Текст книги "Дюк де Ришельё"

Автор книги: Екатерина Глаголева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

В Вене Арман встретил и своего наставника в юношестве аббата Лабдана, который позже был гувернёром герцога Энгиенского, внука принца Конде: «Аббат Лабдан блаженствует; он покинул маленького принца и сохранил своё жалованье в 5500 [франков] в виде пенсии; сверх того, королева сделала ему отменные подарки и подарила 200 луидоров. Он рассчитывает поселиться здесь и передаёт вам привет».

Время шло, Арман с нетерпением ждал ответа от российского императора. 3 августа в начале письма мачехе он посетовал, что до сих пор не получил письма из Петербурга, хотя писал туда неоднократно, и это очень странно, но в последних строчках с облегчением уточнил, что только что пришло послание от императора Александра, целиком написанное его рукой, и через четыре дня он едет в Петербург. Однако 14 августа он всё ещё был в Вене – принимал лекарства и ванны. Его здоровье шло на поправку.

Наконец 1 (12) сентября он выехал в Россию. «Император принял меня ещё лучше, чем я ожидал, – писал Арман родным. – Он позволил мне видеться с ним часто и запросто, чем я с удовольствием пользуюсь, не потому что он император, а потому что это любезный и привлекательный человек, каких мало». Александр пожаловал Ришельё земли в Курляндии, приносившие доход в 12 тысяч франков (примерно четыре тысячи рублей), и Арман просил мачеху и жену принять эти деньги[29]29
  Арман по мере возможности посылал подарки мачехе и сёстрам, однако, как утверждают, оставил без ответа просьбы о вспомоществовании маршальши де Ришельё, которая после недолгого пребывания в эмиграции купила замок де Фромонвиль под Парижем.


[Закрыть]. Более того, император, приняв его на службу, практически сразу предоставил ему отпуск.

Уже в середине сентября Ришельё вернулся в Вену, чтобы продолжить хлопоты по денежным делам, но, так ничего и не добившись, снова уехал в Петербург вместе с обоими родственниками. «Вы представить себе не можете, какая тоска возить за собой болтуна-кузена, как тот, которого навязали мне за грехи; мало того что ему неведом такт, так он ещё и крайне самодоволен, с чем мне никак не совладать, поскольку он пренебрегает моими советами и в глубине души убеждён, что это я не прав, а не он. Эрнест же хорош и будет ещё лучше, когда определится со своими воззрениями и освободится (уж простите) от женского воспитания. Мне кажется, он понемногу перестаёт меня дичиться; он непременно хочет поступить на службу, но я прежде хочу, чтобы он получил разрешение французского правительства, чтобы не говорили, будто я приезжал в Париж совращать молодых людей, дабы увезти их сюда», – писал он сестре Симплиции 15 ноября.

«Ришельё здесь, я думаю, что он не поедет во Францию и будет доволен своей судьбой», – писал 3 октября 1802 года Кочубей, недавно назначенный министром внутренних дел, Андрею Разумовскому. Через пять дней Новороссийскую губернию по высочайшему повелению разделили на три: Николаевскую (с 15 мая 1803 года переименована в Херсонскую), Екатеринославскую и Таврическую. Зная, что Ришельё не хочет возвращаться на военную службу, чтобы вновь не поставить себя в трудное положение перед родиной, Александр предложил герцогу стать градоначальником Одессы, входившей в Николаевскую губернию: Кочубей подбирал на руководящие должности в провинции людей, в порядочности которых мог быть уверен, надеясь, что необходимые познания и навыки придут к ним с опытом.

Второго ноября под нажимом царского двора Ришельё окончательно вычеркнули во Франции из списка эмигрантов. Этот декрет, «таким образом, не был внезапным актом милосердия, а, скорее, результатом неких дипломатических переговоров, которые вели в основном Колычев и Талейран, – объясняет Ланжерон. – Императору Александру даже пришлось обратиться непосредственно к Бонапарту». Ришельё был рад, что «обязан своим счастьем августейшему благодетелю и избавлен от благодарности узурпатору», пишет его жена. Муж прислал ей доверенность на управление его имуществом и уплату долгов, ещё не зная, о какой сумме идёт речь. «Если у меня ничего не осталось, что ж! Я смогу идти с высоко поднятой головой и всем, что имею, буду обязан единственно себе».

«Вот я и вычеркнут; я так давно добивался этой бумаги и столь часто о ней просил, и вот она мне предоставлена с условием лишь испросить у Первого консула дозволение продолжить мою службу здесь, – писал он своей сестре, маркизе де Монкальм, 14 февраля 1803 года. – Вот видите: немного упорства, и всего добьёшься. <...> Император очень добр ко мне... По приезде он дал мне около десяти тысяч франков, земли с доходом почти 12 тысяч ливров[30]30
  В 1795 году денежной единицей Французской республики стал франк, заменив собой ливр из расчёта 1 франк = 1 ливр 3 денье. Денье – ¹/₂₄₀ ливра, так что франк и ливр практически равноценны.


[Закрыть], так что в 1807-м я получу 24 тысячи. Теперь же он дал мне ещё 17 тысяч франков на путешествие к Чёрному морю. Я хочу, по меньшей мере, заслужить эти проявления доброты, оказав ему некоторые услуги... Поставьте себя на моё место: разве могу я его бросить в тот момент, когда он рассчитывает на меня в деле, которым очень дорожит? По счастью, это место предоставляет мне связи с Францией, правительство которой желает начать торговлю с вверенной мне областью. Будет ли более удачная возможность уплатить долг Императору, заслужить доброе отношение со стороны французского правительства и дать время уладиться моим делам во Франции, что возможно как при мне, так и без меня. На всё это я отвожу два года, после чего испрошу отпуск, чтобы повидаться с Вами и далее действовать по обстоятельствам».

Ришельё написал Талейрану (24 февраля 1803 года), поблагодарив за исключение из списка эмигрантов и давая понять, что отныне будет находиться не на военной, а на гражданской службе: «Пост, уготованный мне на Чёрном море, позволит мне, возможно, оказать некоторые услуги моей отчизне и соотечественникам»[31]31
  В письме послу Франции в России генералу Эдувилю от 6 апреля 1803 года Талейран разрешил Ришельё временно остаться на российской службе при условии, что он объявит себя французом и даст согласие вернуться на родину по первому зову.


[Закрыть]. В самом деле, согласно договору, заключённому 25 июня 1802 года между Францией и Турцией, французские торговые суда получали право свободного прохода через Босфор и Дарданеллы, связывавшие Средиземное и Чёрное моря, что давало возможность развивать торговлю между Марселем и, например, Херсоном или Одессой. В тот же день в письме «дорогой матушке» Арман уточняет, что по приезде был встречен «проявлениями доброты Императора, чьё доверие, смею даже сказать дружба, беспрестанно привязывает меня к нему новыми узами. Послезавтра я возвращаюсь в мою Одессу, которую он осыпал благодеяниями и которая, ежели тому не помешают непредвиденные обстоятельства, будет обязана ему блестящей будущностью».

Небольшая приписка: «Скажите баронессе, что её Максанс растёт как на дрожжах, что вызывает в нём слабость и кое-какие неудобства, наименьшее из коих состоит в том, что он ест за четверых». Врач сказал, что беспокоиться не из-за чего. Пятнадцати лет барон де Дама был выпущен из кадетского корпуса в числе первых учеников и определён в Пионерный (Инженерный) полк, через два года Александр перевёл его в гвардию. Перед отъездом, намеченным на 27 февраля (через Вену), Ришельё успел попросить, чтобы денежное содержание его родственника увеличили до 500 рублей: «...аббат Николь этим займётся».

На время своего отсутствия во Франции Арман уполномочил нотариуса Шарля Пекура управлять всем его имуществом и ценными бумагами, а также уплатить долги его отца и деда, задав тому непростую задачу. После упорных ходатайств перед Талейраном Ришельё в виде исключения вернули часть лесов – 2300 гектаров в Лотарингии. Эти земли пришлось продать в апреле 1804 года за 1,05 миллиона франков. После раздела имущества между Арманом и двумя его сёстрами он получил 3,3 миллиона франков, включая замки Лаферте-Бернар и Баше, шесть ферм под городом Ришельё, половину этого города и ещё кое-какие земли из наследства матери. Большинство из них придётся продать для уплаты долгов, которая будет происходить почти всю его оставшуюся жизнь.

Глава третья
«КОРОЛЬ ОДЕССЫ»

Первые шаги

Я прочно утвержу своё имя

на берегах Чёрного моря.

Из письма герцога де Ришельё мачехе.

1805 год

«Крепость окончена. Порт уже даёт надёжное укрытие гребным судам и торговым кораблям. В городе обретается тысяча сто домов, из коих шестьсот каменные. Кроме того, там учреждены два огромнейших склада, в коих к августу нынешнего года будут храниться два миллиона пудов соли, привезённой из Тавриды... Казармы для солдат и матросов окончены в сентябре минувшего года. В них могут проживать не менее десяти тысяч человек. Винные склады заполнены. В них сорок тысяч четвертей. Порт обороняют пять батарей, из коих три у самой воды. В крепости 88 орудий. Начало работам было дано 22 августа 1794 года. Карантин, таможня, биржа, суды, арсеналы, церкви почти построены и будут окончены нынче летом. Большой мол будет полностью завершён, даже и с украшениями, в августе 1797 года», – писал А. К. Разумовскому 4 июня 1796 года Иосиф де Рибас, которого 19 апреля 1795-го генерал-губернатор Новороссии Платон Зубов, мечтавший затмить Потёмкина, назначил руководить строительными работами в Одессе.

Именно де Рибас, выбивший турок из Гаджибея, предложил Екатерине II основать в этом месте греческую колонию и построить порт для гребного Черноморского флота. В самом деле, место удобное: большая глубокая бухта, покрывающаяся льдом всего на полтора месяца в году; плодородные, хотя и невозделанные земли; близость Днепра, Буга и Днестра – главных водных артерий.

Высочайший рескрипт об устроении города и порта в Гаджибее последовал 27 мая 1794 года. Императрица выделила 22 тысячи рублей на постройку полусотни каменных домов и ещё десять тысяч на строительство жилья для солдат и церкви. Каждому пожелавшему там поселиться было пожаловано по 100-150 рублей; город мог оставлять себе четверть таможенных сборов, а жители освобождались от податей и постоя на десять лет (позже Павел I увеличит этот срок до двадцати пяти лет).

В августе 1794 года были торжественно заложены каменные фундаменты первых городских строений, в начале следующего Гаджибей переименовали в Одессу (от греческого «Одиссос»: академики, к которым обратилась Екатерина, уверяли, что город с таким названием раньше существовал где-то рядом). Строительство порта и укреплений доверили военному инженеру голландского происхождения Францу Павловичу де Волану (1752—1818). В 1793 году он состоял первым инженером армии Суворова в Польше, а с 1795-го управлял постройкой крепостей в Фанагории, Одессе, Тирасполе, Овидиополе, Григориополе и Вознесенске. Де Волан составил план «регулярного» города, который должен был растекаться от центральной площади с церковью. Не откладывая, заложили соборную церковь в честь святителя Николая (прообраз Спасо-Преображенского собора). В январе 1796-го императрица учредила городовой магистрат для управления гражданскими делами.

Город был разбит на форштадты (предместья). Лучшие земельные участки под жилую застройку, в квартале Военного форштадта (близ нынешнего Оперного театра), получили офицеры, сражавшиеся в Русско-турецкую войну: генерал-поручик князь Волконский, инженер-подполковник де Волан, секунд-майор Поджио (двое последних сражались под Измаилом). Виктор Поджио, вышедший в отставку, был избран в Одесский городской магистрат и занимался казёнными и частными строительными подрядами, в том числе поставками ракушечника наряду с младшим братом де Рибаса Феликсом. Не осталась обойдённой и польская аристократия, которую хотели задобрить: граф Ян Потоцкий (1761—1815), прославившийся своим романом в новеллах «Рукопись, найденная в Сарагосе» (1804), и его младший брат Северин получили в 1794 году по три участка; правда, граф Ян уступил их в июне 1803 года другому лицу, чтобы отправиться на Дальний Восток с дипломатической миссией графа Головкина. По правилам, участок надлежало застроить в течение двух лет, иначе его могли отобрать и передать другому. Но когда в России строго придерживались правил?

На бумаге всё выглядело замечательно! А в действительности... Начальники сменяли друг друга, не особо стремясь вникать в дела. Новороссийский генерал-губернатор Платон Зубов даже ни разу не побывал в своей губернии и редко покидал пределы столицы. В 1796 году его сменил генерал-лейтенант Николай Михайлович Бердяев, но лишь до 30 ноября 1797-го. Затем на эту должность назначили генерала от инфантерии Михаила Васильевича Каховского (1734—1800), а после его смерти – генерал-аншефа Ивана Ивановича Михельсона (1740—1822), победителя Пугачёва. В 1803 году Михельсона перебросили в Могилёв, заменив Александром Андреевичем Беклешевым... Такая чехарда не могла не повредить делу.

В 1795 году в городе насчитывалось всего-навсего 32 дома. Тогда же была проведена первая перепись населения: оказалось, что в Одессе проживает 2349 человек. Воцарившийся в 1796 году Павел I отозвал из Одессы де Рибаса (10 января 1797-го) и назначил его заведовать Лесным департаментом, а 30 марта заморозил строительство военного порта в Одессе «по неудобности его». Едва родившись, город начал умирать.

Чтобы понравиться непредсказуемому императору, надо было действовать неординарно. Городовой магистрат решил впечатлить Павла дарами южной природы. Как утверждается в некоторых источниках, по совету де Рибаса было закуплено три тысячи греческих апельсинов, каждый из которых для сохранности окурили серой и завернули в вощёную бумагу. Обычно «померанцы» привозили в Санкт-Петербург через Балтийское море, и за несколько месяцев болтанки в трюме цитрусовые теряли товарный вид. Одесские фрукты, положенные на несколько подвод под охраной унтер-офицера Фанагорийского гренадерского полка Георгия Раксамити, доставили в столицу за 18 дней, причём в феврале, то есть до начала навигации. Подарок произвёл должный эффект – 26 февраля император написал ответ:

«Господин Одесский бургомистр Дестуни! Присланные ко мне, от жителей Одессы, померанцы я получил и, видя, как в присылке сей и в письме, при оной мне доставленном, знаки Вашего и всех их усердия, изъявляю через сие Вам и всем жителям одесским моё благоволение и благодарность, пребывая к Вам благосклонный.

Павел».

Лёд тронулся; уже 1 марта посыпались приказы: отдать магистрату на отделку Одесской гавани все материалы, за которые от казны были заплачены деньги; выдать 250 тысяч рублей заимообразно на 14 лет под ответственность нынешнего и будущего городского купечества; продлить все городские льготы ещё на 14 лет, то есть до возмещения займа. Но деньги сами по себе ничего не решают...

Планы военного поселения были заброшены; едва построенная крепость быстро развалилась. Во времена Екатерины придворные острословы шутили, читая название «Одесса» задом наперёд, что в этом городе будет «assez d’eau» – по-французски «много воды»; однако воды-то там как раз и не было: ни одного колодца, единственный источник отстоял на несколько вёрст, и жители, достаточно снабжаемые продуктами животного происхождения, почти совершенно не имели овощей и фруктов; окрестности города не были возделаны на много вёрст в округе. Не было ни дров, ни строительного леса – пустыня...

«Геродот Новороссийского края» А. А. Скальковский, говоря о частных строениях Одессы, называет всего два дома: майора Виктора Амедея (Виктора Яковлевича) Поджио и почётного горожанина Евтея Клёнова. Двухэтажный, просторный, но без затей дом Поджио (ныне угол Дерибасовской и Ришельевской), лучший в городе, хозяин часто сдавал проезжающим «шишкам». Здесь останавливался Суворов, когда бывал проездом в Одессе. Как вспоминал позже сын майора Александр Поджио (известный декабрист), «в угодность» Суворову «выносились из каменного дома нашего, едва ли не единственного тогда в Одессе, все зеркала и мебель, обшитая штофом, вывезенная из Неаполя, и на место этой мебели ставились простые скамьи». В этом доме, арендовав его вместе с флигелем, поселился и Ришельё, когда в марте 1803 года прибыл в Одессу.

Постоянное население города тогда составляло четыре-пять тысяч человек русских, поляков, греков, армян, евреев и остатних турок и татар. Впрочем, это был не город, а посёлок: мол в несколько саженей и небольшой рейд, гордо именуемые военным портом, полуразрушенная таможня (в 1795 году таможенные сборы составили 30 рублей) и карантин в виде деревянных бараков на берегу; недостроенные казармы без окон и дверей, две церковки; едва намеченные улицы, поросшие травой, с глубокой колеёй, непроезжие зимой, да несколько сот хибарок.

На следующий же день после приезда новый градоначальник потребовал у магистрата немедленного и подробного отчёта о состоянии дел. Вскоре городской голова Иван Иванович Мигунов представил ему несколько листков. По его данным, в Одессе «проживало девять тысяч и ещё девять душ обоего полу и всех состояний. Из них дворян с чиновниками —387, купцов с семействами – 1927, мещан – 5743, последняя тысяча приходилась на молдаван, проживавших отдельною слободкою, черноморских казаков, греков и евреев, поселившихся здесь ещё в те времена, когда Одесса была Гаджибеем». Самым крупным предприятием была мастерская по изготовлению пудры для париков французского отставного капитана Пишона, где работало пять человек. Каждая из двух макаронных «фабрик» обходилась одним работником. Имелись также три винных и два водочных завода, три кирпичных, два по изготовлению сальных свечей и один, производящий известь, – в общей сложности на них трудилось 140 работников. Население, не занятое на государственной службе, перебивалось случайными заработками в порту, мелкой торговлей и воровством. Большинство жителей Одессы составляли иностранцы, прибывшие в Россию в надежде быстро разбогатеть, небогатые купцы, не выдержавшие конкуренции в другом месте, или беглые.

Через полгода Ришельё перебрался в бывший дом полицмейстера Григория Кирьякова, соседний с домом Поджио. К хозяину этого строения, до приезда герцога фактически исполнявшему обязанности градоначальника, к тому времени возникло много вопросов, и он предпочёл продать дом казне и уехать от греха подальше. В одноэтажном доме в пять комнат с пристройками разместились Ришельё с адъютантами и канцелярия. Из мебели имелись только столы и деревянные скамьи. Дюжину стульев, самых простых, пришлось выписать из Херсона; на их доставку ушло шесть недель.

В высочайшем рескрипте Ришельё предписывалось: «1) Осмотреть и вникнуть обстоятельно во все части управления в Одессе и стараться приводить их в наилучшее состояние, представляя обо всём, что будет превосходить власть его, непосредственно на Его Императорского Величества усмотрение. 2) Иметь начальство: а) над всеми воинскими командами, в городе состоящими; б) над всеми крепостными и портовыми строениями; в) над таможнею, карантином и почтовою конторою и г) над морскими чиновниками, постоянно или временно по службе в Одессе пребывающими. 3) Наблюдать за скорым и точным правосудием. 4) Стараться увеличить население Одессы привлечением туда полезных иностранцев. 5) Наблюдать за правильным употреблением городских доходов. 6) Избрать удобное место для устроения карантина и поспешить постройкою оного»[32]32
  Указ Правительствующему сенату от 27 января 1803 года.


[Закрыть]. (В воспоминаниях А. О. Смирновой-Россет всё это изложено проще и понятнее: «Когда император послал Ришельё генерал-губернатором в Одессу, он ему сказал: “Дорогой герцог, поручаю вам этот край; вы знаете, как я любил мою бабку, она мне его завещала. Развивайте особенно торговлю, помещики не знают, что им делать со своим зерном, Одесса могла бы стать портом, я даю вам широкие полномочия”»).

Герцог, которому в то время было 36 лет, не имел никакого опыта гражданского администрирования – ему не довелось управлять даже собственными имениями. Однако Ришельё много читал, был знаком с трудами экономистов-физиократов, сторонников «естественного порядка», и намеревался претворять в жизнь их правила (он говорил: «Не будем слишком регламентировать!»). «Его принципами было никогда не предоставлять монополий, привилегий или даже слишком больших вторичных выгод в качестве поощрения, поскольку он был убеждён, что свобода действия в политической экономии – самая ценная изо всех выгод», – напишет позже французский негоциант Шарль Сикар. В том же, что касалось правления народами (а население Одессы представляло собой гремучую смесь из представителей самых разных наций), он достаточно повидал на своём веку, чтобы знать, как не надо делать. Следовательно, надлежало поступать с точностью до наоборот.

Согласно «Грамоте на права и выгоды городам Российской империи» от 21 апреля 1785 года, в каждом городе Новороссии должно было существовать общественное управление, представленное градским обществом, общей и шестигласной городской думой, городским головой, городовым магистратом и чиновниками, отвечавшими за благоустройство территории, правосудие и т. д. Городовой магистрат был создан в Одессе по инициативе де Рибаса в 1795 году; его члены были избраны полутора сотнями горожан (столь малое количество выборщиков объясняется, во-первых, высоким имущественным цензом – требовалось иметь капитал, проценты с которого превышали 50 рублей; во-вторых, в выборах не участвовали казённые люди и военнослужащие, равно как духовенство и дворяне – последние имели собственные выборные органы и не нуждались в городском самоуправлении «для своих польз и нужд»). Таким образом, одесскими обывателями были в основном купцы и ремесленники, как правило, малограмотные и не объединённые общими интересами. В марте 1803-го, когда Ришельё только приехал в город, главным судьёй по торговым делам был итальянец, бывший помощник цирюльника, и остальные члены суда собрались ему под стать.

Городовой магистрат выполнял функции суда, разбирая имущественные споры. 20 декабря 1804 года Ришельё писал, что он состоит из «мошенников и буйных авантюристов дурного толка», целью которых является как можно скорее сколотить состояние. Дворянские же собрания, деятельность которых, приостановленная при подозрительном императоре Павле, была возобновлена при Александре, состояли, с одной стороны, из владельцев обширных поместий, розданных Екатериной, которые практически не бывали в своих имениях, с другой – из мелкопоместных дворян, местных уроженцев, малочисленных и необразованных. Что можно было сделать с их помощью?

Новому градоначальнику оставалось опираться на иностранцев. Немец Самуил Христианович Контениус (1748-1830) с 6 апреля 1800 года возглавлял Попечительский комитет по устройству колонистов Южной России, состоявший из главного судьи (имевшего право обращаться непосредственно к министру внутренних дел), его помощников, счетовода, секретаря и двух служащих. Родившийся в Силезии в семье бедного пастора, он сумел поступить в университет, где обучился иностранным языкам, в 25 лет явился в Россию, где сначала служил гувернёром в знатных семействах, а в 1785 году перешёл на «государеву службу» в Крыму и Курляндии. Англичанин Томас (Фома Александрович) Кобле (1761—1833) приехал в Россию одиннадцатилетним вместе с сестрой, вышедшей замуж за адмирала Мордвинова. Он был адъютантом Кутузова и участвовал в штурме Измаила; «увозом» женился по любви на казачке Елизавете. В приказе о его назначении в Одессу сказано, что он «грамоте по-российски, итальянски, английски – читать и писать, арифметике, геометрии, фехтовать, танцевать и в манеже ездить – умеет». Ещё один герой Русско-турецкой войны, отличившийся при штурме Очакова и отмеченный Суворовым, – Иосиф (Осип Иванович) Россет (1752—1814), француз и дальний родственник Ришельё, с 12 декабря 1802 года исполнял должность карантинного инспектора. Его мать якобы приходилась сестрой Лагарпу, воспитателю Александра I.

В рекомендациях императора было чётко сказано: «Обратить внимание, чтобы все части управления в городе зависели от одного лица». Просвещённый самодержец Александр имел весьма чёткие представления о роли личности в истории. Дарованное Ришельё право писать «отношения» на высочайшее имя по всем вопросам, которые он не может решить самостоятельно, было привилегией, поскольку герцог таким образом мог быть избавлен от бюрократической волокиты, неизбежной при использовании обычного административного механизма – министерств и департаментов. В те времена это было очевидно, но современным иностранным историкам необходимость выносить на усмотрение его величества вопрос о том, например, что в Одессе нет наинужнейших мастеровых, кажется ненужным усложнением. Неужели же градоначальник сам не мог его решить? Не мог! В окрестностях нужных ему людей просто не было.

После соответствующего представления Ришельё министр коммерции граф Н. П. Румянцев сделал доклад государю и лишь затем, «с воли его императорского величества», отдал распоряжение об отправлении из Петербурга в Одессу «столяра, который берет с собой двух работников, одного булочника, с которым один работник, одного слесаря с одним работником. Хотя их число и невелико, писал он Ришельё 14 мая 1803 года, но для необходимых надобностей на первый случай может быть достаточно. Если они найдут свои выгоды в Одессе, то пример их не замедлит привесть туда и других охотников». Эти слова оказались пророческими: пройдёт не так уж много времени, и немецкие переселенцы образуют в Одессе Ремесленную улицу. Каменщики и плотники будут приходить целыми артелями из Новороссии или прибывать морем из Анатолии.

Деньги – нерв всяких дел, сказал в III веке до н. э. древнегреческий поэт Бион. Городской бюджет был в минусе: доходы – 40 675 рублей, расходы – 45 122 рубля. Ришельё первым делом получил от правительства ссуду на неотложные нужды и добился, чтобы доходы от водочных откупов пополняли городскую казну; он упорядочил отчётность и надзор за расходованием казённых средств. Какими бы внушительными ни казались выделенные деньги, они мгновенно растворялись, как сахар в горячем чае (к тому же часть их, как водится, прилипала к кое-чьим грязным рукам): в распоряжении Ришельё не имелось бесплатной рабочей силы, то есть крепостных, а вольнонаёмным рабочим надо было платить (только для постройки общественных зданий использовали труд солдат). В 1804 году подёнщик в Одессе получал вчетверо больше, чем в Петербурге, а на еду тратил вчетверо, а то и впятеро меньше. Так что администрации приходилось на всём экономить и строить город «на гроши».

Первым делом взялись за сооружение молов для порта и карантина. В порт, на обустройство которого Александр выделил 200 тысяч рублей, должны были приходить суда с Днепра, Чёрного и Азовского морей, в карантин же направляли все корабли, прибывшие из-за рубежа, поскольку они следовали через Константинополь. Расположение Одессы было гораздо выгоднее, чем Херсона, находящегося в глубине Днепровского лимана, куда было не добраться крупнотоннажным судам, к тому же херсонская гавань оставалась подо льдом четыре месяца в году.

Привлекательность Одессы в глазах иноземных купцов и судовладельцев увеличили привилегии, которых энергичный градоначальник добивался для них от центральной власти – к примеру, «в вящее ободрение торговли в портах Черноморского и Азовского морей уменьшить пошлину ¹/₄ долею противу других портов» (1 мая 1803 года). «Для ободрения торговли собственно одесского порта» все не запрещённые иностранные товары, доставляемые в Одессу, разрешалось отправлять транзитом в Молдавию, Валахию, Австрию и Пруссию, а привозимые из этих стран в Россию препровождать транзитом в Одессу для отпуска за море (5 марта 1804 года). Для беспошлинного хранения этих товаров на срок до полутора лет построили складские помещения. Открылась «променная контора» со стартовым капиталом в 100 тысяч рублей медью, который потом удвоился; учётная контора выдавала русским купцам деньги по предъявлении векселей, взимая за это по полтора процента в месяц. Чтобы избежать судебных проволочек, которые могли отпугнуть от Одессы иностранных купцов, как писал в своём представлении Ришельё, «непривыкших к нашим законным обрядам», учредили коммерческий арбитражный суд, чуть ли не первый в России: часть его членов назначалась по выбору купечества, а председатель, ещё два члена, прокурор и юрисконсульт – «сверху». Кроме того, было создано первое общество морского страхования.

В письме сестре Армандине от 31 мая 1803 года Ришельё рассказывал о «трёх-четырёх сотнях судов под своими окнами». Суда приходили из Триеста, Мессины, Кефалонии, Генуи, Ливорно, Корфу, Барселоны, Марселя, Неаполя... В первый же год его правления число торговых судов, посетивших одесский порт, возросло до шестисот (в 1802-м их было всего три сотни).

Если в 1802 году товарооборот одесского порта (импорт и экспорт) составлял 2,3 миллиона рублей, то уже через год он достиг шести миллионов, из которых четыре приходились на экспорт. Вывозили по большей части дешёвую русскую и польскую пшеницу. С мая по август хлеб свозили из Подолии, Украины и Бессарабии на повозках, запряжённых волами. Ришельё велел вырыть у городских ворот ямы и обустроить там резервуары с водой, чтобы поить скот; теперь в день порой прибывало до тысячи подвод. На хлеб приходилось три четверти экспорта, остальное – лён, шерсть, конопля, мачтовый лес, солонина. Зато импорт был гораздо более разнообразным: от предметов роскоши и вин до пряжи и материй, скобяных изделий, лекарств и пряностей. Вот, например, опись груза, доставленного в 1803 году в Одессу из Марселя торговым судном «Александр I»: 283 бочки красного вина, 334 бочки «отборного вина», 47 бочонков оливкового масла, 250 ящиков мыла, 30 ящиков сиропа, 15 тысяч кирпичей, 150 поленьев для инкрустации, ящик шоколада, восемь корзин итальянских макаронных изделий, три мешка миндаля, два ящика с книгами, ящик с зонтами, четыре ящика часов с маятниками, ящик с фарфором, ящики с зеркалами, с плюмажем, с духами, ящик со скобяными изделиями, ящик с оружием и несгораемый шкаф.

«Для продолжения незаконченного в Одессе мола и для произведения других прибавлений и работ, одесским военным губернатором Дюком де Ришельё предполагаемых, отныне уделять ежегодно пятую часть таможенных доходов того города, вместо десятой, указом 24-го января 1802 года определённой», – гласил императорский указ от 26 июня 1803 года. (К 1805 году будет насыпано два мола, которые вдавались в море на 250 сажен; по ним на телегах доставляли грузы прямо к кораблям). Кроме того, городская община получила разрешение вносить в пользу города по 2,5 копейки с каждого пуда пшеницы, отпускаемой за море. Собранные таким образом средства должны были пойти на устройство улиц, дорог и мостов. Копейка рубль бережёт: уже в первые три года городская казна обогатилась на 45 тысяч рублей за счёт только этой статьи дохода.

На постройку карантина из казны было ассигновано 160 тысяч рублей; под хозяйским взглядом градоначальника новую территорию карантина (на месте снесённой за ненадобностью крепости) обнесли высокой стеной, спешно возвели несколько складских помещений под товары.