Текст книги "Дюк де Ришельё"

Автор книги: Екатерина Глаголева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Одесса между тем праздновала выздоровление Дюка после долгой болезни (он снова слёг, вернувшись из столицы, – весьма симптоматично). «Любовь, преданность и уважение, кои к нему питали, проявились при данных обстоятельствах самым трогательным образом, – писал Рошешуар. – Все восхищались этим человеком безукоризненных нравов, порядочным, щедрым, любезным, входящим в дела других и всегда счастливым оказать услугу».

Зато немирные горцы надеялись обратить все эти бесценные качества в звонкую монету, организовав похищение и потребовав выкуп за неутомимого генерал-губернатора, который, едва встав на ноги, вернулся к исполнению своих обязанностей. Ланжерон приводит этот эпизод, имевший место в сентябре 1809 года:

«Дюк находился тогда в Анапе; несколько черкесских князей, не желая, по своему подозрительному характеру, являться в сей город, просили его встретиться с ними на холме в трёх четвертях лье оттуда. Дюку ставили на вид, как опасно для него отправляться к сим людям, известным своею хитростью и коварством. Ему даже приводили в пример несчастного генерала Цицианова, убитого при подобных обстоятельствах персиянами[39]39
  Павел Дмитриевич Цицианов (1754—1806) – русский генерал из рода грузинских князей Цицишвили. 11 сентября 1802 года был назначен главнокомандующим в присоединённой (1801) Восточной Грузии. В начале 1806 года осадил Баку и добился от Хусейн-Кули-хана обещания передать крепость русским. 8 февраля должна была состояться церемония сдачи. Когда Хусейн-Кули вручал ему ключи от города, один из приближённых хана внезапными пистолетными выстрелами убил Цицианова и одного из двух его сопровождающих. Голову Цицианова Хусейн-Кули отослал персидскому шаху. Потеряв командира, небольшое русское войско вынуждено было отступить.


[Закрыть]; герцогу всё было нипочём; он слишком дорожил возможностью замириться с кавказскими народностями, чтобы упустить случай достигнуть своей цели. Он отправился в назначенное место, проговорил два часа с черкесскими князьями, подробно обсудив с ними их отношения с Россией, и в продолжение этого совещания назначил им новую встречу, через пять дней после своего возвращения из Екатеринодара, казачьей столицы, куда он должен был ехать по делам, сам же вернулся в Анапу, где о нём сильно беспокоились.

Он выехал в Екатеринодар. Г роза помешала переправиться через Кубань; вечером он был вынужден заночевать на пустынном берегу под перевёрнутой лодкой, служившей укрытием от дождя.

На следующий день к нему в Тамань приехал курьер из Одессы с важными бумагами; Дюк занялся ими, и его прибытие в Екатеринодар было отложено на день. Инспекция и неотложные дела задержали его в этом городе ещё на несколько часов сверх намеченного. Ему это было досадно, поскольку его поездки были расписаны по минутам, чтобы всё успеть. Тем временем черкесские князья корили себя за то, что не схватили его во время разговора; прочие возражали, что это значило бы навлечь на себя гнев анапского гарнизона, который немедленно набросился бы на них; сошлись на том, чтобы похитить герцога по его возвращении, момент которого он точно им указал. Следственно, они взяли 300 отборных людей под командованием самого решительного из них, тайно переправились через Кубань и спрятались в камышах и болотах, где знали все тропы, чтобы неожиданно напасть на Дюка и его свиту, когда он будет возвращаться из Екатеринодара берегом Кубани. Там они расположились уже на четвёртый день; по счастью, герцога задержали дела, и он не успел добраться из Екатеринодара до заставы, где должен был заночевать и где его поджидала черкесская засада. Он провёл ночь в 30 верстах оттуда, что сбило черкесов с толку...

На следующий день он продолжил свой путь; один казак выехал вперёд, чтобы подготовить лошадей и конвой, сменявшийся на каждой заставе. Черкесы, сидевшие в засаде, хотели схватить казака, чтобы узнать от него точные сведения о прибытии Дюка. По счастью, казак вырвался от них и забил тревогу; герцог прибыл на военную заставу, где должен был сменить конвой; казаки, видя его в величайшей опасности, возбуждённые ею и любовью к своему командиру, всего сотней яростно набросились на трёхсот черкесов, завязался бой, и черкесы обратились в бегство, потеряв своего главаря, сражённого ударом нагайки по голове от командира казаков. Захваченные пленные рассказали все подробности заговора».

В качестве выкупа за Ришельё горцы намеревались потребовать все земли казаков и Анапу. Дюк убедился в их коварстве и в том, как легкомысленно поступил, вверяя им свою жизнь. Он был тронут проявлением любви к нему казаков и их беспримерным мужеством. Слух о засаде донёсся до Одессы; всё население (составлявшее тогда 30 тысяч жителей) переполошилось; даже когда стало ясно, что опасность миновала, сотни людей специально отправлялись на прогулку в общественные места, где можно было встретить Дюка, чтобы увидеть его своими глазами и поприветствовать.

Ланжерон, при происшествии не присутствовавший, пересказал всю историю с чужих слов, явно кое-что добавив от себя. Во всяком случае, его версия не во всём согласуется с той, которую сам Ришельё изложил в письме от 1 (13) ноября 1809 года сестре Армандине:

«Да будет Вам известно, дорогой друг, что Ваш брат подвергался великой опасности отправиться в рабство в Черкесию. Надо рассказать Вам эту историйку, которая теперь, когда всё прошло, выглядит пикантно. Я отправился с военной инспекцией на наши границы по Кубани и посетил крепость Анапу (посмотрите на карте, где она находится). Поскольку черкесам, нашим соседям с этой стороны, не понравилось, что мы ею овладели, они досаждали нам всё лето, причём больше обыкновенного. Поскольку эта маленькая война важна и всегда стоит человеческих жизней, я решил провести с ними переговоры. Мы устроили несколько совещаний, и они казались склонны к соглашению, ожидая лишь, как они говорили, утверждения его своими старейшинами; но за всем этим скрывалась подлая измена, ибо как только я улучил момент, чтобы осмотреть заставы, они устроили мне хорошенькую засаду в 500 человек, спрятавшихся в лесу и в камышах. Если бы не один казак, который вовремя их обнаружил, я угодил бы им в лапы. 150 казаков, составлявших мой эскорт, и казаки с соседней заставы обрушились на сих разбойников с такою силой, что разбили их, многих схватили, а ко мне тотчас привели нескольких пленных, в том числе главу отряда, князя самого высокого рождения, от кого я и узнал миленький план сих господ, состоявший в том, чтобы изрубить на куски всех сопровождавших меня, сохранив жизнь лишь мне одному, и увезти меня в горы. У них даже был приготовлен конь, чтобы доставить меня туда с большими удобствами. Он попал к нам в руки, я оставил его себе. Всё это закончилось очень счастливо. Такие мелкие происшествия нарушают монотонность поездки. Можете быть уверены, что я им этого не забуду и что эта милая выходка не сойдёт им с рук. Этой зимой, когда снег, покрывающий горы, не позволит им отвести туда женщин и детей, а также скот, я к ним наведаюсь и захвачу как можно больше из всего этого. Если пожелаете, я с первой же оказией пришлю к Вам маленькую черкешенку или даже черкеса; эта самая красивая порода из всех, что я видел».

Трудно утверждать, кто более склонен к художественным преувеличениям – Ланжерон, «убивший» нагайкой главаря отряда из трёх сотен черкесов, или Ришельё, «пленивший» князя, стоявшего во главе пятисот головорезов. Видно только, что Дюк при всей своей доброте не был непротивленцем и вполне допускал применение насилия. Однако «улучшить» такими методами «самую красивую породу» людей ему пока не удавалось.

Зато опыты по селекции можно было ставить, например, на овцах. В ноябре Дюк встречал огромное стадо мериносов, чудом добравшееся в Одессу через Дрезден и Краков, которое предстояло разместить севернее города, чтобы положить начало овцеводству в Екатеринославской губернии. (В Крыму этим уже занимался марселец Рувье, обосновавшийся в Кафе с 1798 года и завёзший туда в 1804-м баранов-производителей из Испании. Годом позже у него уже было десять тысяч голов овец на 30 тысячах десятин, уступленных из казённых земель. Он же насадил в Крыму лозу из Малаги и делал самое лучшее вино, о чём Ришельё писал Кочубею в 1807 году).

Братья-швейцарцы Шарль и Марк Огюст Пикте де Рошмон посетили в 1787 году Англию и были поражены экономическим и промышленным развитием этой страны. Вернувшись в Женеву, Шарль приобрёл поместье в 75 гектаров в Ланей и сделался агрономом, занявшись возделыванием кукурузы, доселе неведомой в этих краях. Однако основные усилия они с женой сосредоточили на разведении овец-мериносов: Рошмон улучшил породу за счёт скрещиваний и получил более тонкую шерсть. В 1806 году в окрестностях Женевы паслось уже более 9600 овец, приносивших своему владельцу неплохой доход. На ткацких станках, разработанных им же, производили более лёгкие, мягкие (и дорогие) ткани, чем английские.

Кстати, «земледелец из Ланей» был и автором трудов о противопожарных машинах, использовавшихся в Женеве. Эта статья попалась на глаза Александру I, который пожелал увидеть такую машину в действии. Старший сын Рошмона, Шарль Рене, которому тогда было 19 лет, отправился в Петербург, чтобы показать царю уменьшенные модели пожарных насосов. Эта поездка помогла ему избежать мобилизации: с 1807 года кантон Женева был присоединён к Французской империи.

В Петербурге молодого человека приняли сам император и министр иностранных дел. В российской столице тогда находился и Ришельё. Возможно, его тоже интересовали насосы, но по большей части разговоры велись о разведении тонкорунных овец, для чего требовались обширные территории. «Овцы ваши, земли наши». Весной 1808 года женевец прибыл во владения Дюка, который помог ему выбрать подходящее место. На следующий год царь передал в пользование семейства Пикте девять тысяч десятин (гектаров) земли под Одессой и предоставил ссуду в 100 тысяч рублей на 15 лет, чтобы привезти в эти края не менее шестисот мериносов для скрещивания с овцами местных пород. 2 июня 1809 года девять сотен овец отправились в долгое и трудное путешествие через страны, затронутые франко-австрийским военным конфликтом, которое растянулось на пять месяцев. По прибытии недосчитались только тридцати голов. Поместье назвали Новый Ланей, и Шарль Рене де Рошмон поселился прямо там, доверив управление овчарней своему соотечественнику Жозефу Го.

Глядя на процветание овчарни в Новом Ланей, два других женевца, Леонар Ревильо и Жан д’Эспин, приобрели в 1811 году 15 тысяч десятин земли по соседству, назвав поместье Женевкой, и тоже намеревались разводить там овец. Однако ссуда, обещанная царём, запаздывала, из-за чего не удалось закупить достаточное количество местных овец. Летом 1812 года разразилась засуха, кормов не хватало, рабочая сила вздорожала. А тут ещё в Одессе началась чума. Зима же выдалась студёная, и на спасение стада пришлось потратить много денег. В довершение всех несчастий шерсть, отправленная на продажу в Москву, сгорела во время сентябрьского московского пожара.

Овцы, лошади, люди... Греки, татары, немцы... Деньги, деньги, деньги... Генерал-губернатор должен побеспокоиться обо всём, его представления министрам посвящены самым разным вопросам. Министру финансов он пишет о необходимости переложить на соседние губернии часть бремени по содержанию почтовых станций в Новороссии, где населения мало, а дорог много, и об отмене «налога, известного под названием подённые деньги» (выделенное курсивом написано по-русски. – Е. Г.): «Необитаемые земли в Новороссии обложены земельным налогом вследствие ошибки, коей до сих пор не исправили; когда владельцы перевезли туда крестьян, земельный налог сохранялся, хотя крестьяне платили оброк. Я потребовал отмены этого налога на земли, заселённые согласно закону». Военному министру Дюк сообщает о разорении обывателей Ольвиополя в Херсонской губернии военным постоем и просит перенести два рекрутских сборных пункта из Екатеринослава в Воронеж. Министру полиции – о необходимости строить в уездных городах остроги вместо нынешних жутких землянок и увеличить выплаты на содержание арестантов (трёх копеек в день на человека явно недостаточно), а также о своём предложении устроить в Новомиргороде дом для умалишённых под надзором Приказа общественного призрения. Министру внутренних дел, не ответившему на множество его записок на русском и французском языках о недопустимости отвода 700 тысяч десятин превосходных пахотных земель в Таврической губернии (что равнялось территории Ломбардии) под военные пастбища, он сообщает, что передал это дело в Государственный совет.

Колодников в острогах Дюк приказал кормить похлёбкой «а-ля Румфорд» – это было одно из европейских нововведений: «суп, состоящий из перловой ячменной крупы, гороха, картофеля, мелко нарезанного белого хлеба, уксуса, соли и воды», предложенный американо-английским учёным и изобретателем Бенджамином Томпсоном, графом Румфордом (1753—1814), позволявший за малые деньги накормить большое количество людей.

В Новороссии всё делалось именем Ришельё, что порой даже вводило чужестранцев в заблуждение. Один купец из Рагузы, явившийся в приёмную генерал-губернатора, сообщил его адъютанту Рошешуару, что желает видеть la sua maestà. – «Che maestà? – II re di Odessa»[40]40
  ...его величество. – «Какое величество? – Короля Одессы» (ит.).


[Закрыть].

В начале марта 1810 года Ришельё писал госпоже де Монкальм, что его жизнь по-прежнему состоит из множества хлопот и разъездов. Напоминая о своём обещании прислать ей хорошенькую черкешенку, рядом с которой померкнет красота парижских прелестниц, он добавил: «Впрочем, не думайте, будто я нашёл себе среди них подругу. Скажу Вам откровенно, что уже некоторое время моё сердце занято крепкой и разумной привязанностью, которая вернула мне меня прежнего. Не говорите об этом ни слова, я люблю тайны, даже за 600 лье. Хотел бы я делать Вам признания не из такого далека...»

Весьма вероятно, что этой привязанностью стала София Потоцкая. С 1808 по 1811 год Ришельё написал ей 67 писем, выдержанных в свободном и доверительном тоне. «Ничто не удаётся мне с тех пор, как я покинул Вас, и г-н Аллен расскажет Вам обо всех невзгодах, которые нам пришлось пережить, – писал он 2 ноября 1809 года из Одессы. – Я начинаю думать, что Вы одна приносите нам счастье. Вы не представляете, каким всё кажется нам печальным после разлуки с Вами, сие чувство охватило весь наш маленький караван. Как бы я хотел, госпожа графиня, повидаться с Вами в Тульчине нынешней зимой, я не теряю надежды отправиться туда тайком на два-три дня, если Вы мне этого не запретите. Где г-н Новосильцев, уехал ли он уже в Петербург? Умоляю, напишите мне о себе и о Ваших детях, которых я обнимаю от всего сердца. Надеюсь, что мой друг Александр[41]41
  Александр Станиславович Потоцкий (1798-1868) – старший сын Софии Константиновны от второго брака, любимец матери, получил в наследство Умань и парк. Участвовал в Польском восстании (1830—1831), после его поражения эмигрировал в Италию. Всё его имущество было конфисковано, в том числе Софиевка, которая была переименована в «Царицын Сад» и подарена императором Николаем I своей супруге.


[Закрыть] ещё не позабыл меня совершенно, я часто сожалел о том, что его не было с нами в поездке по Кубани, его это наверняка бы позабавило. Вы вложили здесь часть Ваших крымских богатств, и я выражаю Вам признательность от Одессы. Вы были созданы и произведены на свет для украшения всех мест, где Вы бываете. Храните добрую память об Одессе, молитесь о процветании Новороссии, и я уверен, что она зацветёт, несмотря на графа Румянцева и его прекрасные операции». Далее он в шутливом тоне справляется о барышнях, составлявших свиту графини, и сообщает, что «Рошешуар остался у запорожцев и отращивает себе оселедец на макушке, чем наверняка станет ещё больше дорог Александру», а завершает письмо словами: «...знайте, что на берегах Чёрного моря есть человек, который испытывает к Вам самую неизменную привязанность и льстит себя надеждой, что Вы не откажете ему в дружбе. Ришельё». Кстати, это последнее письмо, в котором Дюк называет Потоцкую «госпожой графиней».

«Здесь в моём саду снова зацвели все розовые кусты, – сообщал он Софии 3 декабря того же года. – Я получил из Петербурга новости, которые меня сильно огорчили и встревожили. Бумаги ужасно упали в цене[42]42
  В 1769—1786 годах ассигнационный рубль практически равнялся серебряному, в 1795—1807 годах колебался в пределах 65-80 серебряных копеек, а в 1811-м не достигал 26 копеек серебром.


[Закрыть]. Дукат ходит по 9 рублей 10 копеек, в высшей степени тревожно (у Дюка на сохранении в Австрии осталась довольно крупная сумма, поэтому он внимательно следил за курсами валют. – Е. Г.). Одному Богу известно, чем всё это кончится. Пока же призываю Вас во имя нежных чувств, которые к Вам питаю, быть осторожной и тщательно скрывать чувства, которые Вы испытываете. Нельзя допустить, чтобы от Вас услышали хоть слово, способное возбудить подозрения. Сообщайте мне о себе и не бойтесь делать это чаще, поскольку для меня нет большей радости, чем читать Ваши письма. Сохраните драгоценную дружбу, выказанную Вами ко мне и составляющую моё счастье, и верьте, что ничто не сравнится с нежной привязанностью, которая продлится всю мою жизнь. Целую Ваших детей».

Как и многие другие авантюристки, на закате жизни Потоцкая остепенилась – теперь она желала быть добродетельной матерью, занималась благотворительностью, думала о спасении души. И всё же призыв «скрывать чувства»... Действительно ли между двумя этими людьми что-то было – или обречённый на одиночество Арман принимал желаемое за действительное? Во всяком случае, он прекрасно понимал, что вместе им не быть. «Не нужно привыкать видеть Вас слишком часто, когда ты не настолько счастлив, чтобы жить подле Вас, – с горечью писал он Софии 9 декабря в семь часов вечера. – Чтобы развлечься, я отправляюсь в Крым дней через десять...»

(В 1810 году состоялся публичный торг; большую часть земли в окрестностях Массандры, 594 десятины 2025 саженей, купила за 1025 рублей графиня Потоцкая, а оставшуюся 271 десятину – садовод и энтомолог коллежский советник Христиан Христианович Стевен по поручению Ришельё для устройства Императорского ботанического сада).

Впрочем, многие считали, что у Дюка лишь одна большая страсть – Одесса. Граф де Сен-При утверждал, что Ришельё любил свой город, «как подругу, как любовницу», и не скупился на украшения и подарки, считая, что для неё не может быть ничего слишком прекрасного.

Начиная с 1811 года центральные улицы Одессы с семи часов вечера до полуночи освещались двумя сотнями масляных фонарей, установленных в общественных местах и напротив домов, владельцы которых были согласны платить за это.

Десятого февраля 1810 года состоялось торжественное открытие городского театра, возведение которого началось весной 1805-го под надзором архитектора Франческо Фраполли по проекту француза Тома де Томона, автора ряда зданий в Петербурге, а завершилось в начале лета 1804-го благодаря усилиям Виктора Яковлевича Поджио. На театр, а также госпиталь, сооружённый за два года, он получал от казны дефицитные строительные материалы – мачтовое дерево, кровельное железо; но тратил и свои деньги, которые ему потом возместили, на осуществление собственных инициатив, например, на расширение фундаментов: много – не мало, прочнее будет. Театр открылся представлением одноактной оперы Фрелиха «Новое семейство» и водевилем «Утешенная вдова». При театре имелась певческая школа.

Здание, выдержанное в классическом стиле, было развёрнуто фасадом к морю и снабжено впечатляющей колоннадой перед главным входом. Зал, имевший форму подковы, мог вместить до восьмисот зрителей: в партере стояло 44 кресла, для благородной публики предназначались три яруса лож и амфитеатр, для прочей – галёрка. К сожалению, театр не сохранился – сгорел в 1873 году...

«Зал театра, большого здания с элегантной архитектурой, имел три ряда лож, амфитеатр, как в Парижской опере, и партер, – рассказывает неизменный Рошешуар. – Первые представления были даны польскими актёрами; вскоре прибыли итальянские и, наконец, балетная труппа[43]43
  В дальнейшем в театре играла труппа крепостных актёров и музыкантов князя А. А. Шаховского, силами которой была, в частности, поставлена популярная тогда опера М. М. Соколовского на либретто А О. Аблесимова «Мельник – колдун, обманщик и сват». Первое представление этой оперы в Одессе состоялось в 1804 году; актёрам помогали солдаты.


[Закрыть]. Главный распорядитель императорского двора, обновляя гардероб Большого театра в Петербурге (императорские театры числились за дворцовым ведомством. – Е. Г.), послал нам комплект костюмов, бывших в употреблении, но ещё весьма презентабельных. Для того чтобы использовать их, были составлены две любительские труппы – одна французская, а другая итальянская; я принимал участие в обеих, и не без успеха. Я пел и играл на итальянском языке так, что никто не мог заподозрить во мне иностранное происхождение. Наша молодая французская прима была дочерью Леонарда, знаменитого куафёра (парикмахера. – Е. Г.) королевы Марии Антуанетты; она управляла в Одессе модным магазином, в чём ей помогали две французские девушки; все три весьма выгодно вышли замуж благодаря своему отменному поведению».

О Марии Антуанетте вспоминал и граф Румянцев, но совершенно по другому поводу. «Император Наполеон женится на эрцгерцогине, старшей дочери императора Австрии, – сообщал он Ришельё 14 февраля 1810 года, – вот и ещё одну эрцгерцогиню, по окончании кровавой революции, судьба возвращает на трон, откуда была свергнута другая. Сей новый союз может даровать Европе ту выгоду, что утишит её опасения увидеть в скором времени возобновление войны между Францией и Австрией; будут у него, несомненно, и иные великие последствия».

Ришельё в тот момент занимали прежде всего последствия нескончаемой войны с Турцией. Зима 1809/10 года выдалась суровой, армия под командованием генерала П. И. Багратиона жила впроголодь, лазареты были полны раненых, а полк Ланжерона, стоявший в Бухаресте, прозвали «полком горячки»: пять тысяч солдат были больны. Дюку пришла в голову мысль бить врага тем же оружием, и он написал Румянцеву, что, запретив вывоз хлеба из Новороссии в Константинополь, можно вызвать там голод и подтолкнуть султана к заключению мира. Этой идеей он поделился и с друзьями.

Кочубей отреагировал на неё довольно сдержанно. «Я полностью разделяю Ваше мнение, дорогой Дюк, что не так-то просто будет принудить турок к миру силой оружия и что нужно испробовать все способы, – писал он 20 февраля. – Запрет на вывоз хлеба из наших портов наверняка возымеет действие, но его следует употребить лишь при благоприятных обстоятельствах, то есть имея положительную уверенность в том, что в Константинополе голод. Не следует полагаться в этом на представления барона Гибша[44]44
  Казимир Альфонс Гибш фон Гросталь – генеральный консул Дании в Константинополе.


[Закрыть]. Это совершенно никчёмный и в целом довольно плохо информированный человек. Он всегда подвержен нескольким влияниям – либо по глупости, либо из своих торговых интересов. Посему запрет стоит ввести лишь для нанесения главного удара, и в этом, конечно же, можно положиться на Вашу мудрость и поистине отеческую заботу Вашу о краях, вверенных Вашему попечению».

Однако Ришельё был совершенно уверен в своей правоте, и Румянцев разделял его мнение: «Вы оказали важную услугу государству, запретив вывоз хлеба; возможно, мы заставим Константинополь молить о мире из-за голода». Правда, 24 апреля он прислал письмо, в котором уже прозвенела тревожная нотка, впрочем, заглушённая победными литаврами: «Мы получили письма из Константинополя, которые свидетельствуют: 1) нехватка хлеба достигла такой степени, что там опасаются восстания; 2) новость, принесённая кораблями, возвращавшимися из Одессы (с иным грузом, чем хлеб), о запрете на его вывоз, повергла сию столицу в ошеломление, которое несколько дней спустя сменила надежда, поскольку, как сообщает г-н фон Гибш, в Константинополь зашли два других судна, одно под австрийским флагом, вышедшее из одного из наших черноморских портов и тайком доставившее хлеб; люди приободрились, убеждённые в том, что контрабандная торговля будет продолжаться и спасёт Константинополь. Надо полагать, потребность в зерне там весьма высока, поскольку г-н де Латур-Мобур[45]45
  Жюст Флоримон де Латур-Мобур – французский поверенный в делах в Константинополе.


[Закрыть] только что письменно поручил послу добиться здесь, по меньшей мере, разрешения вывозить из наших портов хлеб для удовлетворения нужд французов...»

Судя по дальнейшим посланиям министра, хлебное эмбарго теперь уже воспринималось как правительственная мера, принятая на высочайшем уровне. 7 мая Румянцев писал: «Хотя Вы отправили лишь малое количество муки в Константинополь, уступив настойчивости г-на де Латур-Мобура, не хочу скрывать от Вас, что это огорчило Его Величество; он ожидает от запрета на вывоз хлеба в Константинополь слишком важных результатов для блага своей империи, чтобы требовать строжайшего исполнения его указа. Впрочем, Вы уже знаете, господин герцог, из одного из моих писем, что я ответил отказом на просьбы г-на герцога Виченцы[46]46
  Имеется в виду Арман Огюстен Луи де Коленкур, герцог Виченцский (1808), тогдашний посол Франции в Петербурге.


[Закрыть] от имени г-на де Латур-Мобура». Хуже того: сын пресловутого Гибша рассказал о радости, обуявшей Константинополь в связи с заходом в порт судна – как он утверждает, из Одессы – с грузом более тысячи пудов хлеба. Царь велел запросить Дюка: из какого порта вышло это судно? Кто его загрузил? Как оно смогло пройти через таможню?

К тому времени Ришельё уже понял, что ошибался: Константинополь получал хлеб из Египта, зато для черноморских портов, специализировавшихся на торговле хлебом, эмбарго стало катастрофой. Экспорт резко сократился, и если в 1810 году в Одессу зашло более ста турецких судов, то на следующий год – всего четыре. В конечном счёте запрет пришлось отменить.

Неприятности то выстраивались в очередь, то нападали скопом с разных сторон, но главное – не сдаваться. Например, в марте Ришельё сообщил Контениусу, что купил в Крыму очень красивую землю «подле Ак-Мечети, на реке, где две мельницы и 3300 десятин удобной земли. Это для ста немецких семейств, которые я хочу поселить как можно скорее... Разузнайте, не найдётся ли среди семей, живущих в окрестностях Екатеринослава, таких, кои пожелали бы отправиться туда». Купчая была оформлена 1 марта 1810 года: помещик К. С. Кромида продал А. М. Бороздину за 15 тысяч рублей хлебопахотную и сенокосную землю по обеим сторонам речки Булганака, две каменные мельницы и каменный же сарай для овец.

Так возникла немецкая колония Кроненталь. В июне там были проведены землемерные работы: селение разбито на четыре квартала по 15 дворов каждый. Однако колонисты три года не получали урожая и обратились с прошением к Ришельё, чтобы их вернули с бесплодных земель в прежние места обитания. Дюк отправил в Крым Контениуса, чтобы тот разобрался на месте. «Нисколько не удивлён тем, что Вы мне сообщаете о характере земли Кроненталя, – писал Ришельё, получив его отчёт, – я её внимательно изучил, прежде чем покупать, расспросил окрестных татар и не заметил ничего, что заставило бы думать, что сия земля бесплодна. Весьма досадно, что сии люди ничего не посеяли в нынешнем году, который весьма урожайный; но я надеюсь, что Вы настоите, чтобы они зарабатывали себе на пропитание в соседних деревнях». Колонистам оказали помощь и разрешили сдать в аренду мельницы и излишки земли, а на вырученные деньги закупить племенных овец, чтобы таким образом поправить свои дела. В последующие годы основными занятиями кронентальцев стали овцеводство, хлебопашество, виноградарство и виноделие, а также садоводство, и колония стала процветающей.

«Потёмкинских деревень» Дюк не терпел. Сикар в своих записках рассказывает, как Ришельё вывел на чистую воду дирекцию военного училища для солдатских детей в Херсоне, где в 1810 году обучалось около семисот мальчиков. Каждый раз, когда Дюк посещал эту школу, всё было в идеальном порядке, однако в остальное время с несчастными детьми обращались совершенно иначе. Ришельё узнал об этом косвенным образом и в тот же день выехал из Одессы один, никому не сказав, куда направляется. Вечером он уже был в Херсоне и остановился прямо в самом училище, где с горечью убедился, что донос оказался справедливым. Он сразу же уволил руководство училища, поставил возглавлять его полковника Минвё, которого считал усердным и порядочным человеком, и на следующий же день вернулся в Одессу.

Однако и Дюк был всего лишь человек, не мог поспеть всегда и всюду, и его, увы, тоже обманывали. Да и таких порядочных людей, как он сам, Контениус, де Мезон, Кобле или Россет, можно было перечесть по пальцам; прочие же, пользуясь острой нехваткой руководящих кадров, радели в большей степени о собственной выгоде, чем о процветании вверенных им учреждений. Например, не в меру корыстолюбивый и самодовольный Вольсей, директор Благородного института, прикарманил средства из кассы этого учебно-воспитательного заведения и скрылся. «Его участь, судя по всему, решена, – писал Ришельё Рошешуару 20 сентября 1810 года. – Вот человек безучастный настолько, что, набив дукатами карманы, хочет не только уехать, но и разорить заведение, которое могло составить его славу». (21 февраля 1811 года Вольсей был уволен министром народного просвещения А. К. Разумовским – и только-то!) А ведь Благородный институт был создан на частные приношения! Например, банкир Штиглиц пожертвовал на него 100 тысяч рублей, а потом дал ещё 200 тысяч на учреждение лицея в 1811 году.

Дамы тоже не всегда оправдывали возлагаемые на них надежды. Так, руководство Институтом благородных девиц с 1812 года перешло к «очень суровой демуазель» Эмилии де Майе, которая, как вспоминала одна из воспитанниц, обманывала герцога, мучила девочек голодом и «била сирот, богатых же не смела»[47]47
  Записки Анастасии Дмитриевны Ризо // Из прошлого Одессы: Сборник статей / Сост. Л. М. де-Рибасом. Одесса, 1894.


[Закрыть].

Руководить лицеем Ришельё пригласил аббата Николя, ранее по его ходатайству перед обер-прокурором Святейшего синода и главноуправляющим иностранными исповеданиями князем А. Н. Голицыным назначенного в 1810 году визитатором католических церквей. Николь свернул свою деятельность в столице из-за обвинений в прозелитизме и перебрался в Москву; вдовствующая императрица Мария Фёдоровна оказывала ему покровительство; возможно, Дюк заручился её поддержкой.

Лицей возник из слияния Коммерческой гимназии с Благородным институтом. Поданным Скальковского, в 1812 году в институте было 182 ученика: 115 мальчиков и 67 девочек. На воспитание двадцати молодых людей отводилось 16 тысяч дукатов из таможенных сборов в Одессе. Но, вопреки планам Ришельё, там обучалась только элита: плата за обучение составляла тысячу рублей в год, что могли себе позволить только подольские аристократы. В лицее же могли обучаться выходцы из всех сословий. Ришельё сам составил его программу. План воспитания можно было назвать патриотическим – он был основан на религии и знании русского языка и истории России. «Он классический, поскольку древние языки не отделены от национального языка. Он включает все науки и искусства, полезные и приятные, владение коими украшает людей всех чинов и всех сословий», – пояснял герцог. В перечень предметов входили история, математика, физика, фехтование, верховая езда. Дюк сам принимал экзамены по математике и верховой езде.

...Первого сентября 1810 года Наполеон получил тайное донесение о французских эмигрантах в России, в котором, в частности, говорилось о Ришельё: «Вероятно, что он не покинет сию страну, которой служит уже двадцать два года (на деле – чуть меньше двадцати лет. – Е. Г.). Характер его известен, равно как и уважение, коим он пользуется. Мы убеждены, что он никогда не выступит против Франции...»