Текст книги "Дюк де Ришельё"

Автор книги: Екатерина Глаголева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Строгие меры оказались эффективными, эпидемия пошла на спад. В декабре по приказу из Петербурга Ришельё учредил специальную комиссию под руководством действительного статского советника Николая Трегубова, чтобы разобраться, откуда же в Одессу была занесена чума. Виновником был назван грек Афанасий Царепа, прибывший из Константинополя. Однако наиболее вероятно, что очаг заболевания находился в Бессарабии, население которой в 1812 году резко сократилось. Именно оттуда впоследствии чума будет занесена под Измаил.

Когда, казалось, Одесса была уже вне опасности, несколько случаев заболевания чумой были отмечены в Балте, в 180 верстах от столицы Дюка. Из этого города в Одессу за одну неделю приехало более четырёхсот евреев, породив новую тревогу и реальную опасность. Не теряя ни минуты, Дюк велел в несколько часов вывести всех этих евреев со всеми пожитками за городскую черту и поместить под надзор, снабжая при этом всем необходимым. В самом деле, в еврейском лагере обнаружилось несколько заболевших, но город был спасён.

Зима выдалась очень суровой. Холода, возможно, остановили распространение болезни, зато погубили множество скота, для которого не запасли фураж: 250 тысяч быков и коров и миллион овец, а также более ста тысяч лошадей. В феврале 1813 года Ришельё с облегчением докладывал императору Александру, что новых случаев заболевания в Одессе нет уже шесть недель, были приняты самые действенные меры, все общественные места обеззаражены с помощью новейших химических средств (возможно, имелась в виду бертолетова соль – хлорат калия, полученный Клодом Бертолле в 1786 году). Обнаружившим утаённые во время эпидемии вещи, которые могли спровоцировать новую вспышку заболевания, была обещана награда, благодаря чему удалось сжечь множество потенциальных источников заразы. В общем, было сделано всё возможное. «Мы потеряли в Одессе 2644 человека, включая военнослужащих и каторжан, и ещё 1087 в окрестностях. Это чудовищные потери, однако меньшие, чем можно было опасаться от недуга, погубившего более трети населения Константинополя, который распространился из-за непростительного невежества врачей, долгое время его не замечавших», – писал Дюк. (К. М. Базили в «Очерках Константинополя» (1835) сообщает, что во время эпидемии чумы, разразившейся в октябре—ноябре 1812 года, за 70 дней умерло 200 тысяч человек – четверть жителей города. Зараза распространялась от вещей зачумлённых евреев, продававшихся на рынках).

Поскольку самое страшное было уже позади, Ришельё вновь просил царя о милости – позволить ему отправиться в армию и служить там «даже простым солдатом»: «Мною руководит не честолюбие, я не участвовал в этой кампании и слишком отстал, чтобы на что-либо претендовать, но я желаю лишь доказать Вам своё усердие и чистосердечие, явить Вам, что я безраздельно принадлежу Вам целиком и полностью».

Русская армия тогда находилась уже в Заграничном походе. Ещё 25 декабря 1812 года (6 января 1813-го) Александр I издал высочайший манифест о принесении Господу Богу благодарения за освобождение России от нашествия неприятельского, повелевавший праздновать День Победы в день Рождества Христова и обещавший, что в честь окончания войны будет сооружён храм Христа Спасителя. 1 января русская армия во главе с Александром и Кутузовым перешла Неман, а в феврале достигла Одера и заняла Берлин.

Француз Ришельё непременно хочет служить в русской армии? Он так ненавидит Наполеона или выслуживается перед Александром? Хочет оградить себя от нападок в «новом отечестве»? Следующая фраза проливает свет на его истинные мотивы: «Признаюсь Вам с доверием, внушённым мне Вашей прежней добротой, что я хотел бы вырваться из этого ада и возродиться к жизни. Мои тело и душа изнурены скорбью, и хотя я ни дня не был болен, я чувствую, что без сильного развлечения мне конец, я больше ни на что не буду годен. Даже на войне лучше, чем здесь! Пожалуйста, позвольте мне приехать, сир!» Даже если здесь положение вновь осложнится, князь Куракин 13 февраля уже приехал в Кременец, он обо всём позаботится.

Александр Борисович Куракин был тогда членом Государственного совета, председателем департамента гражданских и духовных дел. Наверняка Ришельё мучился вопросом: зачем император направил князя в Новороссию – неужели считает, что генерал-губернатор не справился со своей задачей?

У Александра же на тот момент были совсем другие заботы. Объединённая русско-прусская армия во главе с фельдмаршалом Кутузовым очистила от французских гарнизонов Пруссию и вышла на Эльбу. Кутузов был против дальнейшего продвижения, однако он простудился и 28 апреля 1813 года скончался в силезском Бунцлау; командование передали генералу Витгенштейну, который двинул армию к Лейпцигу. К тому времени Наполеон собрал во Франции свежую армию. 20 апреля (2 мая) 1813 года состоялось генеральное сражение при Лютцене, закончившееся отступлением союзников. (Начальником Генерального штаба 1-го кавалерийского корпуса французского генерала Латур-Мобура был маркиз де Жюмилак). Александр не извлёк уроков из прошлого: в присутствии его и прусского главнокомандующего Витгенштейн не осмелился взять всю полноту командования на себя, сражение было практически пущено на самотёк и не закончилось разгромом союзников лишь потому, что у Наполеона не оказалось достаточно кавалерии для преследования отступившего противника. В России предпочли представить итоги сражения как успех, Витгенштейн получил орден Святого Андрея Первозванного, прусский фельдмаршал Блюхер – орден Святого Георгия 2-й степени; Г. Р. Державин написал оду на «лютценскую победу».

В Новороссии же, наоборот, убедительная победа над чумой была поставлена под сомнение. Куракин начал энергично навёрстывать упущенное. В отличие от Дюка он не желал мириться со своим «неучастием в кампании» и словно решил переиграть всё заново: устраивал новые кордоны, проводил дезинфекции. 3 мая 1813 года Ришельё писал ему о ненужности этих мер. «Празднование Пасхи, предполагающее самые близкие сношения и для которого извлекают всякие вещи из сундуков, не ознаменовалось ни единым несчастным происшествием во всём краю. В Одессе, где сообщения не имеют ограничений, а церкви и театр полны народу, и где на Пасху я перецеловал более 200 человек разных сословий (курсив мой. – Е. Г.), болезни нет и следа. Очевидно, что чумы не существует ни здесь, ни в одном из ранее заражённых мест». Зачем напрасно мучить крестьян и казаков? Зачем препятствовать морской торговле? Сжальтесь над этим несчастным краем! И если его светлость не желает слушать Дюка, пусть хотя бы не привлекает его к применению мер, которые тот отныне считает опаснее самой эпидемии: «Чума погубила 3600 человек в Херсонской губернии и почти 1500 в Крыму; меры же Ваши могут разорить обе эти губернии на десять лет».

Ришельё добивается личной встречи с Куракиным, чтобы отстаивать интересы областей, вверенных его попечению, и даже предлагает князю поделиться с ним сведениями, в полезности которых убедился на личном опыте, а потому лучше врачей может распознать чуму по первым признакам. 7 мая Дюк писал Сен-При, что с радостью отправится в Дрезден (где тогда находился Александр I), если его туда призовут, а в ином случае будет действовать решительно, потому что не может бесстрастно смотреть, как его край разоряют нелепыми и ненужными мерами. Земледельцев забирают в ограждение, во многих местах не пахано, не сеяно, сельскохозяйственные орудия требуют починки, а заниматься этим некому. Если Куракин не ответит на его письмо, Дюк его опубликует, чтобы его не обвиняли в соучастии. У князя и так нашлось много помощников! «Один господин, которого князь отправил на Буг командовать кордоном, потребовал себе дополнительно тысячу двести солдат, в том числе восемьсот конных, когда чумы нет уже пять месяцев! Мне кажется, да простит меня Господь, что они были бы рады, если бы она вернулась... Будем надеяться, что Бог вскоре избавит нас от всего этого, как избавил от чумы».

При этом Ришельё, как обычно, не только был занят внутренними вопросами, но и внимательно следил за европейскими делами. Он послал Сен-При прокламацию Людовика XVIII, которую находил «слишком слабой для данных обстоятельств», и свой перевод обращения князя Кутузова к германским князьям и простым немцам. Людовик, находившийся в Англии, обещал французам «союз, покой, мир и счастье» и выставлял себя единственным гарантом экономического и социального урегулирования в стране...

Получить полностью достоверную информацию о чём-либо было непросто. Отец Сен-При в письме справлялся у Дюка о судьбе французских военнопленных (он почему-то полагал, что те находятся в Крыму). Ришельё получал массу подобных писем и пересылал их в Петербург, поскольку в его владениях пленных французов, естественно, было крайне мало. Сам герцог составил записку о положении дел в Одессе и отправил её императору Александру, чтобы у того не сложилось неверного представления по данному вопросу (кто знает, какие сведения он получает).

Куракин, которого в Одессе прозвали «князь Чума», велел обрабатывать кислотой товары, предназначенные на экспорт; Ришельё считал это невыполнимым. Между тем финансовая помощь, запрошенная у графа Гурьева, так и не поступила, а просьба Ришельё об освобождении пострадавшего населения от налогов на три года не была удовлетворена. Куракин с вожделением обличал недочёты, допущенные властями на местах (например, оштрафовал на треть жалованья всех чинов полиции за недосмотр, вследствие которого чумная эпидемия якобы была занесена в Елисаветград). 8 августа 1813 года он писал из Умани херсонскому гражданскому губернатору И. X. Калагеорги, считавшему «затруднительным» исполнить предписание по поводу шестидневной «обсервации» Елисаветграда (с освидетельствованием людей, окуриванием домов, имущества и лавок) в связи с подозрениями на возвращение чумы: «Что же касается до обстоятельства упоминаемаго в донесении Вашего превосходительства, что обыватели Елисаветградские скучают оцеплением, то Вы, милостивый государь мой, конечно согласитесь со мною, что как для Вас, так и для меня не меньше их скучно, а ещё более того безпокойно, что они чуму принесли к себе; но я все неприятности переношу с терпением, чего самаго и от них ожидаю». В тот же день Ришельё, находившийся в самом Елисаветграде, изложил письменно (по-русски) свои инструкции:

«Учреждённому в Елисаветграде для прекращения заразы комитету.

После успешнаго прекращения в Елисаветграде заразы и прошествия более 50 дней благополучия производится теперь общее освидетельствование всех жителей в городе, дабы точнее удостовериться о состоянии здоровья, и очищаются все дома, вещи и товары окуриванием. Когда всё это будет приведено к концу и по подробным под присягою розысканиям не окажется нигде скрытых сомнительных вещей, тогда предлагаю исполнись] следующее:

Во первых открыв церкви, принести Господу Богу, спасшему город от бедствия, благодарственное молебствие и потом продолжать богослужение по прежнему.

По долгу христианскому отслужить панихиду на кладбище, где погребены умершие от заразы христиане, лишившиеся от сего нещастнаго случая обряда погребения, по уставам церкви.

Открыть лавки и позволить свободный торг внутри города.

Греческую церковь содержать запертою и не позволять в ней служить, до коле все без изъятия вещи церковный не будут совершенно очищены под распоряжением Инспектора херсонской врачебной управы надворнаго советника Данилова.

Заняться комитету обще с градской думой немедленным удовлетворением тех людей, коих дома сожжены по случаю заразы; построить им новые от общества дома и донести мне по исполнении.

Из произшедшаго в Елисаветграде случая гг. члены комитета и комиссары по частям города должны были научиться, какое внимание надобно обращать на благосостояние народное в настоящих обстоятельствах здешняго края, и потому я настоятельнейше подтверждаю не ослабевать] ни малейше в принятых мерах, дабы предохранить город от новых нещастий, могущих постигнут[ь] оный единственно от нерадения или безпечности тех, на кого возложено попечение о благе народном; но я столько знаю усердие и деятельность гг. членов и комиссаров, что не сомневаюсь в исполнении каждым своего долга и потому остаюсь спокоен. Ни один больной в городе не должен пребывать в неизвестности и ни один умерший предан земле без надлежащего освидетельствования. Сею единственною осторожностью можно избегнуть тех неприятностей, которыя встретиться могут.

Комитет не оставит продолжать доносить мне обо всех произшествиях каждую почту».

Г. Л. Дюк-де-Ришелье».

Этот документ, проникнутый человеколюбием, сохранился в городском архиве. Какой разительный контраст с сарказмом тайного советника Куракина! Неудивительно, что граждане Елисаветграда впоследствии с большой готовностью примут участие в сборе средств на сооружение памятника Дюку...

На фронт Ришельё так и не вызвали, и он продолжал нести свой крест. Для жителей Новороссии, лишившихся всего, что имели, в трёх губернских городах были устроены работные дома (Дюк сообщал об этом в письме графу Гурьеву). Один путешественник, побывавший в Одессе в 1813 году, описывает круг общения генерал-губернатора: «Во всё время до обеда, во время стола и после приходили разные люди высшего и простого класса, по делу и без дела – и всех он принимал ласково и терпеливо, хотя, видимо, усталость одолевала его».

В это время Наполеон довольно успешно отбивался от Шестой коалиции. 26-27 августа состоялось сражение при Дрездене; союзники были отброшены в Богемию. В сентябре Леона де Рошешуара отправили к шведскому королю, чтобы убедить его примкнуть к союзникам. 4 (16) октября вблизи Лейпцига началась Битва народов, в которой войска императора французов сошлись с армиями России, Австрии, Пруссии и Швеции. 5 октября Ланжерон, награждённый за десяток предыдущих сражений[52]52
  В сражении при Кёнигсварте Ланжерон со своим корпусом отбил у неприятеля пять орудий и взял в плен четверых французских генералов и 1200 нижних чинов.


[Закрыть] орденом Святого Георгия 2-й степени и шифром (императорской монограммой) на эполеты, атаковал левое крыло неприятеля, а 7-го его корпус ворвался в город и гнал врага до самых Лютценских ворот. Понеся большие потери, Наполеон начал отступление во Францию, которая теперь одна оставалась под его властью. Узнав о разгроме, маршал де Гувион Сен-Сир, осаждённый в Дрездене, попытался прорваться, но после неудачи был вынужден капитулировать и сдаться в плен. Шедшие к нему на выручку войска были остановлены ополченцами отряда действительного статского советника А. Д. Гурьева; их командир был награждён орденом Святого Георгия 4-й степени, австрийским орденом Марии Терезии и прусским орденом Красного орла 2-й степени и назначен комендантом Дрездена.

Ришельё же 2 ноября 1813 года встречал в Одессе заклятого врага Наполеона – королеву Неаполя Марию Каролину Австрийскую, родную сестру казнённой Марии Антуанетты.

В 1768 году она вышла замуж за Фердинанда IV, короля Неаполя. (Вообще-то он собирался жениться на её сестре Марии Иоанне, но та умерла, а вслед за ней скончалась и другая сестра-невеста, Мария Йозефа. Пришлось брать оставшуюся. Любви между супругами не было, но в браке родилось 18 детей. Старшая дочь Мария Тереза (1772—1807), выданная в 1790 году за императора Священной Римской империи Франца И, произвела на свет Марию Луизу, ставшую впоследствии женой Наполеона, которого её бабка считала узурпатором).

Неаполем на деле правила королева, а не её бесцветный супруг. В политике образцом для неё была мать, императрица Мария Терезия. Чтобы упрочить связи между Габсбургами и Бурбонами, Мария Каролина умело заключала династические браки и рассадила своих детей по главным тронам Европы. Её сыновья и дочери шли под венец со своими кузинами и кузенами, и она стала «бабушкой Европы» задолго до английской королевы Виктории.

В 1798 году, опираясь на поддержку британского посланника Уильяма Гамильтона, королева вступила в вооружённую борьбу с революционной Францией, однако потерпела поражение и была вынуждена укрыться на Сицилии. Местный климат ей не подходил, говорили даже, что для борьбы с болезнями она принимает опиум. Действуя жестокими методами, расправляясь не только с врагами, но и с бывшими друзьями, она сумела вернуться в Неаполь победительницей. Но тут английский адмирал Нельсон, бывший её опорой, погиб в сражении при Трафальгаре (1805). В 1806 году Наполеон прогнал Фердинанда с неаполитанского трона и посадил на него своего старшего брата Жозефа. 1 августа 1808-го новым королём Неаполя стал зять императора Иоахим Мюрат. Он истребил феодальные пережитки, реорганизовал армию и флот и усмирил калабрийских разбойников. Захват Капри в октябре показал, что «Бурбоны окончательно перестали царствовать»; по случаю этой победы Мюрат амнистировал политических изгнанников. Сицилию ему взять не удалось.

Мария Каролина, вынужденная жить в Палермо, к 1812 году склочным характером восстановила против себя всех, начиная с мужа, который указал ей на дверь. С ней уехал 22-летний принц Леопольд, которого ей не удалось сделать королём Испании. Несмотря на расшатанное здоровье, она поднялась на борт корабля в Палермо, 13 сентября 1813 года была в Константинополе, а 2 ноября – в Одессе, намереваясь оттуда через Польшу добраться до Вены: она рассчитывала с помощью своего зятя, австрийского императора Франца I, вернуть себе королевство.

Королеве, как и всем прибывающим, тоже нужно было пройти карантин, но её поместили в доме инспектора Осипа Россета (на месте нынешней Думы, в начале Приморского бульвара), который учтиво явился выслушать её распоряжения. Мария Каролина узнала, что супруга инспектора только что разрешилась от бремени сыном, и сама предложила стать его крёстной (впрочем, на церемонии её заменила госпожа де Рибас). Таким образом, младший сын Осипа Россета получил имя Александр Карл (в честь императора Александра, на заступничество которого надеялась королева, и её самой). «А крёстным отцом, конечно, был герцог, – вспоминала старшая дочь Осипа Ивановича Александра, которой тогда было шесть лет. – Королева прислала собственноручное письмо и склаваж, так называли цепочки, перевязанные бриллиантами, и фермуар, тоже бриллиантовый, с её шифром. Все приезжали смотреть это украшение; а брату – бриллиантовый крест с весьма крупными камнями. Она изъявила желание видеть меня и Клему (Климентия Россета, которому было два года. – Е. Г.). Герцог нас учил кланяться ей, меня одели в красное онгуринское платье, завили барашком и надели серьги с крошечным супфирчиком, подарок Дюка, а Клему одели в белые панталоны и красную курточку, обшитую золотым позументиком. Мы так низко и хорошо кланялись, что герцог сказал: “ Vous voyez, Madame, que mes petits eleves me font honneur”[53]53
  Вы видите, мадам, что мои маленькие ученики делают мне честь (фр.).


[Закрыть]. Королева была очень старая (ей был 61 год. – Е. Г.), нарумяненная, в зелёном бархатном платье и покрыта бриллиантами, а на шее очень крупный жемчуг, с которым я играла, когда она нас обоих посадила на колени. При ней были две очень нарядные дамы, тоже старые и нарумяненные».

Впервые в Одессе принимали королеву. Самые знатные дамы удостоились чести быть представленными её величеству; для этого им пришлось пошить платья со шлейфами. В первый день в театре давали «Севильского цирюльника», во второй – спектакль на русском и немецком языках, за которым последовал большой бал, на третий – итальянскую оперу Джованни Паизиелло и французскую пьеску, на четвёртый – итальянскую комедию Карло Гольдони, а за ней любительский балет (не самого высокого качества, по словам испанского консула).

Праздники омрачились неожиданной кончиной О. И. Россета. 20 ноября 1813 года он ещё присутствовал на заседании Строительного комитета, а 11 декабря скончался. Похороны были большие, весь город провожал тело уважаемого и любимого сослуживца. Герцог ехал за гробом верхом. Перед смертью Россет сказал детям (их у него было пятеро – дочь и четверо сыновей): «Я не тревожусь за ваше будущее, герцог обещал мне рекомендовать вас императору и императрице-матери». В самом деле, сыновья Россета были определены в Пажеский корпус, а дочь Александра, окончив Екатерининский институт, стала фрейлиной вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны.

(А. О. Смирнова-Россет в своих воспоминаниях утверждает, что её отец умер от чумы. Однако это маловероятно: во-первых, эпидемия тогда уже сошла на нет; во-вторых, Осип Иванович болел три недели, что непохоже на скоротечную чуму; в-третьих, вряд ли он, будучи зачумлённым, позвал бы к себе детей, чтобы с ними проститься; в-четвёртых, Ришельё не позволил бы хоронить умершего от чумы всем городом).

Визит Каролины Неаполитанской завершился 18 декабря. Ришельё проводил королеву со свитой до Умани и сдал с рук на руки Сен-При. При каждой следующей остановке к кортежу присоединялся уездный воинский начальник. По ночам вдоль дороги разжигали большие костры, по утрам в карету запрягали шесть свежих лошадей в богатой сбруе.

В один из дней, на ночь глядя, королева приехала в Тульчин. Графиня Потоцкая велела украсить лестницу редчайшими цветами. Апартаменты освещали гигантские канделябры из позолоченной бронзы. Каролина призналась: «Мне хочется вскрикивать от восторга, но я боюсь, что меня примут за парвеню». После нескольких совершенно фееричных дней королева продолжила путешествие. (К февралю она добралась до Вены и тихо скончалась там некоторое время спустя).

В начале 1814 года русская армия форсировала Рейн. Произведённый в генерал-майоры Леон де Рошешуар, участвовавший в сражениях при Лютцене, Дрездене, Кульме и Лейпциге, вступил во Францию, где не был десять лет. Людовик XVIII призвал соотечественников приветствовать участников коалиции против Наполеона. Но торжествовать было еше рано: Луи де Рошешуар, старший брат Леона, с которым он разделял многочисленные испытания, был убит 29 января 1814 года в сражении при Бриенн-ле-Шато, в котором Наполеон разбил прусского генерала Блюхера. С 10 по 14 февраля, в ходе «шестидневной войны», император французов в четырёх сражениях разгромил русские корпуса Олсуфьева, Остен-Сакена и Капцевича, прусские бригаду Йорка и корпус Клейста, и лишь наступление на Париж австрийского фельдмаршала Шварценберга спасло армию Блюхера от полного уничтожения. Редкие победы одерживал только британский фельдмаршал Веллингтон, взявший, в частности, Бордо 12 марта. Но 21 марта австрийцы вошли в Лион, а через четыре дня союзники победили в сражении при Фер-Шампенуазе; всей кавалерией там командовал генерал Ланжерон.

Тридцатого марта капитулировал Париж, и уже на следующий день Александр I вступил во французскую столицу во главе союзных войск. При встрече с Ланжероном он сказал: «Господин граф, вы потеряли это на высотах Монмартра, а я нашёл» – и вручил ему орден Андрея Первозванного. Леон де Рошешуар, назначенный комендантом, въехал в ратушу и занялся обороной столицы, поскольку ходили слухи, что Наполеон будет контратаковать. Оккупационные войска устраивали в городе беспорядки, но Рошешуар подавил их, соединив русскую армию и французскую Национальную гвардию.

В Париже он получил письмо от дяди, не скупившегося на восторги в адрес Александра I: «Что сказать об императоре? Нужно целовать следы его ног. Какая у него душа, и каков государь, который всегда примет и выслушает любого, кто заговорит с ним на языке чести и искренности! Он станет спасителем Европы и, в частности, этой несчастной Франции, которая имеет так мало права претендовать на его благосклонность». Однако великий и благородный человек что-то не слишком благоволил к самому автору письма. «Мне нужно нечеловеческое смирение, чтобы выносить моё нынешнее положение... Чего бы я не отдал, чтобы император призвал меня к себе. Увы, когда-то он желал мне добра. Я даже думал, что внушал ему дружеские чувства, и могу поклясться перед Богом, что его ранг совершенно ни при чём в огромной ценности, которую я придавал этой дружбе. Надо полагать, он совершенно забыл меня, поскольку, на мой взгляд, я не совершил ничего такого, чтобы сделаться недостойным прежних его милостей». (Надо отметить, что недоброжелатели Дюка П. Д. Киселёв, А. М. Римский-Корсаков, Ф. В. Ростопчин не раз обвиняли его в заискивании перед императором и высмеивали «подобострастные» жесты типа присылки зимой фруктов из Крыма).

Главой временного правительства, состоявшего из роялистов, стал непотопляемый Талейран. Наполеон был низложен обеими палатами парламента. 5 апреля он отрёкся от престола в пользу сына, но на следующий же день под давлением своих маршалов (в том числе «храбрейшего из храбрых» Мишеля Нея, одним из первых перешедшего на сторону Бурбонов) согласился с тем, что никто из его родственников не сможет претендовать на престол. Тогда же сенат принял проект конституции и предложил трон графу Прованскому (Людовику XVIII).

За Наполеоном сохранили императорский титул, назначили ему ренту и отдали во владение остров Эльба; императрицу Марию Луизу с сыном вверили заботам австрийского императора. В конце апреля Франция подписала мирные договоры с участниками Шестой коалиции.

Александр I был противником Реставрации. «Я не знаю, не раскаюсь ли я в том, что возвёл Бурбонов на престол, – признался он как-то Евгению Богарне, пасынку Наполеона и вице-королю Италии. – Поверьте мне, мой дорогой Евгений, это нехорошие люди, они у нас побывали в России, и я знаю, какого мнения о них держаться». А в разговоре с Лафайетом император заявил: «Они не исправились и неисправимы». Он рассматривал несколько вариантов, в том числе воцарение самого Богарне, бывшего наполеоновского маршала Жана Батиста Бернадота (который тогда был наследным принцем Швеции и участвовал в Битве народов на стороне Шестой коалиции) или трёхлетнего римского короля при регентстве его матери; но, вероятно, именно отсутствие у него чёткой линии поведения и привело к тому, что трон вернули себе Бурбоны.

Один из своих первых парижских визитов Александр нанёс герцогине де Ришельё: «Ваш муж немного сердит на меня, что я не привёл его с собой. Если бы я мог предвидеть, что сия кампания завершится столь счастливо, он был бы здесь, но я вскоре пришлю его к вам». Любезный император пробыл у герцогини три четверти часа, а после написал одному из своих адъютантов: «Теперь я понимаю поведение герцога де Ришельё по отношению к своей жене. Ах, мон шер, как она дурна и ужасна собой. Я полагаю, что она очень умна и обладает большими достоинствами, но в двадцать лет надо было обладать сверхчеловеческим мужеством, чтобы переступить через такое уродство».

Эта записка датирована 3 мая; в тот самый день в Париж прибыл Людовик XVIII, и Рошешуар покинул российскую службу, чтобы отныне служить французскому монарху. Его дядя не одобрил этот поступок. «Рошешуар и Растиньяк, мне кажется, слишком поспешили оставить службу России, в особенности первый, возвышенный, осыпанный милостями императора, привязанный к его особе, мог бы, по меньшей мере, проводить его до Санкт-Петербурга. Это некрасиво, и я этим очень удручён», – признавался он в письме сестре Армандине. (Правда, Рошешуар, принятый на военную службу, сразу же написал прошение о своём назначении послом в Петербург или, на худой конец, в Константинополь). Сам Ришельё по-прежнему числился первым камергером французского двора, однако письмо с поздравлениями королю отправил только 6(18) мая из Херсона. Поздравляя его величество со счастливым «восстановлением на троне своих предков», он сетовал, что «в силу властных обстоятельств и чётких приказаний императора был лишь отдалённым зрителем великих событий, тогда как желал бы принять в них активное участие». Тем не менее он как «верный слуга Вашего Величества» выражал радость по поводу того, что справедливость восторжествовала.

Вместо республиканского триколора над Францией вновь развевалось белое королевское знамя. По Парижскому договору от 30 мая 1814 года территория Франции вернулась в границы 1792 года с небольшими уступками; почти все её колонии отошли Великобритании. 4 июня король провозгласил Конституционную хартию, учреждавшую режим народного представительства и отменявшую всеобщую воинскую повинность. Согласно Хартии, Людовик XVIII обладал значительными полномочиями: выдвигал, утверждал и оглашал законы; созывал обе палаты парламента (палату депутатов и палату пэров) и мог в любой момент завершить их работу, а также распустить палату депутатов; назначал пэров и председателей обеих палат. Тем не менее этот документ выглядел довольно либеральным. Статья первая гласила: «Французы равны перед законом независимо от своего титула и ранга». Эмигранты, вернувшиеся во Францию вместе с королём, были недовольны и хотели восстановить прежние порядки.

В это время Ришельё занимался делами народного просвещения: он поручил аббату Николю разработать «общий план образования» и «соединить публичную гимназию с институтом таким образом, чтобы одно заведение поддерживало другое и чтобы бедные люди могли воспользоваться наставлениями хороших преподавателей, которых мы посредством денег богатых людей, в институте воспитываемых, можем привлечь сюда», как он объяснял в письме профессору Харьковского университета Антону Антоновичу Дегурову (в «прошлой жизни» Антуану Жеди-Дюгуру). Вскоре Николь подготовил положение о Благородном институте, которое было опубликовано в 1814 году на русском и французском языках. «Начертание правил воспитания в обоих одесских благородных институтах» считается первой книгой, напечатанной в одесской городской типографии.

Гвардейские полки вернулись из Парижа в Петербург 30 июля 1814 года, и вскоре Дюк получил ласковое письмо от Александра, возвратившегося в столицу кружным путём – через Англию и Голландию. Император приглашал его приехать осенью в Вену, чтобы уладить все нерешённые вопросы, касающиеся южных губерний.

«Я помню прощальный вечер у герцога в его саду, – рассказывает А. О. Смирнова-Россет. – Маменька была ещё в глубоком трауре, она взяла меня и Осю... Этот вечер был очень грустный, луна освещала тускло тот уголок, в котором мы сидели, маменька плакала, а я Ришеньку (Ришельё. – Е. Г.) просила жениться на ней и увезти нас всех с ним». На это неожиданное предложение Дюк якобы ответил: «Это невозможно, дитя моё, я должен вернуться во Францию, служить моему королю и моей стране, я вновь обрету там моих сестёр и моих племянников – всё, что мне дорого на этом свете, а твоя мама должна заниматься своими делами...» Вряд ли он высказался именно так, ведь официально он ещё оставался генерал-губернатором Новороссии и отправлялся всего лишь в очередную деловую командировку. Однако, как писал один современник, «день отъезда герцога (26 сентября 1814 года. – Е. Г.) был днём траура для Одессы»: «Большая часть населения провожала его за город, посылая ему благословения, и более 2000 человек следовало за ним до первой почтовой станции, где приготовлен был прощальный обед. Герцог был рассеян и печален, как и все провожавшие его. Каждый старался сдерживать себя, чтобы не слишком огорчать герцога; но выражение печали обнаруживалось против воли: предчувствие, что герцог более не возвратится, было написано на всех лицах. Пошли взаимные сердечные излияния; герцог просил, чтобы ему дали уехать; подняли бокал за благополучное путешествие и возвращение. Крики “ура” огласили степи; но скоро они были заглушены рыданиями: чувство печали взяло верх, и все кинулись, так сказать, на герцога, собиравшегося сесть в экипаж; его стали обнимать, целовать ему руки, край его одежды; он был окружён, стеснён толпою и сам залился слезами. “Друзья мои, пощадите меня...” – и несколько лиц понесли его к экипажу...»