Текст книги "Дюк де Ришельё"

Автор книги: Екатерина Глаголева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Талейран, которого Людовик XVIII настойчиво звал к себе в Гент, оставался в Вене до 9 июня, чтобы подписать финальное соглашение: Россия получала большую часть бывшего Великого герцогства Варшавского, преобразованного в королевство Польское[58]58
  Двадцатого ноября 1815 года, узнав об этом, Ян Потоцкий, бывший резидент Одессы, застрелился в своём имении Уладовка под Винницей.


[Закрыть]; Пруссия – Западную Померанию (уступленную Швецией), Северную Саксонию и Вестфалию с большей частью Рейнской области; Австрия – Ломбардию и Венето, Иллирию и Далмацию, Тироль и Зальцбург; вместо 350 немецких княжеств было образовано 39 государств в составе Германской конфедерации, а на территории Италии осталось только семь государств; Швеция забрала у Дании Норвегию, предоставив ей широкую автономию, но смирилась с присоединением (1809) Финляндии к России; Испания и Португалия получили обратно своих королей. 17 июня Нессельроде писал Поццо ди Борго из Гейдельберга, что царь уже не считает необходимой смену династии во Франции. В самом деле, сейчас было не до того: русская армия ещё не достигла пределов Франции, сразиться с Наполеоном могли только англичане и пруссаки, что и произошло 18 июня в битве при Ватерлоо.

В тот день Наполеон был нездоров, зато маршал Ней развил бурную деятельность. По воспоминаниям очевидцев, он будто искал смерти. Его одежда была разорвана, лицо измазано грязью и кровью, шляпу он потерял; под ним убили пять лошадей. В половине четвёртого пополудни Ней возглавил грандиозную атаку на британскую кавалерию, но Наполеон отказался поддержать её пехотой. Веллингтон, уже отдавший приказ об отступлении, передумал, британские каре восстановились, а тут подоспела прусская конница. Воскликнув: «Смотрите, как умирает маршал Франции!» – Ней пошёл в атаку во главе остатков пехоты; французы понесли огромные потери, но он остался жив... Узнав о разгроме, Мюрат, дожидавшийся приказов в Провансе, бежал на Корсику; королём Неаполя вновь стал Фердинанд.

Побеждённый, но не сдавшийся Наполеон планировал реванш, но 20 июня войска Веллингтона и Блюхера вступили на территорию Франции, а два дня спустя император отрёкся в пользу сына. Парламент назначил временное правительство из пяти человек во главе с Фуше. 30-го числа союзные армии подошли к Парижу. 8 июля Людовик XVIII вернулся в столицу, а через два дня сформировал новое правительство, возглавленное Талейраном.

Этот высокий пост вовсе не означал непоколебимости позиций непотопляемого министра. Король больше не доверял ему. Двуличие Талейрана в очередной раз проявилось буквально на днях, когда он купил себе дом в Висбадене на случай, если победу одержит Наполеон. 24 июня, когда стало ясно, что Наполеону конец, Талейран явился к Людовику в Моне, и тот язвительно осведомился: «Вы покидаете нас, князь? Воды наверняка пойдут вам на пользу; сообщайте нам о себе». И тем не менее на данном этапе Талейрана действительно было некем заменить. Более того, он заставил Людовика ввести в правительство Фуше! Когда 1 июля он заговорил об этом в первый раз, король воскликнул: «Никогда!» Однако его решимости хватило лишь на несколько дней. Фуше стал министром полиции, Луи – министром финансов, Гувион-Сен-Сир – военным министром (Рошешуар – начальником его штаба), Жокур – военно-морским, Паскье – министром юстиции и внутренних дел. Канцлер Дамбре, претендовавший на пост министра юстиции, злобно заявил: «Это чудное правительство господина Талейрана долго не продержится».

Пятнадцатого июля Наполеон сдался англичанам в надежде отправиться в США, но его выслали на остров Святой Елены вместе с несколькими лицами, добровольно согласившимися его сопровождать. Во Франции началась охота на бонапартистов, некоторых линчевали. Страна вновь была частично оккупирована иноземными войсками и должна была уплатить союзникам контрибуцию, равную своему годовому бюджету.

Человек предполагает...

Вернувшись 13 июля 1815 года в Париж, герцог де Ришельё поселился в предместье Сент-Оноре на правом берегу Сены, в доме 7 по улице Агессо. Оттуда было ближе до Елисейского дворца, где жил Александр I, чем до Тюильри, резиденции Людовика XVIII. Первым делом герцог пошёл объясниться с королём по поводу того, что в «Универсальном вестнике» от 10 июля было напечатано официальное известие о его назначении министром двора. Нет уж, нет уж! И почему его не спросили? Почему он узнаёт о таком важном решении из газет, причём находясь в Труа, а не в Париже? Это всё господин де Талейран, ему почему-то очень хочется видеть герцога в правительстве. Ещё 27 июня он составил список временного правительства, в которое должны были войти Луи, Жокур, Шатобриан, Фельтр, Беньо, Ришельё и Паскье. 20 июля Ришельё написал письмо Талейрану: «Меня не было во Франции двадцать четыре года. За это продолжительное время я появлялся здесь лишь дважды и ненадолго. Я чужой для людей и для вещей, я понятия не имею, как ведутся дела. Князь, я лучше кого бы то ни было знаю, чего я стою и на что я годен... Добавлю к этому, что я двадцать четыре года состою на службе России и уже двенадцать лет занят учреждением, которым крайне дорожу и не могу покинуть в данный момент». Талейран ответил через неделю (это письмо предварительно было зачитано на совете и одобрено королём): «Вы слишком русский, господин де Ришельё, и недостойны носить имя, которое делает Вам честь». Герцог уехал в Куртей к жене.

Тогдашнее положение главы правительства было незавидным. Посланники стран-союзниц с 12 июля проводили ежедневные совещания в Париже по вопросам, связанным с оккупацией. Префекты, назначенные в тот же день, не обладали реальной властью в своих департаментах и по большей части могли только бессильно наблюдать за грабежом. Оказывавшие сопротивление подвергались насилию или даже депортации в Германию: с 20 августа по 10 сентября такая участь постигла 20 префектов и субпрефектов, а также большое количество мэров, в том числе барона Жюля Паскье, брата министра юстиции, и барона Александра де Талейрана. Численность оккупационных войск уже в июле составляла 1 миллион 226 тысяч человек, они занимали более шестидесяти департаментов из восьмидесяти шести, а в конце сентября подошли новые английские части. Пруссаки стояли в Нормандии, Мэне, Анжу и Бретани, русские – в Иль-де-Франс, Шампани и Лотарингии, англичане, голландцы и бельгийцы – в Тьераше, Артуа и Фландрии, вюртембержцы и баварцы – в Орлеане, Нивернё, Бурбоннё и Оверни, австрияки – в Бургундии, Франш-Конте, Дофине, Лионнё и частично в Провансе и Лангедоке, куда временами наведывались также пьемонтцы и испанцы. При этом гарнизоны некоторых городов сохраняли верность Бонапарту вплоть до сентября! Австрийцы сумели войти в Лион только 17 июля, русские в Мец – 25-го, пруссаки в Лан – 10 августа, Лонгви в Лотарингии сопротивлялся до 16 сентября, а Ла-Фер в Пикардии – до 5 ноября! Заняв города, оккупанты вершили суд и расправу, завладевали городской казной и списками налогоплательщиков, конфисковывали запасы соли, табака и гербовой бумаги... Историк Р. Андре признаёт, что уже в 1815 году «поведение русских было корректно и разумно». « Надо подчеркнуть, – добавляет он, – что в честь одних русских наблюдается проявление бесспорной симпатии». Отдельные факты притеснения местного населения русской армией были совершены в основном нерегулярными войсками – казаками, калмыками и пр.

Шестого августа союзники предложили Франции откупиться от реквизиций, уплатив 50 миллионов франков за август и сентябрь (согласно подсчётам Каслри, в июле оккупационные расходы во Франции составляли 1,71 миллиона франков в день), но это ничем не кончилось. Создавалось впечатление, что страны-победительницы намеренно затягивают переговоры о мире, чтобы диктовать свои условия с позиции силы. Ещё бы – даже Париж был оккупирован: на Елисейских Полях стояли лагерем казаки, в Булонском лесу расположились англичане, а пруссаки проводили военные учения прямо под окнами короля, на площади Каррузель. Только благодаря вмешательству Веллингтона Париж не обложили контрибуцией в 100 миллионов франков, а Блюхер отменил свой приказ разрушить Аустерлицкую колонну на Вандомской площади и колонну у Йенского моста. Все 12 тогдашних округов французской столицы управлялись генералами союзных армий, подчинившимися прусскому фельдмаршалу барону Карлу фон Мюффлингу (1775—1851). Когда в газетах появились некие обидные замечания в его адрес, префект парижской полиции Эли Деказ получил суровый нагоняй.

Людовик XVIII царствовал, но не правил, да и царствовал-то с большой натяжкой. С 23 июля по 14 августа его племянник герцог Ангулемский, вернувшийся из Испании, обосновался на юге Франции, между Тулузой и Бордо, и вёл себя как монарх, назначая собственных чиновников и смещая назначенных королём. Монпелье был захвачен от его имени маркизом де Монкальм-Гозоном, бывшим мужем Армандины (она уже два года как разошлась с ним). Под предлогом борьбы с «недорезанными бонапартистами» население терроризировали вооружённые банды.

И вот в таких условиях 14 и 22 августа состоялись выборы в палату депутатов. (Правом голоса обладали около ста тысяч французов, тогда как всё население страны составляло 28 998 680 жителей[59]59
  См.: Revue britannique. Т. 12. Serie IV. Paris, 1837. Р. 198.


[Закрыть] – для кандидатов был установлен довольно высокий имущественный ценз). Из 395 её членов только 33 заседали в палате 1814 года, а 17 успели побыть депутатами во время Ста дней. Остальные были новыми людьми – неопытными, пылкими, молодыми (ордонанс от 13 июля 1815 года понизил возраст избираемых и избирателей соответственно с 40 до 24 лет и с 30 до 21 года), откровенными роялистами. Людовик XVIII назвал это собрание Несравненной палатой: он и мечтать не мог о том, чтобы соединить сразу столько сторонников «старой» монархии. Более половины (54 процента) депутатов были дворяне, более десяти процентов – эмигранты. В прошлой жизни они, как правило, были «никем», а теперь намеревались стать если не «всем», то «кем-то важным». Монкальм-Гозон тоже оказался в их числе...

Французскому королю нужны были сильные союзники. Пруссия горела желанием поквитаться за былые унижения и заставить Францию вернуть аж завоевания Людовика XIV, оттяпав от неё почти всю Фландрию, север Шампани, часть Лотарингии, Эльзас, Франш-Конте и часть Бургундии. Бавария, Вюртемберг и Голландия её в этом поддерживали. Территориальную целостность Франции (в рамках мирного договора от 30 мая 1814 года) отстаивал только русский император, считая, что иначе европейское равновесие будет нарушено. Людовик XVIII решил загладить свои промахи: сам приехал к Александру I в Елисейский дворец и вручил ему голубую ленту ордена Святого Духа, которую тот рассчитывал получить ещё в 1814 году. Франция выражала готовность поддержать Россию в её восточной политике, в свете второго сербского восстания против Порты. Чтобы укротить неуступчивую Пруссию, Александр устроил военный парад: 11 сентября в окрестностях Шалона 145 тысяч солдат и 500 пушек на протяжении пяти часов дефилировали перед штабом союзников. Австрийцы и пруссаки были впечатлены. Ришельё присутствовал при манёврах в парадном мундире генерал-лейтенанта русской армии.

Он уже принял решение и написал Ланжерону, чтобы тот встречал его в Одессе в ноябре. «Не скрою от Вас, что сделаю это (то есть уедет. – Е. Г.) с величайшим удовольствием; всё, что я здесь видел, отталкивает меня непреодолимо. Вы представить себе не можете состояния сей несчастной страны, разграбленной и разорённой на десять лет вперёд чужими и своими, наперегонки. Похоже, что во Франции не знают, что такое управлять, а ограничиваются лишь выкачиванием из страны людей и денег». 15 сентября вещи были уже собраны, а слуги и лошади отправлены вперёд. Отъезд был назначен на конец месяца.

Но именно в этот день Талейран сплавил Фуше послом в Саксонию. Новоизбранные депутаты, съезжавшиеся в Париж на открытие парламента, восприняли это решение одобрительно, однако желали развития событий, то есть ухода самого Талейрана. Между тем Англия представила проект мирного договора, поддержанный Австрией; ознакомившись с ним, Талейран немедленно решил подать в отставку. 19 сентября он сообщил королю об уходе всего правительства. Людовик попытался шутить: «Мои министры ушли в отставку по-английски. Я принял её так же» – и добавил, по словам Паскье: «Ну что ж, я сделаю, как в Англии: поручу кому-нибудь составить новое правительство». Таким образом, король решил сыграть роль Понтия Пилата, спрятавшись за спину человека, которому была уготована незавидная роль козла отпущения. И этим человеком оказался... Ришельё.

События развивались с удивительной быстротой. Уже 19 сентября Людовик осведомился у Франца I, какого тот мнения по поводу герцога де Ришельё, которого он хочет сделать главой своего кабинета. Австрийский император предпочёл не отвечать, зато Меттерних открыто назвал герцога прихвостнем русского царя и продолжал ездить к Талейрану, полагая, что тот в конце концов вернётся в правительство – не впервой.

Но герцога, мысленно уже поливавшего цветы на своём одесском хуторе, ещё надо было уговорить, поэтому отставку Талейрана пока держали в секрете. Первым «парламентёром» к нему послали Жюля де Полиньяка, адъютанта Месье (младшего брата короля, Карла д’Артуа), участвовавшего в заговоре Кадудаля 1804 года и большую часть имперского периода проведшего в тюрьме. Как и следовало ожидать, он получил категорический отказ. За ним последовала череда других посредников: префект полиции Деказ, председатель палаты депутатов Ленэ... Приходил и давний друг граф де Караман; известный писатель и член Французской академии Шатобриан, дважды в день являвшийся тогда к маркизе де Монкальм, тоже присоединил свой голос к хору уговаривавших в надежде получить министерский пост и для себя. Рошешуар рассказывает, что ровесник Ришельё герцог Матье де Монморанси-Лаваль, присланный Месье, «в буквальном смысле упал перед ним на колени; молитвенно сложив ладони, он умолял его пожертвовать своими наклонностями, убеждениями, самим своим покоем ради спасения своей страны и своего короля: “Представьте, что вы на поле сражения, стали бы вы колебаться, если бы вам казалось необходимым устроить атаку и встать во главе эскадронов, несмотря на возможность погибнуть? Здесь меньше опасности, но победа станет решающей для нашей страны и никому не будет стоить жизни”». Наконец Ришельё вызвал к себе Александр, пригласил сесть с ним в карету и отвёз в Елисейский дворец. Опять же по словам Рошешуара, именно этот разговор стал решающим. «Я освобожу вас от всех обязательств по отношению ко мне при условии, что вы станете служить королю, как служили мне, – якобы сказал царь. – Станьте узами искреннего союза между нашими странами, я требую этого во имя спасения Франции».

Что можно было на это возразить? 21 сентября Ришельё дал согласие. «Он явился к нам, выйдя от короля, и трудно описать его терзания, – вспоминала его сестра Армандина. – Никогда ещё я не видела более несчастного человека. Он был готов кататься по земле, проклиная своё существование, и с ужасом взирал на груз ответственности, нависший над его головой...»

«Нет человека несчастнее меня, – писал герцог несколько дней спустя одной венской знакомой. – Они все сговорились, чтобы сделать из меня великого человека. Они вскоре выйдут из заблуждения, но они губят меня. Все приложили к этому руку, и даже сам Император, хотя и с совершенно отеческой мягкостью, подталкивает меня. Чтобы дела пошли на лад, необходимо вмешательство Провидения, ибо люди здесь бессильны». Аббату Николю он описал своё положение довольно образно: «Жребий брошен, господин аббат, я уступил приказам Короля, советам Императора и гласу народа, который, уж не знаю почему, призвал меня в правительство в самый ужасный момент. Это и заставило меня согласиться. Было бы трусостью покинуть несчастного короля в том ужасном положении, в каком он находится... Прощайте, господин аббат, молите за меня Бога. Ещё никогда мне так не требовалась его помощь... Провидение ставит человека на вершину горы, а оттуда сталкивает его вниз, и он катится по склону, не в силах остановиться. Лишь бы я не упал вместе с государством на самое дно пропасти!»

Ришельё считал, что неспособен руководить правительством, поскольку, по сути, стал совсем чужим в родной стране и ничего и никого здесь не знает. Он был уверен, что не продержится и шести недель. Но именно его непричастность к последним событиям делала его идеальной кандидатурой на пост руководителя в глазах общественности, уставшей от предателей и лицемеров, на которых клейма негде ставить. «Было редкой удачей иметь во главе правительства эмигранта – эмигранта старой закалки, уехавшего в 1789-м и вернувшегося в 1814-м, притом человека порядочного, имеющего и сердце, и разум, эмигранта-патриота за рубежом, независимого от двора, презирающего кастовую и фракционную популярность; непоколебимо бескорыстного, несомненно верного, хорошего администратора, каким только можно стать в варварской стране, скромного в отношении того, чего он не знал, но твёрдо стоящего на своём во имя законного права и здравого смысла», – писал в мемуарах герцог де Бройль, называвший Ришельё «драгоценной жемчужиной».

«А, герцог де Ришельё! Прекрасный выбор. Это француз, который лучше всего знает Крым!» – воскликнул Талейран, узнав об этом назначении. Называя себя несчастным человеком, герцог ещё не знал, какую свинью ему подложил его предшественник. В тот самый роковой день 21 сентября Талейран, который уже не являлся министром иностранных дел, но никому не объявил этого официально, в принципе согласился с условиями мирного договора, предложенными представителями союзных держав. Этот текст был составлен в ультимативной форме: Франция должна предоставить необходимые гарантии своей лояльности; её территория возвращается в границы по состоянию на 1 января 1790 года (а не 1792-го, согласно мирному договору 1814-го); права на княжество Монако переходят к королю Сардинии; Париж должен уплатить контрибуцию в размере 800 миллионов франков, из которых 200 миллионов пойдут на сооружение линии укреплений, направленной против неё же; в течение семи лет Франция должна будет содержать за свой счёт 150 тысяч солдат оккупационных войск в семнадцати крепостях на севере и на востоке... 11 (23) сентября 1815 года Людовик XVIII отправил Александру I письмо, написанное Поццо ди Борго: только российский император может предотвратить «разорение и поругание его страны»; если же он этого не сделает, король готов отречься от трона.

Однако нужно было формировать правительство. Из кого? Ришельё мог опираться лишь на своих друзей и знакомых.

С Эли Деказом он познакомился в декабре 1814 года. Этот молодой человек (ему тогда было 34 года) предложил герцогу свои услуги для улаживания некоторых имущественных споров, поскольку знал кое-кого из новых владельцев бывших поместий Ришельё на юго-западе Франции (по словам Проспера де Баранта, в те времена служившего генеральным секретарём Министерства внутренних дел, родственники Деказа приобрели некоторые участки герцогства Фронсак). Он был адвокатом и подвизался в суде, знал многих знатных особ при императорском дворе, но в 1814-м примкнул к Бурбонам и сохранил им верность во время Ста дней (плюс в глазах Ришельё). После истории с мнимой попыткой отравления Александра I в июле 1815 года Деказ стал вхож к королю и пользовался его благосклонностью. Но самое главное – Деказ всех знал, умел оказывать услуги и, что немаловажно, просить о них. Процесс образования правительства проходил примерно так: Ришельё советовался с Деказом, встречался со множеством рекомендованных им людей, делал выбор и представлял кандидатуры королю. Тот наводил справки, советовался с братом, выслушивал мнение своего ближнего окружения, в том числе почтмейстера Беньо и госсекретаря Витроля, и выносил решение. Всё это происходило на фоне интриг, салонных сплетен, заискивания и ходатайств разного рода.

В итоге список министров был составлен к 24 сентября, опубликован на следующий день и дополнен 27-го. Герцог де Ришельё становился главой кабинета и министром иностранных дел, Деказ – министром полиции, граф де Воблан – министром внутренних дел, маркиз де Барбе-Марбуа – министром юстиции, герцог Фельтрский – военным министром, виконт Дюбушаж – военно-морским, а граф де Корветто – министром финансов. Герцог Фельтрский и Дюбушаж входили в парижский круг общения герцога, но, как отмечала маркиза де Монкальм, ни с одним из своих новых коллег Ришельё не успел переговорить более двух раз.

Ришельё и Деказ были самыми молодыми членами правительства (соответственно 49 и 35 лет), Дюбушаж – самым пожилым (66 лет). Маркиз Франсуа де Барбе-Марбуа (1745—1837) при Наполеоне служил директором казначейства, в 1803 году провёл переговоры о продаже американцам Луизианы, а с 1807-го стал председателем Счётной палаты. Луи Эммануэль де Корветто, бывший директор банка в Генуе, в 1805 году стал государственным советником, а в 1809-м Наполеон сделал его графом; префект Меца Воблан получил графский титул в 1813 году, а титул герцога Фельтрского был учреждён Наполеоном в 1809 году специально для Анри Жака Гийома Кларка (1765—1818), исполнявшего тогда обязанности военного министра. Вместе с тем во время Ста дней все они сохранили верность Бурбонам.

Казалось бы, это всё опытные, проверенные люди. Однако на поверку выходило не совсем хорошо. Герцог Фельтрский, зарекомендовавший себя прекрасным организатором, энергичным, безупречно честным и человечным (в 1801 году Александр I наградил его шпагой с алмазами за заботу о русских пленных, отпущенных на родину), в ключевые моменты мог проявить нерешительность и безволие, к тому же в армии его не любили. Не отличался силой характера и Барбе-Марбуа, которого госпожа де Сталь называла «тростником, окрашенным под железо». Воблана же вообще считали, мягко говоря, неумным человеком и фанфароном, и это мнение подтверждает его фраза: «Я люблю трудности, ищу их, они мне нужны, я в них силён». Уж чего-чего, а трудностей было хоть отбавляй...

Самой главной, конечно же, была проблема мирного договора, вернее, ультиматума союзных держав. К 27 сентября они несколько смягчили требования, отказавшись от претензий на форты Жу и Эклюз в горах Юра и Шарлемон в Арденнах, сократили размер контрибуции с 800 до 700 миллионов франков, а срок военной оккупации с семи до пяти лет. Произошло это явно благодаря вмешательству Александра I, которого Ришельё поблагодарит в письме от 17 октября.

(Незадолго до своего отъезда из Парижа, состоявшегося 29 сентября, царь принял Ришельё и якобы вручил ему карту Франции со словами: «Вот Франция, какой они её сделали, но здесь ещё недостаёт моей подписи». Ламартин в своей «Истории Реставрации» ещё более приукрашивает этот эпизод, вкладывая в уста царя, в самом деле склонного к позёрству, слова: «Сохраните эту карту, которую я восстановил для вас одного; в будущем она станет свидетельством ваших услуг, моей дружбы к Франции и лучшим доказательством благородства вашего дома»).

Вместе с тем это заступничество способствовало зарождению ложного представления о том, будто премьер-министр Ришельё – марионетка русского царя. В салонах Сен-Жерменского предместья даже распространяли карикатуру, на которой Дюк был изображён с хартией в одной руке и кнутом в другой. Однако лорд Каслри, поначалу также встревожившийся из-за нескрываемых дружеских связей между Ришельё и Александром, быстро успокоился и заговорил о его «умеренности» и «здравомыслии». Герцог Веллингтон тоже состоял с Дюком в хороших отношениях. Уже 29 сентября Ришельё добился новых уступок: сохранил за Францией города Конде во Фландрии и Живе в Арденнах, предотвратил австрийскую оккупацию Страсбурга, который могли стереть с лица земли, сохранил несколько французских гарнизонов в оккупированной зоне и, наконец, сократил срок оккупации до трёх лет. Взамен союзники потребовали повысить контрибуцию до 800 миллионов франков.

После неоднократных встреч Ришельё с Веллингтоном окончательный проект мирного договора был подписан переговорщиками 2 октября. После его подписания Ришельё, «бледный и весь дрожа», вихрем влетел на заседание правительства (об этом рассказывает Паскье). «Я погиб, – промолвил он, – я обесчещен; да, после того, на что я только что дал согласие, мне остаётся положить голову на плаху; но могли я поступить иначе? Чему Франция сегодня в состоянии противиться и каким бы оказалось её положение, если бы она не смирилась и не обезоружила путём уступок то, что не может сдержать силою?» Кто мог бы бросить упрёк человеку, сумевшему остановить на всём скаку мчавшихся галопом лошадей, когда перед ним неожиданно выросла скала?

Слегка оправившись от переживаний, герцог стал готовиться к великому дню 7 октября – открытию парламента, на котором король должен был произнести тронную речь.

В полдень Людовик XVIII выехал из Тюильри в карете, где вместе с ним сидели также Месье (граф д’Артуа) со своими двумя сыновьями (герцогами Ангулемским и Беррийским), и направился на противоположный берег Сены, в здание Законодательного корпуса (ныне – Бурбонский дворец). Впереди скакали отряд конных гренадеров, отряд королевских мушкетёров и отряд лёгкой кавалерии. Рядом с дверцей кареты неотлучно находился капитан королевской стражи. У подножия лестницы короля уже час дожидалась делегация из двенадцати пэров и двадцати пяти депутатов во главе с обер-церемониймейстером маркизом де Дрё-Брезе. Тут же были герцог Орлеанский и принц Конде.

Политические режимы во Франции сменяли друг друга с такой быстротой, что искусство за ними не поспевало: над колоннадой дворца ещё красовался фронтон работы Антуана Шоде, установленный в 1807 году и изображающий императора французов Наполеона на коне, явившегося к законодателям со знамёнами врагов, поверженных под Аустерлицем. К приезду нового монарха успели убрать только надпись: «Наполеону Великому – Законодательный корпус после Аустерлицкой кампании». Только в 1816 году этот барельеф заменят другим, работы Александра Эвариста Фрагонара, на котором Людовик XVIII дарует французам Конституционную хартию[60]60
  В последний раз фронтон переделали после Июльской революции 1830 года: Жан Пьер Корто изобразил на нём Францию, стоящую перед троном вместе с Силой и Справедливостью и призывающую элиту творить законы.


[Закрыть].

Король и принцы прошли в зал заседаний, оформленный в 1796 году Жизором для Совета пятисот: ряды красных кресел поднимались амфитеатром, разделённые семью лестницами, впереди сидели пэры, на верхних рядах – депутаты; места для публики (где яблоку было негде упасть) были отгорожены от зала тридцатью двумя ионическими колоннами напротив места председателя, ниже которого стояла ораторская трибуна, украшенная белым мраморным барельефом с изображением аллегорий Истории и Репутации. В стене за трибуной были устроены ниши для шести скульптур великих ораторов древности: Брута, Ликурга, Катона, Цицерона, Солона и Демосфена. Статую Наполеона, стоявшую за столом председателя, заменили бюстами Людовика XVI, Людовика XVII и Людовика XVIII, а большие буквы «Н» наскоро замазали. (4 декабря Людовик XVIII подарит статую «узурпатора» прусскому королю Фридриху Вильгельму; сегодня её можно увидеть во дворце Сан-Суси в Потсдаме).

При появлении Людовика весь зал вскочил, крича «Да здравствует король!». Монарх расположился на возвышении перед местом председателя; справа от него сели граф д’Артуа, герцог Беррийский и принц Конде, слева – герцоги Ангулемский и Орлеанский. Рядом поместились канцлер, обер-камергер и высшие придворные. У подножия трона сидели министры, четыре маршала, четыре кавалера королевских орденов, шесть государственных советников и шесть рекетмейстеров[61]61
  Рекетмейстер (maitre des requites) – статс-секретарь, на заседаниях Королевского совета под председательством канцлера докладывавший о прошениях и жалобах, поданных частными лицами на высочайшее имя.


[Закрыть].

Людовику было уже шестьдесят, его легендарная тучность достигла апогея; страдая от подагры, он передвигался с большим трудом, однако умудрялся при этом сохранять поистине королевское достоинство и импозантность. Как отмечала герцогиня де Бройль, супруга пэра Франции, на устах монарха постоянно витала улыбка, взгляд же его был строг до суровости. Свою речь он произнёс звучным голосом, как человек, чувствующий себя господином; продолжалась она не больше четверти часа. После речи началась церемония присяги. Канцлер и министр внутренних дел вызывали по одному пэров и депутатов, которые клялись «хранить верность королю, повиноваться Хартии и законам королевства», а также вести себя достойно.

Не обошлось без инцидентов. Во время принесения присяги несколько депутатов попросили слова, однако Ришельё сухо осадил их: «С незапамятных времён обычаи монархии не позволяют при подобных обстоятельствах брать слово в присутствии короля без его дозволения». Принц Полиньяк и граф де ла Бурдонне-Блоссак добавили к тексту присяги важную оговорку: «За исключением того, что касается католической религии» – это был их выпад против свободы вероисповедания, допускаемой Хартией. Наконец, некоторые депутаты отсутствовали, в частности верховод ультрароялистов граф де Бональд. Но тем всё и ограничилось; канцлер Дамбре объявил, что парламентская сессия 1815 года считается открытой, и король с принцами покинули дворец под рукоплескания присутствующих. Через некоторое время пушечный залп возвестил о том, что они благополучно вернулись в Тюильри.

Тем временем новый глава кабинета переселился в Министерство иностранных дел – бывший особняк Галифе на улице Бак в Сен-Жерменском предместье, на левом берегу Сены. Герцог явился туда пешком, в сопровождении одного-единственного слуги, который нёс баул с одеждой. Это было так необычно, что привратник не хотел его пускать, думая, что это розыгрыш. Практически Дюку приходилось начинать новую деятельность с нуля, как в Одессе: мебель в особняке была обветшалая, а позже, когда он устраивал званые ужины, столовое серебро приходилось заимствовать в соседнем министерстве. Между тем одесская глава его жизни завершилась окончательно: 7 октября был подписан приказ о назначении Ланжерона одесским градоначальником и генерал-губернатором Новороссии и Бессарабии.

Весь штат Министерства иностранных дел состоял из восьмидесяти человек, включая нескольких секретарей во главе с генеральным секретарём Франсуа Жераром де Рейневалем, происходившим из семьи потомственных дипломатов. Ришельё знал его давно, встречался с ним в 1810 году в Петербурге во французском посольстве, считал его «способным человеком, весьма сведущим в иностранных делах», и доверял ему. Именно Рейневаль составлял проекты трактатов и соглашений, через его руки проходили дипломатические депеши. Кроме того, он был лёгок в общении, весёлого нрава. «Памятью» министерства был Брессон, граф д’Отрив, заведовавший архивом; в своё время с ним часто советовался Наполеон. Лабернадьер, занимавшийся политическими делами, тоже служил императору, но для Ришельё было важно, что это опытный и компетентный человек. В общем, почти все сотрудники сохранили свои посты. Министерство подразделялось на несколько департаментов: Северный (в географическом плане – от Англии до России), Южный (от Турции до Испании), политический (посольства) и торговый (консульства). Его бюджет был довольно скромным: 7,65 миллиона франков (для сравнения: Министерство внутренних дел получало 70 миллионов).