Текст книги "Дюк де Ришельё"

Автор книги: Екатерина Глаголева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

Ученье и свет

Герцог де Фронсак почти совсем не интересовался сыном – у него были другие заботы. К счастью для малыша, у него оказалось много прелестных заботливых родственниц, в том числе тётки: по матери – маркиза де Нель и графиня де Растиньяк, и по отцу – его крёстная Жанна Софи Элизабет Луиза Арманда Септимани де Ришельё, в замужестве графиня Эгмонт-Пиньятелли.

Маршал де Ришельё очень любил свою пригожую и хорошо образованную дочь; поскольку она росла без матери, воспитание девочки он доверил своей кузине герцогине д’Эгийон, а сам подыскал ей хорошую партию и в 15 лет выдал замуж за Казимира Пиньятелли, графа Эгмонта (1727—1801) – отпрыска двух знатных европейских родов: Эгмонтов из Нидерландов и Пиньятелли из Неаполя и Арагона, испанского гранда и кавалера ордена Золотого руна. Элегантная графиня вращалась в высших сферах, была хорошей музыкантшей и внушала к себе безумную любовь молодых романтиков.

Как раз в тот год, когда родился Арман, придворный художник принца Конти Мишель Бартелеми Оливье закончил картину «Чай по-английски в салоне четырёх зеркал во дворце Тампль в Париже в 1764 году»[5]5
  У этой картины есть несколько названий, самое употребительное – «Чай по-английски у принца Конти». «По-английски» – значит без слуг.


[Закрыть], известную тем, что на ней запечатлён концерт маленького Вольфганга Амадея Моцарта, находившегося тогда во французской столице. Восьмилетний мальчик, сидящий за клавесином, начал играть – и все знатные господа и дамы застыли в разных позах, устремив взгляды на него. На переднем плане стоит высокая стройная девушка в шляпе и с тарелкой в правой руке – это графиня Эгмонт-Пиньятелли. В пояснении к картине, в частности, говорится: «У неё самое очаровательное лицо, какое только может быть. Её ум манерен, как и её облик. Жеманность ли это? Нет, просто особенность, она такой родилась. Женщины завидуют прелестям её особы, не воздавая должного её нежности и доброте, и поскольку её критикуют по поводу тысячи мелочей, каких только слухов о ней не разносят, что не мешает принимать её и искать её общества».

В круг общения молодой графини входили также литераторы, например Гораций Уолпол и Жан Жак Руссо. В 1762 году роман «Эмиль, или О воспитании» швейцарского философа был запрещён парижским парламентом и осуждён на сожжение из-за содержавшейся в нём проповеди равенства всех людей. Однако Руссо стал властителем дум; «Эмиля» обсуждали за обеденным столом и обильно цитировали, не прочитать эту книгу считалось неприличным. В этом романе Руссо рекомендует воспитывать детей с учётом возрастных особенностей: до двух лет уделяя больше внимания физическому воспитанию, от двух до двенадцати – воспитанию чувств и умственному развитию, а с двенадцати до пятнадцати – нравственному, подчёркивая при этом, что первые годы жизни дети должны проводить как можно ближе к природе под надзором строгого, но не сурового наставника. Малышей следовало учить не только теоретической ботанике, но и тому, как ухаживать за растениями, чтобы они не чурались ручного труда. У знатной родни маленького Армана Эммануэля было множество загородных резиденций; скорее всего, заветы Руссо воплощались на практике, поскольку мальчик проникся любовью к природе и разведению растений, которую пронесёт через всю жизнь.

Хотя графине Эгмонт многие завидовали, она не была счастлива. В конце 1770 года в Париж приехал шведский принц Густав (1746—1792) под именем графа Хага и произвёл там фурор (следующей зимой он узнает о кончине своего отца и проведёт два месяца во французской столице уже в качестве короля Густава III). Графиня влюбилась в него без памяти – впрочем, чисто платонически. Три года спустя 33-летняя графиня Софи скончалась от туберкулёза, и семилетний граф де Шинон словно заново лишился матери. Теперь его вверили заботам гувернёра – аббата Лабдана, выбранного ему в наставники герцогиней д’Эгийон, а с восьми лет определили в коллеж Дю Плесси при Сорбонне, на улице Сен-Жак, которому в своё время покровительствовал его знаменитый предок-кардинал. «Это воспитательное заведение тогда, как и всегда, отличалось чистотой и строгостью принципов и превосходным руководством образованием, – напишет позже граф Ланжерон в воспоминаниях о герцоге де Ришельё. – Господин де Ришельё был одним из достойнейших учеников; он проникся там любовью к полезным наукам, прочным знаниям и приобрёл редкие и ценные качества, которые впоследствии унёс с собой в свет». Там же мальчик обзаведётся друзьями, в числе которых будет Оливье де Верак, двумя годами его моложе; их дружба продлится всю жизнь.

Весной 1774 года скончался Людовик XV, которого уже давно никто не называл Возлюбленным; на престол взошёл его двадцатилетний внук, принявший имя Людовик XVI. Маршал де Ришельё сохранил своё положение и влияние при дворе, хотя новая королева Мария Антуанетта его недолюбливала.

Тем временем его сын, обременённый долгами, 20 апреля 1776 года снова женился – на Марии Антуанетте де Галифе, дочери генерального наместника в Бургундии и губернатора Макона, недавно представленного при дворе; её семья разбогатела на торговле с антильскими колониями. Конечно, герцог де Фронсак, будучи совершеннолетним, уже не был обязан испрашивать разрешение отца на брак, однако мог хотя бы предупредить! Маршал де Ришельё считал этот союз мезальянсом, к тому же сын прежде отверг три гораздо более подходящие партии. Они рассорились, и дед забрал внука к себе. Теперь Арман жил в особняке д’Антен, где ему отвели апартаменты с окнами во двор, и почти не бывал в особняке Жюмилак у ворот Сент-Оноре, который снимал его отец.

Дом на улице Нёв-Сент-Огюстен был выстроен в 1705—1707 годах и уже тогда считался одним из красивейших в Париже; герцог де Ришельё приобрёл его 26 февраля 1756 года за 300 тысяч ливров у герцога д’Антена и немедленно затеял там перестройку. Фасад главного здания имел 15 окон, боковое крыло – пять; сад треугольной формы доходил до бульвара (нынешний Итальянский бульвар), там стоял летний домик, построенный в 1759 году. Парижане в насмешку окрестили его Ганноверским павильоном в память о военной кампании 1757 года, больше напоминавшей грабёж среди бела дня.

Апартаменты маршала находились на первом этаже флигеля и состояли из спальни, ванной комнаты и английской уборной, гардероба и двух кабинетов: жёлтого и «фарфорового», где располагалась часть коллекций, собранных Ришельё. В библиотеке хранилось более семи тысяч томов, в основном книги по истории и о путешествиях; в конюшнях стояли 15 лошадей, четыре дилижанса, карета, дормез и двуколка; в погребе ждали своего часа больше трёх тысяч бутылок. Обычное общество, собиравшееся в особняке, составляли старики и старухи, некогда являвшие собой цвет парижского бомонда. Общение с этими дряхлыми щёголями в париках, отчаянно набелёнными и нарумяненными, верно, не могло доставить мальчику эстетического удовольствия, зато сколько уроков, преподнесённых жизненным опытом, он мог получить! Это была иная школа, не менее полезная, чем коллеж.

Во всяком случае, такое воспитание не могло развратить юную натуру, в отличие от влияния отца, который отнюдь не остепенился после рождения двух дочерей – Армандины (1777—1832) и Симплиции (1778—1840), – а пуще предавался порочным наклонностям. Так, 6 мая 1777 года он собрал у себя дома избранное общество, среди которого были герцог Орлеанский и принц де Линь, чтобы «угостить» сеансом доктора Гибера де Преваля, утверждавшего, что может, благодаря изобретённому им «чудесному маслу», без опаски совокупляться с проститутками, страдающими тяжёлой формой венерических заболеваний. Действие масла было наглядно продемонстрировано к удовольствию присутствующих. Руководство же медицинского факультета отнеслось к этому делу иначе – изгнало доктора из своих рядов. Моралисты могут назвать герцога де Фронсака безнравственным извращенцем: в описи имущества мадам Гурдан, знаменитой содержательницы одного из парижских борделей, значится «фронсаковское кресло» с недвусмысленными атрибутами: путами, хлыстами, искусственным фаллосом. Однако в эпоху маркиза де Сада (1740—1814) пресыщенное высшее общество, от скуки предававшееся разврату, пыталось добавить в него «перчинку». Фронсак просто вёл себя, как все, гоняясь за новизной в различных её проявлениях. Например, на следующий год в Париж приехал Фридрих Антон Месмер, поселился на Вандомской площади и начал устраивать сеансы исцеления по своему методу «животного магнетизма». Разве можно было такое пропустить! Вся площадь была забита каретами с гербами. В игорных домах, где отец Армана Эммануэля спускал королевские пенсии, тоже было многолюдно...

«Слушаться рассудка и во всём прибегать к его суду – скучно, а французы скуки терпеть не могут, – писал из Парижа Денис Иванович Фонвизин Петру Ивановичу Панину 14 (25) июня 1778 года. – Чего не делают они, чтоб избежать скуки, то есть чтоб ничего не делать! И действительно, всякий день здесь праздник. Видя с утра до ночи бесчисленное множество людей в беспрерывной праздности, удивиться надобно, когда что здесь делается... Все столько любят забавы, сколько труды ненавидят...» И добавлял ниже: «Сей город есть истинная зараза, которая хотя молодого человека не умерщвляет физически, но делает его навек шалуном и ни к чему не способным, вопреки тому, как его сделала природа...»

Трудно сказать, как складывались отношения герцога де Фронсака с его второй женой. Об этой женщине нам, к сожалению, почти ничего не известно, однако есть все основания предполагать, что она была добра и любила не только дочерей, но и пасынка. Во всяком случае, в дальнейшем Арман обращался к ней в письмах «дорогая матушка» и всегда искренне заботился и о ней, и о сёстрах.

В феврале 1780 года маршал де Ришельё неожиданно явился к сыну... чтобы сказать ему, что завтра женится. «Я честнее вас. Вы не известили меня о вашем браке, я же сообщаю вам о своём. И даже предупреждаю вас, что, несмотря на мои восемьдесят четыре года, рассчитываю иметь сына, который станет лучше вас, – заявил старик побледневшему Луи Антуану. – Насчёт наследства не беспокойтесь. Если у меня родится сын, я сделаю его кардиналом. Вы ведь знаете, в нашей семье это хорошо удавалось».

Избранницей маршала стала Жанна Катрин Жозефа де Лаво (1734—1815), вдова высшего чиновника Эдмона де Рота; разница в возрасте жениха и невесты составляла 38 лет. Мать четверых детей, 46-летняя госпожа де Лаво всё ещё была довольно привлекательна и моложава, однако её первый муж совершенно разорился на рискованных коммерческих предприятиях, и теперь всё семейство проживало в Тюильри в помещении для оставшихся без средств аристократов. Знакомство с маршалом Ришельё произошло совершенно случайно, когда её карета опрокинулась на Новом мосту. Союз с ним оказался для неё единственным средством вернуть финансовое благополучие.

Этот брак сильно повеселил двор и послужил поводом для многих скабрёзных шуток, на которые Ришельё отвечал с присущим ему остроумием. Сын же его отнёсся к делу вполне серьёзно и, как позже рассказывал его сводный брат шевалье де Рот-Нюжан, якобы соблазнил одну из горничных маршальши, чтобы та подсыпала своей госпоже зелье, вызвавшее выкидыш. Так это было или нет, но детей у маршала больше не было; в 1781 году он сделал своим единственным наследником внука и зачислил его в октябре в драгунский полк королевы (где когда-то служил полковником граф де Галифе, тесть герцога де Фронсака) в чине третьего подпоручика. (В этом полку в каждой роте было по три подпоручика, но только первый нёс действительную службу. Остальные же получали патент и продвижение по службе за выслугу лет, однако жалованье им не платили. Назначения в полк производил не полковник, а двор; кандидаты должны были являться аристократами в четвёртом колене). Отношения в семье испортились окончательно, тем более что маршал подтрунивал над сыном, своим образом жизни превратившим себя в живой труп и передвигавшимся только с тростью, страдая от подагры: «Фи, сударь, если свело одну ногу – стойте на другой!»

В 1782 году маршал решил женить и внука, присмотрев ему невесту среди дочерей маркиза де Рошешуара. (Бабка кардинала Ришельё была из этого рода). Это была отличная партия, в духе завещания великого предка: «Я запрещаю своим наследникам заключать союзы с домами, не являющимися по-настоящему знатными, препоручая им уделять более внимания рождению и добродетели, нежели счастью и богатству». Но двенадцатилетняя Аделаида Розалия была ещё и богата. Согласно брачному договору, подписанному королём Людовиком XVI в Версале 14 апреля 1782 года и зарегистрированному двумя парижскими нотариусами, граф де Шинон получал ренту с 200 тысяч ливров – шесть тысяч ливров в год; отец должен был также передать ему баронство Ла Ферте-Бернар (30 тысяч ливров дохода) и герцогство Фронсак (86 тысяч), но первое – при условии выплачивать маршалу 4400 ливров в год, а второе – лишь когда Фронсак в свою очередь станет герцогом де Ришельё. Приданое же невесты составляло 300 тысяч ливров «чистыми», а после смерти её родителей и бабки по отцу, госпожи де Барбери де Куртей, она должна была получить имущество на миллион ливров. Кстати, бабушка выделила ей от себя ещё 40 тысяч ливров на приданое.

Венчание состоялось в субботу 4 мая в домовой церкви при особняке маршала де Ришельё. По завершении церемонии новобрачные... расстались: новоиспечённая графиня де Шинон вернулась в родительский дом на улице Гренель. Родственники договорились, что будет благоразумнее перенести совершение брака на три года, а пока юный граф закончит своё образование традиционным туром по Европе. В течение этого времени его состоянием будет управлять мэтр Никола Антуан Дюжарден, адвокат из парламента: именно в его распоряжение поступали шесть тысяч ливров ежегодного содержания, которые графу должен был выплачивать отец на повседневные расходы.

В путь выехали осенью: аббат Лабдан сопровождал своего воспитанника и сразу предупредил, что «главной целью путешествия является образование, это вовсе не увеселительная прогулка»: жить они будут скромно, употребляя все силы для постижения искусства коммерции, фортификации, а также военной науки. В ноябре 1782 года они были в Нанте, оттуда отправились в Тур, затем в Ришельё – почтить память предка. Став герцогом и пэром в 1631 году, кардинал решил построить город вокруг фамильного замка, в котором когда-то появился на свет. План был составлен в классической манере: прямые широкие улицы делили город на квадраты и прямоугольники, дома были одинаковой высоты и в одном стиле: из камня или кирпича, с островерхими серыми крышами. Город был обнесён валом длиной в два с половиной километра. В своё время Ришельё считался «самым красивым местечком Франции»; замок же, перестроенный Лемерсье, напоминал охотничий домик Людовика XIII в Версале, превосходя его размерами: жилой корпус буквой «П», каждое крыло оканчивалось прямоугольным павильоном. Сам замок был четырёхэтажный, конюшни – в три этажа, хозяйственные постройки – в два, ограда доходила лишь до уровня второго этажа: чёткая иерархия, как и положено в государстве. Фасады украшали античные статуи, некоторые из них датировались II веком н. э., внутри находились бесценные коллекции произведений искусства.

Посетитель проезжал под монументальными воротами и, проследовав мимо церкви и оранжереи, попадал в первый двор, разделённый на четыре квадратные лужайки; там же находились конюшни для использовавшихся в хозяйстве лошадей и жилища земледельцев, псарни и зверинцы. За балюстрадой, украшенной скульптурами животных, располагался второй двор, ограниченный с севера конюшнями, а с юга – жилыми помещениями управляющего. По опущенному подъёмному мосту гость попадал в парадный двор через арку со статуей Людовика XIII в окружении скульптур Геркулеса и Марса и куполом, увенчанным трубящей в две трубы Славой. Эта арка намеренно была сделана узкой, чтобы через неё нельзя было проехать в карете.

Возможно, что эта стройность и упорядоченность запала в душу потомку кардинала, отложилась у него в памяти как идеал и образец для подражания. Смирение кардинала, прозванного великим, перед высочайшим авторитетом королевской власти также не могло остаться незамеченным.

Следующий пункт путешествия – Бордо, третий город в королевстве после Парижа и Лиона. В те времена он переживал бурный рост, вырвавшись из средневековых оков и растёкшись вдоль Гаронны, украшаясь прекрасными зданиями и площадями. Процветанием город был обязан виноторговле и портовой деятельности; местная элита состояла из разбогатевших купцов, обзаводившихся роскошным и элегантным жильём. Впрочем, превращение гусеницы в бабочку требовало времени; английский экономист Артур Юнг, побывавший в Бордо через пять лет после графа де Шинона, поразился уродству длинной торговой набережной, представляющей собой «грязный, скользкий, илистый берег», немощёные части которого были завалены камнями и отбросами.

Жители Бордо ещё помнили торжественное прибытие в город маршала де Ришельё 4 июня 1758 года – по реке. Эта пышная церемония обошлась в 130 тысяч ливров, которые, конечно же, взыскали с горожан. Впоследствии губернатор много способствовал украшению города; в частности, именно благодаря ему был построен театр, служивший образцом для подражания вплоть до XX века. Но во время последнего приезда маршала в 1780 году его отношения с парламентом и местными жителями испортились до предела, так что теперь его внуку надлежало вести себя как можно осторожнее. Граф де Шинон поселился не в особняке губернатора, а на постоялом дворе. Утром занимался со своим наставником, с одиннадцати часов шёл гулять до обеда, после обеда снова учился, а по вечерам делал в дневнике записи обо всём примечательном, увиденном за день. Однажды Арман Эммануэль целый день провёл взаперти, разговаривая с иностранными купцами, которые растолковали ему законы коммерции. В другой раз он присутствовал на собрании офицеров у коменданта замка Тромпет, где беседовал с ними о военных делах. Некоторые разговоры велись на немецком – юный граф хорошо владел этим языком. Кроме того, он знал английский.

Путешествие продолжалось: Лангон, Дакс, Байонна, Тулуза, Безье, Монпелье, Тулон, Лион и, наконец, в августе 1783-го, Женева. Арман Эммануэль воспользовался пребыванием в этом городе, чтобы брать уроки итальянского, и после, в Генуе, чувствовал себя свободно во время приёма в сенате. Тут его дед был в гораздо большем почёте, чем в Бордо: в большом салоне палаццо Дориа ему воздвигли статую, а форт, построенный на холме во времена героической обороны от австрийцев, ещё носил имя Ришельё. Во Флоренции граф де Шинон увиделся с последним представителем свергнутой английской королевской династии Стюартов – «добрым принцем Карлом», доживавшим свой век в изгнании. В Риме засвидетельствовал почтение шведскому королю Густаву III; возможно, они вместе вспоминали графиню Эгмонт... Кроме того, каждый француз непременно должен был нанести визит кардиналу де Бернису, послу французского короля, который сам жил здесь, точно государь. Арман Эммануэль присутствовал на нескольких ужинах в резиденции кардинала, один из которых был устроен в его честь. Бернис в 1758 году тоже рассорился с маршалом де Ришельё (тот способствовал его опале), однако к внуку у него претензий не было. После Рима – Мюнхен, где граф был представлен курфюрсту Баварскому Карлу Теодору; затем довольно длительная остановка в Вене, приёмы в высшем обществе, знакомства с принцем де Линём, маршалом фон Ласси и министром князем фон Кауницем. Император Иосиф II, уже встречавший графа в Италии, был настолько очарован им, что, пригласив его на обед, удостоил той же чести аббата Лабдана, воспитавшего столь достойного юношу. В целом венское общество было приятно удивлено, увидев, что молодой француз ведёт себя скромно, сдержанно и не заносчиво. Впрочем, по мнению австрийцев, многое объяснялось тем, что его бабушка была из рода Гизов и принадлежала к Лотарингскому дому. Арману тоже нравилось в Вене, так что любовь оказалась взаимной. Там же состоялись два знакомства, из которых вырастет крепкая дружба длиною в жизнь: с Александром Луи Андро, графом де Ланжероном (1763—1831), и Шарлем де Линём (1759—1792), сыном принца Шарля Жозефа де Линя, фельдмаршала и дипломата, бывшего накоротке со всеми монархами Европы.

Ланжерон был всего на три года старше Шинона, однако успел послужить во французской колонии Сан-Доминго (Гаити), стать капитаном в драгунском полку Конде и поучаствовать в Войне за независимость США. Внешне он являл собой полную противоположность Арману: болтун и острослов, способный польстить кому надо и отбрить нахала или невежу. В напудренном парике, одетый с иголочки, «щёголь из Булонского леса», как он сам себя называл, скользил по жизни, как по паркету светского салона, писал дурные стихи по любому поводу и волочился за женщинами – и при этом был храбрым воином и хорошим тактиком.

Однако пора было возвращаться во Францию.

По пути на несколько дней задержались в Берлине. Благодаря рекомендательным письмам от деда графу де Шинону разрешили присутствовать на армейских учениях, а на следующий день маркиз де Буйе представил его королю Фридриху Великому. Тому было 72 года; в разговоре с французским посланником он притворился, будто не понял, о ком речь: «Кто этот граф де Шинон, которого мне так горячо рекомендует маршал де Ришельё?» Надо сказать, великий воин был невысокого мнения о заслугах маршала, которого он считал «маркизом из комедии». Однако внук Ришельё, благоговевший перед прусским королём и имевший его портрет, сохранил самое благоприятное воспоминание об этой встрече. Вероятно, на Фридриха он произвёл лучшее впечатление, чем его дед, поскольку, по свидетельствам современников, держался очень строго и солидно, при этом обладал невероятной памятью, острым умом и благодаря знаниям мог рассуждать на самые разные темы, изъясняясь просто, чётко, строго по существу дела. Кстати, сам Шинон любил и уважал немцев и чувствовал себя в их обществе свободно.

Юный граф отсутствовал дома больше двух лет. Теперь это был уже не подросток, а вполне сформировавшийся молодой человек восемнадцати лет, внешне – просто копия деда. Как писал впоследствии Ланжерон, «в юности герцог де Ришельё был высокого роста, стройный, очень худой и слегка сутулый. В возрасте пятнадцати лет его лицо было очаровательно и осталось приятным до конца его жизни. Главным его украшением были большие чёрные глаза, полные огня, придававшие его физиономии одновременно одухотворённое и пикантное выражение. Он был смугл и имел чёрные курчавые волосы». Шарль де Линь прямо утверждает, что «он был восхитительно красив и совершенно кроток». Обладатель совершенно «южной» внешности – смуглый цвет лица, чёрные, слегка близорукие глаза, курчавые волосы, большой, но изящный нос с чувственными ноздрями, красивый изгиб губ, – Арман тем не менее был наделён совершенно «северным» темпераментом: был педантичен, щепетилен, серьёзен, застенчив и даже робок с женщинами. В кармане у него лежал медальон с портретом жены – миленькой девочки, которым он украдкой любовался, когда думал, что на него никто не смотрит. При мысли, что он скоро увидится с ней, у юноши начинало бешено колотиться сердце.

Вот, наконец, знакомая улица, ворота особняка, крыльцо подковой, слуги с поклоном распахивают перед ним двери, он входит, у парадной лестницы его встречают дед и отец, опирающийся на трость... Но кто это между ними? Какой-то уродец, коротконогая и носатая женщина с головой, вросшей в плечи, с горбами спереди и сзади... Её подтолкнули в спину, она неловко присела в реверансе... Ну что же вы встали как вкопанный? Подойдите и обнимите вашу жену!.. Жену?! Граф отпрянул и грохнулся навзничь без чувств. Его отнесли в его покои. Вечером он так и не спустился в гостиную, сказавшись больным. Написал письмо: ему никогда не найти в себе силы, чтобы жить с этим несчастным существом как муж и жена. Все уговоры действия не возымели: да, возможно, Аделаида Розалия умна и прекрасно образованна, пусть даже она обладает ангельским голосом и превосходным характером, он не сможет находиться с ней под одной крышей! Конечно, она не виновата в том, что в 14 лет у неё срослись позвонки и фигура страшно деформировалась, но и его тоже надо понять... Вопрос о разводе не поднимался. Из-за денег? Вряд ли. Арман был не так воспитан аббатом Лабданом; клятва, принесённая у алтаря, не была для него пустым звуком. Он обещал Господу заботиться об этой женщине в болезни и здравии и слово своё сдержит. Во всяком случае, мадемуазель де Рошешуар всю жизнь благоговейно любила мужа – «этого уникального человека» – и почитала за счастье называться его женой. Она жила по большей части в Куртее под Алансоном, в Нормандии, примерно в 48 лье (193 километрах) от Парижа. Виделись они редко, но Арман регулярно писал жене, сообщая ей самые важные новости и называя «дорогим другом»; их отношения были проникнуты взаимным уважением.