Текст книги "Дюк де Ришельё"

Автор книги: Екатерина Глаголева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Между тем «полковник Емануил Осипов сын дюк Дерешилье»[17]17
  Почему он «Осипов сын», для нас загадка: отца Армана звали не Жозеф, а Луи Антуан Софи.


[Закрыть], «выключенный по указу Государственной Военной коллегии в Орденской кирасирской полк 795-го года июля 16 дня», уже 17 июля, находясь в своём полку под Ковелем (Ланжерон со своим полком стоял в Луцке), писал Разумовскому из деревни Броды, откуда уходила почта, что будет усердно трудиться над освоением языка и службы. Перед ним открывалось три возможности: получить через пять-шесть месяцев полк, что маловероятно; сменить бригадного генерала Миклашевского, когда тот пойдёт на повышение и станет генерал-майором, то есть месяцев через пятнадцать; лишиться всяких перспектив, если полк уведёт у него из-под носа какой-нибудь полковник помоложе. В последнем случае он подал бы в отставку, однако больше рассчитывал на второй вариант.

Поражение восстания Костюшко привело к окончательной ликвидации Речи Посполитой. 24 октября 1795 года границы были вновь перекроены: Россия получила литовские и украинские земли к востоку от Буга и линии Немиров – Гродно (120 тысяч квадратных километров с жившими на них 1,2 миллиона человек), Пруссия – территории, населённые этническими поляками, в том числе Варшаву, а также область в Западной Литве (55 тысяч квадратных километров с миллионом жителей), Австрия – Краков и часть Малой Польши (47 тысяч квадратных километров и 1,2 миллиона человек). Король Станислав Август Понятовский отказался от престола. «Присоединение Польши после последнего её раздела привело в волнение корыстолюбивые и алчные стремления: открывали рты для того, чтобы просить, и карманы, чтобы получать», – пишет графиня Головина. Впрочем, Ришельё, находившийся в оккупационных войсках, не раскрывал ни того ни другого.

Тогда же, 26 октября, во Франции к власти пришла Директория, представлявшая интересы умеренных буржуа. Казалось, с кровавой революцией наконец-то покончено. В Ганноверском павильоне, некогда принадлежавшем маршалу де Ришельё, теперь собирались щёголи и модницы – «невероятные и чудесные», среди которых были госпожи де Рекамье, де Тальен и де Богарне; там же порой проходили «балы жертв», на которые допускались только молодые люди, чьи близкие родственники погибли на гильотине. Впрочем, таких было много, а балы устраивали лишь те, кому было возвращено конфискованное имущество. Участники облачались в траурные одежды или повязывали на рукав чёрную креповую ленту. Женщины являлись туда в греческих туниках и босиком, с коротко остриженными или зачёсанными кверху мелко завитыми волосами (причёска а-ля Тит) и с красным шнурком вокруг шеи, символизирующим след от ножа гильотины[18]18
  Позже в этом здании открылось кафе Веллони, а с 1800 по 1839 год там помешались самые престижные меблированные комнаты в столице – Гранд-отель Ришельё. Потом особняк был разрушен, сохранился только Ганноверский павильон, восстановленный в 1930 году.


[Закрыть].

На Волыни светская жизнь была не такой оживлённой. Арман находился там, когда узнал о кончине императрицы 6 (17) ноября 1796 года, за которой последовала смерть его покровителя Румянцева (8 (19) декабря); Ришельё был поражён этой новостью, казалось, сам рок преследует его. Маршал, писал Арман, «осыпал меня своими милостями и поддерживал против всех и вся»; что теперь станется с его полком и офицерами? Граф Марков лишился своей должности. Ришельё тревожился за Разумовского. Поначалу новый император Павел, казалось, был благосклонен к герцогу, даже произвёл в генерал-майоры и сделал полковником своего лейб-гвардии Кирасирского полка. Однако Павел обладал непредсказуемым и переменчивым характером, полк ненавидел, считая, что там кишат «шпионы, коими окружала его мать». Вводимая им в армии и гвардии муштра на прусский манер была чужда как русским боевым офицерам, так и успевшим понюхать пороху французам. Как пишет Ланжерон, Ришельё был военным, но не «капралом», «ни он, ни его люди не слишком продвинулись в овладении наукой парадов», а в глазах императора это было серьёзным недостатком. Лейб-гвардии Кирасирский Его Величества полк был расквартирован в Царском Селе, в 12 верстах от Петербурга; ему приходилось постоянно участвовать в манёврах то там, то в Гатчине, причём «малейшая ошибка приводила Павла в ярость, и господин де Ришельё, которого беспрестанно отчитывали, бранили, прогоняли со службы, возвращали обратно, снова прогоняли, испытал на себе все немилости».

Однажды он со своим полком был вызван в Петербург и получил приказ сдать командование подполковнику под тем предлогом, будто «он хотел устроить в Империи революцию». Три дня спустя Павел «самым трогательным образом» выразил ему своё сожаление и вернул полк. И так без конца: запретил Ришельё приезжать в Петербург на Пасху, прислал ему католического священника... Всё это сильно действовало на нервы, и на этой почве Арман расхворался. «Вы знаете, что со мной случилось; после публичного и незаслуженного оскорбления я уже не мог остаться; поэтому я сначала написал Е[го] В[еличеству], прося предоставить мне отпуск, а тем временем, дабы избежать путешествия в Курляндию, куда полк под моим командованием получил приказ выступить, слегка усугубил состояние моего здоровья, которое и так нехорошо, – писал он Разумовскому 2 (14) марта[19]19
  В России тогда использовался юлианский календарь, в Европе – григорианский. В письмах русским друзьям и в должностных записках Ришельё ставил только одну дату – по юлианскому календарю, в письмах из России французским родственникам и друзьям, находившимся за границей, – две: по юлианскому и, в скобках, по григорианскому календарям.


[Закрыть] 1797 года. – Под этим предлогом я ожидаю ответа, который должен получить в течение десяти-двенадцати дней». У него не осталось сомнений, что императорские придирки – следствие интриг злопыхателей, ведь он единственный из французов впал в такую немилость, хотя вёл себя совершенно безупречно. Теперь он жаждет лишь одной милости: быть «уволен» (написано по-русски) и срочно выехать через Вену в Швейцарию, чтобы уладить свои денежные дела.

В это время Французская республика старалась последовательно разрушить сложившуюся против неё коалицию, поручив ведение войны талантливому молодому полководцу Наполеону Бонапарту. Сначала от коалиции отпала Сардиния (28 апреля 1796 года), потом Австрия (17 апреля 1797-го), и только Англия, не участвовавшая в активных боевых действиях, ещё держалась. В июле 1797-го корпус Конде в полном составе перешёл на службу российскому императору и облачился в русские мундиры. Павел предложил Людовику XVIII с братом приехать в Митаву (ныне Елгава в Латвии).

Зимой 1797/98 года Ришельё нередко приглашали на придворные обеды; чаше всего приглашения исходили от императрицы Марии Фёдоровны, урождённой Софии Доротеи Августы Луизы принцессы Вюртембергской. Она же принимала Армана в своей летней резиденции Павловске. Императрица мало интересовалась государственными делами, зато вела большую благотворительную деятельность и попечительствовала образовательным заведениям. Ришельё проникся к Марии Фёдоровне величайшим уважением и разделял её политические взгляды: она была резко настроена против Бонапарта. Супруг же её продолжал вести себя по-прежнему: то был милостив и жаловал ордена, то гневлив и грозил всякими карами.

Итальянский поход Бонапарта способствовал распространению французского влияния на Апеннинском полуострове. Когда под французский контроль попала Швейцария, Великобритания занялась созданием второй антифранцузской коалиции, вовлекая в неё Россию, Австрию, Неаполитанское королевство, Турцию и Швецию. Был заключён англо-русский договор с целью «действительнейшими мерами положить предел успехам французского оружия и распространению правил анархических; принудить Францию войти в прежние границы и тем восстановить в Европе прочный мир и политическое равновесие». Эти меры выразились в направлении в Италию фельдмаршала графа Суворова, который должен был там командовать союзными войсками, а в Средиземное море – эскадры адмирала Ушакова. В апреле Суворов был уже в Валеджо и обучал австрийцев своей тактике, переведя на немецкий «Науку побеждать».

В это время Людовик XVIII предпринял очередную попытку привлечь на свою сторону мировую общественность и найти точку опоры: 9 июня 1799 года в Митаве при посредничестве императора Павла состоялось бракосочетание уцелевшей дочери Людовика XVI Марии Терезы, которой тогда было 20 лет, с её двоюродным братом Луи Антуаном д’Артуа, герцогом Ангулемским. Свидетельство о браке составил министр двора граф де Сен-При. С этого дня образ «мученицы революции» широко использовался для сплочения сил роялистов; во Франции она сделается героиней романов.

Ришельё же, произведённый в генерал-лейтенанты, в июне выехал в свой полк, который отправили в Литву, на прусско-российскую границу, чтобы «попугать» прусского короля Фридриха Вильгельма III, упорно не желавшего вступать в новую коалицию против Франции. По логике в дальнейшем Ришельё должен был примкнуть к Итальянской армии Суворова. Однако очередной инцидент стал последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Однажды он без приказа помчался со своим полком тушить пожар; император пришёл в ярость; Арман подал в отставку и уехал в Польшу. В нём взыграла французская кровь; утверждают, что он воскликнул: «Ещё одно проявление неуважения – и я уеду, пусть даже мне придётся быть простым драгуном в армии Конде!» В августе вице-канцлер Виктор Кочубей, недавно возведённый в графское достоинство, тоже попал в немилость и уехал в Дрезден: император хотел женить Виктора Павловича на своей фаворитке Анне Лопухиной, но тот ослушался и женился на Марии Васильчиковой (1779– 1844)[20]20
  В 1808 году, рекомендуя эту пару своей мачехе герцогине де Ришельё, Арман напишет: «...у него (Кочубея. – Е. Г.) очень любезная, нежная и добрая жена, которую я знаю с детства. Утверждали даже, что мы с нею сильно похожи, да будет сказано без хвастовства».


[Закрыть].

Между тем Ланжерон, принявший в России имя Александр Фёдорович, успешно делал карьеру: 22 мая 1797 года он был произведён в генерал-майоры с назначением шефом Уфимского мушкетёрского полка; 25 октября 1798 года получил чин генерал-лейтенанта, а с 13 мая 1799-го состоял шефом Ряжского мушкетёрского полка, в том же году перешёл в русское подданство и был возведён в графское достоинство.

Несходство характеров не мешало дружбе Ланжерона и Ришельё, зародившейся, по словам графа, ещё в 1790 году в Вене, когда молодой герцог де Фронсак ухаживал за ним во время болезни. Их называли «рыцарями Лебедя», намекая на героев нового романа графини де Жанлис (1746-1830) «Рыцари Лебедя, или Двор Карла Великого», вышедшего в свет в апреле 1795 года и имевшего большой успех у читателей. Интересно, что этот трёхтомный исторический роман посвящён графу Румянцеву, который подал писательнице его идею во время встречи в Спа в 1787 году. «Мне подумалось, что великодушие, человечность, верность древних рыцарей лучше утвердили бы республику, чем принципы Марата и Робеспьера», – писала она в предисловии. В романе было немало намёков на недавние революционные события, и автор подверглась нападкам за антимонархические пассажи (которые она изъяла для последующих переизданий книги); однако в России его приняли хорошо, и Екатерина Великая даже заказала себе браслеты «герцогини Киевской» по образцу тех, что описаны Жанлис. Графиня, бывшая некогда воспитательницей детей герцога Шартрского, теперь жила в изгнании; её муж был гильотинирован вместе с Филиппом Эгалите. На свой гонорар за «Рыцарей Лебедя» (6600 франков) она жила несколько лет...

Ришельё же в Польше провёл несколько месяцев в страшной нужде: он жил на 30 су в день (тогда это равнялось примерно 30 копейкам). Жене он писал, что предел его мечтаний – вернуть хотя бы тысячу экю (шесть тысяч франков – примерно две тысячи рублей) из своего многомиллионного состояния, уничтоженного революцией, и добрая Аделаида Розалия страшно терзалась из-за того, что не может наскрести даже этой суммы: её приданое «растворилось» без остатка, а имущество её матери также было конфисковано. Арман отправился в Вену, где мог рассчитывать на помощь друзей.

В тот самый день 9 ноября (29 октября) 1799 года, когда Суворов, победоносно закончив Итальянский и Швейцарский походы, получил от Павла два рескрипта: о разрыве союза с Австрией и о возвращении армии в Россию, – Бонапарт, вернувшийся из Египта, совершил переворот 18 брюмера, подготовленный им совместно с Талейраном и Сийесом, и захватил власть. (В зал заседаний Совета пятисот – нижней палаты Законодательного корпуса – ворвались 60 гренадеров, и командовавший ими Иоахим Мюрат велел законодателям расходиться). Жозеф Фуше, назначенный ещё при Директории министром полиции, энергично поддержал переворот и принял крутые меры против якобинцев.

Эмигранты начали возвращаться во Францию в надежде вернуть что-то из своего имущества; однако Ришельё понимал, что ему на это рассчитывать не приходится, поскольку за него некому «замолвить словечко». В России всем французским эмигрантам, не состоящим на службе, было велено уехать. Дивизия Конде перебралась в Англию, с которой Павел порвал ради союза... с Первым консулом Бонапартом. 9 (21) марта 1801 года он дал окончательное согласие на совместную франко-русскую военную экспедицию в Индию, которая должна была состояться той же весной.

Тем временем в Петербурге вызрел заговор желавших «повторить 1762 год» (когда Пётр III был отстранён от власти и гвардейцы посадили на трон Екатерину). «Вечерния собрания у братьев Зубовых или у [сестры их] Жеребцовой породили настоящие политические клубы, в которых единственным предметом разговоров было тогдашнее положение России, страждущей под гнетом безумнаго самовластия. Толковали о необходимости положить этому конец», – говорится в записках будущего декабриста М. А. Фонвизина. В ночь на 12 (24) марта в спальню императора в Михайловском замке ворвались заговорщики, возглавляемые петербургским военным губернатором Петром Паленом, братьями Платоном и Николаем Зубовыми и командиром Изюмского гусарского полка Леонтием Беннигсеном. У императора потребовали подписать акт об отречении в пользу старшего сына, он отказался; Николай Зубов ударил его в висок тяжёлой золотой табакеркой, и после долгой борьбы несколько офицеров задушили Павла шарфом.

Наследник, цесаревич Александр, о заговоре знал, однако ничем ему не воспрепятствовал: ему обещали, что отца оставят в живых. (В роковой день он находился в Михайловском замке под арестом: Павел не простил старшему сыну, что тот вовремя не подал ему рапорт о дуэли между его крестником Александром Рибопьером и князем Борисом Святополк-Четвертинским). Ему шёл двадцать четвёртый год, и первое серьёзное испытание, которое уготовила ему жизнь, было, пожалуй, пострашнее штурма Измаила, через который в таком же возрасте прошёл Арман де Ришельё. Известие о насильственной смерти отца глубоко поразило его, к тому же он не испытывал склонности к роли монарха. «Полноте ребячиться. Ступайте царствовать, покажитесь гвардии», – грубовато сказал ему Пален, чтобы вывести из ступора. Выйдя к гвардии, новый император произнёс фразу, которой все от него ждали: «Батюшка скончался апоплексическим ударом, при мне всё будет, как при бабушке».

«Порядочные люди в России, не одобряя средство, которым они избавились от тирании Павла, радовались его падению, – указывает в своих записках Фонвизин. – Историограф Карамзин говорит, что весть об этом событии была в целом государстве вестию искупления: в домах, на улицах люди плакали, обнимали друг друга, как в день Светлого Воскресения. Этот восторг изъявило, однако, одно дворянство, прочил сословия приняли эту весть довольно равнодушно».

Новый император начал с помилований: до 21 марта (дня погребения его отца), по подсчётам историка Н. К. Шильдера, было «всемилостивейше прощено и освобождено 482 человека».

«Я не поздравляю Вас с тем, что Вы сделались властителем 36 миллионов подобных себе людей, но радуюсь, что судьба их отныне в руках монарха, который убеждён, что человеческие права не пустой призрак и что глава народа есть его первый слуга, – написал своему бывшему воспитаннику Фредерик Сезар Лагарп (1754– 1838) из Женевы. – Я воздержусь давать Вам советы; но есть один, мудрость которого я уразумел в несчастные 18 месяцев, когда я был призван управлять страной[21]21
  Лагарп был членом Директории Гельветической республики, провозглашённой в 1798 году на территории современной Швейцарии.


[Закрыть]. Он состоит в том, чтобы в течение некоторого времени не останавливать обычного хода администрации, не выбивать её из давней колеи, а внимательно следить за ходом дел, избегая скоропостижных и насильственных реформ. Искренне желаю, чтобы человеколюбивый Александр занял видное место в летописях мира между благодетелями человечества и защитниками начал истины и добра».

Русские уже тогда были уверены, что для их страны наступил золотой век, отмечала знаменитая портретистка Элизабет Виже-Лебрен, которая с 1795 года жила в России и считала её своей второй родиной (все её друзья погибли на гильотине во время революционного террора). «Всеми почиталось за величайшее счастье увидеться и встретиться с Александром; если он выходил вечером гулять в Летний сад или проезжал по улицам Петербурга, толпа его окружала, благословляя, и он, приветливейший из государей, удивительно милостиво отвечал на всю эту дань почтения», – писала она.

Чувства почтения, любви и уважения к новому монарху разделял герцог де Ришельё, который был одиннадцатью годами его старше. У них, казалось, было много общего: руссоистское воспитание, круг чтения, сферы интересов, представления о чести, долге и справедливости. Однако Александр, сочувствующий идеалам республики (не одобряя при этом кровавых перегибов революции), должен был стать русским самодержцем. Ришельё пока не смог понять, какую двойственность такое положение сообщит натуре нового императора и отношениям между ними. Летом он был вновь зачислен в русскую армию, правда, этот вопрос был решён полуофициально:

«Формулярный список штаб– и обер-офицеров лейб-кирасирского Его Императорского Величества полка

1 июля 1800 г.

Шеф.

Генерал-лейтенант и разных орденов кавалер[22]22
  Павел наградил Ришельё орденами Святой Анны 2-й степени (1798) и возвёл в командоры Мальтийского ордена (1799).


[Закрыть] Емануил Осипов сын дюк де Ришелье (карандашная помета: «коий высочайшим пр[иказом] 21 авг[уста] 1800 года отставлен от службы, а 30 август[а] 801 г. принят в армию». – Е. Г.).

Сколько от роду лет.

33.

Из какого состояния, где испомещены, и сколько мужеска полу душ, какой нации и закона.

Из французских дворян.

Когда в службу вступили и какими чинами когда происходили.

В российскую службу принят подполковником – 792 февраля 19. Генерал-майором – 797 сентября 17. Генерал-лейтенантом – 799 июня 20.

В которых полках и батальонах в течение службы своей по переводам и произвождениям находились.

В Орденском кирасирском, а из оного переведён по высочайшему повелению в сей. В сём полку – 797 сентября 17.

В течение службы своей где и когда были в походах и у дела с неприятелем.

В 790-м на Дунаевской флотилии волонтёром находился при осаде и штурме крепости Измаила. С высочайшей блаженной памяти Её Императорского Величества воли при австрийской армии в разных осадах. После штурма крепости Измаила награждён был орденом Святого Георгия 4-го класса и золотою шпагою.

Российской грамоте читать и писать умеют ли и другие какие науки знают ли.

По-российски, французски, немецки, итальянски, английски и по латыни умеет.

В домовых отпусках были ли и когда именно, и являлись ли на срок.

Не бывал.

В штрафах были ли по суду или без суда, за что именно и когда.

Не бывал.

Холосты или женаты и имеют ли детей.

Холост (явная ошибка канцеляриста; Ришельё никогда не скрывал, что женат. – Е. Г.).

К повышению достойны или зачем не аттестуются.

Достоин...»[23]23
  РГВИА. Ф. 489. Оп. 1. Д. 2108. Л. 2 об. – З.


[Закрыть]

В октябре пост вице-канцлера был передан от Н. П. Панина, замешанного в заговоре[24]24
  В придворных кругах уже давно вызревала мысль о том, чтобы похитить императора и заставить его отречься в пользу цесаревича Александра. Сообщником Панина был де Рибас, который уговорил примкнуть к заговору генерал-губернатора Санкт-Петербурга генерала Н. С. Свечина. Однако де Рибас умер 2 декабря 1800 года, терзаясь угрызениями совести и отрёкшись от этих планов. Ришельё тоже не одобрял цареубийства и много позже, в 1814 году, когда участник заговора Л. Л. Беннигсен был проездом в Одессе, не захотел его видеть.


[Закрыть], В. П. Кочубею, сохранившему дружеское расположение к «Эммануилу Осиповичу» Ришельё, который в русских документах теперь официально назывался Дюком[25]25
  Due – герцог (фр.).


[Закрыть]. 8 октября Марков подписал в Петербурге мирный договор с Францией.

Новый поворот

Период Консульства был ознаменован возвращением во Францию большинства эмигрантов. Бонапарт поставил себе цель как можно скорее положить конец раздорам, губительным для страны. Первая волна возвращения началась вместе с выдачей сертификатов проживания, которые должны были отличить мнимых эмигрантов от настоящих, сражавшихся против Франции. Эти сертификаты должны были быть подписаны свидетелями, а их подписи заверены муниципальными властями. Впрочем, получить такую бумажку было довольно легко. Сенатус-консульт (декрет) от 28 вандемьера IX года Республики (19 октября 1800-го) позволял тем, кто временно или окончательно вычеркнут из списков французских эмигрантов, вернуться на родину, при условии, что они в течение двадцати дней принесут клятву в верности Конституции. Но проблема была в том, что герцог де Ришельё обвинялся в выступлении против своей страны с оружием в руках.

Ещё до декрета 28 вандемьера российское посольство передало новому французскому правительству список французов, представлявших для него особый интерес, прося в виде исключения вычеркнуть их из списка эмигрантов. Среди них был и Ришельё. 9 апреля 1801 года недавно назначенный в Париж и хорошо принятый Бонапартом посол С. А. Колычев вновь хлопотал о получении паспорта для герцога: «Хотя господин де Ришельё значится в списке эмигрантов, он находится в особенном положении, позволяющем ему надеяться не быть причисленным к оным. Он выехал из Франции только в 1791 году, согласно постановлению Национального собрания, которое дозволяло ему продолжить службу в России и распорядилось выдать ему паспорт с этой целью. <...> Находясь в Санкт-Петербурге во время, когда Собрание установило слишком короткий срок для возвращения французов, покинувших своё отечество, он не смог, ввиду крайней удалённости, достаточно быстро ознакомиться с сим декретом, дабы последовать ему. Кроме того, доброта к нему императрицы не позволяла ему столь внезапно покинуть свою службу, после же, несмотря на его ходатайства, французское правительство не дозволяло ему возвратиться в отечество».

В конце декабря российское правительство благодарило Первого консула за то, что графы де Ламбер, де Ланжерон и герцог де Ришельё временно вычеркнуты из списков эмигрантов. Жена герцога, обивавшая пороги министра полиции Фуше и госсекретаря Маре, своими глазами увидела декрет о выключении её мужа из списков, подписанный Бонапартом. Фуше предупредил, что на руки документ они получат, только исполнив необходимые формальности. Она немедленно написала мужу в Вену, что он может приезжать.

В десять утра 2 января 1802 года герцогиня де Ришельё возвращалась с заутрени к себе домой на улицу Гренель в Сен-Жерменском предместье. Впереди улицу пересекла немецкая карета; любящее сердце маленькой горбуньи заколотилось: «Это он!» Она поспешила со всех ножек. В самом деле, это был её муж! Он встречал её на пороге их дома! Тотчас откуда ни возьмись явилась челядь – «не думаю, что всех эмигрантов так чествовали».

Педантичный Ришельё в тот же день отправился в ратушу сообщить о своём приезде. Однако документ о его исключении из списка эмигрантов ему не выдали. Кроме того, ему было запрещено носить русский мундир и ордена. Он должен был находиться под надзором полиции – какое унижение!

Тем временем Сен-Жерменское предместье, где в последние годы жили только старики, редко выходившие из дома, да молодые пары, понемногу стало оживать. Вернулся Оливье де Верак и поселился на улице Лилль у герцогини де Шаро. В марте приехал из Петербурга граф де Шуазель-Гуфье, сначала обласканный, а потом прогнанный Павлом I; теперь он пытался с помощью нового императора Александра вернуть себе свой особняк, в котором поселился Сийес[26]26
  Павел подарил Шуазелю земли в Литве и назначил в 1797 году главным директором Императорских библиотек, а затем президентом Императорской академии художеств. В начале 1800-го графа отстранили от службы и выслали в его литовское имение. Александр 1 просил Наполеона через А. Коленкура вычеркнуть Шуазеля-Гуфье из списка эмигрантов и вернуть ему всё имущество. Его старший сын Октав остался в России.


[Закрыть]. Жизнь налаживалась. Открывались первые салоны, куда приходили обменяться новостями. Впрочем, спокойно ходить по улицам, не опасаясь за свою жизнь, уже было счастьем.

Однако воздухом свободы пока можно было дышать лишь в ограниченных дозах. 18 февраля во Французском театре состоялась премьера исторической драмы Александра Дюваля «Эдуард в Шотландии, или Ночь изгоя», посвящённой Карлу Эдуарду Стюарту, тщетно пытавшемуся вернуть себе английскую корону. (Двадцатью годами ранее во Флоренции юного графа де Шинона представили «доброму принцу Карлу»). Пьеса наделала много шуму; Ришельё отправился на её второе представление и находился в ложе Шуазеля, напротив ложи Первого консула, который также удостоил театр своим посещением. Когда Арман принялся бурно аплодировать после нескольких «роялистских» пассажей, Бонапарт пришёл в ярость. Пьеса была запрещена, её автор благоразумно предпочёл уехать в Петербург, а Ришельё на следующий же день получил приказ покинуть Париж в 24 часа, а Францию – в течение недели. Неожиданная помощь пришла со стороны... прессы: в газетных рецензиях утверждалось, что публика аплодировала в «трогательных» местах, получая удовольствие от хорошо написанной пьесы. Дело уладилось, герцогу разрешили вернуться в Париж.

Ришельё наперебой зазывали в гости: для дам он был героем приключенческого романа – «рыцарем Зелёного меча»[27]27
  Амадис Гэльский, герой одноимённого романа Гарсия Родригеса де Монтальво, изданного в 1508 году в Сарагосе, странствует по Германии, оказывает важную услугу богемскому королю и с почётом вступает в Константинополь, одолев чудовище, в которое вселился дьявол. Именно Амадис послужил образцом для Дон Кихота.


[Закрыть], по выражению госпожи де Шатене. Арман появлялся на всех праздниках, в том числе у барона де Гранкура, «швейцарца по рождению, очень богатого, вращающегося в свете, немножко смешного, но всех любящего и дававшего блестящие ужины в самом блестящем обществе в самом роскошном доме»; ухаживал за дамами, общался с друзьями. Однако с женой он был откровенен и не скрывал тревоги, изглодавшей его сердце. Новый сенатус-консульт от 6 флореаля X года (25 апреля 1802-ш) предоставлял эмигрантам полную амнистию и позволял им вернуть себе имущество, конфискованное государством (но не купленное в качестве государственного), за исключением лесов и недвижимости, находившихся в общественном пользовании. Но для этого нужно было принести присягу республике и отказаться от чина генерал-лейтенанта, полученного в России.

Однако Арман вовсе не хотел служить Бонапарту и не желал ссориться с императором Александром, с которым состоял в доверительных отношениях, надеясь вернуться в Россию. Прошло пять месяцев с момента его возвращения, а он не предпринял никаких шагов. Уступив мольбам жены, он позволил ей отправиться в Мальмезон к Жозефине де Богарне, ставшей в 1796 году супругой Бонапарта, и рассказать о том, как нечестно с ним поступили, не сдержав обещания вычеркнуть из списков эмигрантов сразу по прибытии. Госпожа Бонапарт сильно удивилась и пообещала, что не позднее завтрашнего дня всё будет сделано. «Она тотчас позвонила и спросила, можно ли ей поговорить с Бонапартом; ей сказали, что он на совете. Она снова подтвердила мне своё обещание, и я уехала, весьма довольная своим посольством, – вспоминала потом госпожа де Ришельё. – Я вернулась и, торжествуя, отчиталась о нём господину де Ришельё, который был не так доверчив, как я; в самом деле, напрасно мы прождали на следующий день курьера, в прибытии коего нас уверили. Господин де Ришельё решился сделать последнюю попытку: не имея ни возможности, ни желания принять закон об амнистии, он написал весьма благородное письмо Бонапарту и передал его через генерала д’Илье. Оно осталось без ответа. Друзья господина де Ришельё не могли добиться его (ответа. – Е. Г.) и от министра внешних сношений Талейрана, который желал, чтобы он принял амнистию или службу».

Ни то ни другое не согласовалось с представлениями Ришельё о чести, поэтому он в очередной раз решился покинуть семью и отчизну, чтобы шпагой заслужить себе состояние. Это решение далось ему непросто: он понимал, что, уезжая, бросает жену и «дорогую матушку» практически без средств (обе сестры уже вышли замуж), однако те были готовы скорее умереть с голоду, чем «заставить погаснуть хоть один лучик его славы», написала его любящая супруга. 7 мая 1802 года Арман уехал в Вену, взяв с собой двадцатилетнего племянника жены Эрнеста д’Омона и своего кузена Шарля де Растиньяка.

Уже 27 июня Арман получил письмо от Александра I, который обращался к нему «мой дорогой герцог»:

«Вам известны мои чувства и уважение моё к Вам, и Вы можете судить по ним о том, как я буду доволен увидать Вас в Петербурге и знать, что Вы служите России, которой можете принести столько пользы».

Это ласковое письмо, с одной стороны, ободрило Ришельё, но с другой – повергло в тяжёлые раздумья. Он не мог вернуться в Россию без гроша в кармане и оказаться в полной зависимости от императора и превратностей судьбы: он знал по опыту, как переменчива фортуна и как легко стать жертвой интриг при российском дворе. «Не скрою от Вас, однако, что я опасаюсь момента своего возвращения в Петербург и встречи с императором, – писал он жене 26 июля. – Я просил графа Разумовского, который тут послом, подробно описать моё положение графу Кочубею, первому чиновнику Коллегии иностранных дел, который ему друг и одновременно друг императора; таким образом, он заранее будет осведомлён о непреодолимых обстоятельствах, в которых я оказался, и, возможно, избавит меня от неловкости выразить ему словами, что бы я хотел предпринять».

Арман не терял надежды вернуть утраченное имущество хотя бы для того, чтобы обеспечить сносное существование своим близким. Он никогда не забудет, чем обязан жене: «Ваши права на меня увеличились, и жертвы, если мне придётся на них пойти, будут не столь горьки, если Вы станете их предметом». Пока ему вернули только замок Ришельё – полуразрушенным и совершенно пустым: произведения искусства, картины, мебель разлетелись по музеям в Туре, Орлеане и Париже[28]28
  Циклы полотен «Четыре стихии» Клода Дерюэ из кабинета королевы и «Восемь евангелистов и восемь Отцов Церкви» Мартена Фремине, изначально предназначавшиеся для Фонтенбло, попали в музей Орлеана. Картины Перуджино, три «Вакханалии» Никола Пуссена и две скульптуры Микеланджело – «Восставший раб» и «Умирающий раб» – достались Лувру. Туда же попала мраморная мозаичная столешница парадного стола, одно время украшавшего салон перед «галереей королевских сражений». В Туре сохранилось восемь из двадцати картин, посвящённых царствованию Людовика XIII, находившихся в этой галерее.


[Закрыть]. Когда один генерал заметил Ришельё, что тому, должно быть, лестно видеть большинство произведений искусства, принадлежавших его семье, в национальных музеях, Арман раздражённо ответил, что ему было бы ещё более лестно сохранить то, что ему принадлежало.

Как это часто бывало, переживания пагубно сказались на здоровье герцога. Уведомляя жену, что собирается выехать в Петербург в первых числах сентября, он добавляет, что пользуется своим пребыванием в Вене, чтобы подлечиться: «...принимаю лекарства, которые прописал мне Франк, самый знаменитый венский врач, и вот уже четыре дня пью козье молоко; мне кажется, что я чувствую себя немного лучше, чем в Париже, хотя ещё не совсем хорошо. У меня всё ещё болит правая нога, хотя не постоянно».

При этом он регулярно справлялся в письмах о здоровье своих сестёр, которые забеременели одна за другой, причём младшая, похоже, ждала двойню. Арман им пишет, что если его новые племянники будут походить на своих матерей, то чем больше их будет, тем лучше. Эрнестом он не нахвалится, а вот его «кузен на-як» доставляет ему массу неприятностей своим грубым и бестактным поведением. Армандину он называет «бедняжкой»: сестра была несчастлива в браке с маркизом Луи де Монкальм-Гозоном (1775—1857), мужа не любила, вышла за него от безысходности и страдала от его грубости и алчности. Зато брак Симплиции с маркизом де Жюмилаком оказался куда более удачным. Маркиз вернулся во Францию после 18 брюмера и мирно жил в деревне, занимаясь сельскохозяйственными экспериментами. «Мне кажется, – писал Арман сестре 15 ноября 1802 года из Петербурга, – что Вы счастливы, и я пишу Вашему мужу, чтобы поблагодарить его за это. Поверьте, я принимаю живое участие в успехе союза, образованию коего способствовал. Надеюсь, что Ваш брак станет нашим утешением, поскольку, увы, приходится отказаться от мысли увидеть Армандину счастливой; да будет угодно Господу, чтобы она была просто покойна, о чём я не смею даже мечтать».