хорошие земледельцы и весьма предприимчивы. Среди них нет ни пьяниц, ни больных венерическими заболеваниями. Испытываешь большое удовлетворение, видя порядок и достаток, царящие в их уже построенных посёлках». Зато немцы были строптивы и плохо переносили суровые степные условия. Большинство их бежало в Новороссию от рекрутских наборов. Многие умерли в пути, прочие (десятая часть прибывших в 1803 году) по приезде – от повальных болезней. Но, по мнению Дюка, «изо всех поселенцев предпочтения во всех отношениях заслуживают меннониты».

Приверженцы этого течения протестантизма, прибывшие по большей части из-под Кёнигсберга в Восточной Пруссии, с XVI века крестили только взрослых, чтобы люди принимали решение о крещении осознанно, и были сторонниками ненасилия. Александр I, вслед за Екатериной привлекавший их в Россию, освободил приехавших от военной службы. Условием их отъезда было предоставление прусскому королю двадцатой части средств, вырученных за их землю. В России они надеялись обрести свободу совести. В отличие от других переселенцев некоторые были зажиточными и, по словам племянника Ришельё Леона де Рошешуара, обладали имуществом на 200 тысяч талеров. Они приехали со своим скотом и обозом. Ришельё считал их «капиталистами», полезными и необходимыми для развития его губернии. В общем, писал он Кочубею, «меннониты поразительны, болгары несравненны, а немцы несносны».

Однако пустынные степи заселялись не только иноземцами. Осип Россет получил за взятие Очакова пять тысяч десятин земли, где не было ни кола ни двора, и назвал этот клочок земли Адамовкой – всё приходилось начинать с нуля. По словам его дочери Александры, он «купил или залучил хохлов, потому что край селился двояким образом». Рядом с Адамовкой находилось имение Фомы Александровича Кобле, получившего от казны 12 тысяч десятин девственных земель на левом берегу Тилигульского лимана; шесть лет спустя там уже выросла слобода Коблиевка, вдоль лимана появились сёла Коблевка и Малая Коблевка. Возле Тилигула он обзавёлся поселением, после постройки временной церкви получившим название Троицкое. На своих землях Кобле позволил селиться беглым крестьянам и отставным украинским казакам.

В письмах об учреждении поселений Ришельё упоминает также о духоборах, правда, перевирая это слово, трудное для восприятия французским ухом. Это религиозное течение, родственное английским квакерам, распространилось во второй половине XVIII века по нескольким новороссийским губерниям и подверглось преследованиям со стороны православных духовных властей и полиции. (Кстати, именно архиепископ Екатеринославский Амвросий назвал новое учение духоборством, то есть противлением Святому Духу. Сектанты же охотно стали называть себя духоборами, но в ином смысле – поборниками духа). В 1801 году сенатор-масон И. В. Лопухин, объехавший южные губернии, дал весьма положительный отзыв о духоборах, после чего было решено переселить их всех на берега реки Молочной в Тавриде. Там уже проживали меннониты, от которых духоборы переняли много полезных в хозяйстве вещей.

Негласным девизом Ришельё можно считать слова: «Если этого ещё не было, вовсе не значит, что этого не может быть». В 1804 году он выписал из Испании более четырёхсот голов овец-мериносов и раздал поселенцам, а немец Миллер соорудил в Одессе первую шерстомойню. Дюк всячески поощрял использование сельскохозяйственных машин, разведение новых культур (виноградников, оливковых деревьев, даже риса) и новые виды экономической деятельности, например шелководство. Как правило, упорный труд приносил свои плоды. Единственная неудача – в степях не прижился рапс.

Разнообразие верований жителей Одессы отразилось на облике города. 24 мая 1804 года по высочайшему соизволению Ришельё получил от министра финансов 100 тысяч рублей безвозвратно на возведение православного храма и незамедлительно издал приказ: «Приступить к постройке соборной церкви во имя Святителя и Чудотворца Николая, заложенной и основанной фундаментом в Одессе прошлого 1795 года в царствование императрицы Екатерины II, а ныне щедротами... внука Ея... Императора Александра I, должна быть окончена строением». Надзор за работами поручили Францу (Франческо) Фраполли, в феврале того же года назначенному главным городским архитектором (он приехал в Одессу в 1796-м и участвовал в сооружении гавани, проектировал некоторые жилые дома и построил первую суконную мануфактуру). Позже в Одессе появятся католический храм и греческая церковь, а также синагога. В том же 1804 году Ришельё добился права открыть в городе гимназию и коммерческое училище, а также ряд частных пансионов.

Вокруг Дюка, пишет историк А. А. Скальковский, всё кипело неслыханной деятельностью. «Он был тих, кроток и неутомим. Здоровье имел железное. Одно только выводило его из терпения – это дурное обхождение с деревьями, которые он засадил по всем почти улицам».

Сразу по приезде Ришельё получил восемь тысяч саженцев из Петербурга, в частности белые акации, которые велел посадить в два ряда вдоль проспектов и в один ряд вдоль улиц. Дюк очень беспокоился об этих деревьях (без которых сейчас невозможно себе представить Одессу), и жители сами стали их сажать, чтобы сделать ему приятное. Однажды, направляясь куда-то по делам, Ришельё увидел две полузасохшие акации перед одним из домов; герцог зашёл внутрь и сказал хозяину: «Прошу вас, полейте эти деревья, доставьте мне удовольствие. Если не желаете, позвольте, я сам полью».

Россет посадил возле вверенных ему карантинных сооружений первый тополь; впоследствии он привезёт семена из всех ботанических садов Европы и разобьёт обширный парк на западе города.

Жители, получавшие земельный участок бесплатно и ссуду на обустройство, должны были представить в городскую администрацию план будущей постройки, а также посадить на каждой десятине не меньше двадцати деревьев.

Деревья были не роскошью, а предметом первой необходимости: летом в Одессе стояла такая жара, что уже в десять утра закрывали все ставни, а полы в домах поливали водой ради прохлады. Вытянувшись, деревья подарили бы долгожданную тень и защитили бы от пыльных бурь, приносившихся из степи. Но они не растут в одночасье. Много лет спустя А. С. Пушкин писал в «Евгении Онегине», вспоминая свою поездку на юг в 1823 году:

 
Я жил тогда в Одессе пыльной:
Там долго ясны небеса,
Там хлопотливо торг обильный
Свои подъемлет паруса;
Там всё Европой дышит, веет,
Всё блещет югом и пестреет
Разнообразностью живой.
Язык Италии златой
Звучит по улице весёлой,
Где ходит гордый славянин,
Француз, испанец, армянин,
И грек, и молдаван тяжёлый,
И сын египетской земли,
Корсар в отставке, Морали.
 

В Одессе дома с садами называли на украинский манер хуторами. Типичный господский дом – одноэтажный, вымазанный жёлтой краской, под чёрной железной крышей, – стоял лицом к большой дороге; рядом с домом – крытый соломой сарай, впереди – огороженный стеной из булыжника палисадник, где росли душистые цветы и травы: заячья капуста, барская спесь и повилика, голубая и розовая.

Градоначальник обзавёлся собственным хутором – вдоль Водяной балки, по соседству с Молдаванской слободкой. Это был пустынный, высушенный солнцепёками участок в те же 25 десятин, как у всех. Особенностью было то, что под склоном бил родник, из которого, по легенде, 13 сентября 1789 года пили солдаты де Рибаса, готовясь штурмовать Гаджибей. Там впоследствии выкопали пруд с островком. Дом Дюка стоял наверху, и к пруду спускалась аллея. Хутор был отдушиной для Ришельё, который сажал там растения своими руками; но над обустройством «Дюковой дачи» трудилось и много других людей. С годами сад стал спускаться к пруду террасами, расходясь на несколько аллей. Увидев его в законченном виде, Арман назовёт его «цветущим уголком Версаля». В устной традиции одесситов сохранился такой анекдот. Однажды утром Ришельё, прогуливаясь по своему хутору, увидел молодую крестьянку с охапкой клевера, порадовался её трудолюбию и подарил ей серебряный рубль. Узнав об этом, управляющий только руками всплеснул: эта воровка и так у нас то одно унесёт, то другое, а вы ей ещё и приплачиваете!

Чтобы не нарушить гармонию своего существования в этом райском уголке, соседей герцог выбирал крайне осмотрительно. Расположенный рядом участок он отдал Фоме Кобле. Военный комендант оставит о себе память улицами Коблевской, Торговой (там находились принадлежавшие ему магазины) и Садовой (название говорит само за себя).

Ришельё объезжал хутора верхом, всех владельцев знал поимённо, беседовал с ними о посадках и сельском хозяйстве. В воспоминаниях А. О. Смирновой-Россет есть очень колоритная зарисовка:

«В Громаклее (ныне Водяно-Лорино под Николаевом. – Е. Г.)... не имели понятия о том, что такое сад, – и им обязана Громаклея Ришельё. Он проезжал мимо и видел, что бабушка (Екатерина Евсеевна Лорер, урождённая княжна Цицианова. – Е. Г.) сидела à l`ombra della casa[33]33
  В тени дома (ит ).


[Закрыть], как говорят в Италии, и сказал ей: “Катрин Евсеевна, зачем вы не сажал деревья?” – “Батюшка Дюк, где же мне их достать?” – “Я вам буду присылать из Одесса”.

Через две недели пришли два воза корней, и Батист, садовник Дюка, их посадил вдоль речки Водяной. Они прекрасно прижились, и говорят, что вышел в самом деле прекрасный сад».

Третьего августа 1804 года Ришельё писал жене из Одессы:

«Император [Александр I] прислал мне знак ордена Святого Владимира, это очень красивый и очень почётный орден за заслуги, которых он пожаловал всего три со времени своего восшествия на престол; он сопроводил его очаровательным письмом. Я никогда не был падок на ленты, но я очень тронут выражением удовлетворения со стороны государя, которого люблю и служу ему сердцем и душой.

Извольте, дорогой друг, прислать мне семена цветов и кустарников из Куртея. Я буду рад посадить их здесь; я бы хотел, если Эрнест приедет ко мне, воздвигнуть с ним небольшой памятник вашей замечательной бабушке в саду, который я разбил, а вокруг мы посеем семена цветов и кустов, которые она любила и лелеяла...»

Возможно, герцогиня де Ришельё была так же захвачена садоводством, как и её супруг, однако она не могла не тревожиться, когда до Куртея долетали новости из столицы. В начале 1804 года в Париже раскрыли очередной заговор против Бонапарта; несколько человек были казнены, генерал Жан Шарль Пишегрю, который должен был заменить собой Первого консула, задушен в своей камере, а глава заговорщиков Жорж Кадудаль признался, что сигналом к выступлению должен был стать приезд во Францию некоего принца крови. Ближе всех к границам страны тогда находился внук Конде, 32-летний герцог Энгиенский. 15 марта 1804 года тысяча драгун форсировала Рейн, явилась в Этгенгейм, в десяти километрах от границы, и похитила герцога. Через пять дней его доставили в Венсенский замок, в тот же вечер он предстал перед военным трибуналом без свидетелей и защиты и был приговорён к смерти за вооружённое выступление против Франции, организованное на деньги Англии. В три часа ночи его вывели во двор и расстреляли. Над свежей могилой долго лаял и выл мопс по кличке Могилёв – подарок герцогу из России.

«Это хуже, чем преступление. Это ошибка», – сказал, узнав об этой казни, депутат Антуан Булэ. Фраза оказалась так хороша, что её приписали Фуше, а потом Талейрану. Но только Великобритания, Россия и Австрия выразили протест против этого злодеяния. Узнав о казни своего бывшего воспитанника, старый аббат Лабдан был настолько потрясён, что слегка тронулся умом. Он окончит свои дни в Одессе в 1808 году под крылом другого своего ученика – Дюка де Ришельё...

Престиж Бонапарта не пострадал; 26 мая 1804 года он, «президент Итальянской республики», короновался как король Италии в Миланском соборе, сделав вице-королём своего приёмного сына Евгения Богарне, а 2 декабря 1804-го в соборе Парижской Богоматери возложил на себя корону как император французов Наполеон I. Его провозглашение императором состоялось по инициативе сената и по результатам плебисцита: за это решение было подано 3 миллиона 572 тысячи голосов. (Сбылось предсказание Дюка, сделанное десять лет тому назад). Парадоксальным образом основание новой династии должно было уберечь завоевания революции: на монетах времён Империи было выбито «Император Наполеон – Французская Республика».

В апреле 1805 года Великобритания, второй год находившаяся с Францией в состоянии войны, подписала союзный договор с Россией, а затем попыталась сблизиться с Австрией, не слишком желавшей ввязываться в новый конфликт, но не имевшей выбора. К новой антифранцузской коалиции примкнула также Швеция. Только Пруссия решила сохранить нейтралитет.

Если начнётся война, муж не сможет к ней приехать, как собирался – вот о чём, верно, думала несчастная Аделаида Розалия, пленница своего тела и невольница своей любви...