Текст книги "Дюк де Ришельё"

Автор книги: Екатерина Глаголева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Франция или Россия?

Приехав во Францию в марте, молодой герцог де Ришельё поселился в Париже на улице Перон в Сен-Жерменском предместье, на левом берегу Сены. Обстановка в столице была крайне напряжённой из-за принятой и утверждённой королём в прошлом году «гражданской конституции духовенства», согласно которой все священники должны были присягнуть «Нации, Закону, Королю и поддерживать всею своею властью Конституцию, провозглашённую Национальным собранием и утверждённую Королём». Процедура присяги началась в январе и проходила по воскресеньям по епархиям. Только четыре епископа (включая Талейрана) и половина всех кюре согласились её принести, прочие же отказывались наотрез, в том числе духовник короля монсеньор де Монморанси-Лаваль. Аббат Шарль Доминик Николь (1758—1835) тоже отказался подчиниться и уехал из страны, поступив в наставники к сыну французского посла в Константинополе Шуазеля-Гуфье.

Восемнадцатого февраля 1791 года на стенах домов появились плакаты, обвинявшие «первого государственного чиновника» (то есть короля) в покровительстве непокорным. В тот же день двор должен был переехать в Сен-Клу, однако толпа, собравшаяся вокруг дворца Тюильри, этому помешала. Карета короля два часа простояла во дворе, но так и не смогла проехать.

Десять дней спустя слух, что в Венсенском замке ведутся ремонтные работы, чтобы подготовить новую тюрьму взамен Бастилии, вызвал очередные беспорядки. Смутьяны кричали о заговоре аристократов. Лафайет, командовавший национальной гвардией, устремился в Венсен, чтобы навести порядок. В это время пара сотен дворян из числа приближённых короля проникла в Тюильри, чтобы защитить августейшую семью: по слухам, разъярённая толпа направлялась из Венсена во дворец. Дворяне были вооружены шпагами, кинжалами, кое у кого были пистолеты. Примчавшись в Париж, Лафайет явился в Тюильри, обвинил этих «рыцарей кинжала» в попытке похищения короля и подготовке вооружённого переворота и заявил, что не отвечает за безопасность дворца, окружённого толпой, если эти люди не будут сейчас же разоружены и арестованы. Чтобы не допустить кровопролития, король приказал своим приближённым сдать оружие, которое было вынесено во двор; при этом национальные гвардейцы избили герцога де Пьенна (мужа одной из сестёр вдовой герцогини де Ришельё) и маркиза де Нейи.

Поведение Людовика XVI, даже не попытавшегося защитить людей, явившихся, чтобы спасти его, разочаровало многих его сторонников, и те стали покидать страну. Папа римский Пий VI, со своей стороны, укорил короля за его поведение в отношении духовенства, напомнив ему принесённую во время коронации клятву отстаивать привилегии церковнослужителей. 15 марта дипломатические отношения между Францией и Святым престолом были разорваны, папский нунций был отозван из Парижа.

Началась новая волна эмиграции: уехали монсеньор де Монморанси, герцог де Вилькье и камергер герцог де Дюрас (18 апреля молодого маркиза де Дюраса избила толпа, так что самому королю пришлось просить национальных гвардейцев спасти юношу). В конце апреля герцог де Ришельё, находившийся в Лондоне (исключительно для удовольствия, уточняет его жена), получил письмо от Вилькье: король срочно вызывает его, чтобы он занял место камергера. 30 апреля герцог был уже в Париже и писал оттуда супруге:

«Вы, верно, знаете, дорогой друг, о подробностях того, что здесь произошло, и об отставках гг. де Вилькье и де Дюрана. Вам, вероятно, также известно, что Король назначил меня, чтобы их заменить; сию приятную новость мне сообщили в Лондоне эти господа, и, несмотря на бесконечно неприятные размышления, порождённые во множестве решением, которое я собирался принять, я повиновался голосу долга и немедленно выехал. Прибыв сюда, я отправился к Королю, чтобы получить его приказания касательно моего дальнейшего поведения; он велел мне не переезжать в Тюильри, но приходить туда время от времени, пока устройство его дома не будет окончательно утверждено. Надеюсь, что это позволит мне выбраться на несколько дней в Куртей, но я пока не хочу об этом думать, потому что брожение в Париже сильно до чрезвычайности. Вчера в Тюильри чуть не повесили троих офицеров Национальной гвардии. Одному уже накинули на шею верёвку; вероятно, через несколько дней нас ждут очередные сильные потрясения. Уверяю Вас, что мне потребовалось больше смелости и самоотверженности, чтобы решиться вернуться, чем понадобилось бы трусу, чтобы пойти на штурм Измаила; все мои чувства скомканы, планы порушены, и я ровным счётом ничего не получил взамен».

Третьего мая, уговаривая жену отказаться от намерения приехать к нему в Париж, но из осторожности не называя прямо причин, Арман сообщил ей также, что российская императрица наградила его крестом Святого Георгия и золотой шпагой с надписью «За храбрость»; этой чести он не ожидал, считал «незаслуженной», но крайне обрадовался. (Узнав об этом от неаполитанского посла в Вене, принц де Линь затанцевал от радости и через несколько дней отправил «самому храброму и самому красивому из волонтёров» письмо: «Ещё никто не был бо́льшим внуком маршала де Ришельё и более очаровательным и бесстрашным соратником. Вы и Шарль в равной мере делаете друг другу честь. Будучи уверены в Вашем природном благородстве, Вы стремились его увеличить. Какое счастье для меня, дорогой герцог, знать, что Вы полны жизни и пыла, и нежно полюбить Вас почти сразу, как только Вы появились на свет, украшением коего Вы являлись уже тогда»).

А 2 мая Екатерина II писала барону Гримму: «Единогласны отзывы о нынешнем герцоге Ришельё. Хочу, чтобы он разыграл во Франции роль кардинала этого имени, не обладая, однако, его недостатками. Я люблю людей с достоинствами, а потому и желаю ему всего хорошего, хотя и не знаю лично. Я написала ему прекрасное, рыцарское письмо при отправлении креста Св. Георгия, и назло народному собранию я хочу, чтобы он оставался герцогом Ришельё и помог восстановить монархию».

Пока же герцог даже не находился постоянно при особе короля. Его служебную квартиру в Тюильри временно отдали обер-камеристке королевы. В ночь на 21 июня 1791 года переодетая Мария Антуанетта спустилась туда по потайной лестнице из собственных апартаментов вскоре после полуночи и, поплутав в переулках вокруг Лувра, села в карету, где уже находилась Елизавета Французская, сестра короля; вскоре к ним присоединился и сам Людовик, одетый слугой. Чуть позже они пересели в заранее приготовленную шестиместную дорожную карету вместе со своими детьми и их гувернанткой; через несколько часов Париж остался позади. Брат короля граф Прованский выехал из столицы на рассвете вместе со своим другом д’Аварэ и без особых проблем добрался через Мобёж до бельгийского Монса, а оттуда выехал в Намюр, где должен был соединиться с Людовиком.

В семь утра 21 июня слуга, явившийся в королевскую спальню в Тюильри, увидел, что короля нет, а на постели лежит «Декларация Людовика XVI всем французам по его выезде из Парижа» – 16 страниц, исписанных почерком монарха. Французам их прочесть так и не удалось: Лафайет передал документ Национальному собранию, которое не стало его публиковать. Людовик клеймил в нём якобинцев и их растущее влияние на общество и требовал конституционной монархии с сильной исполнительной властью, не зависящей от Национального собрания. Тот же слуга известил явившегося «на службу» герцога де Ришельё, что его господин покинул дворец. Как писала позже жена Армана, он испытал сильную боль оттого, что его «не сочли достойным доверия, на которое он имел право рассчитывать, доказав свою верность». Он отправился в Куртей, и чуткая Аделаида Розалия по лицу супруга сразу поняла, что случилось нечто ужасное.

Через час новость об отъезде короля облетела весь Париж. Учредительное собрание объявило, что Людовик был «похищен». Лафайет разослал гонцов во все концы, чтобы задержать королевскую семью. На след напали уже в половине третьего пополудни.

В это время гусары полка Лозена томились в деревушке на Сомме, дожидаясь королевскую карету, которая запаздывала уже на четыре часа. Им начинали угрожать местные крестьяне, и их командир герцог де Шуазель решил отойти полями в Варенн. Королевская семья добралась до Варенна только без десяти одиннадцать, и форейтор отправился искать сменных лошадей. Через пять минут прискакали два человека, отряжённые в погоню, увидели карету и предупредили местные власти; мост, через который должен был следовать экипаж, перекрыли; национальные гвардейцы выкатили к нему две пушки. Сбежались «патриоты», забили в набат; когда подоспели гусары Шуазеля, дожидавшиеся в монастыре кордельеров, карету уже окружили, а королю велели выйти.

Король отказался от предложения командира гусарского эскадрона Делона отбить его силой; герцог де Шуазель и граф де Дама были схвачены толпой; гусары не смогли найти брод и вырваться из Варенна. К утру вдоль дороги уже стояла плотная толпа; королевская карета медленно поехала обратно в Париж. Уцелевшим офицерам оставалось только одно – эмиграция.

К моменту возвращения королевской семьи петицию в пользу установления республики уже подписали 30 тысяч человек. 25 июня возбуждённая толпа, устав ждать, сама отправилась навстречу кортежу, сделавшему остановку в Мо. Национальное собрание приостановило полномочия Людовика XVI. По решению властей беглецы должны были въехать в Тюильри со стороны Елисейских Полей; вдоль этой дороги стояли гвардейцы, сдерживая толпу, но держа ружья дулом книзу, как на похоронах; было приказано соблюдать тишину: «Каждый, кто станет рукоплескать королю, будет бит палками, а кто станет его оскорблять, будет повешен». Смутьяны ограничились отдельными выкриками «Да здравствует нация!» и «Да здравствует храбрая национальная гвардия!». Но когда в десять часов вечера карета въехала в Тюильри, толпа разбушевалась; Марию Антуанетту чуть не разорвали – её спасли герцог Эгийон (родственник Ришельё, секретарь Учредительного собрания) и виконт Луи Мари Ноайль, шурин Лафайета.

Единственным человеком, посвящённым в планы бегства короля и находившимся за рубежом, был барон де Бретейль, бывший министр двора, который жил в Золотурне, на севере Швейцарии. Его секретарь Оливье де Верак, друг детства Армана, даже ездил, «рискуя жизнью», с депешами в Париж. После ареста Людовика молодой человек продолжил свою опасную деятельность в попытке спасти короля и королеву; он оказался поверенным царственных пленников, которые всё ещё имели возможность перекинуться парой слов со своими слугами во время мессы, которую ежедневно служили в Лувре, в галерее Дианы.

Ришельё тоже вернулся в столицу, как только узнал об аресте короля. Все эти события настолько расстроили его тестя, маркиза де Рошешуара-Фодоа, и без того удручённого смертью старшей дочери, приключившейся годом ранее, что тот серьёзно заболел и 6 июля скончался. «Г-н де Ришельё был так же добр и чуток со мной, как и во время моего первого несчастья (смерти сестры. – Е. .Г.)», – отмечает его жена в своих «Записках». Однако семейное горе не шло ни в какое сравнение с тем кошмаром, который был уготован всей Франции.

Теперь Ришельё понимал, что дело короля окончательно проиграно. Ему было неуютно в стране, населённой фанатиками. Сам он не был ни революционером, ни контрреволюционером. Он не видел себе применения на родине, однако просто сбежать не мог – не позволяли его представления о чести. Но 27 июля он получил письмо от Потёмкина с приглашением вернуться в Россию, «как только позволят обстоятельства». Месяцем ранее состоялось сражение при Мачине: генерал князь Н. В. Репнин нанёс сокрушительное поражение туркам; Ланжерон сражался в корпусе, которым командовал Кутузов. Можно себе представить, что творилось в душе у его друга, вынужденного находиться вдалеке от настоящего дела! Король дал согласие на его отъезд, Национальное собрание тоже не возражало: «Арман Ришельё, который, хотя и француз, в данный момент состоит на службе России... испрашивает паспорт, дабы исполнить свои обязательства; он обещает вернуться сразу по окончании войны и желает, чтобы военные познания, кои он приобретёт, позволили ему однажды споспешествовать славе его родины».

«К чувству удовольствия, которое я испытал, оказавшись вне Франции, примешивалась горечь при мысли о бедах, обрушившихся на мою страну, раз отъезд из неё доставляет такую радость», – писал Арман жене из гессенского Дибурга 6 августа. Однако он отправился не прямиком в Россию, а сначала в Вену: «Я еду туда не для собственного удовольствия, а по очень важному делу. Я пробуду там лишь столько, сколько потребуется, чтобы его закончить. Ненадёжность почты не позволяет мне рассказать Вам об этом больше, хотя я с удовольствием посвятил бы Вас во все свои планы, но я не могу относиться с тем же доверием к муниципалитетам, сыскным комитетам и директориям».

Вполне возможно, что у Ришельё было какое-то поручение от короля, которому вскоре предстояло решить, принять или не принять Конституцию. Во всяком случае, по пути в австрийскую столицу герцог на несколько дней остановился в Кобленце, где братья Людовика, находившиеся к нему в открытой оппозиции, активно занимались организацией армии из эмигрантов. Уже из Вены Арман писал жене: «Если Вы желаете знать подробности о деле, приведшем меня сюда, скажу, что я не готов покончить с ним сейчас и отложил окончательное решение до следующей весны. Это всё, что я могу Вам сказать. Уверяю Вас, что всё это никак не связано с революцией и контрреволюцией. Так что я не вижу в этом деле ничего, способного Вас огорчить, кроме моего отсутствия, которое, как Вы знаете, необходимо, ибо Вы можете подумать, что я теперь вернусь во Францию только как иностранец, путешествуя, бог знает когда». Впрочем, скорее всего, слова о том, что его миссия не связана с текущим положением во Франции, написаны для отвода нескромных глаз. «Он хорошо делает, оставаясь с принцами, и служит мне, трудясь над восстановлением французской монархии», – писала Екатерина II барону Гримму 1 сентября 1791 года.

В Вене Арман познакомился с молодым русским дипломатом Виктором Павловичем Кочубеем (1768—1834), племянником графа А. А. Безбородко. 15 октября Потёмкин, вернувшись в Яссы из Петербурга, где он за четыре месяца истратил на разные пиршества и увеселения 850 тысяч рублей, умер от перемежающейся лихорадки в чистом поле, и переговоры о мире с Турцией продолжил Безбородко. Он вызвал племянника к себе, чтобы сделать посланником в Константинополе. Мирный договор был заключён только 29 декабря 1791 года и подписан со стороны России племянником Потёмкина генерал-поручиком графом А. Н. Самойловым, генерал-майором О. де Рибасом и статским советником С. Л. Лашкарёвым. Россия закрепила за собой всё Северное Причерноморье, включая Крым, получила земли между Южным Бугом и Днестром, по которому теперь проходила граница, и усилила свои позиции на Кавказе и Балканах; Турция отказалась от претензий на Грузию. Конечно, для России это были небольшие приобретения в сравнении с тем, на что она претендовала, начиная войну, но всё-таки бесспорная победа. Зато Измаил в 1792 году вернули туркам...

Однако Ришельё неожиданно лишился покровителя в лице князя Таврического. Как теперь ехать в Россию, к кому? По счастью, тогда же в Вене он свёл знакомство с ещё одним колоритным персонажем – князем Карлом Генрихом Нассау-Зигеном (1745—1808), человеком-легендой. Сын немецкого князя и француженки, женатый на польке, храбрец и дуэлянт, тот участвовал в первом французском кругосветном путешествии Л. А. де Бугенвиля, пытался основать королевство в африканской Дагомее, командовал плавучими батареями при попытке франко-испанских войск овладеть Гибралтаром и получил за храбрость титул испанского гранда. При этом он не говорил ни по-немецки, ни по-испански, ни по-польски. В Россию он впервые отправился, чтобы заинтересовать Потёмкина проектом использования Днестра для торговли с Европой. Он состоял в свите императрицы Екатерины во время памятного путешествия по Крыму.

Когда началась война с Турцией, принц отличился под Очаковом. «Матушка всемилостивейшая Государыня, всё сие дело произведено от флотилии Принца Нассау, и он неутомим и ревностен, – писал тогда Потёмкин. – Не оставьте его отличить, чрез сие повернёте головы у всех французов, да и справедливость требует». Императрица пожаловала принцу орден Святого Георгия 2-й степени и больше трёх тысяч душ в Могилёвской губернии, а затем назначила вице-адмиралом и отдала под его начало гребную флотилию на Балтике. Победы, одержанные во время войны со Швецией, принесли ему орден Святого Андрея Первозванного, и даже поражение во время второго Роченсальмского сражения не лишило принца милостей императрицы. В 1791 году он находился в отпуске в Вене, где наконец-то закончилась длительная тяжба о его правах на владения деда: нассауские земли, захваченные принцем Оранским, были заняты французскими войсками. Он согласился сопровождать Армана в Санкт-Петербург и представить его российской императрице.

Ещё в 1790 году в России нашли прибежище более десяти тысяч французов, не принявших революцию. Екатерина II была к ним милостива и щедра. Ришельё принимали в Зимнем дворце, хотя «мало кто допускался в это святилище, и никогда там не видали людей лет и чина господина де Ришельё». Ланжерон, которому принадлежит это замечание, объясняет такое отношение императрицы тем, что ей льстило иметь у себя на службе потомка кардинала Ришельё.

«В эрмитажные дни, которые обыкновенно были по четвергам, был спектакль, на который приглашаемы были многие дамы и мужчины, и после спектакля домой уезжали; в прочие же дни собрание было в покоях государыни: она играла в рокамболь или в вист по большой части с П. А. Зубовым, Е. В. Чертковым и гр[афом] А. С. Строгановым; также и для прочих гостей столы с картами были поставлены. В десятом часу государыня уходила во внутренние покои, гости уезжали; в одиннадцатом часу она была уже в постели», – писала в мемуарах графиня Головина. Из французов допускались только посол Сегюр вплоть до своего отъезда в 1789 году, а в 1792-м – Ришельё и Эстергази. Возможно, именно на одном из таких вечеров герцог впервые увидел великого князя Александра, которому тогда было 15 лет, и его младшего брата Константина. Кроме того, он смог сблизиться с графом Аркадием Ивановичем Морковым (Марковым), который был «главной пружиной» Министерства иностранных дел и оказывал большое влияние на внешнюю политику России. Среди новых друзей Армана был и граф Андрей Кириллович Разумовский, как раз в то время назначенный послом в Вену. Однако при дворе всходила звезда молодого красавца Платона Александровича Зубова (1767—1822) – в июне 1789 года он занял место «милого друга» императрицы, освобождённое графом Александром Матвеевичем Дмитриевым-Мамоновым. 22-летний секунд-ротмистр гвардейского Конного полка был пожалован в армейские полковники и флигель-адъютанты, через три месяца произведён в кавалергардские корнеты с чином генерал-майора и фактически возглавил личную охрану императрицы. (После взятия Измаила Потёмкин, встревоженный этим возвышением, отправился в Петербург «дёргать зуб», однако «зуб» сидел уже слишком крепко).

В феврале 1792 года герцог Ришельё поступил на русскую службу в чине подполковника, хотя во Франции был майором, а обычно иностранцев приписывали к русским полкам с понижением в чине. Вскоре он был произведён в полковники и зачислен в Тобольский пехотный полк[10]10
  В документах встречаются различные даты поступления герцога де Ришельё в Тобольский пехотный полк и производства его в полковники. В послужном списке штаб-офицеров Тобольского пехотного полка от 22 апреля 1792 года значится, что он был произведён в полковники 23 февраля этого года, а время поступления в полк не указано. В послужных списках штаб-офицеров Тобольского пехотного полка от 21 июня и 23 августа имеется запись, что он был произведён в полковники и поступил в полк 23 февраля того же года. В приложенной к рапорту о состоянии людей и лошадей в Тобольском пехотном полку от 22 апреля 1792 года ведомости о числящихся на 21 июня в полку сверх комплекта офицерах и в списке офицеров полка от 1 мая 1795 года значится, что он был причислен к полку полковником 22 марта 1792 года. В списке генерал-майоров по старшинству за 1797—1800 годы указано, что герцог де Ришельё был произведён в полковники 23 февраля 1792 года.


[Закрыть]. Судя по документам, тамошняя его служба была чистой формальностью; по крайней мере, к личности нового офицера не проявили должного интереса, не выяснив всех основных сведений о нём:

«Послужной список штаб-офицеров

Тобольского пехотного полка

23 августа 1792 г.

Чины, имена.

Полковники. <.„>

Ордена Святого великомученика и победоносца Георгия 4-го класса кавалер дюк Деришелье.

Сколько от роду лет.

(Графа не заполнена. – Е. Г.)

Из какого состояния, где испомещены и сколько мужеска полу душ.

Из французских дворян.

Когда в службу вступили и какими чинами и когда происходили.

В службе по именному её императорского величества указу пожалован полковником – 792 февраля 23.

Со вступления в службу в которых именно полках и батальонах находились и с которого точно времени.

В Тобольском пехотном полку – 792 февраля 23.

В течение службы своей где и когда были в походах и у дела с неприятелем.

Неизвестно.

Российской грамоте читать и писать и другие какие науки знают ли.

Неизвестно.

В домовых отпусках были ль и когда именно явились на срок.

Неизвестно.

В штрафах не были ль по суду или без суда и когда и за что именно.

Неизвестно.

В комплекте или сверх комплекта, при полку или в отлучке, где именно, с которого времени и по чьему повелению находятся.

Сверх комплекта, а находится уволенным по повелению главной команды с прописанием высочайшего соизволения в чужие края на 6 месяцев.

К повышению достойны ли или зачем именно не аттестуются.

О достоинстве его предаётся на рассмотрение главной команде»[11]11
  РГВИА. Ф. 489. Оп. 1. Д. 971. Л. 117 об. – 118.


[Закрыть].

«В чужие края» Ришельё был уволен 22 марта 1792 года, то есть всего через месяц после зачисления в полк (или присвоения полковничьего чина). В феврале Леопольд II заключил союзный договор с Пруссией против Франции, однако 1 мар та он неожиданно скончался, и на австрийский престол взошёл его сын Франц II, который затем был избран императором Священной Римской империи и 14 июля короновался во Франкфурте-на-Майне, став также королём Венгрии и Богемии. 15 апреля новый император, отстаивая интересы владетельных князей Эльзаса, которые подпали под действие декрета от 30 марта о конфискации имущества дворян, эмигрировавших с 1 июля 1789 года, направил французскому королю ультиматум. Пять дней спустя Национальное собрание объявило ему войну, а Пруссия, верная союзному договору с Австрией, объявила войну Франции.

Французы наспех сколотили четыре армии: Северную – под командованием маршала Рошамбо, Центральную – под началом Лафайета, Рейнскую – Люкнера и Южную – Монтескью. (25 апреля Руже де Лиль сочинил «Песнь Рейнского полка», посвящённую маршалу Люкнеру, которая позже войдёт в историю под названием «Марсельеза»). Им противостояли группировка герцога Саксен-Тешена в Бельгии и армия герцога Брауншвейгского в центре (30 тысяч австрийцев, 42 тысячи пруссаков и гессенцев); австрийцы поспешно формировали армию у границ Эльзаса. В это время французские эмигранты организовались в три армии: армию принцев, братьев короля, со ставкой в Кобленце, насчитывавшую 12 тысяч человек, корпус герцога де Бурбона и корпус принца Конде на Рейне. Около пяти тысяч эмигрантов из армии принцев примкнули к корпусу герцога Брауншвейгского, который не слишком им доверял; неуёмный Ланжерон тоже был среди них.

Французы вторглись в Австрийские Нидерланды, чтобы помочь Брабантской революции; однако 28 апреля две колонны Северной армии разбежались при виде врага под Монсом и Турне, а третья была вынуждена отступить, даже не увидев неприятеля. Наступление Лафайета, который должен был взять Намюр и Льеж, тоже было остановлено, однако австрийцы не сумели воспользоваться своим преимуществом.

Как сообщает в своих «Записках» Ланжерон, императрица Екатерина II поручила Ришельё доставить принцу Конде деньги на содержание его корпуса в Брайсгау (в общей сложности на поддержку принцев она потратила миллион рублей).

Напомним, Луи V Жозеф де Бурбон-Конде, кузен короля, эмигрировал сразу после взятия Бастилии. Вместе со своими братьями и двадцатью семью офицерами полка Бове он сколотил ядро своего будущего корпуса. Рядом с ним находились его сын и двадцатилетний внук герцог Энгиенский, маркиз де Дюрас, ставший герцогом, герцог де Шуазель, граф де Дама; многочисленные дворяне, в том числе виконт де Шатобриан, тоже приехали к Конде, поскольку на Рейне не плели интриг и не щеголяли друг перед другом рождением, элегантностью, краснобайством – там собрались истинные приверженцы короля, не искавшие никаких личных выгод. Даже четырнадцатилетний сын младшего брата Людовика XVI графа д’Артуа Шарль (Карл) Фердинанд, герцог Беррийский (1778-1820), приехал воевать под началом Конде.

Среди офицеров был, например, Жан Батист Прево де Сансак, маркиз де Траверсе (1754—1831), уроженец Мартиники, креол, сделавший невероятную карьеру на флоте благодаря своим умениям и отваге. Он участвовал в Войне за независимость США, получил в 1782 году орден Святого Людовика за мужество, проявленное в бою с двумя неприятельскими фрегатами в Чесапикском заливе, а в 1785-м стал иностранным членом американского ордена Цинцинната. Из Америки он отправился в Индию и в 1786 году был произведён во внеочередной чин капитана 1-го ранга. Представленный Людовику XVI, он удостоился чести участвовать в королевской охоте и занимать место в карете его величества. Накануне революции Траверсе уехал к себе на Мартинику. Находившиеся на этом острове французские войска, получив известие о взятии Бастилии, взбунтовались и отправились домой; кораблём, перевозившим их во Францию, командовал маркиз. В метрополии его встретили очень неласково, и он вместе с семьёй укрылся в Швейцарии, а в мае 1791 года, получив у короля разрешение поступить на русскую службу, прибыл в Санкт-Петербург. Год спустя Екатерина II предоставила маркизу отпуск по семейным обстоятельствам, и он отправился в Кобленц, а затем стал связующим звеном между российской императрицей и принцем Луи де Конде. Возможно, тогда и состоялось его знакомство с Арманом де Ришельё; впоследствии судьба ещё сведёт их.

Армия, в которой офицеров было больше, чем солдат, оказалась малобоеспособна, несмотря на всю их храбрость и готовность к самопожертвованию: аристократы не умели чистить ружья и не были привычны к строевым упражнениям. По словам Шатобриана, армия эмигрантов была «людским скопищем, состоящим из стариков, мальчиков, спустившихся с голубятни, говоривших на нормандском, бретонском, пикардийском, овернском, гасконском, провансальском, лангедокском наречиях». В сражениях корпус пока не участвовал; Ришельё приехал туда летом 1792 года в русском полковничьем мундире, больше в качестве наблюдателя и переговорщика. Тем не менее 16 июня особым декретом Парижской коммуны он был причислен к эмигрантам, то есть его имущество тоже подлежало конфискации. Напрасно бедная «жена Ришельё» пыталась протестовать, утверждая, что её муж никакой не эмигрант, потрясая копией паспорта, выданного ему в 1791 году, и аттестатом, подписанным Новиковым, поверенным в делах России в Париже, который подтверждал, что её муж – российский офицер. Поместья герцога были объявлены национальным достоянием, часть их распродана.