Текст книги "Дюк де Ришельё"

Автор книги: Екатерина Глаголева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Рубикон

В середине июля 1792 года Законодательное собрание, пришедшее на смену Учредительному после принятия Конституции (16 сентября 1791-го), провозгласило: «Отечество в опасности!» – и обратилось с призывом к добровольцам постоять за завоевания Революции. 25-го числа Карл Вильгельм фон Брауншвейг, главнокомандующий прусскими и австрийскими войсками, скрепя сердце подписал манифест, грозивший парижскому люду «примерной и памятной расправой», если хотя бы волос упадёт с головы короля или кого-то из членов его семьи. Когда об этом стало известно в Париже, Национальная гвардия потребовала низложения Людовика XVI и установления нового способа правления. 10 августа в Тюильри ворвался народ; королевская семья искала спасения в Законодательном собрании, которое затребовало государственную печать, приняв, таким образом, всю полноту власти. Было введено всеобщее избирательное право. 19 августа войска антифранцузской коалиции пересекли границу. Рошамбо арестовали ещё раньше, Лафайет, покинувший Францию, сдался австрийцам, Люкнера отстранили от командования за бездарность. Во главе Северной армии встал Дюмурье, а Рейнской армией командовал Келлерман. 23 августа пруссаки и австрийцы взяли Лонгви, 2 сентября капитулировал Верден. Дорога на Париж была открыта, однако герцог Брауншвейгский потерял несколько драгоценных дней, дожидаясь подхода войск от Мааса. В это время в Париже шла резня: чернь ворвалась в тюрьмы, где находились арестованные аристократы и непокорные священники, и перебила несколько тысяч человек.

Направляясь навстречу французской армии, войска герцога Брауншвейгского углубились в ущелья Аргоннских гор, и там на них напали летучие отряды. В стычке 14 сентября погиб Шарль де Линь, а шесть дней спустя французы одержали победу при Вальми; в военных действиях наступил поворот. «С этого места и с этого дня берёт начало новая эра в истории мира», – записал тем вечером Гёте, находившийся в прусском лагере. В последующие два дня французы захватили Савойю.

21 сентября состоялось первое заседание Национального конвента, отменившего монархию и провозгласившего республику. Одним из депутатов был герцог Орлеанский, принявший по такому случаю имя Филипп Эгалите[12]12
  Egalite – равенство (фр.).


[Закрыть]. Теперь во Франции вводилось новое летосчисление: шёл первый год Республики. В октябре Рейнская армия вторглась в Германию, были захвачены Майнц, Франкфурт, Вормс; Дюмурье вступил в Бельгию. 29 октября принц Конде попросил для себя и своего корпуса убежища в России. Ришельё, находившийся в это время в Вене, добился от австрийского правительства согласия на временное сохранение корпуса (он был включён в австрийскую армию) и его финансирование до конца февраля следующего года. Остальные эмигрантские корпуса были распущены, солдат Конде расквартировали на зиму в Виллингене, в земле Баден.

Шестого ноября французы разбили австрийцев в кровопролитном сражении при Жеммапе, причём решающую роль в нём сыграл девятнадцатилетний герцог Шартрский, сын Филиппа Эгалите. Вскоре французские войска вошли в Брюссель, обещая «братскую помощь всем народам, которые пожелают завоевать себе свободу». В конце месяца были взяты Льеж и Антверпен, однако в декабре австрийцы перешли в наступление, и Рейнская армия была вынуждена отойти в Саар. Тем временем Людовику XVI на основании неких документов, обнаруженных в «железном шкафу» в его спальне, было предъявлено обвинение в государственной измене; 11 декабря король предстал перед судом. Начались аресты «подозрительных»; посла в Константинополе графа де Шуазеля-Гуфье обвинили в контрреволюционном заговоре, и он бежал в Петербург[13]13
  Во время революции Шуазеля-Гуфье назначили послом в Лондон, однако он не уехал из Константинополя и год держал оборону в здании посольства, несмотря на приезд своего преемника. Его имущество на родине было конфисковано, а секретные службы перехватили его переписку с графом Прованским. Поскольку Шуазель выступал посредником при заключении мира между Россией и Портой, он рассчитывал на милостивый приём в Петербурге. К тому же он был членом Французской академии и прославился трудом «Живописное путешествие по Греции».


[Закрыть]; вместе с ним туда приехал аббат Николь.

В это время Екатерина II, рассмотрев подробный меморандум, представленный Ришельё, благосклонно ответила на просьбу принца Конде. Герцог отвёз ему план, составленный генерал-адъютантом Платоном Зубовым, одобренный императрицей и датированный 9 декабря 1792 года. Речь шла о переселении воинов Конде в Россию, в Причерноморье (но не в Крым, где все земли уже были розданы).

Императрица соглашалась принять шесть тысяч человек, то есть два пехотных полка, которые образовали бы два военных поселения на территории в 315 тысяч гектаров от границ Тавриды до впадения Берды в Азов, гарантируя французским аристократам российские дворянские титулы и свободу вероисповедания. К каждому полку будут приставлены русские секретарь и делопроизводитель, поскольку эти должностные лица должны знать местные язык и законы. Каждое поселение будет подразделяться на десять округов, соответствующих ротам, из пяти посёлков каждый. В каждом посёлке будут жить офицер, два унтер-офицера, 40 мушкетёров-дворян и 20 человек незнатного происхождения. Власти обязуются построить дом для каждого поселенца в течение первых пяти лет, по две церкви и часовни во всех округах. На обзаведение необходимым инвентарём будут выделены деньги: по 600 рублей старшим офицерам, по 300 рублей ротным офицерам и по 30 рублей недворянам. Сверх того, каждый мушкетёр и унтер-офицер получит по две кобылы, две коровы и шесть овец. Поселенцам будет позволено заводить мануфактуры и беспошлинно торговать их продукцией внутри империи. Начальным образованием юношества будут заниматься священники, пока колонисты не окажутся в состоянии содержать учителей.

Этот план, доставленный в Виллинген Ришельё, был снабжён многочисленными пометками, сделанными его рукой, хотя герцог ещё не бывал в Приазовье. Петербург считал своё предложение заманчивым, однако солдаты-дворяне пока не созрели для того, чтобы сделаться землепашцами. «Мы были ошеломлены, – вспоминал позже граф де Ромен. – Мы скорее умерли бы и встретили смерть во Франции, чем приняли подобное предложение». «Они предпочитают питаться чёрным хлебом и пить одну воду, но сражаться весной», – отчитался герцог перед императрицей. При нём были 60 тысяч золотых дукатов, которые предназначались для переезда армии Конде с Рейна на Азов. Ришельё убедил Екатерину оставить эти деньги «единственному корпусу французской армии, который ещё существует... и пребывает в крайней нужде».

В середине января 1793 года министр юстиции Дантон изложил с трибуны Конвента доктрину «естественных границ Франции»: по Рейну, Атлантическому океану и Альпам. Когда-то те же мысли высказывал кардинал Ришельё... Немного времени спустя Людовик XVI был приговорён к смерти 361 голосом против 360; решающим стал голос Филиппа Эгалите – единственного человека, который мог воздержаться при голосовании. 21-го числа королю отрубили голову на площади Революции (бывшая площадь Людовика XV, ныне площадь Согласия).

Он успел сказать перед смертью: «Народ, я умираю невинным!» – и добавил, обращаясь к палачу: «Я хотел бы, чтобы на моей крови было замешено счастье французов». Брат Людовика граф Прованский провозгласил себя «регентом» при маленьком племяннике, находившемся в заточении, а самого мальчика – королём Людовиком XVII. Новость о цареубийстве в Вену доставил герцог де Ришельё. Он же писал Платону Зубову: «Мне представляется совершенно невозможным, чтобы во Франции была восстановлена монархия во всей полноте своих прав».

Солдаты Конде жили на семь су в день (в то время фунт хлеба стоил восемь су); принц получал всю сумму жалованья и делил её поровну на всех вне зависимости от чина. Корпус был передан под командование маршала Д. 3. фон Вюрмзера, родом из Эльзаса, и реорганизован в апреле на австрийский манер.

«Предстоящая кампания будет яркой и интересной, каков бы ни был её исход, – писал Ришельё Зубову. – Желая оказаться однажды как можно более полезным на службе Её Величеству, я был бы огорчён, если бы не воспользовался возможностью получить урок военного дела, предоставляющийся столь естественным образом». Тот же довод, что он выдвигал в своё время Национальному собранию! Благодаря посредничеству Разумовского был найден компромисс: Ришельё и Ланжерон поступят волонтёрами на службу Австрии и при этом будут выполнять особую миссию наблюдателей русского правительства. Слёта 1793 года до осени 1794-го граф Эстергази, находившийся в Брюсселе, будет получать от них подробные ежедневные отчёты о военных действиях[14]14
  Эти отчёты не сохранились: оригиналы сгорели во время пожара в Одессе в 1812 году, а копии, чтобы не попали в руки австрийцам, были уничтожены.


[Закрыть] и пересылать их в Петербург. Екатерина II, занятая вторым разделом Речи Посполитой[15]15
  Первый раздел состоялся в 1773 году. 23 января 1793 года Россия и Пруссия подписали конвенцию о втором разделе, которая была утверждена на Гродненском сейме. Россия получила белорусские земли по линии Динабург—Пинск—Збруч, восточную часть Полесья, Подолье и Волынь (2S0 тысяч квадратных километров и четыре миллиона жителей). Власть Пруссии распространялась на Гданьск (Данциг), Торунь (Торн), Великую Польшу, Куявию и Мазовию, за исключением Мазовецкого воеводства.


[Закрыть], желала знать всё об организации, настрое и поведении прусской и австрийской армий.

В начале февраля Франция присоединила графство Ниццу и княжество Монако, а в конце месяца массовая мобилизация, объявленная Конвентом (300 тысяч мужчин должны были встать под ружьё), вызвала взрыв негодования в Вандее, где началась крестьянская война. 10 марта был учреждён Революционный трибунал, а 6 апреля – Комитет общественного спасения. Террор стал фактически официальной политикой нового правительства. Все члены семейства Бурбон, включая Филиппа Эгалите, были арестованы. С марта 1793 года по август 1794-го по законам военного времени за «контрреволюцию» арестуют полмиллиона человек; 16 594 из них будут казнены.

В мае Ришельё и Ланжерон прибыли в Генеральный штаб австрийского командования под Валансьеном. Именно в этот момент генерал Карл Мак, одержавший несколько побед над французами, покинул армию, выведенный из себя медлительностью военных действий; его заменил генерал фон Гогенлоэ, человек заурядный и бесталанный. Что же до принца Саксен-Кобургского, командовавшего с февраля войсками во Фландрии и Северной Франции, Ланжерон назвал его «ничтожеством, не отдавшим ни единого приказа и не проведшим ни одной операции самостоятельно, не делающим и шагу без своего руководителя», которым был... генерал Мак. Осада Валансьена продолжалась с 25 мая по 28 июля, осада Конде-на-Шельде – 92 дня, до 17 июля. Ришельё руководил там осадными работами и шёл на приступ вместе с австрийцами, снискав их уважение своей храбростью.

Между тем в июне его жена была брошена в тюрьму и рисковала сложить голову на гильотине. Имущество всей семьи было конфисковано «в возмещение убытка нации, вынужденной вести войну для защиты Конституции». У Ришельё не осталось ничего: он потерял недвижимость на 5 миллионов 593 тысячи франков – земли, леса, замки (дом, где он появился на свет, был продан с аукциона ещё 2 апреля 1792 года; вдова маршала де Ришельё получила за него от парижского предпринимателя Жана Шерадама полтора миллиона франков) – и движимое имущество на 965 тысяч франков.

«Я нахожусь в таком положении, что, какое бы решение я ни принял, я непременно пожалею о нём тем или иным образом», – писал Ришельё своему другу Андрею Разумовскому 18 августа 1793 года из-под Ковеля на Волыни. Принц Конде «попросил для меня у нового короля корпус королевской кавалерии, бесспорно, самый замечательный во всей армии», и желал, чтобы Арман немедленно присоединился к нему. Ришельё сообщил об этом предложении, повергшем его «в величайшее замешательство», в Петербург, как и о том, что не считает для себя возможным его принять, не нарушив своих обязательств перед императрицей. «Мне трудно поверить, мой дорогой посол, что всё это закончится хорошо, я убеждён, и давно это знаю, что силою вещей французы получат короля, но этот король будет не из дома Бурбонов (курсив мой. – Е. Г.). Несмотря на эту мысль, я желаю всем сердцем иметь возможность завершить эту войну и отдать всю свою кровь за дело, которому имею столько причин быть преданным».

Это письмо написано по-французски, однако с небольшим вкраплением на русском языке: «...я начинаю лучше говорить и разуметь и уверен что я скоро и с малым трудом довольно узнаю и совсем едва всё понимаю, что для службы надлежит». По этому фрагменту мы можем составить представление, насколько хорошо русский полковник «Дерешилье» овладел к тому времени новым наречием.

В сентябре 1793 года французскому генералу Ушару удалось снять осаду Дюнкерка, которую вели британские войска герцога Йоркского, однако он был обвинён в трусости, поскольку не стал преследовать войска антифранцузской коалиции, и в ноябре гильотинирован.

Осада австрийцами Мобёжа продолжалась с 30 сентября по 16 октября и была снята после поражения, нанесённого им Журданом при Ваттиньи; австро-английские войска отступили на север, отказавшись от планов идти на Париж. В тот же день была казнена Мария Антуанетта; Филиппа Эгалите обезглавят 6 ноября.

(Графиня де Рошешуар, родственница жены Армана, пыталась устроить королеве побег, однако Мария Антуанетта не могла бросить своих детей. Планы провалились, сама графиня чудом избежала смерти: когда её уже шли арестовывать, старший сын Луи, которому тогда было всего 12 лет, успел её предупредить. Забрав с собой Луи и пятилетнего Леона, она бежала в Швейцарию. Её семилетнюю дочь Корнелию выгонят из пансиона, и после трёх дней скитания по улицам девочка умрёт от истощения... Мальчиков же графиня оставила в нормандском Кане, в семье банщиков, которые превратили отпрысков аристократов в прислугу, держали их в чёрном теле, кормили впроголодь. Только через год их разыщет родственница и освободит из рабства).

«Мы были свидетелями больших успехов, ещё больших ошибок, нескольких счастливых происшествий и множества несчастных», – писал впоследствии Ланжерон. Австрийская армия осталась такой, какой была всегда: храброй, но неповоротливой, упрямо придерживающейся своей системы, не стремящейся развить успех, ничем не одушевляемой, возглавляемой полководцами, думающими только о себе и не приходящими друг другу на выручку. Вандейцы тоже терпели поражения. 19 декабря благодаря действиям 24-летнего майора Наполеона Бонапарта французы отбили у британцев Тулон; за этот подвиг комиссары Конвента присвоили начальнику артиллерии чин бригадного генерала.

К тому времени во Франции закрыли все академии и университеты, разогнали Комеди Франсез и арестовали труппу; обращение на «вы» было запрещено, вместо «месье» полагалось говорить «гражданин». Все населённые пункты, названия которых были как-то связаны с королём, надлежало переименовать; взамен григорианского приняли новый, революционный календарь Фабра д’Эглантина, придумавшего новые названия месяцев; церкви закрыли, а в соборе Парижской Богоматери теперь отправляли культ Разума. Впрочем, в столицу этот культ пришёл из провинции; на юго-востоке его насаждал бывший адвокат Жозеф Фуше, член Конвента, голосовавший за казнь короля и похвалявшийся кровавым подавлением восстания в Лионе в октябре 1793 года.

Что мог думать обо всём этом потомок кардинала Ришельё – основателя Французской академии, покровителя Парижского университета, автора пьес и верного слуги монархии? Кстати, 15 фримера II года Республики (то есть 5 декабря 1793-го) чернь ворвалась в часовню Сорбонны и разбила мраморное надгробие на могиле кардинала, набальзамированное тело извлекли из гробницы и растерзали, кто-то отрубил у мумии палец с драгоценным кольцом и взял себе; мальчишки гоняли по улицам голову, точно футбольный мяч. В определённый момент она оказалась у ног бывшего аббата Башана, который подхватил её и пустился наутёк...

Коллеж дю Плесси, где учился Арман, был превращён в тюрьму, куда свозили «подозрительных» из провинции, по большей части из Санлиса, Компьена и Шантильи, где не было ни ревтрибунала, ни гильотины. Мужчин держали в подвалах, женщин – на чердаках. Многие из них с отчаяния выбрасывались в окна и разбивались насмерть. Когда там стало уж слишком тесно, сломали стену, отделявшую коллеж от Сорбонны, и разместили узников в нескольких аудиториях.

Весной 1794 года часть польской шляхты, надеясь на помощь Франции, восстала против Российской империи; 16 марта жители Кракова провозгласили Тадеуша Костюшко диктатором республики и главнокомандующим польской армией. Генерал Игельстром, русский посол в Варшаве, отправил против мятежников отряды Ф. П. Денисова и А. П. Тормасова; в Польшу вступили и прусские войска. 4 апреля Тормасов и Денисов потерпели поражение под Рацлавицами; в Варшаве вспыхнул мятеж, часть гарнизона перебили. Следом взбунтовалась Вильна. Армия Костюшко возросла до семидесяти тысяч солдат, правда, плохо вооружённых. В Польшу срочно отправили Суворова. На галицкой границе собирались австрийские войска. Денисов, соединившись с пруссаками, нанёс поражение Костюшко, который отступил к Варшаве; Краков сдался прусскому генералу Эльснеру; князь Репнин подошёл к Вильне. В это время в Великой Польше началось восстание; прусский король отошёл от Варшавы, преследуемый Костюшко. В Литве шла партизанская война. Отвлёкшись на новые события, австрийцы отозвали часть сил с западного фронта; в конце июня Австрийские Нидерланды были ими окончательно утрачены.

Тем временем в Париже «кровавый карлик» Максимильен Робеспьер изложил в Конвенте свою программу: продолжение террора, полное подчинение Комитета общей безопасности Комитету общественного спасения (фактическим главой которого он был), пригрозив санкциями против «мошенников» и умеренных депутатов. Бесконечно запугивать людей нельзя – они могут осмелеть от страха. 9 термидора II года Республики (27 июля 1794-го) Робеспьера арестовали, а его сторонников провозгласили вне закона. На следующий день «Неподкупный» и ещё 24 человека были обезглавлены на площади Революции, за ними последовал 71 член Парижской коммуны.

В начале августа Арман де Ришельё и Роже де Дама присутствовали при выводе войск принца Кобургского из Маастрихта. Французские аванпосты находились совсем рядом, «враги» часто переговаривались.

– Не найдётся ли в вашей армии хороших хирургов? – окликнули их с французской стороны.

– А что?

– Да Робеспьер себе шею порезал!

«Это была одна из новостей, которая доставила мне самое большое удовольствие за всю жизнь», – вспоминал Дама. Можно предположить, что и Арман был счастлив: после термидорианского переворота его страдалицу-жену выпустили из тюрьмы.

Между тем русские овладели Вильной, Суворов, явившийся в сентябре, одержал несколько побед, а Денисов разбил Костюшко при Мацеёвицах и захватил его в плен. 24 октября Суворов штурмом взял Прагу (предместье Варшавы) и через два дня вступил в капитулировавший город.

Оставив австрийскую армию, Ришельё в октябре вернулся в Вену. Он провёл там зиму, общаясь со старым принцем де Линём – тот, разорённый революцией, поселился в маленьком розовом домике на городском валу («попугаячьей жёрдочке») с дочерьми Флорой, Кристиной и Евфимией, которую Ришельё называл «мадам Фефе». Ужины в узком кругу (после спектакля и какого-нибудь бала) заканчивались в три-четыре часа ночи.

Графиня фон Тун, близкая приятельница де Линей, тоже привечала французов – Ришельё, Ланжерона, Дама – в своём салоне, где бывали самые красивые женщины Вены, начиная с её дочерей (одна из них вышла замуж за графа Разумовского, а вторая за князя Лихновского, покровителя Людвига ван Бетховена, новой звезды на музыкальном небосклоне), а также графиня Кинская. Бедный Шарль де Линь указал в своём завещании, чтобы после его смерти в семейном имении Белёй устроили «комнату неразлучных» с портретом Терезы... Арман питал к ней самую нежную дружбу, не переступая границ дозволенного. Однако он был не каменный, да и трудно было бы требовать от 28-летнего привлекательного мужчины, попавшего в женский «цветник», чтобы он только вдыхал ароматы, не пытаясь сорвать ни одного бутона. «Он был не таким беспутным, как его молодые товарищи, хотя любил дам и был создан, чтобы им нравиться», – отмечал старый принц де Линь. По крайней мере, имя одной любовницы Армана нам известно: это госпожа фон Крайен – весьма любезная, обходительная и остроумная дама, которая хранила письма своих знаменитых кавалеров и впоследствии, находясь в Берлине, где она была хозяйкой модного салона, составила из этой коллекции «музей любви».

В столице Австрии страх перед революцией старались заглушить развлечениями: венцы ходили на концерты и в оперу, устраивали приёмы и пирушки с тёмным пивом и сосисками, однако старались не распускать языки, поскольку у полиции всюду были уши и «вольнодумцы» быстро оказывались в тюрьме. Ворота предместий теперь запирали в десять часов вечера, солдатам гарнизона было приказано держать оружие заряженным. В общем, все должны были находиться на посту.

В феврале 1795 года Ришельё и Ланжерон выехали к месту службы – в Петербург.

Немилость

В новом отечестве двум чужестранцам требовался влиятельный покровитель, и в столицу Российской империи они отправились через украинское село Ташань в Полтавской губернии, где доживал свой век граф Пётр Александрович Румянцев-Задунайский (1725—1796) – великий полководец, отец русской наступательной стратегии, герой Семилетней войны. Император Иосиф II всегда держал за обеденным столом свободное место, предназначенное для русского фельдмаршала. А в России Потёмкин, ревновавший к его славе, сковывал его действия, доводя до бешенства проволочками и отписками, чем вынудил в 1789 году подать в отставку. В 1794 году Румянцев номинально числился командующим армией, сражавшейся в Польше, однако из-за болезни оставался в своём имении, где жил отшельником в нетоплёном, плохо обставленном доме и почти никого не принимал. Однако французских офицеров победитель турок при Кагуле встретил радушно. Ланжерон говорит о нём как о «человеке высшего ума, большого таланта, но жёсткого и странного характера, педантичном и строгом начальнике, но в большей степени расчётливом, чем отважном, и более ловком полководце, чем бесстрашном солдате». Румянцев предложил Ришельё стать полковником в своём кирасирском полку, а Ланжерону – подполковником в гренадерском Малороссийском полку. Но эти назначения надо было утвердить в столице.

В Петербурге друзей ждал «холодный душ»: их почти не принимали при дворе, они не встречали в царедворцах былой любезности. 1 мая 1795 года Ришельё писал Разумовскому: «Если бы поставленной целью было совершенно отвратить меня отсюда, иначе и действовать было бы нельзя; если так продлится ещё какое-то время, цель будет достигнута, ибо бедность и невзгоды перенести ещё можно, но унижение непереносимо»[16]16
  Здесь и далее цитируемая частная и деловая переписка Ришельё с русскими корреспондентами переведена с французского.


[Закрыть]. Он-то считал, что место в «ближнем кругу» даруется раз и навсегда, но хотя Зубов по приезде принял его доверительно и по-дружески, а императрица удостоила беседы, его перестали приглашать и на эрмитажные собрания, и даже в Таврический дворец, где бывали те, кого не принимали в Зимнем. Марков посоветовал ему обратиться к всесильному Зубову.

В 1793 году фаворит вместе с отцом и братьями получил титул графа Священной Римской империи, 23 июля был награждён высшим российским орденом Святого Андрея Первозванного, а через два дня стал вместо Потёмкина екатеринославским и таврическим генерал-губернатором. В октябре Платон Александрович сменил Потёмкина в должности шефа Кавалергардского корпуса; затем последовал указ о его назначении генерал-фельдцейхмейстером – начальником артиллерии. 1 января 1795 года Зубов получил орден Святого Владимира 1-й степени. В том же месяце последовал именной указ Сенату о создании под его управлением новой Вознесенской губернии из части территорий Брацлавского наместничества Речи Посполитой и земель Очаковской области, расположенных между Днепром и Южным Бугом, которые были отторгнуты Российской империей у Турции по условиям Ясского мирного договора, а также трёх уездов Екатеринославского наместничества. Помимо двенадцати уездов, в состав губернии были включены «приписные» города Одесса (бывший Гаджибей), Николаев, Очаков, Дубоссары, Берислав и Овидиополь.

Молодой выскочка держал себя важным вельможей: в 11 часов утра в его приёмной стояла толпа просителей; хозяин выходил в халате и завершал свой туалет; во время причёсывания и облачения в мундир секретари подносили ему бумаги на подпись, пишет в своих мемуарах князь Адам Чарторыйский. «Никто не смел заговорить с ним, – добавляет Ланжерон. – Если он обращался к кому-нибудь, тот, после пяти-шести поклонов, приближался... Ответив, он возвращался на своё место на цыпочках. А с кем Зубов не заговаривал, не могли подойти к нему, так как он не давал частных аудиенций».

Гордому потомку Ришельё пришлось явиться к этому вельможному «выходу». «Его двери всегда были передо мной закрыты, и мне удалось увидеть его только за утренним туалетом – это самая непристойная церемония, какую только можно себе вообразить, – рассказывал он в том же письме Разумовскому. – Надобно прийти к десяти часам, чтобы дожидаться часа, когда он станет завиваться, который точно не назначен. В тот единственный раз, когда я там был, я прождал до часу пополудни, чтобы нас впустили. Он сидел за туалетным столиком и читал газеты; мы все поклонились ему, но он не отвечал на наш поклон. Ему принесли бумаги на подпись, и через три четверти часа я к нему подошёл. Он сказал мне несколько слов; я напомнил ему о нашем деле, о коем г-н Марков был так добр поговорить с ним утром. Он не ответил мне ни единым звуком и подозвал другую особу. Не привыкши к таким манерам, я вышел в двери и бежал в ту же минуту, немного пристыженный столь великой неучтивостью. Он спросил у Ланжерона, где я, и выразил своё сожаление от того, что я ушёл, не переговорив с ним... Г-н Эстергази утверждает, что то, как со мной обошлись, – способ показать французам, что им не на что надеяться, и отвадить всех, кто здесь находится, как и тех, кто возжелал бы явиться сюда... Вы поймёте, дорогой посол, насколько неприятно вот так вымаливать свой хлеб под окошками. Я предпочёл бы заслужить его как кадет собственной шпагой, чем получить таким образом как полковник».

Ланжерон оказался не столь щепетилен: если ради выживания на чужбине перед кем-то нужно прогнуться, спина не заболит. Зубов сказал ему, что их дело будет рассмотрено в несколько дней, как только они побывают в Военной коллегии. Друзья отправились туда на следующий же день, но двор уехал в Царское Село. Пришлось ехать следом. В Царском императрица уверила Ришельё, что пережитые им неприятности исходили от людей, до которых ему «не дотянуться».

В самом деле, когда стало ясно, что дело Бурбонов проиграно, отношение к французским эмигрантам в России изменилось: они уже не были беженцами, дожидающимися первой возможности, чтобы вернуться на родину, а пришли «всерьёз и надолго» да ещё требовали поместий и денег, причём вели себя так, будто они у себя дома. В некоторых салонах, например у князя Белосельского, французов было больше, чем русских. Их легкомыслие, заносчивость, высокомерие и поведение версальских придворных, которые всему удивляются и ничем не довольны, естественно, вызывали раздражение – и в России, и в Германии, и в Австрии...

Фёдор Ростопчин, входивший в окружение цесаревича Павла, французов на дух не переносил: роялисты – несносные льстецы, якобинцы – кровожадные разбойники. «Негодяи и дураки остались в своём отечестве, а безумцы покинули его, чтобы пополнить ряды шарлатанов», – утверждал он и был не одинок в этом мнении. Да и сами французы, вместо того чтобы поддерживать соотечественников, занимались привычным делом – плели интриги и подсиживали друг друга.

«Граф Эстергази, агент французских принцев, был очень хорошо принят Императрицей, – пишет в мемуарах В. Н. Головина. – Ею тон, несколько грубоватый, скрывал его корыстолюбивый характер, склонный к интригам. Его считали прямым и откровенным. Но Императрица недолгое время была в заблуждении и терпела его только по доброте. Он заметил это и стал слугою Зубова, который его поддерживал». О другом французе она отзывается ещё более иронично: «Никогда я не знала человека, обладавшего таким даром слёз, как граф Шуазель. Я помню ещё, как он был представлен в Царском Селе: при каждом слове, сказанном ему Её Величеством, его мигающие глаза наполнялись слезами. Сидя напротив Императрицы, он не спускал с неё глаз, но его нужный вид, покорный и почтительный, не мог вполне скрыть хитрость его мелкой души. Несмотря на свой ум, Шуазель не одурачил никого». (Граф был представлен императрице 19 июня 1793 года, ему назначили большую пенсию, старшего сына произвели в гвардейские поручики, а младшего определили в кадетский корпус. Однако Екатерина II быстро разочаровалась в Шуазель-Гуфье: его отлучили от двора и разрешили появляться там только в дни самых больших праздников).

Даже аббат Николь, приехавший вместе с графом и основавший на набережной Фонтанки, возле Юсуповского дворца, процветающий пансион для мальчиков из богатых и знатных родов, не избежал нападок галлофобов. Его пансион, ставший, кстати, прибежищем для множества священников-эмигрантов, называли иезуитским и обвиняли в насаждении католицизма среди молодёжи. (Ученики должны были слушать мессу, хотя в определённые дни к ним приходил православный священник, а обучение велось на французском языке).

Наконец назначение Ришельё и Ланжерона в новые полки было утверждено. Зубов очень любезно принял обоих в Царском Селе и оставил у себя на весь день. Однако в столице их не удерживали, прозрачно намекнув, что теперь они могут выехать к месту службы. Ланжерон подчинился без особой охоты, но Ришельё такой вариант вполне устраивал.

После того как 8 июня 1795 года десятилетний дофин Луи Шарль («Людовик XVII») умер в заточении от туберкулёза и дурного обращения, граф Прованский провозгласил себя законным наследником французского престола под именем Людовика XVIII. Ришельё написал ему, прося передать его должность камергера герцогу де Флёри. «Новому королю» это пришлось не по душе. Более того, герцог не откликнулся на зов маркиза де Ривьера, с которым состоял в переписке, присоединиться к французскому экспедиционному корпусу для высадки на полуострове Киберон.

Это была последняя отчаянная попытка покончить с революцией и восстановить монархию: 23 июня войска эмигрантов попытались прийти на помощь шуанам (контрреволюционерам, действовавшим в Бретани, Нормандии и Анжу) и вандейцам. После нескольких сражений они были окончательно разгромлены 21 июля.

В этой экспедиции участвовал Антуан Пьер Жозеф Шапель, маркиз де Жюмилак (1764—1826), который станет мужем одной из сестёр Армана, Симплиции. 6 июля он получил два пулевых ранения: в левую руку и в корпус навылет, а в момент разгрома чудом избежал смерти, бросившись в воду и вплавь добравшись до английских кораблей. Брат короля граф д’Артуа наградил его крестом кавалера ордена Людовика Святого. А вот адъютант графа, полковник Шарль де Дама, тоже родственник Ришельё, погиб. Его десятилетнего сына Анжа Гиацинта Максанса де Кормайона, барона де Дама, отправили в Петербург к «дяде», который жил там в особняке австрийского посла графа Людвига фон Кобенцля. Арман пристроил «Макса» через Зубова в Артиллерийский и инженерный шляхетский кадетский корпус, где тот проведёт пять лет и овладеет русским языком.